Текст книги "Эра Меркурия"

* * *

Две эти тенденции – этнизация Советского государства и национализация этнических евреев – усиливали друг друга, пока Сталин и новые чиновники Агитпропа не сделали два устрашающих открытия.

Во-первых, евреи, как советская национальность, стали этнической диаспорой, потенциально лояльной враждебному государству. После создания Израиля и начала “холодной войны” они уподобились грекам, немцам, полякам, финнам и прочим “некоренным” национальностям, этнически связанным с заграничной родиной. Государственный антисемитизм конца 1940-х – начала 1950-х годов был среди прочего запоздалым применением этнической составляющей Большого террора к этнической группе, избежавшей его в 1937–1938 годах.

Во-вторых, согласно новому советскому определению национальной принадлежности и политической лояльности, русская советская интеллигенция, созданная и вскормленная товарищем Сталиным, оказалась не русской – а значит, не вполне советской. Русские интеллигенты еврейского происхождения оказались замаскированными евреями, а замаскированные евреи – вдвойне изменниками.

Все сталинские чистки боролись с ползучим проникновением скрытых вредителей – и вдруг оказалось, что существует национальность, которая одновременно повсюду и нигде; которая так удачно скрылась, что стала заметной на самом верху; которая не имеет собственной территории (вернее, имеет, но отказывается на ней жить); у которой нет собственного языка (вернее, есть, но никто не хочет на нем говорить); которая состоит почти исключительно из интеллигенции (вернее, отказывается заниматься физическим трудом); и которая пользуется псевдонимами вместо имен (причем это относится не только к старым большевикам, беллетристам и журналистам, но ко всем детям Борухов, Гиршей и Мойш, поменявших отчества на Борисович, Григорьевич и Михайлович). Еврейство стало преступлением: те, кто исповедовал еврейскую культуру, превратились в “буржуазных националистов”, те, кто отождествлял себя с Пушкиным, – в “безродных космополитов”.

В январе 1948 года самый заметный представитель еврейской культуры в СССР Соломон Михоэлс был убит агентами МВД по распоряжению Сталина. (Человека, который заманил его в ловушку, еврейского театрального критика и тайного осведомителя В. И. Голубова-Потапова, убили вместе с ним. Обоих связали, бросили на землю и, чтобы придать убийству вид дорожного происшествия, задавили грузовиком.) В последующие два года все еврейские театры и писательские организации были закрыты, а большинство еврейских (т. е. писавших на идише) писателей арестованы. Весной и летом 1952 года пятнадцать бывших членов Еврейского антифашистского комитета были преданы суду как “буржуазные националисты”. Один уцелел, один умер в тюрьме, а остальные тринадцать были приговорены к смерти (за месяц до начала процесса) и расстреляны в один день (через месяц после окончания процесса).

Большинство обвиняемых – в первую очередь писатели Давид Бергельсон, Исаак Фефер, Лейба Квитко и Перец Маркиш – были правоверными коммунистами, посвятившими большую часть жизни пропаганде социалистического содержания в еврейской национальной форме. Такова была политика партии в отношении угнетенных национальностей вообще и многострадального еврейского народа в частности. По словам Фефера, “я хотел видеть свой народ, как все остальные… Мне казалось, что только Сталин может исправить ту историческую несправедливость, которую допустили римские цари. Мне казалось, что только советское правительство может исправить эту несправедливость, создав еврейскую нацию”. Он был прав. Советское правительство много сделало для того, чтобы евреи стали “как все остальные”, и щедро вознаграждало тех, кто помогал ему в этом. Как сказал Фефер, “я сын бедного учителя. Советская власть сделала из меня человека и довольно известного писателя”. И как через несколько дней сказал Квитко, “жил я до революции жизнью битой бродячей собаки, грош цена была этой жизни. Начиная с Великого Октября я прожил 30 лет чудесной окрыленной трудовой жизни, полной счастья на любимой родной земле, где каждая травинка мне улыбалась”[437]437
  Неправедный суд, 33, 89.


[Закрыть].

И вдруг, по какой-то необъяснимой причине, то же самое правительство перевело евреев из разряда более или менее нормальных народов вроде украинцев и молдаван в разряд потенциально нелояльных народов вроде поляков и греков. Еврейская национальная форма стала признаком враждебного буржуазного содержания. Открыто объявить, что твою мать звали Ханной, значило совершить националистический поступок.

Некоторые отвергали эту логику. Как сказал Соломон Лозовский, “мою мать тоже звали Ханна – что же, я этого должен стыдиться, что ли? Что это за странная психология. Почему это считают национализмом?” И о кампании против идиша: “Для того чтобы писать в еврейскую газету, надо писать по-еврейски. Но когда Бергельсон вдруг говорит, раз пишут по-еврейски, значит, это национализм, то выходит, что тут судят еврейский язык. Это уму непостижимо. Да пиши ты хоть на языке негров. Это твое дело. Дело не в том, на каком языке пишут, а в том, что как пишут”[438]438
  Там же, 147, 150.


[Закрыть].

Подобный миссионерский универсализм давно перестал быть официальной политикой, и большинство обвиняемых, особенно те, кто в свое время отстаивал идею расселения евреев на территориях, освободившихся после депортации поволжских немцев и крымских татар, хорошо это знали. Вопрос заключался в том, присоединятся ли евреи к крымским татарам, которых Советское правительство сослало в Узбекистан, или к узбекам, которым Советское правительство помогло стать народом “как все остальные”. Как объяснил Фефер, “я с большой завистью смотрел, когда проходила декада узбекского искусства… Я всеми силами отстаивал еврейские учреждения”.

Но это было до холодной войны – в ту пору, когда партия не считала все еврейские учреждения подрывными, а Фефер “не считал, что противодействие ассимиляции является националистической деятельностью”. К 1952 году все изменилось. Фефер все еще любил свой народ (“а кто не любит своего народа?”), полагал, что Библия – “один из величайших памятников еврейской культуры”, и настаивал, что нет другого “такого народа, который столько выстрадал бы, как еврейский народ”. И в то же время он был верным членом партии и специально назначенным провокатором, чьей задачей на процессе было утверждать, что любовь к своему народу – это национализм, что национализм – это предательство и что, следовательно, все подсудимые виновны. Лейба Квитко, тоже верный член партии и профессиональный идишист, был с этим согласен:

В чем я считаю себя виновным, это висит надо мной, и я чувствую, что это мое обвинение. Считая советскую еврейскую литературу идейно здоровой, советской, мы, еврейские писатели, и я в том числе (может быть, я больше их виноват), в то же время не ставили вопроса о способствовании процессу ассимиляции. Я говорю об ассимиляции еврейской массы. Продолжая писать по-еврейски, мы невольно стали тормозом для процесса ассимиляции. По своему содержанию творчество советских писателей идейно и политически выдержано и этим содержанием – советским – немало способствовало [sic] в ассимиляции главным массам еврейского населения. Но за последние годы язык перестал служить массам, так как они – массы – оставили еврейский язык и он стал помехой. Будучи руководителем еврейской секции Союза советских писателей, я не ставил вопрос о закрытии секции. Это моя вина. Пользоваться языком, который массы оставили, который отжил свой век, который обособляет нас не только от всей большой жизни Советского Союза, но и от основной массы евреев, которые уже ассимилировались, пользоваться таким языком, по-моему, – своеобразное проявление национализма[439]439
  Там же, 23, 155, 30, 33, 111.


[Закрыть].

Профессиональных идишистов и других, добровольных или назначенных государством, хранителей еврейской культуры можно было посадить в тюрьму или расстрелять. Их было не так уж и много, и они действительно оторвались от “главных масс еврейского народа” (в том числе от своих собственных детей, которые по большей части не знали идиша и не интересовались еврейской культурой). Но главной мишенью антиеврейской кампании Сталина были русские интеллигенты еврейского происхождения, то есть, с точки зрения Агитпропа, евреи, притворявшиеся русскими, чтобы казаться советскими. Инерция чистки и “кадровая политика” слились в единую сыскную генеалогию: каждый русский на ответственной должности был потенциальным евреем, а каждый еврей – потенциальным врагом.

Кампания по очистке элиты от евреев началась в мае 1939 года, когда Сталин, видимо желая сделать приятное Гитлеру, поставил Молотова во главе советской дипломатии и велел ему “убрать… евреев” из Наркомата иностранных дел. Чистка ускорилась после подписания пакта с Германией, стала частью государственной политики во время войны (в качестве одного из проявлений официального патриотизма и реакции на еврейское самоутверждение) и превратилась в охоту на ведьм в 1949 году, когда идеологическая порча стала главной заботой режима, а евреи “по крови” оказались ее главными разносчиками. Агитпроповцы и “кадровики” бросились на поиски новых вредителей. И чем ближе к сердцевине режима они подбирались, тем больше гнили находили[440]440
  Костырченко, Тайная политика, 194–196, Чуев, Молотов, 332–333.


[Закрыть].

Кем были главные хранители марксизма-ленинизма? В 1949 году евреи “по паспорту” составляли 19,8 % преподавателей марксизма-ленинизма в высших учебных заведениях СССР, 25 % преподавателей марксизма-ленинизма в вузах Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова, Ростова, Саратова, Казани и Свердловска и 7 из 19 членов кафедры диалектического и исторического материализма философского факультета Московского университета. В Институте мирового хозяйства и мировой политики (писал глава Агитпропа главе Госплана) числился 51 старший научный сотрудник, из них 33 еврея, 14 русских и четверо прочих. (После первой череды увольнений директору преобразованного Института пришлось извиняться перед Центральным комитетом за то, что из 34 неизгнанных академиков, членкоров и докторов наук 20 были евреями и только 12 – русскими.) В августе 1949 года Краснопресненский райком партии обнаружил, что евреи составляют 39 % преподавателей Московского юридического института, а в 1950 году вновь назначенный директор Института права докладывал, что ему удалось сократить долю евреев среди принятых аспирантов с 50 до 8 %. Согласно другому расследованию Агитпропа, секретариат редколлегии многотомной “Истории Гражданской войны” состоял из 14 евреев, 8 русских и 6 прочих. Особенно тревожными были результаты проверки академических мини-Сталиных (каждой дисциплине полагалось иметь собственного), которые показали, что вожди советских философов (М. Б. Митин), экономистов (Е. С. Варга), историков (И. И. Минц) и юристов (И. П. Трайнин) – евреи по национальности, а значит, врожденные двурушники. (Варга родился в Будапеште, прочие – в черте оседлости.) И наконец, Б. И. Збарский, который забальзамировал Ленина и оставался главным хранителем священных мощей коммунизма, оказался не только евреем из черты оседлости, но и, согласно эффективно работавшей тайной полиции, вредителем и шпионом[441]441
  Костырченко, Тайная политика, 561–591, 598–600; Г. Костырченко. В плену у красного фараона. М.: Международные отношения, 1994, 242; Ethan Pollock. The Politics of Knowledge: Party Ideology and Soviet Science, 1945–1953. Ph. D. diss., University of California, Berkeley, 2000, 400, 413.


[Закрыть].

А что же другие столпы официальной идеологии – русский патриотизм и высокая культура? Группа коллег информировала Центральный комитет партии, что до 80 % членов ученого совета Института литературы Академии наук (“Пушкинского Дома”) – евреи. (ЦК проверил эти данные и принял организационные меры.) Секретари Союза писателей: А. Фадеев, К. Симонов и А. Сурков – пообещали “освободить писательскую организацию от балласта”, когда выяснилось, что Московское отделение их организации на 29,8 % состоит из “лиц еврейской национальности”. Глава Агитпропа Г. Ф. Александров сообщил в секретариат Центрального комитета о “крайне тяжелом положении” на музыкальном фронте: почти все светила Большого театра (“центра и вышки русской музыкальной культуры”), Московской консерватории, Московской филармонии и Ленинградской консерватории – точно такие же “нерусские люди (преимущественно евреи)”, как и расхваливающие их музыкальные критики и укрывающие этих критиков главы отделов искусств центральных газет. Почему “Историю русской музыки” редактирует нерусский человек? Почему так много евреев (по информации Центрального комитета) среди руководства московских театров (42 %,), художественных выставок и панорам (40 %) и Мосгорэстрады (37 %)? Почему среди 87 режиссеров и администраторов советских цирков 44 еврея, 33 русских и 4 украинца? И как быть с главным русским патриотом среди журналистов, мать которого звали Ханной? Кстати, о журналистах: кто прививает советским массам марксизм-ленинизм, русский патриотизм и подлинную культуру? “Правда”, “Известия” и “Красная звезда” подлежат безжалостной чистке. В официальных органах ВЛКСМ и Союза советских писателей преобладают, как выяснилось, евреи; главной спортивной газете страны было велено уволить 12 журналистов, а в газете “Труд” число сотрудников-евреев было сокращено сначала до 50 %, а затем, после 40 дополнительных увольнений, до 23 %. Проверка “Союзпечати”, которая отвечала за распространение 4638 советcких газет и 436 журналов, показала: из 18 начальников и заместителей начальников отделов и центральных контор ведомства 10 были евреями. Положение в главном цензурном управлении (“Главлите”) не внушало “политического доверия” по тем же причинам[442]442
  Костырченко, Тайная политика, 243, 266, 521–553, 259–264; История советской политической цензуры, 102.


[Закрыть].

Чем теснее контакт с врагом, тем выше опасность инфекции. В чьих руках находится советская зарубежная пропаганда – сфера, в которой политическое доверие так трудно приобрести и так легко потерять? Евреи составляли 23 % сотрудников центрального аппарата ТАСС и 49 % Радиотелеграфного агентства Украины (РАТАУ). В Совинформбюро было 48 % евреев, 40 % русских и 12 % прочих; русский отдел Издательства иностранной литературы был на 90 % еврейским; а официальную советскую англоязычную газету Moscow News редактировали 1 русский, 1 армянин и 23 еврея[443]443
  Костырченко, Тайная политика, 533–534, 302, 329, 363.


[Закрыть].

Экономическая база прогнила не меньше, чем идеологическая надстройка. Кто производит советские автомобили? По делу о “еврейском национализме” на Московском автозаводе было арестовано 42 еврея и расстреляно 13. Кто проектирует советские самолеты? Из Института им. Жуковского было уволено 60 научных сотрудников (но не конструктор истребителей Ла С. А. Лавочкин и не конструктор вертолетов Ми М. Л. Миль). Почему советское танкостроение доверено Исааку Моисеевичу Зальцману из местечка Томашполь в Подолье? Почему в конце Великой Отечественной войны евреи составляли треть всех главных инженеров советских оборонных заводов? И кто (театральный шепот) создает советскую атомную бомбу? И как они связаны со своими соплеменниками, создающими американскую атомную бомбу? И как быть с их соплеменниками-шпионами, которые помогают превратить одну атомную бомбу в другую?[444]444
  Там же, 603–626; Л. Л. Миниберг. Советские евреи в науке и промышленности СССР в период Второй мировой войны, 1941–1945. М.: ИТС-Гарант, 1995.


[Закрыть]

Вредители были везде: на работе, дома, под кроватью, в кровати. Простое ли совпадение, что старший сын товарища Сталина Яков был женат на еврейке? (Ее арестовали после того, как Яков попал в плен, но выпустили вскоре после его гибели.) Или то, что дочь товарища Сталина влюбляется в одного еврея за другим? (Первая любовь Светланы, А. Я. Каплер, был отправлен в ссылку, а ее первому мужу, Г. И. Морозову, указали на дверь и выдали новый паспорт без пометки о женитьбе.) И как быть с женами товарища Молотова, товарища Андреева и товарища Ворошилова?[445]445
  Костырченко, Тайная политика, 572–588; Светлана Аллилуева, Двадцать писем, 156–169.


[Закрыть]

Самым страшным было открытие, что бдительные чекисты, сражающиеся с силами зла, тоже оборотни. Тайная проверка тайной полиции обнаружила “сионистский заговор” и безнадежное смешение друзей с врагами. Лев Шварцман, соавтор признания Бабеля, сочинил свое собственное, в котором утверждал, что является членом сионистской террористической организации и имел половые сношения с собственным сыном, дочерью, бывшим министром Государственной безопасности В. С. Абакумовым и британским послом А. Керром. Н. И. Эйтингон, организовавший убийство Троцкого (и многих других), был обвинен в организации покушений на советских вождей; Л. Ф. Райхман, руководивший тайным надзором за Еврейским антифашистским комитетом, был арестован как еврейский националист; подполковник Копелянский, который допрашивал спасителя будапештских евреев Рауля Валленберга, был уволен как еврей, а М. И. Белкин, главный устроитель показательного процесса над Л. Райком в Венгрии, признался, что является сионистским шпионом и завербовал среди прочих главу венгерской тайной полиции и своего соплеменника Габора Петера. Советскую разведывательную сеть в Соединенных Штатах пришлось полностью перекроить, потому что большинство агентов (в том числе атомный шпион Семен Семенов, который “вел” и Коэнов, и Розенбергов) были евреями. Г. М. Майрановский, глава самого тайного подразделения тайной полиции, Токсикологической лаборатории МГБ СССР (“Лаборатории-Х”), был разоблачен как сионистский шпион. “Лаборатория-Х” изготовляла смертельные яды, испытывала их на заключенных и использовала для “тайных ликвидаций” (в том числе, если верить Павлу Судоплатову, Рауля Валленберга). Майрановский, возглавлявший “Лабораторию-Х” с 1937 года, убивал врагов советского государства, делая им укол во время медицинского осмотра. Теперь, после многократных избиений, он признался, что является участником сионистского заговора в Министерстве государственной безопасности и планировал убийства советских руководителей[446]446
  Костырченко, Тайная политика, 460–461; Судоплатов, Разведка и Кремль, 212, 255–256, 321–323, 329–335, 343–363, 464–466; Christopher Andrew and Oleg Gordievsky. KGB: The Inside Story. New York: Harper Perennial, 1991, 408–412, 418–419. О советском шпионаже в Соединенных Штатах см.: John Earl Haynes and Harvey Klehr. Venona: Decoding Soviet Espionage in America. New Haven: Yale University Press, 1999; Allen Weinstein and Alexander Vassiliev. The Haunted Wood: Soviet Espionage in America – the Stalin Era. New York: Random House, 1999.


[Закрыть].

Майрановский был сталинским орудием и исчадием. Сталинские чистки исходили из того, что любое отклонение от совершенства есть результат умышленных действий, что умышленные действия совершаются беззаветно преданными злу врагами, что преданность злу куется за пределами Советского Союза и что в Советском Союзе скрываются “чуждые элементы”, предрасположенные к служению дьяволу по причине их социального или национального происхождения. В 1930-е годы национальное происхождение начало вытеснять социальное, а во время войны еврейство оказалось идеальным сочетанием классовой и этнической чуждости. Евреи составляли значительную часть профессиональной элиты, а члены профессиональной элиты составляли значительную часть еврейского населения. С точки зрения сталинских следователей, эти группы были едва различимы – тем более что не существовало более эзотерической и более еврейской профессии, чем медицина.

В традиционных обществах посредников по взаимодействию с потусторонним миром и почитают, и боятся. Чтобы охраниться от зла, необходимо вступить с ним в контакт; способность исцелять предполагает способность вредить. Уничтожив введенное церковью различие между священниками и колдунами, современное государство возродило шаманов – носителей тайного знания, которое можно использовать как для спасения, так и для растления душ, тел, стран и вселенной. Советский Союз был современным государством с официальной церковью. Партия, олицетворяемая Сталиным, обладала трансцендентной и политической монополией и поощряла фаустианское стремление к безграничному знанию, исходя из того, что научная истина, которую преследуют формально обученные профессионалы, неизбежно совпадет с марксистско-ленинской истиной, которую блюдут “сознательные” чиновники. В ожидании окончательного слияния народа с партией и стихийности с сознательностью правящая партия следила за идеологической ортодоксией профессионалов, от компетенции которых зависела. В 1920-е годы противостояние комиссаров и “буржуазных специалистов” было жестким и асимметричным; в 1930-е годы оно сошло на нет благодаря появлению “советской интеллигенции”, равно преданной науке и партийной ортодоксии; в 1940-е и 1950-е годы оно возродилось с новой силой в результате гонки вооружений и распространившегося среди ветеранов войны убеждения, что великая победа дает им право на участие в принятии решений. Чем больше автономии советские профессионалы получали, тем труднее было примирять научно-техническую современность, которую они представляли, с харизматической верой, которую им надлежало исповедовать. Предсмертное превращение Сталина в “корифея советской науки” стало последней серьезной попыткой восстановления довоенной гармонии. Как писал Сталин-ученый и одновременно Сталин-вождь, никакое продвижение к коммунизму невозможно без развития науки, “никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений”, никакая борьба мнений невозможна в тени “замкнутой группы непогрешимых руководителей” и никто, кроме кремлевских руководителей, не в состоянии определить, что такое прогресс, наука и истина[447]447
  О советском дуализме см.: Stephen Kotkin. Magnetic Mountain: Stalinism as Civilization. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1995, особенно 288–298; о роли войны см.: Weiner, Making Sense of War, о поздней сталинской идеологии и науке см.: Pollock, Politics of Knowledge. Цитаты из: И. В. Сталин. Сочинения. Stanford: Hoover Institution Press, 1967, т. 3 (16), 144, 146.


[Закрыть].

Пока Сталин был жив и неоспоримо непогрешим, подобная логика – и вселенная, которая на ней держалась, – казалась осмысленной. Но было три профессии, которые подвергали сомнению священное единство знания и добродетели самим фактом своего существования и нормального функционирования. Одной была тайная полиция, которая искала порчу внутри партии и потому располагала секретной информацией, к которой сама партия доступа не имела. У знакомой проблемы было два знакомых решения: использование меркурианских чужаков и периодическое истребление носителей автономного знания. Второе решение (избранное после середины 1930-х годов, когда чуждость попала под подозрение) оказалось чрезвычайно дешевым и эффективным, потому что чекистская работа сталинского образца не требовала никакой специальной подготовки, кроме ошибочного убеждения, что разоблачение максимального числа врагов – лучший способ не попасть в их число. Ни одна советская профессия не отличалась столь высоким уровнем смертности и столь слабым представлением о природе своей работы, как тайная полиция. В 1940 году обреченный архитектор Большого террора Н. И. Ежов сказал: “Я почистил 14 000 чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил”. А в 1952-м обреченный архитектор еврейского дела М. Д. Рюмин написал: “Я признаю только, что в процессе следствия не применял крайних мер, но эту ошибку после соответствующего указания я исправил”[448]448
  Getty and Naumov, The Road to Terror, 561; Костырченко, Тайная политика, 649 [курсив в оригинале].


[Закрыть].

Другой профессиональной группой, между делом подрывавшей официальную идеологию, были ядерные физики, чьи успехи в создании бомбы не имели ничего общего с “диалектикой природы” Энгельса. Временное вероотступничество и терпимость к евреям стали возможными благодаря тому, что задача создания бомбы была первоочередной, рабочая группа – небольшой, а соответствующая часть канона – периферийной. Опасность заключалась в том, что партия фактически признавала свою власть политической, но не трансцендентной. Никакая другая профессия не обладала таким высоким статусом при такой малой потребности в марксизме-ленинизме, как ученые-атомщики.

И, наконец, врачи. В обычных условиях их деятельность не составляла проблемы для партийной монополии на истину, но когда Сталину перевалило за семьдесят, стало ясно, что его жизнь – и следовательно, судьба мирового социализма – находится в руках профессионалов, чьи претензии на обладание тайным знанием не мог проверить и удостоверить никто, кроме других профессионалов. Советское единство знания и добродетели всегда было шатким: одна чистка за другой разоблачала специалистов как вредителей, разведчиков как шпионов и жрецов как колдунов. Врачи, зарабатывавшие на жизнь борьбой со смертью, выступали в роли “отравителей” на бухаринском процессе 1938 года, но их не предназначали к ликвидации как класс – до тех пор, пока Сталин не приблизился к пределам своего бессмертия, а евреи не оказались главными носителями инфекции. Кампания против “убийц в белых халатах” совпала с атакой на “еврейский национализм”. Самая чуждая из национальностей слилась с самой смертоносной из профессий[449]449
  Костырченко, Тайная политика, 629–685.


[Закрыть].

* * *

Поход Сталина против евреев был похож на предыдущие попытки избавить Советский Союз от групп, ассоциировавшихся с досоветским прошлым или антисоветским настоящим. Заполняя анкету, Виктор Штрум из “Жизни и судьбы” Василия Гроссмана доходит до пятого пункта, “национальность”, и пишет: “еврей”.

Он не знал, что будет вскоре значить для сотен тысяч людей ответить на пятый вопрос анкеты: калмык, балкарец, чеченец, крымский татарин, еврей…

Он не знал, что… через несколько лет многие люди станут заполнять пятый пункт анкеты с тем чувством рока, с которым в прошлые десятилетия отвечали на шестой вопрос [“социальное происхождение”] дети казачьих офицеров, дворян и фабрикантов, сыновья священников[450]450
  Гроссман, Жизнь и судьба, 431.


[Закрыть].

Но были и отличия. Видимо, благодаря смерти Сталина поход против евреев оказался менее последовательным, чем дискриминация детей казачьих офицеров, дворян, фабрикантов и священников, и гораздо менее массовым и смертоносным, чем депортации из списка Гроссмана, “национальные операции” 1937–1938 годов и ликвидации периода красного террора и 1930-х годов. Но это вопрос масштаба; самым необычным в антиеврейской кампании конца 1940-х – начала 1950-х годов было сочетание сосредоточенности на профессиональной элите со строго этническим и подчеркнуто публичным критерием отбора[451]451
  По данным Геннадия Костырченко (не подтвержденным подробными архивными исследованиями по причине недоступности многих важных документов), в ходе борьбы с “еврейским буржуазным национализмом” около 500 человек было арестовано и около 50 расстреляно. Я благодарен профессору Костырченко, поделившемуся со мной своими выводами.


[Закрыть].

Жертвы кровавых кампаний против “буржуазии” и “кулачества” не считали себя членами “буржуазных” или “кулацких” сообществ. Жертвы Большого террора 1937 и 1938 годов понятия не имели, за что их арестовывали. Большинство арестованных в ходе ежовских “национальных операций” не знали о существовании таких операций и не имели возможности отличить свои “дела” от “дел” других категорий жертв. Даже массовые этнические депортации, не оставлявшие сомнений в том, против кого они направлены, проводились секретно и остались почти совершенно не замеченными столичной элитой (поскольку сводились к перемещению в основном сельского населения из одной дальней провинции в другую).

Антиеврейская кампания была одновременно публичной и относительно прозрачной. Она была направлена против официальных представителей Советского государства и противоречила официальным ценностям этого государства. Как сказала в 1952 году Лина Каминская, студентка, комсомолка и дочь бывшего работника Комиссариата авиационной промышленности,

у нас в стране проводится неправильная политика по национальному вопросу. После войны в стране прокатилась волна антисемитизма как выражение фашистской идеологии… Моя точка зрения складывается из всего того, что я вижу и слышу… Все, что я говорю, является моим твердым убеждением. Эти взгляды разделяют мои близкие знакомые из интеллигенции – врачи, инженеры, юристы, студенты[452]452
  Костырченко, Тайная политика, 592.


[Закрыть].

Каминскую исключили из института и комсомола, но нет сомнения, что ее взгляды разделялись не только ее близкими знакомыми. Как писал Сталину кинорежиссер М. И. Ромм,

проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени[453]453
  Там же, 264.


[Закрыть].

Впервые со времен революции представители советской элиты еврейского происхождения подверглись прямым и недвусмысленным нападкам – не потому, что в их среде скрывались отдельные “чуждые элементы”, как было в 1937–1938 годах, а потому, что они были еврейского происхождения. (Мой русский отец, закончивший МГУ в 1949 году, мог поступить в любую аспирантуру, потому что его сокурсникам-евреям, которые составляли большинство кандидатов, в приеме отказывали. “Социальное происхождение” уже не имело значения, “коренная” национальность – имела.)

Впервые за все время существования режима советским гражданам было сказано, что внутренние враги – не члены расплывчатых социальных групп или призрачных тайных обществ, а официально зарегистрированные представители древнего племени, известного своим вероломством (как в христианской, так и в фольклорно-аполлонийской традиции) и тесно связанного с космополитической фазой большевистской революции (которую некоторые русские и украинцы всегда считали умышленно антирусской и антиукраинской)[454]454
  См. в особенности: Mordechai Altshuler. More about Public Reaction to the Doctors’ Plot // Jews in Eastern Europe 30, № 2 (Fall 1996): 24–57; А. Локшин. “Дело врачей”: Отклики трудящихся // Вестник Еврейского университета в Москве, № 1 (1994): 52–62; Weiner, Making Sense of War, 290–297.


[Закрыть].

Впервые за все время своего существования Советское государство выступило против своих преданных и привилегированных подданных, основываясь на очевидном – и очевидно несоветском – принципе. Годл и ее дети впервые оказались среди отщепенцев. Многие из них впервые усомнились в своей советской вере – и в виновности прежних отщепенцев. Как пишет Эстер Маркиш,

лишь собственное горе заставило нас осознать весь ужас нашей жизни в целом – не только муки евреев или муки интеллигенции, но муки всей страны, всех социальных групп, всех народов, ее составлявших. После ареста Маркиша наша домработница, прожившая у нас больше 15 лет и ставшая, по сути, членом нашей семьи, сказала мне: “Теперь ты плачешь, а почему не думала ни о чем, когда папаню моего раскулачили, погубили ни за что ни про что, семью по миру пустили?!”[455]455
  Маркиш, Столь долгое возвращение, 69.


[Закрыть]

Нападки на евреев смутили даже Павла Судоплатова. Будучи главой отдела, отвечавшего за убийства и диверсии, он принимал участие во многих “ликвидациях”, но единственное убийство, которое он в своих воспоминаниях безоговорочно осуждает, это убийство Михоэлса (к которому, по его словам, он – “по счастью” – не имел никакого отношения). За тридцать лет службы в тайной полиции он стал свидетелем исчезновения многих товарищей по оружию, но единственным арестом, которому он – по его словам – открыто воспротивился, был арест специалиста по политическим убийствам Н. И. Эйтингона (известного также своим обаянием, чувством иронии и способностью “наизусть цитировать стихи Пушкина”). Первой причиной смущения Судоплатова было то, что антиеврейская кампания была первой чисткой его друзей, смысл которой был совершенно ясен и в то же время оскорбителен для правоверного большевика поколения Гражданской войны. Вторая заключалась в том обстоятельстве (неудивительном для правоверных большевиков поколения Гражданской войны), что некоторые из лучших друзей Судоплатова были евреями. Самым лучшим из них была его жена и коллега Эмма Каганова, которая работала осведомителем среди московской интеллигенции. После ее увольнения в чине подполковника в 1949 году Судоплатов и Каганова внезапно обнаружили, что партия предала их и что им – впервые в жизни – придется поговорить с детьми о разнице между государством и семьей, обществом и личностью, “наглыми антисемитскими высказываниями” и семитской “национальностью” их матери[456]456
  Судоплатов, Разведка и Кремль, 41, 349–361, 470–471.


[Закрыть].

Судоплатовы решили продолжать чтить “Правду” (в которой “не было и намека на погромы”), но предупредили детей, что антисемитские разговоры их учителей и учеников “являются провокацией”. Такого рода “грамматическая фикция” (как выражается Рубашов из “Тьмы в полдень” Артура Кестлера) оставалась главной стратегией истинно верующих. Во время суда над Еврейским антифашистским комитетом Илья Ватенберг (бывший сионист, правоверный коммунист, выпускник Колумбийского университета и осведомитель тайной полиции) заявил, что подписал поддельный протокол допроса, потому что он и его следователь находятся по одну сторону баррикады.