Текст книги "С птицей на голове (сборник)"

3

Едва переступив порог, устроились, где попало, и уснули; впрочем, девушек положили отдельно на диван и укрыли ватным одеялом. Петрович проголодался, нашел перловой крупы и кастрюлю и, прежде чем варить кашу, отправил Ваську на фургоне за самогонкой.

Начинало светать, про электрическую лампочку на потолке забыли – ее жалкий свет потерялся в розовом сиянии, а из разбитых стеклышек веяло острым, жгучим холодком, и, проснувшись, увидели за окнами яркую зелень, вплотную приступавшую к дому.

Трава вокруг по колено; если выйти – возвратишься в мокрых от росы штанах, а после того как поели каши – в чугунных, словно ядра, головах образовалась гулкая пустота, и, когда появился незнакомец с шарфиком на шее и в кепочке, в рваном под мышками клетчатом пиджаке, никто не обратил на него внимания, пока он не зацепился за чьи-то ноги на полу в спальне и не упал.

Анатолий заглянул в комнату.

– Тише, пускай девчонки поспят! – И ему понравилась на стене сабля.

Долго маялись в ожидании выпивки, а когда брызнули первые лучи солнца, приехал с трехлитровой банкой Васька. Здесь щеголяли в праздничной одежде, и – если бы не дыры под мышками – незнакомца не заметили бы. А он выпил сто грамм и вместо того, чтобы закусить, выключил горевшую зря лампочку. Тогда им тюкнуло, что вернулся хозяин.

– Извини, – сказал ему Казимир, – мы тебе замок сломали.

– Я рад случаю познакомиться с вами, – пролепетал этот человечек. – Вы не похожи на других. После подобных посещений у меня всякий раз чего-то недостает, а вы…

– Мы даже посуду за собой помыли, – добавил Анатолий и, в одну минуту окосев, вдруг упал, а поднявшись, не мог согнуть ногу.

И все же уезжать отсюда, где перекантовались пару часов, оказалось тягостно – будто прожили здесь жизнь, будто навсегда покидали отеческий дом… Пошли будить девчонок; на диване – одна Лиза.

– Поднимайся скорее, – потрогал ее Казимир, ощущая под одеялом млеющее в тепле роскошное тело. – А где твоя подруга?

Лиза, не открывая глаза, попросила:

– Еще немножко.

Казимир опять потянул одеяло.

– Пришел хозяин, неудобно.

Лиза не сразу сообразила, где находится, однако, если бы Казимир не упомянул о хозяине, так быстро девушка не вскочила бы.

– А где Рита?

Тут выяснилось – куда-то исчез и Феденька. Мужчины стали искать парнишку; вместе с ними хозяин вышел из дома и заглянул в сарай:

– Федя, Феденька! Отзовись!

За сараем еще один сарайчик; хозяин открыл дверь и сразу же наткнулся на Феденьку с Ритой. Феденька оглянулся и так посмотрел на этого маленького человечка в пиджаке с дырками под мышками, что тот поспешил закрыть дверь и никому ничего не сказал.

Солнце поднималось, от его горячего блеска становилось муторно после сна на полу и от выпитой самогонки, и, помяв траву возле дома, мужчины решили ехать дальше.

– Ах, – вспомнил Анатолий, – забыл шляпу. – И, не сгибая ногу, волоча ее, будто специально показывая, поднялся по ступенькам на крыльцо и через минуту вернулся из дома в шляпе на бровях, заковылял к автобусу, еще сильнее прихрамывая, и едва взобрался в кабину.

Когда отъехали немного от деревни, Анатолий рассмеялся. Его товарищи, с непричесанными волосами и небритые, с трудом повернули тяжелые головы. Анатолий расстегивает брюки, а Лизе уже все равно – разве что ей очень тоскливо стало, и, ослепленная вязкими лучами за толстым стеклом в окне, не смогла даже отодвинуться. Наконец Анатолий вытаскивает из штанины саблю.

– Зачем она тебе? – изумился Петрович.

– А хозяину зачем?

Стараясь не выдать своей тоски, Лиза прошептала:

– Дайте мне подержать.

Анатолий медленно, с наслаждением, вынул саблю из ножен. Сталь сверкнула на солнце – по потолку кабины промелькнул зайчик. Тут же Анатолий вогнал саблю со звучным стуком обратно, причмокнув языком от восторга, – никакого внимания на девушку, что она тоже хочет подержать, и Лиза снова уставилась в окно.

Она будто задремала наяву. Впрочем, и шофер за рулем не переставая протирал глаза кулаками. Дорога запетляла среди полей, лишь на горизонте синели леса рваной узорной каемкой. Мужчины начали перекликаться между собой ничем не примечательными фразами, а дышали так, будто воздуха не хватало; слова из их уст выплевывались без окончаний, и хотя бы это указывало, что подъезжают к Бекачину. Все больше попадалось построек, столбов, и больше машин ехало туда и назад по дороге. Становилось как-то торжественно – у мужчин заныли сердца в груди, их томление и Лизе невольно передалось. И вот тут праздник почувствовался особенно отчетливо, но захотелось тишины и покоя. Как только показались вдали дома в пепельно-бурой дымке, Лиза попросила шофера Ваську остановиться. Ее слова прозвучали среди хриплого шепота мужчин – будто что-то порвалось, затрещала какая-то материя, и никто у девушки не поинтересовался, почему она выходит – именно здесь, в поле, где еще нет ничего.

Шофер остановил машину, и Лиза выскочила из кабины.

– Посмотрю, все ли в порядке, – Анатолий выбрался вслед за Лизой, и Васька выпрыгнул.

Лиза не ожидала, что и они вылезут, и растерялась. Шофер Васька открыл сзади дверки в фургоне. Лиза увидела внутри гроб. Анатолий взобрался по лесенке, и Васька – за ним; вдвоем они сняли с гроба крышку. Шляпа Анатолия зацепилась за крюк на потолке фургона и упала в гроб. Анатолий поднял ее, но на голову не нацепил, повертел в руках и зажал между коленями. Лиза отвернулась от гроба и поспешила вдоль изгороди, за которой земля истоптана в черную вязкую жижу; в отпечатанных на ней копытах блестело солнце. К девушке тянулись морды, жевали и глядели с тоской. Лиза спряталась за стадом и вздохнула с облегчением. По изъеденным до крови бокам щелкали хвосты, и мелькали вокруг ожесточенные злые слепни. Она зажмурилась и, сосредоточившись невольно на одних заунывных звуках, стала напевать, сама не зная что, повинуясь сердцу – и не своему, а какому-то чужому, далекому, – очень тихо, не своим голосом, пропела колыбельную, – не осмеливаясь открыть глаза, пока фургон с покойником не уехал; тут к ней подошла женщина с ребенком на руках.

– Что? – задумавшись, не расслышала Лиза. – Давайте подержу, – взяла ребенка.

Женщина перелезла через забор, и Лиза передала малыша на другую сторону. Ребеночек проснулся и заплакал. Женщина стала успокаивать его:

– Чего плачешь; что-то страшное приснилось? Да?

Карапуз разрыдался сильнее.

– Да? Страшное приснилось? – повторяла женщина, унося ребенка с собой. – Да? Может, пойдешь ножками? Нет? Расскажи, что тебе приснилось. Голыш? – переспросила. – Огромный?!

– Да, оглемьный, – повторил ребенок, обливаясь слезами.

Лиза уже побрела к шоссе, но вернулась.

– Что это за «голыш»?

– Голая кукла, – объяснила женщина и улыбнулась: – Представляешь, как страшно! Огромная голая кукла!!

Лиза опять побежала к шоссе. Несется такси. В нем Лиза узнала Феденьку – он почему-то без очков, будто и он вытирал слезы; его лицо промелькнуло так быстро, что девушка усомнилась – он ли? Перебегая шоссе, Лиза необыкновенно остро почувствовала ускользающую жизнь, когда на сизом асфальте под ногами разжигалась на ветру сигарета, которую выбросили из такси.

4

Под ногами не асфальт, а зыбучий песок. Улица спускается к реке. На другом берегу коровы. Лиза повернула назад. Опять появился асфальт. Лиза сняла одну за другой туфельки и выбила песок. Навстречу старуха, и Лиза ей обрадовалась.

– Что это за деревня?

– Это город.

– Какой город? – спросила Лиза и тут же догадалась: – Это и есть Бекачин? Как пройти к вокзалу?

– Что? – не расслышала старуха.

– К вокзалу! Хожу с самого утра, – вздохнула девушка, – а теперь повернула и не знаю, как обратно. Где я нахожусь?

– Ты из вытрезвителя?

– Из какого еще вытрезвителя?

– Вот – вытрезвитель, – показала старуха, – утром всех выпускают – они ходят и спрашивают, где находятся.

Лиза махнула рукой и побрела дальше. Еще издали увидела толпу перед магазином. Многие поглядывали на часы. Лиза посмотрела на свои – остановились.

– Сколько сейчас времени?

– Пять минут десятого, – буркнул один из толпы, дернул за дверь и постучал.

Наконец магазин открыли, и все, толкаясь, поспешили за покупками. Лиза осталась на тротуаре одна. Перевела стрелки на часах и завела ход, а потом тоже в магазин. Рядом с рыбой почему-то продавали ювелирные изделия. Лиза нагнулась над стеклом в витрине, затем огляделась.

– Хочу посмотреть кулон!

– Сейчас подойдет Маша, – пообещала продавщица из рыбного отдела.

– А вы не можете показать?

– Не могу.

– Почему?

– Я работаю в другом отделе.

– Ну и что?

За одну минуту Лиза ощупала и перебрала множество платьев, и одно из них ей очень понравилось. Лиза примерила его и не смогла снять. Оно было простенькое – в меленький голубой цветочек, однако великолепно подчеркивало фигуру. Уже в новом платье Лиза вернулась к ювелирному отделу.

– Еще Маша не пришла?

Продавщица из рыбного отдела посмотрела на часы и пожала плечами.

– Наверно, проспала.

– А почему рыбный отдел находится рядом с ювелирным? – еще поинтересовалась Лиза.

– Это от меня не зависит, – ответила продавщица.

Лиза вышла из магазина в каком-то неопределенном, необъяснимом состоянии; одновременно грустно было и весело; хотелось – не смеяться, а хохотать – и тут же разрыдаться. Лиза шагала все быстрее. Вдруг остановилась и оглянулась. Малюсенькая девчурка оказалась рядом, ковыряла в носу и очень серьезно посмотрела на Лизу. Не выдержав ее взгляда, Лиза опустила глаза. На земле лежали кирпичи. Лиза подняла один. Улица была совершенно пустынна. На столбе реклама: человек с поднятой рукой. К ладони приклеена бумажка, и на ветру кажется, что он машет рукой. Лиза размахнулась и бросила кирпич в окно ближайшего дома. Оттуда выбежала растрепанная женщина.

– Туда побежали! – показала Лиза в переулок.

Женщина скрылась за углом. С ее плеч упал платок. Девочка по-прежнему невозмутимо смотрела на Лизу и ковыряла в носу. По улице проехал шикарный автомобиль. Платок понесло вместе с пылью за машиной. Лиза зашагала дальше. Ей сделалось весело, обыкновенно весело. Машина остановилась и дала задний ход. Назад она ехала быстрее, чем тогда, когда двигалась вперед. Или казалось, что быстрее. Около Лизы автомобиль остановился. В нем сидел мужчина в белом костюме.

– Я хочу с вами познакомиться, – сказал он Лизе.

– А я не хочу, – отвернулась она.

– Какая ты грубиянка!

– Разве? – обернулась Лиза, и от ее пленительной улыбки мужчина совсем растаял и выбрался из автомо-биля.

– Я хочу сделать тебе п-предложение… – начал он заикаться.

– Да, – все еще улыбаясь, ответила Лиза.

– П-п-пппрокатиться на машине…

Лиза нисколько не смутилась.

– Да, – повторила она.

Из-за угла появилась запыхавшаяся женщина и подняла платок. Встряхнула его – на солнце каждая пылинка засверкала.

– Не догналя? – не моргнув, спросила девчурка у мамы. – На одном мальчике быля клясная любашка, а длюгой с веснюшками.

– Поди умойся! – прикрикнула женщина.

– А у того, с веснюшками, еще зелетые зюбы, – добавила девочка, оглядываясь на Лизу.

– У мальчишки – золотые зубы?

– Это быль взлеслий мальчишка, – продолжала девочка, ковыряя в носу.

– Поди умойся, – повторила мать.

Лиза села в машину и хлопнула дверкой. Машина проехала мимо растрепанной женщины с дочкой. Мужчина за рулем вытер пот с лица.

– Куда поедем? – спросил он у Лизы. – Сразу ко мне домой?

– На вокзал, – ответила она. – Нет, – достала из сумочки конверт. – По этому адресу.

Мужчина глянул на конверт и ухмыльнулся.

– К Иванову?

– Ты его знаешь? – испугалась Лиза. – Тогда лучше на вокзал.

Мужчина развернул машину и поехал обратно. Опять проезжали мимо девочки, а ее мать бросила горстью песка в окно машины.

– Вот это да! – удивился мужчина за рулем. – Отчего она?

– Наверно, у нее нет мужа, – догадалась Лиза.

– Рядом же дочка.

– Девочка есть, а мужа нет.

– Все равно, – сказал мужчина в белом костюме, поворачивая к вокзалу. – Зачем бросаться песком?

* * *

В поезде Лиза взобралась на полку и сразу же уснула. На следующей станции в этот вагон заскочила Рита; проходила мимо, выбирая место, – даже не успела разбудить подругу, как та, почувствовав на себе ее взгляд, очнулась ото сна.

– Я, ты и мой друг идем вдоль кирпичного забора; за ним что-то гудит, – начала Лиза рассказывать, что ей приснилось. – Там, где верхушки деревьев, стены у зданий будто обрезаны ножницами. В окнах верхних этажей – не потолки, а небо. После полудня палящее солнце. В тени от домов лежат огромные собаки со вспоротыми животами. Кровь из них не льется – ее просто не существует. Собаки судорожно дышат, высунув языки, – очень жарко, даже в тени. В заборе проломана дыра; мы пролезаем по очереди в нее. За забором в голом поле никого – и не понять, что это гудит.

– Ветер, – догадалась Рита, прислушавшись.

Куда ты спешишь?

Подшипник полетел

– Где здесь свинарник? – спрашиваю.

– Ты неправильно едешь, – говорит. – Совсем не в ту сторону. Езжай за мной.

Я развернулся. Оказывается – у него горб. Кручу педали и смотрю на его вздернутый на горбе плащ. Кручу изо всех сил, но у горбуна велосипед новый, а у меня трещит – того и гляди развалится.

Взошло солнце; косые лучи растворяются в сыром воздухе. Солнце поднимается выше – от вертящихся передо мной колес и развевающегося плаща падает тень на обочину, на заблестевшую от росы траву, и тут же растаяла в сгустившемся полумраке – горбун въехал по дороге в еловый лес – и я за ним.

– Стой! – кричу ему. – Стой! – и сам остановился, слез с велосипеда. – Я вспомнил – перед лесом надо сворачивать.

Не оглядываясь и по-прежнему крутя педали, горбун проговорил отчетливо в тишине:

– Можно и перед самой железной дорогой…

Опять взбираюсь на велосипед; только крутанул, как цепь слетела. Горбун скрылся за поворотом. Пока я провозился с цепью – поднимаю голову: ко мне идут навстречу два амбала; один – в армейском ватнике. Расстегивает пуговицы и орет мне: стой! – хотя я и так стою.

Я поехал навстречу.

– Стой! – кричит и протягивает ватник: – Купи!

– Мне не надо, – говорю. – Да и откуда деньги в лесу? Да и вообще…

– А почему ты улыбаешься? – спрашивает другой – у него глаза, налитые кровью после вчерашнего.

– Разве я улыбаюсь? – говорю и улыбаюсь.

– Не надо улыбаться, – этот говорит и – дернул меня за усы.

Больно! Я крутанул – цепь не слетела.

– Всего за двадцать пять рублей! – закричал вдогонку тот, что с ватником.

Я не оглядываюсь и жму на педали. А вот и железная дорога. За лесом опять поле. Солнце – еще выше, сияет, и поднявшийся туман над полем блестит, слепит глаза. Смотреть вперед невозможно больно, но увидел горбуна. Он стоит, ожидает. Увидел меня – и опять поехал. Я стараюсь его догнать, кручу изо всех сил, но дорога буграми, рытвинами, – колеса прыгают, руль скрутился – вертится как ему вздумается. С горы я еще съехал, а дальше, по песку, надо велосипед тянуть. Горбун оглянулся и подождал. Пока я тащил велосипед – туман поднялся и солнце пропало.

– Ты даже вспотел, – заметил горбун.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул я. – Допотопная рухлядь.

– Все же лучше, чем идти, – сказал он и добавил: – Штанины вытри.

Я глянул на ноги и обнаружил, что у щиколоток штаны ржавые.

– Нечего вам из-за меня мокнуть, – говорю, когда пырскнул дождь. – Расскажите, где поле за свинарником…

Горбун начал объяснять, а я пытался закрепить руль.

– …За той горкой, – закончил горбун. Он немного отъехал и остановился – закричал визгливым, петушиным голоском: – Скоро их должны кормить. Услышишь!

Я побрел вслед уехавшему горбуну. За горкой показалась деревня. Я протащил велосипед по пустынной улице, а за деревней посреди поля скучают женщины и девица. Подойдя к ним, я оглянулся. За мной наблюдает из деревни старуха. От старухи я перевел взгляд на девицу и улыбнулся. Она отвела от меня глаза. Выражение их растерянное и ускользающее. Ангельское лицо, но я знаю, что у таких в мыслях.

Поправляет прядь золотых волос. А одета в грязную, с дырками на локтях, куртку. Впрочем, как одеваться, если заставляют копать картошку! У ее матери седые волосы, выбиваются из-под шляпы. В поле – и шляпа! Облезлая, поля опущены.

Опять дождик. Ветер усиливается, пронизывает, хотя на мне много одежды. Я бросил велосипед на землю и стал раздеваться.

– Что за звуки? – спрашиваю.

– Вспотел? Не стой голый – заболеешь, – сказала тетя Лида – та, что в шляпе.

– Не заболеет, – говорит тетя Фрося, которая сидит на ведре, перевернутом вверх дном. Щеки у нее румяные. И красный платок.

Майка – хоть выжимай, завязал ее узлом на руль. Свитер, а затем пиджак опять натянул на себя.

– Что это за звуки? – еще раз спрашиваю и тут соображаю, что в длинном сарае за полем кормят свиней.

Они визжат, будто их сразу всех режут. За лесом гудит поезд. Гляжу вдаль. И все посмотрели. На горизонте показались вагончики. И от этого присутствия какой-то другой – наверняка счастливой, кажущейся отсюда счастливой жизни, – здесь, в поле, становится невообразимо грустно. А ведь совсем недавно я сам ехал в таком поезде и не задумывался ни о чем.

Будто с неба свалился дядя Женя. И солнце показалось. Свиньи еще кричат – никак их не накормят.

– Уфф! – говорит дядя Женя. – Устал.

Сел на камень.

– Где тебя носит? – спрашивает тетя Лида.

– Приехал? – спрашивает у меня дядя Женя.

– Да, – отвечаю. – У тебя на шапке паутина.

Сидя на камне, дядя Женя снял шапку, смахнул паутину, бросил шапку на колено, из кармана пиджака достал бутылку, вытащил пробку, положил аккуратно ее на шапку, отпил несколько глотков, заткнул обратно пробку, надел шапку на голову и поднялся.

– А погода хорошая, – говорит, – устанавливается. Эх, – махнул рукой, – подшипник полетел.

– Хоть покажи, – говорит ему тетя Лида, – где твой участок?

– Семь грядок отсчитать.

– Откуда?

– А как ты думаешь, – вдруг обращается дядя Женя ко мне, – есть ли тот свет или нет?

На глазах у меня дядя пьянеет.

– Ладно, – говорю, – раз подшипник полетел – поеду домой.

– Поедешь? – удивилась тетя Фрося.

– Нет, поведу велосипед.

А девица в рваной куртке поправляет прядь золотых волос и смеется:

– Куда ты идешь?

– А что?

– Вот по этой дороге прямее выйдет, – показывает дядя Женя.

Наконец свиньи перестали пищать – дождались своего часа. Я решил с горочки съехать с болтающимся рулем. Только оттолкнулся – навстречу допотопные «Жигули». Шофер машет рукой. Так и не съехал я. Он спрашивает:

– Копалка не приезжала?

– Подшипник полетел, – говорю.

– Чего такой руль?

– Ну, такой, – говорю.

– Убьешься!

И я тут вспомнил, что когда-то, ребенком, видел эти поля горочками, поезд вдали, только лес вырос за годы; неожиданно стало радостно – и еще отчего-то очень радостно, но пока не соображу. Вся хмарь улетучилась с неба. Оно глубокое, и солнце со дна его. Навстречу едет гусеничный трактор по пашне. За трактором лист жести. На жести лежат камни и стоит человек. Все серое, ослепительно-серое; у мужчины лицо бронзовое.

Барабан

– Какую? – спросила из киоска продавщица.

– Любую, – я ответил. – Все равно их не читаю.

Она посмотрела на меня удивленно. Я пересек площадь. Не успел сесть за свободный столик в кафе и развернуть газету – появилась Катя. Я улыбнулся – не ей, а себе.

– Кроссворд на всю полосу, а твоя рубаха в кружочках, – сказала она.

Я складываю газету.

– Ну и что?

– Кроссворд в квадратах, – поясняет, – а на твоей рубахе рисунок в кружочках.

– Спасибо за наблюдение.

– Я думаю, лучше будет на воздухе, – продолжает Катя.

– Тебе не будет холодно в короткой юбке? – спрашиваю. – Вчера была в куртке и в шляпе, а вчера было теплее.

– После обеда будет жарко.

Мы поднимаемся и выходим из кафе – туда, где стоят столики под зонтами. Пестрые полотнища трещат и хлопают на ветру. Садимся в плетеные кресла. Тут же я поднимаюсь.

– Что взять?

– Я хочу только пить.

– Вино будешь?

– Лучше чаю.

– Может, сок?

– Можно.

– Какой любишь?

– Никакой, – и тут же другим голосом: – Возьми-ка пива.

Я положил газету на столик. Тут же ее подхватило, и она, перелистываемая ветром, прошелестела над площадью. Я направился под крышу.

– Какое у вас пиво?

– «Экстра» и «Жигулевское».

– Два бокала, – прошу.

– Какого?

– А какое лучше? – спрашиваю. – Вы не слышите барабан?

– Нет.

– Прислушайтесь, пожалуйста.

Она прислушалась и, не понимая, в чем дело, улыбнулась мне.

– Где? В какой стороне?

– Там, – я показал.

– Невозможно прислушаться. Здесь шумят.

– Извините, значит, это внутри меня.

Пришлось открыть дверь ногой, и с двумя бокалами в руках я вышел из кафе. Сразу же ветер сдул пену с пива, и она белыми хлопьями упала под колеса проезжающей машины. За столиком рядом с Катей молодой человек чиркает спичками, пытаясь закурить.

– Это мой однокурсник, – представила его Катя, – случайно мимо проходил.

Я поставил бокалы на столик.

– Наверно, я помешал, – сказал молодой человек.

– Нет, нисколько, – ответил я. – Пойду еще бокал возьму.

– Не надо, – говорит однокурсник Кати. – Я не употребляю спиртного.

В этот момент подходит пьяный мужчина при галстуке.

– Извините, у вас не найдется ручки?

Я пошарил по карманам и протянул пьяному. Он сел за соседним столиком, вынул блокнот и что-то стал лихорадочно писать.

– Мне кажется, – проговорила Катя, потягивая из бокала пиво, – не стоит, Алик, придавать этому значение.

Ее однокурсник засмеялся и ответил, не вынимая изо рта сигареты:

– Возможно.

– Кто тебе не дает поступать так, как хочется? – спросила Катя.

– Не кто, а что, – поправил ее Алик и пояснил: – Обстоятельства.

– Какие?

– Их много.

Алику наконец удалось прикурить, и дым понесло на меня, но он так быстро растворялся в потоках воздуха, что я не успевал вдохнуть его – лишь тени мелькали на салфетках на столике.

– Если обстоятельств много, – сказала спокойно Катя, – значит, дело не в них.

– А в чем?

– В тебе самом.

– А как бы ты поступила на моем месте? – спросил Алик.

– Если бы я была мужчиной, я бы ответила.

Я допил пиво, поставил бокал на столик.

– Извините, увидел знакомого.

Поднялся и приблизился к двоим, которые выходили из кафе. Пена слетела с их бокалов, и сизый асфальт покрылся чернильными кляксами. Я протянул одному из них руку.

– Здравствуйте.

Он поглядел на меня удивленно, но руку подал.

– Мы познакомились, – напоминаю, – вчера на поминках. Как вы сегодня чувствуете себя?

Он не ответил и, проходя мимо, сказал приятелю:

– Здравствуйте, разве можно в таком деле доверять женщине?! Я почему против…

Но приятель оборвал его:

– И ты не почувствуешь даже, как…

– Как ты можешь помнить меня, – проговорил я мужчине вслед, – если ты заснул на поминальном столе, и, для того чтобы тебя разбудить, мне пришлось протрубить из горна.

Проходя около столика, за которым что-то писал моей ручкой пьяный, я заглянул в его блокнот.

– Он пишет стихи, – шепнул я Кате.

– У тебя мало времени? – спросил Алик у Кати, заметив, что она глянула на часы.

– Еще есть.

– Расслабься, – сказал я ей.

– Я устала, – Катя отодвинула от себя бокал с пивом и, поднявшись, добавила: – Пиво невкусное.

– Куда ты? – спросил ее Алик.

– Позвоню – отменю следующую встречу.

На ее ляжках отпечаталось плетеное кресло. Она перебежала через площадь, подошла к телефону-автомату у киоска, где я покупал газету, и стала набирать номер. Я отвернулся и наблюдаю, как лихорадочно пишутся стихи. Алик выбросил окурок и спросил еще раз:

– Может, я помешал?

– Нисколько.

Появляется уборщица, метет. Поднялась пыль – и на нас. Я засмеялся. Потом принесла ведро и швабру и стала протирать ступени у входа в кафе. Запахло хлоркой.

– Чему вы смеетесь? – спросил у меня Алик.

– Трудно объяснить, – задумался я. – Просто я очень был рад тому, что…

– Я вас понимаю, – посочувствовал Алик и обратился к уборщице: – А вы не могли помыть потом?

– А? – спросила, выпрямившись, она.

– А как вы считаете: этично ли спать с тещей? – спросил он, повернувшись ко мне.

Уборщица поняла и убралась. Один господин зааплодировал, кивая Алику.

– А что – вы переспали? – поинтересовался я.

– Я не женат, – ответил он.

– В таком случае почему это вас так волнует?

Вернулась Катя.

– Вполне, – ответил я самым серьезным тоном, – с тещей…

– Что? – спросила она.

– Ничего.

– К сожалению, вынужден вас покинуть, – театрально объявил Алик и поднялся с озабоченным лицом.

– Пока! – бросила ему вслед Катя.

Я смотрел на нее, а Катя наблюдала, как он уходит. Вдруг она сморщила нос и повертела головой:

– Что это за запах?

– Ну, так вот, – говорю.

– Чего? – не расслышала она из-за шума проезжающей машины и прошептала: – Вчера потеряла крестик.

– Ну и что?

Никого не стесняясь, задрала вверх ногу, как балерина.

– Видишь?

– Что?

– Синяк! И не знаю, где посадила.

Я говорю:

– Это случайность; совокупность случайностей.

– Я так не думаю. Это все неспроста, – объявляет. – И крестик потеряла, и синяк посадила – сразу после того, как мы вчера познакомились.

– Извините, – вернулся Алик. – Я забыл о самом главном!

– Ах! – воскликнул я.

– Что случилось? – испугалась Катя.

– Ушел и унес мою ручку, – напомнил я про пьяного поэта.

– Не надо из-за пустяка расстраиваться.

– Может, он пересел на другое место, – оглянулся Алик.

– Ладно, – махнул я рукой, – лишь бы стихи были хорошие.

– Пойду позвоню, – сказала Катя, – все-таки договорюсь о встрече на полвторого, – и снова перебежала через площадь.

– Может, он действительно куда-нибудь за угол зашел, – проговорил я и прошелся взад-вперед у кафе, а потом зашагал, не оборачиваясь.

Ветер доносит до меня барабан или даже несколько. Прохожу мимо церкви из красного кирпича с золотой луковкой. Ни души. Иду навстречу барабану, и барабаны движутся навстречу мне. Под ногами колышутся тени – от деревьев, сбрасывающих листья, – на глазах становящиеся прозрачней, голубей. За церковью пруд. Он покрыт блистающим на солнце ледком. Ветер срывает с дерева ветку и уносит на лед. По ветру она – как парус – скользит легко к другому берегу.

Иду вдоль забора с чугунной решеткой. Барабан все страшнее. Наконец вижу через решетку, как под барабанную дробь – строем – по квадрату – маршируют – в военной форме – мальчики. Я иду дальше. Слышу зычный голос начальника: «Налево шагом марш! – и тут же – не по уставу, с угрозой: – Я неясно выразился?» Я не хочу видеть его морду и не могу видеть их невыспавшиеся лица – будто вылепленные из пластилина непослушными пальчиками в детском саду. Вижу черную материю, красные лампасы и золотые пуговицы. Иду не спеша, хотя следует поторопиться – но я так иду, будто у меня много времени и я не знаю, куда его деть. Мальчики нагоняют меня, печатая шаг. И я заметил, как они прячут от начальника свои еще детские улыбки. И я иду быстрей – даже иду очень быстро, даже очень-очень быстро, но вскоре не выдержал и оглянулся.