Текст книги "С птицей на голове (сборник)"

Эпилог: Бессонница

Выпал снег, но совсем немножко – на тротуарах его растоптали, остались одни следы от сапог и ботинок, след на следе, и так несколько раз – и от снега ничего; только там, где не ходят и не ездят, он сверкает на солнце.

– Сегодня приснились, – начала Фрося, – мордовороты. На скамеечке, – показывает, – вот здесь. – Подходим к ларьку. – Очень хочу куриную ножку, а в этом ларьке продают копченых кур. Даже деньги есть, – открывает кошелек.

– Ты успела получить пенсию? – спрашиваю.

– А как же, – говорит, – я тебя сегодня угощаю, а то у тебя, Юра, никогда нет денег. Одну курицу, пожалуйста, – достает из кошелька деньги.

– Через полчаса будет готова, – говорят из ларька. – Будете ожидать?

– Через полчаса… – с разочарованием протянула. – Не будем, холодно ведь, а что еще у вас есть?

– Пицца с грибами, пицца с сыром, пицца с ветчиной… На витрине смотрите.

– Гамбургер – это вкусно?

– Очень вкусно, попробуйте, можно одну порцию на двоих.

– Да, пожалуйста, одну, – говорит. – Попробуем, только разрежьте пополам.

– Обязательно. – Продавщица берет нож.

– Мордовороты приснились… – продолжает Фрося. – А с неба опускают лестницу…

– Кто опускает? – спрашиваю.

– Одиннадцать рублей, – говорит продавщица.

Фрося подала сто, ей обратно продавщица протягивает восемьдесят девять – по рублю; Фрося пересчитала сдачу и спрятала кошелек в сумочку. Из окошечка на картоночках подают две половинки порции. Не люблю, когда все перемешано, а она любит.

Попробовала.

– Вкусно, Юра, – говорит.

И я откусил. Когда есть хочу, все вкусно.

– Продолжай, – прошу Фросю.

– …Лестницу, – повторяет она, – а на скамейке с краю оставалось место. Я присела – рядом самый большой и страшный мордоворот; обняла его, а ты усмехнулся.

– Куда ты идешь? – спрашиваю.

– Переходим дорогу, – удивляется Фрося.

– Ты не видишь, что милиционер на автобусной остановке у всех подряд проверяет документы?

– Ну и что? – говорит. – Я их не боюсь. Потом ты дал мне банан, я начала есть…

– Ну так я боюсь! – хотел прошептать, но так получилось, что заорал – и побрел по улице наискосок.

Канаву, на дне которой черные трубы, уже засыпали, но асфальт не положили. Мороз сковал грязь в колеях; иду, спотыкаясь о замерзшие комья глины. Откусывал от гамбургера и жевал, с каждым шагом оглядывался, пока Фрося не догнала меня.

– Но это был не банан, а дым; когда я распечатала шкурки, он буквально повалил, и я его ела, ела, торопилась съесть – он ускользал изо рта. Я ела его и заплакала, а ты украдкой смеялся и катался на качелях на дереве. Листья с деревьев осыпались охапками, а за ними опускали с неба лестницу. Я съела дым, и меня раздуло; тогда ты взял меня за руку, мы вошли по ступенькам в загс; я и оттуда из окна увидела, как лестница раскачивается, как качели…

На морозе гамбургер остывал, и пальцы озябли, я быстро его съел, а Фрося, позабыв про свою половинку, продолжала:

– У меня загорелся лоб, я его – к бетонному полу. Ты скорее на второй этаж в женский туалет, а я сбросила туфли, чтобы ты не услышал, как ухожу; на цыпочках к выходу – едва разминулась с двуглавым орлом…

Я не вытерпел и говорю:

– Ешь, холодный – невкусно, а у тебя сегодня праздник.

– Да, – согласилась она, и – с набитым ртом: – Очень хотела есть и укусила двуглавого орла – теперь знаю, что у них куриные ножки…

– Ешь, ешь, – повторяю.

А она еще:

– Как больно было взбираться босиком по железной лестнице! Потом встретила очень галантных кавалеров в синих халатах и сверху еще помахала тебе.

– А вот, – показываю, – и фонтан, подожди меня, – смотрю на часы, – здесь.

– Ладно, – заметно погрустнела.

– Ешь, – говорю.

Перехожу на другую сторону улицы. Один фонтан солидный, а два – поменьше; я заглянул: немножко снега на донышках, как в вазочках мороженое. Прошелся по кругу и оглядываюсь на Фросю. Стоит и держит перед собой гамбургер. Показываю ей зубы – сам будто ем. Она меня поняла и – откусила, а я вздохнул, прохаживаясь вокруг большого фонтана.

Не могу стоять на месте. В который раз смотрю на часы. На другой стороне улицы Фрося жует холодный гамбургер. Холодный, наверно, совсем невкусно. Прыгаю. Перед фонтаном ступеньки. Одни – скользкие, лакированные; выбираю те, которые выщерблены. Пока прыгал – небо затуманилось, посыпался снег, и Фрося съела гамбургер, смотрит на меня – и я невольно смотрю на нее; по выражению ее лица вижу: какое у меня лицо – и отворачиваюсь. Навстречу дует, на глазах от ветра слезы – тут за моей спиной Фрося поскользнулась на лакированной ступеньке.

– Что случилось? – оглядываюсь.

– Все на меня смотрят, – показывает на прохожих, – они копируют все мои жесты, каждое движение, потом интерпретируют: каждый по-своему, и в меня эти «копии» возвращают.

– А ты не смотри на них, – говорю, – смотри на меня.

– На тебя больно смотреть.

– Пусть будет так, – загрустил, – но это лучше, чем на них.

Побрела назад; только я оглянулся – уже затерялась в толпе; небо приобретает странный серо-буро-малиновый оттенок, и снег начинает сыпаться разноцветный, искрится и сверкает, – когда мне кажется, что они, все они видят, какое у меня лицо, и я не знаю, куда его деть.

Отвернулся от них; тут Маша замахала мне издали – с той стороны, откуда не ожидал, и я спешу к ней навстречу. Она прижала руки к груди и рассыпалась в извинениях, затем выхватила зеркальце – от зеркальца зайчик задрожал на ее лице.

– Все на месте, – говорю, – можешь, Маша, не сомневаться.

– Нет! – Щеточкой по ресницам.

– Да! – утверждаю.

– Я проспала, – объясняет.

Смотрю на часы и удивляюсь:

– Ты поздно ложишься?

– Нет, – отвечает, – ложусь нормально, но долго не могу уснуть.

– Я, – вспоминаю, – тоже сегодня никак не мог уснуть.

– Даже не позавтракала, – жалуется. – Давай чего-нибудь перекусим.

Перешли на другую сторону площади, к вокзалу.

– Зайдем на минутку – погреемся, – говорит.

– Почему у тебя одна рукавичка? – спрашиваю.

Сначала приятно было в помещении погреться, потом пришел поезд – в одну минуту пассажиры нанесли снега, он растаял, на полу под ногами замешалась грязная каша, а под нею блестели мраморные плитки, на которых легко можно поскользнуться.

Вышли из вокзала, Маша увидела в киоске булочку.

– Хоть раз укусить… – и она так улыбнулась мне, как тогда, когда я покупал конфеты и сказал про дырку в сумке, и – опять у Маши ямочки на щеках.

Я наклонился, чтобы поцеловать ее, – прядь со лба упала на глаза, и я подул на волосы – успел увидеть, как Маша робко посмотрела на меня, и одного этого взгляда оказалось достаточно, чтобы сердце забилось иначе.

– Выбирай, – говорю, – тут разные.

– С орехами.

– Что будешь пить?

Не глядя, она ткнула пальцем.

– Томатный сок?

– Что угодно, – говорит. – А ты?

– Есть не хочу, – я вспомнил половинку гамбургера. – Не так давно перекусил.

Отошли в сторону, к забору, и тут я увидел среди прибывших пассажиров Зинаиду с мальчиком. Она в модном пальто с норковым воротником и в норковой шапке тащила все тот же чемодан, а Павлик повернулся ко мне, но взгляд его проскользнул дальше. Я не сразу понял: куда? Маша жевала булочку; вдруг зазвучала труба. Сидел на снегу нищий и дудел. Тут подъезжает шикарный автомобиль, у которого вместо стекол зеркала. Из него выходит в костюме с иголочки какой-то важный господин, подхватывает у Зины чемодан и целует ее в щечку. Я еще раз увидел, как Павлик оглядывается на трубу. Она от времени потеряла блеск и приобрела матовый цвет пасхального яйца. Когда Маша цедила из соломинки сок, совсем рядом прошла Фрося, остановилась около нищего с трубой и бросила ему в шляпу монетку…

Ветер

1

После полудня лучи солнца обжигают, но воздух ледяной. На уровне верхушек деревьев стены у зданий, кажется, обрезаны ножницами; обрезаны неровно, будто ребенком; иногда отхвачены и верхушки – приходится переступать через завядшие ветки, которые остро и терпко пахнут на горячем асфальте.

– Осторожно, – Ребров тянет Риту за рукав, – не видишь? Пьяный за рулем!

По улочке мчится ярко-рыжий фургон с длинной кабиной в два ряда сидений, и Ребров с Ритой едва успели вскочить на выступ в кирпичном заборе. Тут же фургон, развернувшись, проехал обратно.

– Где же Лиза? – вздыхает Ребров. – Сколько можно ее ожидать?

Поднявшись на цыпочки, Рита заглядывает с забора на другую сторону, где гудят на шоссе автомобили. Вдруг они затормозили, съезжают на обочину и остановились; оторваться от этого зрелища невозможно – почему все сразу, зачем? Стало тихо – только в улочке все еще тарахтит фургон с пьяным шофером за рулем, а когда этот фургон скрылся за поворотом, наступила тишина мертвая – в ней отчетливо прозвучал неприятный ноющий звук, подобный жужжанию осы; непонятно откуда он приближается – со всех сторон одновременно, – пока не сузился в точку; затем по шоссе пронеслась милицейская машина с сиреной, и где-то в деревне за лесом завыли собаки.

Вдоль забора женщина тянет шланг. Из него хлещет вода – на сером асфальте вслед черная полоса, а выше косые лучи обагрянивали стены домов и верхушки деревьев, которые еще не подрезали. Между домами гуляет ветер; парусом надулась на веревке простыня – наискосок перерезана тенью от стены, а другая половина – розовая.

Наконец идет Лиза. Ее каблучки глухо стучат по асфальту, как капли воды по ржавой прогнившей жести. Ребров спрыгивает с забора, издали машет – и Лиза ему помахала. Ребров подбегает к Лизе и целует ее в щечку. Тут же Лиза оглянулась на мальчишку на дребезжащем велосипеде.

– Отстань, – говорит она Реброву, отстраняясь с кислой ухмылкой. – Забыла запить таблетку – присохла к языку. – И совсем другим голосом подруге на заборе: – Ты сегодня Вера или Соня?

– Нет, Рита, – отвечает та, глядя, как по шоссе мчится за эскортом мотоциклистов длиннющий черный автомобиль и за ним сразу еще один.

– Что у тебя болит? – с нарочито преувеличенным вниманием спрашивает у Лизы Ребров.

– Эй, Сережка! – кричит она мальчику на велосипеде. – Езжай за нами!

– Сейчас не могу! – отвечает Сережка. – А куда вы?

– Сначала к роднику, – зовет Лиза и тут же – Реброву: – Я запью таблетку – что-то с головой не в порядке.

– Почему-то у всех именно там не в порядке, – ворчит тот.

– У кого, – выясняет Лиза, – у всех?

– У очень многих, – пробормотал Ребров себе под нос.

– Ну, не у всех же.

– У всех вас, – уточняет он.

– Понятно.

На фоне синего неба кирпичный забор кажется картонным; в нем проломана дыра. Втроем они идут вдоль забора, затем пролезают по очереди в дыру. Движение автомобилей на шоссе возобновилось, гул – невообразимый, и лучше помолчать.

Перейдя по мосту на другую сторону, Лиза нагнулась и сорвала цветок. Щеки у нее разрумянились – может, оттого что нагнулась и кровь прилила к лицу; тут же отчаянно побледнела, почувствовав на себе пристальный взгляд Реброва.

– А я, – говорит он, – решил, что ты не придешь!

– Я проспала. – Лиза бросает цветок и достает из кармана яблоко. – Совсем забыла. Можно яблоком заесть таблетку, – откусывает. – На, – подает его Рите.

– Не хочу, – отказывается та.

– У тебя красивые туфельки, – Ребров замечает, как Лиза ковыляет на высоких каблуках по изрытому кротами полю. – Раньше не видел.

– Вчера купила.

– И платье новое, – продолжает Ребров. – Только почему черное?

– Может быть, – говорит Лиза, – мне идет черный цвет. Возьми, – протягивает Реброву яблоко. – Целый день в кармане болтается!

– Пусть будет тебе.

– Когда таблетка во рту, яблока совсем не хочется.

– Сначала запьешь таблетку из родника-а-а, – растягивает Ребров слова, наблюдая за Лизой. Она смотрит в сторону, где за деревьями все громче голоса. – Потом съешь яблоко.

– Оно кислое.

Ребров берет яблоко. Лиза поглядела на часики.

– Что – у нас мало времени? – Ребров откусывает от яблока.

– Нет, – покачала головой Лиза, – времени полно, неизвестно куда его деть.

– Ты со мной встречаешься, – догадывается он, – потому что тебе надо убить время, да?

– Да, – кивает Лиза.

– А я и смотрю, что это ты вырядилась для прогулки в лесу, – заметил Ребров.

– А ты?! Ты не знаешь, – вспыхнула Лиза, – что я…

– Ну и что ты?

– Ничего…

– Ты что-то хотела сказать, – ухмыльнулся Ребров.

– Да, я хочу тебе сказать, – снова начала Лиза, – что я… – и, запнувшись, прикусила губу, но опять: – Ты знаешь, кажется, я…

– Ну и чего? – пробормотал Ребров, когда ему уже это все надоело.

– Я забеременела, – брякнула Лиза. – Ах, не притворяйся, – вдруг она закричала, – ты все прекрасно понимаешь, ты всегда понимал меня с полуслова! Я забеременела, – пролепетала. – И не от тебя! Чего же ты молчишь?

Ребров захохотал. Наконец вздохнул.

– Я очень рад, – объявил он. Тем не менее на лице его оставалась растерянность. – Как я рад, – повторил дрожащим голосом и хватал воздух, подобно рыбе на берегу.

Лиза осторожно спускается по обрывистому берегу. Из кустарника выглядывают березы. Горячие лучи весеннего солнца пробиваются сквозь резную клейкую листву и становятся бархатными; расплывчатые тени скользят под ногами. Внизу струится из жестяного желоба ручеек, дальше ветер поднимает на озере рябь. Лиза осторожно переступает по бревнышку, затем прыгает на камень и нагибается к желобу.

Ребров смотрит на пышную фигуру девушки и замечает из-под нового очень короткого ее платьица трусики – переводит взгляд на другой берег, где воздвигаются шикарные особняки. Там что-то визжит, стучит, и время от времени бухает, словно пушечный выстрел, железная дверь, и спустя вздох отзывается гулкое эхо в огромных пустых помещениях. Величественные постройки отвлекают Реброва, и, когда он снова замечает черную склонившуюся фигурку у желоба – и трусики светятся в сгущающейся тени под березами, – невольно опять думает о девушке, а Лиза, кажется, читает его мысли и так кричит, что слышат рабочие на дачах:

– Я не знаю, зачем морочу тебе голову! Рита! – зовет. – Где ты?! Давай съездим к твоей бабушке в Бекачин!

2

Дорога в голом поле приводит к мосту. Под мостом шоссе. Лиза спускается вниз, к шоссе, и поднимает руку. Все машины мимо. Лиза растопырила пальцы и нетерпеливо машет. Наконец тормозит фургон с длиннющей кабиной в два ряда сидений. Он такого же огненного цвета, как волосы у девушки. Сразу фургон не может остановиться. Лиза бежит за ним. Волосатая ручища открывает дверку в кабине. Рита едва успевает за подругой, чуть не упала, вспомнила, как этот фургон едва не сбил ее с Ребровым, кричит, но Лиза даже не оглядывается. Она запрыгивает на сиденье – короткое платьице задралось до трусиков, и тогда увидела: в кабине одни мужчины и так пялятся на нее – здоровые, краснорожие, – что все тут сразу ясно, и – невольно слезы на глазах, но уже поздно.

Мужчины все в отутюженных костюмах, некоторые при галстуках, а один даже в шляпе, только шофер в рваных цветастых трусах и в грязной майке. Едут молча, с серьезными лицами. Несмотря на свистящий из окон свежий воздух, в кабине пахнет шкафом. Лиза удивляется старомодным костюмам на мужчинах. От этой «пронафталиненной» дедовской одежды и белых воротничков возникает ощущение праздника.

– Рита, ты здесь? – наконец Лиза вспомнила про подругу, а та от испуга отвечает одним взглядом.

По обе стороны шоссе – тополя. С них летит пух и на солнце блестит, как снег. На сизом асфальте он загрязнился и свалялся в клочья ваты, что пролетают за каждой машиной.

– Мне кажется, – сказал самый солидный мужчина в шляпе, – что мы не туда едем. Девушка, – спрашивает, – мы попадем в Бекачин?

Лиза подняла плечи и опустила.

– Рыжая, – восхищается шофер. – Наверно, я не там свернул, – сокрушается. – Девушка, почему ты молчишь?

Лиза наклонила голову, якобы дремлет; в это время неуклюжие толстые пальцы пытаются расстегнуть пуговичку у нее на платье. Не открывая глаз, Лиза хлещет ладонью по широкой потной щеке.

– С ума сошла?! – просыпается толстяк. – Это Анатолий! – показывает на мужчину в шляпе.

– Разберись сначала, – Анатолий пихает толстяка. – Может, это Петрович? Посмотрите, как он ухмыляется…

– Дядя! – возмутилась Лиза, чувствуя у себя на бедре скользкую руку. – Ну что это вы? Ну дядя!

А на Риту никто не обращает внимания, и она, завидуя подруге, ее пышной красоте, заплакала. Мужчины внимательно посмотрели друг на друга.

– Вытрите ей слезы, – зашевелились они. – Петрович, вытри ей скорее слезы!

Анатолий подал салфетку Рите. Девушка вытерла слезы, но они еще пуще полились.

– Мне страшно, – пролепетала Рита на ухо Лизе.

– Чего ты боишься? – удивилась та.

– Разве ты не понимаешь, – Рита оглянулась, – что эти мордовороты могут с нами сделать?

– Ну и что такое они могут с нами сделать? – ухмыльнулась Лиза. – Разве что вот этот, – показала на худенького, бледненького паренька в очках. Его звали Феденькой. Он читал толстую книжку и не обращал внимания на девушек. Затем, отложив книгу, размечтался, как маленький ребенок, а когда опомнился, наконец увидел, что Рита грустит и какие у нее большие глаза. Ему стало жаль ее. Рита по-прежнему мяла в руках салфетку и не забывала вытирать слезы. Феденька вздумал сдувать с ее лица бумажные крошки, а она не могла понять, что он делает, и умоляюще прошептала:

– Прекратите!

Тут фургон съехал с шоссе, и сейчас не только Рита, но и Лиза испугалась.

– Куда вы?! – закричала она. – Не надо!

Фургон остановился у речки. Берег высокий, с ласточкиными гнездами. Выбравшись из кабины, мужчины разделись и бросились в воду, а Петрович достал бутылку водки, нарезал колбасы и разжег костер. Шофер вылез из речки помогать, волочит к огню жердь, наступает на нее, а рукой ухватил за другой конец. Жердь трещит, но не поддается; шофер бросает ее и подходит к девушкам. Те захохотали, глядя на рваные трусы. Шофер потребовал, чтобы ему налили; выпил и, разбежавшись с берега, опять в воду.

В речке отражается туча. В зеленых берегах она надвигалась, черная, а когда загрохотал гром, мужчины в одних трусах собрались у костра. Не успели разлить водку в стаканы – с неба хлынуло как из ведра. Выпили и, закусывая на ходу, поспешили в кабину. В суете чьи-то пальцы расстегнули у Риты застежку на бюстгальтере, и за одну минуту наступила ночь.

– Ха-ха-ха, – смеется Анатолий.

– Ну что, поехали? – шофер осветил фарами мокрые газеты на траве и дымящийся костер.

– А где Лиза?! – завопила Рита.

Казимир ущипнул ее, приоткрывая дверку, и позвал Лизу, но там, во мраке, так шумело и гудело, что слов его нельзя было расслышать. С полминуты сидели молча, дождь барабанил по жестяной крыше кабины. Рита опять заплакала. Мужчины посмотрели друг на друга.

– Вытрите ей слезы, – засуетились они. – Петрович, где салфетка?

Анатолий подал другую салфетку. Рита вытерла слезы, но сейчас, когда подруги не было рядом и мужчины наконец обратили на нее внимание, она ревела, осознав, что им все равно с кем. Это ее горько возмутило, и салфетка быстро намокла.

– Феденька! – закричал Петрович. – Ну сколько можно?!

Дождь вскоре перестал, но ручьи еще бежали по дороге. Листва беспокойно шумела на березах, и с каждым порывом ветра на землю осыпались буйные капли.

– Ну сколько можно?! – опять закричал Петрович и, когда Феденька наконец вернулся с Лизой, не выдержал: – Ты что, сынок, – вообще? Забыл, куда едем? Совсем еще ничего не понимаешь в жизни… Поехали, Васька! – скомандовал шоферу. – Скорее!

Фургон занырял по ямам и буграм, словно поплавок на волнах, и захотелось выпить опять.

Петрович напомнил шоферу:

– Ты забыл, кого везешь?

Васька засмеялся в ответ.

– Нельзя смеяться! – возмущается Казимир.

– Если думать единственно об этом, – Анатолий сдвинул шляпу на затылок, – можно свихнуться.

– Все можно, – заявил Петрович, – при одном условии.

– И – каком? – интересуется шофер Васька.

– Пусть она скажет, – показал на Лизу толстяк.

– Я не знаю, о чем речь, – изумилась она.

– Скажи, пожалуйста!

– Я не знаю, что сказать.

Толстяк полез к ней обниматься и забыл, о чем разговор, но повторял:

– Врешь, врешь…

Лиза снова залепила ему пощечину.

– Правильно! – раздались голоса. – Так ему. Пусть знает, как распускать руки. – А сами распускали еще откровеннее, ухмыляясь при этом в глаза. – Так ему… Вот так, так!

– Куда ты, Лиза, меня затащила? – в который раз расплакалась Рита. – Ты же знаешь – у меня нет никакой бабушки в Бекачине.

Наконец выехали на шоссе; под колесами зашелестел мокрый асфальт. Пьяный Васька повел фургон с бешеной скоростью, и невольно девушки вцепились в сиденья. На повороте фары высвечивают заброшенный дом с березами на кирпичных стенах, затем он пропадает во мраке, но соловья слышно еще долго.

– Опять я не там свернул, – сокрушается Васька и сигналит парочке у обочины.

Сопливый кавалер с фонарем под глазом, оглянувшись, поцеловал такую же, как он, барышню. Мокрое платье облепило ее тельце, и кажется, что она голая. Отвернувшись от яркого света фар, девчонка ответила на поцелуй своего ухажера, сцепив руки у него на шее.

– Все-таки куда мы едем? – спрашивает у Лизы Васька.

– Откуда я знаю? – недоумевает она.

– Если бы ты могла знать, – качает головой Казимир и тут же: – Раз, два, три, четыре… – пересчитывает у Лизы ребра. – Чего смеешься?

– Щекотно.

Васька останавливает фургон и шлепает босиком по мокрому асфальту. Мальчишка подбегает, а девочка осталась во мраке смутным, тонким силуэтом, который, как травинка, колеблется и вдруг исчезает.

– Давай назад, – растолковывает Ваське этот сопляк. – Не доезжая до города – сворачива-а-ай… – У него перехватило дыхание, когда увидел в кабине распущенные рыжие волосы Лизы. – Вот это да!

Васька заскакивает на подножку и хлопает дверкой.

– Действительно, – выворачивает руль, – не туда едем.

Фарами освещается туманная даль, воздух, кудрявая трава с заснувшими цветами. Еще раз увидели мальчишку с фингалом.

– Катька! – крикнул он, заметавшись один на дороге. – Куда ты?