Текст книги "С птицей на голове (сборник)"

Вернувшись от Клавы домой, Рая сшила подушечку и привязала к животу, затем обмотала вокруг полотенцами и, одевшись, посмотрелась в зеркало. Она обрадовалась, будто на самом деле забеременела, и у нее вся жизнь переменилась. Каждую неделю Рая подкладывала ваты в подушечку, вскоре на работе и по соседству заметили – начали за ее спиной шушукаться. Наконец и дочка обнаружила, что у мамы вырос живот.

– Ты же хотела братика, – напомнила ей Рая.

– И что – он у тебя в животе?

Конечно, маленькая девочка ничего не понимала, но глубоко задумалась. Большой живот мамы впечатлил ее, и Олечка поверила про братца. И, когда она поверила, Рая, которая даже спала одетая и с подушечкой, решила отвезти дочку в деревню к бабушке.

Когда они вышли с чемоданом из дома, девочка запела. Уже давно наступило лето, но озабоченная Рая не замечала солнца на небе и удивилась:

– О чем ты поешь?

– Ни о чем, – ответила Олечка и продолжала: – Траля-ля-траля-ля!.. – И вдруг замолкла…

– Чего ты дальше не поешь? – спохватилась Рая и пожалела, что вмешалась; если бы не спросила – дочка продолжала бы не задумываясь: траля-ля, – и так идти можно, не уставая, очень долго.

На вокзале Рая столкнулась с Геней. Он невольно вытаращился на ее живот. С подушкой на животе Рае было жарко – да еще вокруг намотаны полотенца, а поверх платья она натянула кофточку, чтобы нельзя было за всеми этими покровами разглядеть обмана. У Раи вспыхнул на щеках румянец, а Геня и румянец заметил. Рая увидела, что ему очень больно, и ей стало жалко его. Она увидела, что Геня любит ее, и, хотя ей не нужна была эта любовь, однако не могла же Рая объяснить про подушечку на животе. Так и не находя никаких слов, Рая прошла мимо, даже не поздоровавшись, а он остолбенел, глядя на нее.

Рая скрывала от своей мамы, что Костелев бросил ее, а сейчас, когда он попал в тюрьму, не могла уже дальше притворяться и, приехав в деревню, отправила дочку на улицу и рассказала все маме, но про подушечку на животе не знала, как рассказать, и, вытирая слезы, отвернулась к окну.

– Поплачь, поплачь, – начала утешать ее старушка, глядя, как запотело от дыхания Раи стекло, и положила свою руку на ее руку на подоконнике, жалея дочку, когда все осуждали за то, что она, оставшись без мужа, нагуляла ребенка.

Олечка на улице оглянулась на маму в окне и увидела еще бабушку, которая перекрестила ее, и девочка побрела дальше. Над головой в синем небе сияло солнце, и в его обжигающих лучах трепетали листья на деревьях. Около заброшенной мельницы Олечка свернула к ручью. Сандалии звонко шлепали по сбитой глине на тропинке. Олечка поднялась на железобетонную плиту, которую положили через ручей, и увидела на другом берегу грузовую машину с опущенными бортами. На дороге разбросаны еловые ветки, а на лавочке перед домом сидели старики, сложив на коленях руки. Олечка догадалась, почему у машины опущены борта и зачем разбросаны веточки, и хотела повернуть назад, но ноги шагали сами, и она, уставившись на стариков на скамейке, не заметила, как перебралась на другой берег. Старики сидели на лавочке и ничего не ответили Олечке, когда она поздоровалась с ними, даже не кивнули. У них на лицах не мигали какие-то колючие, у всех одинаковые от горя глаза. Солнце здесь пекло сильнее и сияло ярче; песок под сандалиями нестерпимо накалился, и камешки прокалывали подошвы. Олечка не дыша прошла мимо. У одного из последних домов на улице еще разбросаны елочки и калитка распахнута, но здесь – ни души. Девочка побежала с обрыва вниз по горячему песку и на лугу успокоилась, забыла про стариков на лавочке и про елочки, собирала цветы и, выйдя к реке, робко улыбнулась.

Увидев из окна, как Олечка повернула за мельницей к ручью, Рая выскочила на улицу и поспешила вслед. Еще издали она заметила машину с опущенными бортами и почувствовала, что не все еще выплакала слезы. Подойдя к машине, Рая поздоровалась со стариками на лавочке и хотела спросить, проходила ли здесь ее девочка, но, увидев, что старики от горя ослепли и оглохли, побежала босиком по елочкам и острым камешкам к реке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила у Олечки на берегу мама.

– Мечтаю о братике, – ответила девочка, все еще улыбаясь, когда посвистывал вокруг ветерок, нагоняя на воде рябь, на которую не уставали смотреть глаза.

Вернувшись в город, Рая узнала, как далеко отправили Костелева, села в поезд и поехала к мужу на свидание. В городе У. надо было делать пересадку. Рая зашла в подъезд какого-то дома, развязала под платьем тесемки, стащила с живота подушку и положила ее в вещмешок, забросила на плечи, а в руках несла сумки с едой и одеждой для мужа. Рая дождалась другого поезда и поехала дальше, обдумывая в дороге, что ответить Костелеву, если он спросит о Клаве.

Когда Рая вышла из поезда, моросил дождик; после спертого воздуха в вагоне захотелось глубоко вздохнуть, но она вспомнила, куда едет, и глубоко вздохнуть не получилось. Ей рассказали, на каком автобусе доехать до тюрьмы. Рая нашла остановку и оглянулась на брезентовый шатер цирка на колесах. Там играла веселая музыка, но она играла не для Раи. В небе кричали чайки с огромными страшными крыльями. Отвлекшись на чаек, прилетевших с реки кормиться на городские мусорки, Рая не заметила, как подошел автобус. Она втиснулась в него; рядом оказался прапорщик с будкой вместо лица. Рая догадалась, что этот прапорщик тоже едет – куда и она, и ей надо держаться его в незнакомом городе. Вскоре прапорщик вышел на остановке, и Рая за ним. Прапорщик поднялся на мост над железнодорожными путями, и Рая, запыхавшись, поднялась. Под мостом стояли столбы с электропроводами – один выше, а другой ниже – к реке; под дождем по проводам сверху вниз съезжали одна за другой капли, и Рая увидела тюрьму за забором с колючей проволокой.

Рая едва узнала своего мужа, когда Костелев вошел в помещение для свиданий, и догадалась, что ни о какой Клаве он в тюрьме не вспоминает. На его лицо с промелькнувшей черной тенью страшно было взглянуть. Рая подала мужу сумки с едой и одеждой, но он сказал:

– Не надо.

– Почему? – испугалась Рая.

– Это ты? – не мог поверить он.

Не представляя, как Рая могла простить его, Костелев удивился ее любви. Нужно радоваться, когда наступает прозрение, но здесь, в тюрьме, невозможно больно на это смотреть. А Рая уже все забыла, будто муж и не уходил из семьи, и подсовывала сумки.

– Почему – не надо?

– Когда ты приедешь домой, – прошептал он, – меня уже не будет…

– А где ты будешь?

Еще ничего не понимая, Рая бросилась к мужу на шею и обняла его. Они стояли, прижавшись друг к другу и не смея пошевелиться, а Костелев чего-то шептал Рае на ухо, но она ничего не понимала и не слышала, когда любовь поднялась из сердца к горлу.

– Заканчивайте! – не зная, куда отвести глаза, глянул на часы караульный солдатик.

Костелев оттолкнул жену и скорее, чтобы спрятать слезы, повернулся спиной. За ним хлопнула дверь, а Рая не знала, куда идти; ей показали коридор – она побрела по нему и пришла в себя уже в поезде, совсем не помня, как добралась до железнодорожной станции, как покупала в кассе билет и как села в поезд.

Рая доехала до города У., где надо было пересаживаться. Опять она, как во сне, стояла в кассе, чтобы купить другой билет, искала платформу, ожидала поезда, села в него и, когда поезд тронулся, вспомнила про подушечку, которую нужно привязать к животу.

Рая схватилась за вещмешок и, не обнаружив в нем подушечку, испугалась. Рая так привыкла к ней, что уже не чувствовала ее на себе, но, опустив глаза, увидела большой живот и, не показывая в поезде, как она испугалась, неслышно вздохнула. Но она совсем не помнила, где раздевалась и как привязывала к животу подушку. Можно так сойти с ума – Рае показалось, что все в вагоне смотрят на ее живот, и она отвернулась к окну. На землю не глядела – только на небо, на закат. А когда солнце спряталось, легла и закрыла глаза. Она уже засыпала, но вспомнила, как обнимал ее Костелев. Рая еще вспомнила, что муж чего-то шептал ей на ухо, но она не услышала, а сейчас, засыпая, услышала – и у нее зашелестели волосы на голове.

Лучше было бы ей не приезжать; когда Костелев увидел Раю – еще тяжелее ему стало. Он не мог больше выдержать в тюрьме. Их водили на работу по мосту над железнодорожными путями, а внизу стояли столбы с элек-тропроводами, и он еще весной задумал броситься на провода, а сейчас, глядя на жену, вспомнил о былом счастье, и ему стало совсем невыносимо. О своем ужасном намерении Костелев и нашептал Рае на ухо на свидании, но она только в поезде услышала и осознала его слова: когда ты приедешь домой – меня уже не будет.

На остановке, когда все вокруг засуетились, у Раи страшно забилось, запрыгало в груди сердце. Многие пассажиры вышли размять ноги на перроне, и Рая поднялась с полки. Под одеждами, скрывающими подушку на животе, Рая должна была обливаться потом, но тело было сухое и очень горячее; все внутри было такое же сухое и горячее, и дыхание такое, и, выйдя из вагона на перрон, в ночь, на свежий ветерок, она почувствовала озноб и затряслась.

Вагон был последний – в кустах пели соловьи; фонари далеко – какое у Раи выражение на лице, никто не видел, и – подушку на животе. Она постояла одна, в стороне, и, кажется, перестала дрожать, хотя лицо покрылось росой, как трава и листья на деревьях. С неба осыпалась черная мгла, а Рая вздыхала и вздыхала, и у нее угас внутри жар, но сердце трепетало по-прежнему. Когда проводница попросила подняться в вагон, Рая едва вскарабкалась по ступенькам в тамбур, добрела до своей полки и – как упала на нее, так больше не поднималась.

Из неплотно закрытого окна дуло, но Рая не могла встать и задвинуть его. Во всех своих кофточках она замерзла под простыней, хотя рядом лежало байковое одеяло. В этом мучительном полусне, когда хочешь поднять руку, но не можешь, Рая вспомнила, как, ожидая мужа в тюрьме, выглянула в окно. На подоконнике в помещении для свиданий стояли комнатные цветы в горшке, и со второго этажа виден был обшарпанный какой-то дом с железной ржавой крышей, а за домом березы. Разгоняя тучи с дождем, поднялся ветер, и при яростных порывах, когда сильнее загибались верхушки деревьев, можно было увидеть вдали полоску реки. На душе сразу стало легче, когда Рая увидела цветок в горшке, а за окном между березами заблестевшую на солнце реку. Тут опять зашелестела на ветру листва, но это кто-то пробежал по вагону – и Рая проснулась. Через минуту, а может, через час она снова задремала. По вагону туда-сюда беспрестанно сновали всякие проходимцы, и при малейшем шорохе Рая вздрагивала. А когда в незакрытое окно ударяла со страшной силой волна ледяного воздуха перед встречным поездом, Рая просыпалась всякий раз и подхватывалась, ожидая, что стекло сейчас вылетит. Но и подхватываясь, она не могла проснуться и взять одеяло и опять забывалась. Вдруг раздался гудок парохода. Тут же Рая вновь оказалась в тюремном помещении для свиданий и бросилась к окну. Ни берез, ни дома с железной крышей, ни цветка в горшке – кругом вода, и на ней рябь пробегает бороздами до горизонта. Если Рае недавно стало легче на душе от узкой полоски реки вдали, то можно представить, что она испытала сейчас, когда волны под окном. Рая догадалась, что река разлилась. А когда показался сверкающий на солнце пароход – она готова была, как маленькая, захлопать в ладоши. Еще раз пароход загудел, но это на самом деле загудел встречный поезд, и волна ледяного воздуха, ударив в окно, едва не вышибла стекла.

Рая вспомнила, что сейчас лето, а не весна, и с детским восторгом удивилась паводку. Не пытаясь разгадать этот сон, а только восхищаясь им, Рая опять забылась и наконец крепко и спокойно уснула. Неизвестно, сколько она проспала, как вдруг открыла глаза и увидела перед собой светящийся шар. С ужасом осознав – если он еще немного от нее отдалится, то она умрет, – Рая стала звать этот шар вернуться. Она протянула к нему руки и так пошевелила пальцами – будто звала к себе ребенка. Но как этот шар вернулся, когда, – ничего не помнила и проснулась на рассвете.

Вот-вот должно было взойти солнце. Спросонку Рая ничего не соображала, но вскоре вспомнила, как обрадовалась во сне разлившейся реке и пароходу. Опять на сердце полегчало и тут же будто камнем придавило – Рая поняла, какие сны видел в тюрьме Костелев и отчего он задумал броситься на электропровода. Рая посмотрела на разгорающееся небо над горизонтом и попросила солнце не вставать, чтобы не наступил этот день, когда ее муж, не имея уже сил выдержать тюремную жизнь, решился на самое страшное, что только может быть. Еще попросила и поезд остановиться, но поезд шел и шел, а из-за горизонта появился брызжущий светом алый круг солнца. На глазах он разгорался и все ярче сиял, но туман, стелющийся по земле, поднялся в небо и затмил солнце.

Когда поезд остановился у вокзала, Рая не хотела выходить – она хотела ехать дальше, ехать всю оставшуюся жизнь, но поезд дальше не шел. Пассажиры выбрались из вагона, и, выйдя последней на перрон, Рая всем своим нутром ощутила, что ее мужа уже больше нет на белом свете. Она думала – не переживет, что осознала, и, если бы не подушка на животе, не пережила бы, а так – вернувшись домой, догадалась в подушку положить мячик и побрела в церковь, осторожно неся перед собой выросший живот, а соседи ухмылялись ей вслед.

Она пришла в церковь и, невольно оглянувшись, когда ей показалось, что все смотрят на нее, едва узнала рядом инвалида Геню на маленьких ногах. У него в церкви, как и у всех, изменилось лицо, и, когда он увидел Раю, еще раз переменилось. Если бы Рая не постанывала при каждом вздохе – как никогда в жизни не вздыхала, – она бы так не обрадовалась. И даже удивилась, что в таком горе, как у нее, можно обрадоваться знакомому лицу в толпе.

Разогнувшись в поле, бабушка посмотрела на дорогу. Копаясь рядом в земле, Олечка не увидела Геню, как он показался на горочке – куда смотрела бабушка, а когда он подошел – почувствовала его взгляд и обернулась. Ни разу за все лето в деревне Олечка не вспоминала его, но сейчас, только увидев, сразу догадалась – зачем он приехал, вскочила и, путаясь ногами в бабушкином плаще, подбежав к Гене, обняла его. И он был очень тронут, как она обняла его. Это было так неожиданно, что он растерялся. Тут и бабушка сообразила, зачем приехал Геня, но решила, что не надо при внучке разговаривать; сказала это Гене одними глазами, и он понял, а Олечка не могла сдержать чувств.

Они побрели с поля домой. И – по тому, с какой радостью встретила Геню девочка, старуха обманулась и решила, что он теперь будет папой Олечки, затем и приехал за ней. Олечка сбежала с горки, а Геня, оставшись со старухой, начал заикаться и не сразу выговорил, что у Раи родился мальчик. Геня должен был сообщить, что мальчик родился ненормальный, больной, но язык не поворачивался сказать об этом. И Геня всего лишь добавил, что Рая назвала его Алешей.

Хотя Геня со старухой разговаривали шепотом, но в безветрие в поле застыла такая тишина, что Олечка услышала про Алешу. Геня присел, чтобы завязать шнурок на ботинке, а старуха спустилась по дороге вниз к дожидавшейся ее внучке. Они взобрались на следующую горку, с которой видна уже деревня, и, оглянувшись, увидели, что Геня еще сидит, задумавшись, на своей горочке. Бабушка и внучка тоже присели на своей и, стараясь понять, что же Геня увидел, повернулись в ту сторону, куда он смотрел.

Из леса вышел старик и направился по дороге к горочке, где задумался Геня. Листва на березах едва начинала желтеть, и, если бы не осеннее поле, можно обмануться, что все еще лето, но ясное небо было глубокое и ледяное, птицы давно уже не пели, и почему-то на душе сделалось очень грустно, хотя все равно необыкновенно и так светло, как никогда не бывает в самые лучшие летние дни.

Старик еле брел, шморгал туфлями по песку, не имея сил поднимать ноги, меленькими-меленькими шажочками, но все же часто-часто переступал ногами, не глядя вниз, а куда-то далеко впереди себя. Можно уже было увидеть, как у него на солнце разрумянились щеки, а в руке он держит дырявый мешок, из которого выпирают еловые веточки. Вспомнив про младенца Алешу, Геня хотел побыть один, чтобы успокоить сердце, и ожидал, может, несколько часов, пока старик пройдет мимо горочки, но тот шморгал, казалось, на одном и том же месте. Сердце у Гени продолжало беспокойно биться, и он наконец поднялся, догадавшись, что оно уже будет так биться всю жизнь. Мама Раи с Олечкой тоже встали и, дождавшись Геню, все вместе поспешили домой.

Когда собрали Олечку в дорогу – и бабушка решила поехать к дочке посмотреть на родившегося младенца. Она стала собираться, а Геня ожидал во дворе на лавочке, посматривая на часы. Олечка в нарядном платьице бегала по улице, не зная, как выразить восторг; ей не терпелось скорее увидеть братца. Каждую минуту девочка забегала в дом и просила бабушку, чтобы та скорее собиралась. Гене показалось, что его часы на руке стоят; он вернулся в дом, чтобы посмотреть на другие часы, но время тянулось очень медленно. Так мучительно еще прошло несколько часов, и, выглянув из окна, Геня увидел дотащившегося до деревни, еле передвигающего ноги старика с еловыми веточками. Уже позабыв о нем, Олечка обрадовалась, что есть еще кому открыть душу, и закричала на всю улицу:

– У меня родился братец!

Старик устал, на нем все дрожало; он ни о чем сейчас не думал – только о том, как дойти до дома, и еще – какой тяжелый мешок с еловыми лапками. Старик повернулся к девочке, но забыл улыбнуться. Геня наблюдал из окна и скорбел, глядя на все часы в доме. Пока старик прошморгал мимо окна по улице – еще минуло полчаса. А мама Раи, собираясь в город, наряжалась за перегородкой у зеркала. Она вспомнила молодость, и перемеряла все свои наряды, и заплакала. Вытерев слезы, старуха опять натянула на себя платье, которое каждый день носила, и завязала самый скромный платок с увядающими цветами. Старуха еще раз посмотрела на себя в зеркало и скорее отвернулась, но, когда выбралась из-за перегородки, Геня удивился ее помолодевшему лицу.

Она слишком долго возилась, и, когда прибежали на станцию, поезд уже ушел, и поехали на автобусе. Бабушка села у окна и взяла на колени Олечку. Гене не досталось места, и он стоял; народу ехало много – и все одни старики и старухи. Проезжая через деревню и оглянувшись на последний дом, совсем уж развалившийся, но с железной решеткой на окнах, бабушка стала вспоминать про веселую жизнь раньше.

– А почему она была веселая? – спросила Олечка.

– Много было детей, – начала объяснять старуха, – это редко у кого в семье – пять-шесть, все больше – по десять-двенадцать; если из каждого дома выйдут дети погулять, а часто бывало, что в одном доме жило несколько семей, то – посчитай, сколько детей будет на улице, – поэтому и жизнь была веселая. – И бабушка вздохнула: – А тебе даже летом не с кем было поиграть.

Олечка загрустила о прошедшем лете и уставилась в окно. Небо заволокло тучами, и заморосил дождь. В городе, когда приехали, выглянуло из-за туч жалкое вечернее солнце и заблестели на асфальте лужи. На остановках начали выходить из автобуса, и Геня сел на освободившееся место, не решаясь посмотреть на красивую девушку рядом.

– Кто выходит у военкомата? – спросила кондукторша, но в автобусе молчали, и она повторила: – Кто выходит у военкомата?

– Не хочет никто выходить у военкомата, – ответила ей девушка, вынимая из сумочки зеркальце и любуясь собой.

Автобус проехал мимо, но тут кто-то проснулся и закричал шоферу, чтобы остановился.

– Два раза спросила, – проворчала кондукторша. – Сколько можно повторять?

– Смотри! – невольно изумляясь, показал Геня девушке на просиявшую радугу в окне. – Кому, – добавил он, загрустив, – нам ли эта радуга?

– Нам, нам! – обрадовалась девушка, пряча зеркальце.

На следующей остановке ей выходить; когда сидела – не так было заметно, а когда поднялась – у нее оказался такой же маленький росточек, как и у Гени. Только сейчас Геня осмелился посмотреть ей в лицо и удивился голубым глазам, но, когда она вышла, уже забыл о ней и, чтобы лучше разглядеть радугу, протер запотевшее окно. И увидел, что девушка машет ему с тротуара. Геня догадался: когда он вытирал окно ладонью туда-сюда по стеклу – девушка подумала, что это он ей машет. И Геня по-настоящему ей помахал, и она ему еще помахала.

Когда улыбающуюся Олечку подвели к Алешиной кроватке – девочка вздрогнула, глядя на братца. И бабушка, и мама ожидали, что Олечка, столь долго мечтавшая о братике, горько расплачется, но девочка содрогнулась, жалея его, и, если бы Алеша был здоров, так не полюбила бы, как она полюбила. Рая стала кормить Алешу молоком из бутылочки с соской, и у нее задрожала рука. Геня не мог видеть, как у нее дрожит рука, – заторопился уйти, а старуха поняла, что обманулась, решив, будто это он виновен в рождении ребенка, – мало ли что он с Раей, когда учился в школе, сидел за одной партой. Глядя, как у Раи дрожит рука, старуха схватилась за сердце – и этим болящим сердцем она почувствовала, какая в душе у дочки любовь, и, заметив в ребенке черты бедного Костелева, осознала, что Алеша приходится Олечке самым настоящим братцем.

Когда он подрос и научился улыбаться, Олечка носила его на руках, а Алеша гладил ее своей ладошкой по щеке. Улыбался он не переставая и даже спал улыбаясь. Понятно, почему Алеша родился больной, когда его мать не хотела его, но откуда эта улыбка – нельзя было понять. Невольно Рая начала отвечать улыбкой на его улыбку, и ее лицо приобрело со временем такое же странное выражение, как и у Алеши, и теперь никто не сомневался, кто его настоящая мама. Как не ощущаешь бьющегося в груди сердца – точно так же Рая не чувствовала, что улыбается. Она укладывала мальчика в коляску и на прогулке улыбалась вместе с дочкой всем прохожим. Люди, которые на них смотрели со стороны, не могли их понять, отворачиваясь. У каждого может родиться больной ребенок – и это страшно, но ведь бывают среди них и такие, у которых в душе одна тихая радость, – и по улыбке Алеши можно представить, как улыбаются ангелы; это тоже страшно, и не зря случайные прохожие спешили, не глядя, мимо.

Алеша долго не мог научиться ходить, и, когда научился, Рая с Олечкой вывели его на прогулку, о чем девочка мечтала, в парк около вокзала, и встретили там Геню с такою же маленькой женщиной, как сам, даже еще меньше, и с одного взгляда было видно – они созданы друг для друга и счастливы, что нашлись. Увидев Раю с дочкой и уже бодро ковыляющего Алешу, Геня обрадовался, и Рая с Олечкой обрадовались, а маленькая женщина, не зная, чего они так радуются, тоже очень обрадовалась. Геня шагнул к Рае и поцеловал ее, а его маленькая женщина еще раз обрадовалась – потому что надо было видеть, как он ее поцеловал. Алеша, глядя, как Геня поцеловал его маму, показал ему, улыбаясь, на свою щечку – и меня поцелуй…

Геня и его поцеловал, улыбаясь.