Текст книги "Эра Меркурия"

Вожди пребывали в недоумении. С одной стороны, любое желание эмигрировать из рая было открытым вызовом истинной вере, а значит, соблазном для верующих и позором перед адом. Как писал Оников: “Факт выезда части евреев из СССР широко используется антисоветской пропагандой для подтверждения своих традиционных клеветнических утверждений о якобы бегстве людей из «коммунистического рая»”. Более того, продолжал он, “выезд части евреев в Израиль отрицательно сказывается и на настроениях других национальностей – части немцев, прибалтов, крымских татар и т. д., которые ставят вопрос – «почему евреи могут переезжать в другие страны, а мы нет?»”. Не менее отрицательно он сказывался на проблеме “утечки мозгов” и политике великих держав на Ближнем Востоке. Как сказал Л. И. Брежнев на заседании Политбюро 20 марта 1973 года, “отпускать не только академиков, но и специалистов среднего звена не следует, не хочу ссориться с арабами”[514]514
  Там же, 199, 165–167. См. также: Yaacov Ro’i, Soviet Policy towards Jewish Emigration: An Overview, in Lewin-Epstein et al., Russian Jews on Three Continents, 45–67.


[Закрыть].

А с другой стороны, почему бы не избавиться от балласта? В марте 1971 года глава КГБ Юрий Андропов предложил разрешить сценаристу Э. Е. Севеле покинуть страну по причине его “националистических убеждений” и “низких моральных и профессиональных качеств”. По словам Оникова, отъезд “сионистов или националистов иных мастей”, “религиозных фанатиков”, “авантюрно настроенных людей”, “шкурников, мечтающих о частном предпринимательстве, и неудачников, рассчитывающих на лучшую участь”, – “невеликая для нас потеря. Чем скорее уберется из страны подобный элемент, тем будет лучше”. История братца Кролика и тернового куста указывала на опасность подобной логики (Андропов мог порекомендовать разрешение или отказ на одних и тех же основаниях), но партийные руководители исходили из того, что в некоторых случаях польза от выдворения порченых подданных компенсирует чувство досады, которое может вызвать вид их процветания в изгнании.

И наконец, некоторые из вождей были готовы отбить у евреев охоту эмигрировать, предоставив им то, чего им не хватает. Но чего же евреям не хватает? У Брежнева были довольно смутные представления на этот счет. 20 марта 1973 года он сообщил Политбюро, что в Советском Союзе, оказывается, издается журнал на идише:

Я тогда задал вопрос: есть у нас сколько-то цыган, но разве больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на 500 мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором. Пусть тетя Соня поет там еврейские свадебные песни. Я не предлагаю этого, я просто говорю. А что, если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Моя внучка окончила так называемую английскую школу. Язык как язык, а остальное все по общей программе. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподается. Что от этого изменится? А ведь их все-таки три с половиной миллиона, в то время как цыган, может быть, 150 тысяч.

Я эту дерзкую мысль задал сам себе. Но так как я всегда полон откровения, то я думаю – никто ни разу не предложил: а что, если разрешить еврейскую еженедельную газету? У нас раз в неделю маленькие газеты выходят в Биробиджане. Не все ее прочтут на еврейском. Прочтет еврей, старый Абрамович прочтет, а там – то, что ТАСС передает.

У нас вся политика по еврейскому вопросу основывается на одном Дымшице, вот видите, у нас т. Дымшиц – зампред Совмина, так что зря говорите, что евреев притесняем. А может быть, нам немножко мозгами пошевелить?

Я это говорю свободно потому, что я еще не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока – руки по швам и рассуждаю, вот в чем дело[515]515
  Морозов, Еврейская эмиграция, 95–96, 110, 200, 166–167.


[Закрыть].

Ни одна из дерзких мыслей Брежнева не была претворена в жизнь, но причиной его “откровений” – и причиной интереса Политбюро к еврейскому вопросу – было неослабное политическое давление со стороны Соединенных Штатов. В начале 1970-х годов дети Бейлки, превратившиеся к тому времени в самую влиятельную этнорелигиозную общину Америки, заново открыли своих советских братьев и сестер и признали в них “далекие остатки семей, спасшихся от гитлеровских и сталинских погромов”. Превращение социалистов в евреев в Соединенных Штатах совпало с превращением социалистов в евреев в Советском Союзе, но если в Соединенных Штатах оно сопровождалось вхождением евреев в элиту, то в Советском Союзе оно усугубило отпадение евреев от государства. Бедные родственники 1930-х годов превратились в богатых дядюшек 1970-х, а после того как Израиль почил на лаврах и потерял часть блеска и невинности, исход советского еврейства стал – на некоторое время – самой срочной, страстной и общей заботой американских евреев. К 1974 году широкая коалиция еврейских организаций и политиков затормозила “детант” Никсона – Киссинджера, добившись принятия конгрессом “поправки Джексона – Вэника”, которая связала советско-американские торговые отношения с еврейской эмиграцией из СССР. По словам Дж. Дж. Голдберга, “еврейские активисты вызвали на бой администрацию Никсона и Кремль и победили. Евреи доказали миру и себе самим, что способны за себя постоять. Страшное пятно бездействия перед лицом Холокоста было наконец смыто”[516]516
  J. J. Goldberg. Jewish Power: Inside the American Jewish Establishment. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1996, 174. См. также 167–174.


[Закрыть].

Хотя в поправке Джексона – Вэника (разработанной и проведенной через конгресс начальником штаба сенатора Джексона Ричардом Перлом и начальником штаба сенатора Рибикоффа Моррисом Амитаем) говорилось о свободе эмиграции вообще, относилась она только к евреям. Исключительное право на обращение к государству с просьбой о выездной визе привело к еще большему отчуждению: все евреи стали потенциальными эмигрантами, а значит, потенциальными предателями. Кроме того, оно привело к появлению большой группы псевдосионистов и псевдоевреев: единственным способом уехать из Советского Союза было объявить о желании уехать в Израиль. Исход конца XX века был похож на исход начала XX века тем, что подавляющее большинство эмигрантов предпочитало Америку Палестине; главным отличием было то, что попасть в Америку (или куда бы то ни было еще) можно было, лишь попросившись в Палестину.

Вопрос о том, куда направиться, был важным для одних и не очень важным для других; возможность уехать из Советского Союза была важной для всех. Главным в исходе конца XX века было не убеждение, что Бейлка и Хава выбрали правильно, а убеждение, что Годл выбрала неправильно. Все исходили из того, что социализм оказался трагической ошибкой и что единственный реальный вопрос сводится к тому, следует ли сделать теперь то, что Годл следовало сделать тогда: эмигрировать из ложного рая.

Эмигрировали многие – и до, и после того, как Советское государство согласилось наконец, что социализм был трагической ошибкой. Между 1968 и 1994 годами около 1,2 миллиона евреев покинули территорию бывшего СССР (43 % всего еврейского населения – т. е. более массовый исход, чем тот, в котором участвовали Бейлка и Хава). Первая волна, достигшая Израиля между 1968 и 1975 годами, принесла с собой большинство идеологических сионистов (таких как Маркиш и Агурский) и многих внуков Цейтл из прежней черты оседлости. Следующий поток эмигрантов, в том числе множество внуков Годл, устремился в первую очередь в Соединенные Штаты (90 % эмигрантов из Москвы и Ленинграда отправились в США). Израильское правительство всячески пыталось помешать этому, но Соединенные Штаты вняли его уговорам и согласились значительно снизить эмиграционные квоты для советских евреев лишь после 1988 года, когда доля направлявшихся в Америку достигла 89 %. После падения Берлинской стены Израиль открыл консульства в Советском Союзе, закрыл пористый транзитный пункт в Вене и сумел направить большинство беженцев 1989–1992 годов (крупнейшую группу из всех) на “историческую родину”. К 1994 году 27 % еврейских эмигрантов из СССР воспользовались гостеприимством внуков Бейлки, а 62 % – Хавы[517]517
  Gitelman, From a Northern Country, 25–26, 28–30; Морозов, Еврейская эмиграция, 24; Yehuda Dominitz. Israel’s Immigration Policy and the Dropout Phenomenon in Lewin-Epstein et al., Russian Jews on Three Continents, 113–127.


[Закрыть].

Где бы они ни оказались, потомки Годл остаются верными позднесоветской концепции принадлежности. Большинство из них – евреи по крови, русские по (высокой) культуре и не религиозные вовсе (если не считать культа Пушкина). А это означает, что они не настоящие евреи с точки зрения их американских и израильских благодетелей (многие из которых жестоко разочаровались при встрече). Советские евреи похожи на вывернутых наизнанку марранос (испанских “новых христиан”): публичные евреи, практикующие свою гойскую веру – с ее особыми трапезами, ритуалами и священными текстами – в частном мире своих квартир. Впрочем, это временное состояние, поскольку важнейшей чертой потомков Тевье является сознание того, что они – потомки Тевье. Вернее, все они разделяют важнейшее из верований Тевье: “Гоем всякий может быть, а евреем родиться надо”. Все евреи – евреи “по крови”; остальное – вопрос “абсорбции”. Рано или поздно советские иммигранты в Израиль и Соединенные Штаты “восстановят свое еврейство” – что, разумеется, не означает возврата к вере Тевье (как никакое возрождение не означает рождения заново). В Израиле канон русской интеллигенции вытесняется израильским патриотизмом; в Соединенных Штатах – смесью опротестантившегося иудаизма с сионизмом. Цена высока, но большинство внуков Годл готовы ее заплатить. Поскольку Годл “прожила свою жизнь неправильно”, жизнь, которую она прожила, должна быть забыта. Одна из дочерей Годл, Цафрира Меромская, сформулировала это так:

Москва, в которой я прожила больше сорока лет, которую любила страстно, как любят человека, без которой, казалось, не смогу прожить и дня. Москва, которую через пятьдесят лет оставила навсегда, сознательно, спокойно, даже с радостью, без возможности навестить и желания возвратиться.

И действительно, живу без ностальгии, не оборачиваясь назад. Москва, такая, как она есть, исчерпана для меня душевно, и это убедительней всего подтверждает правильность моего решения[518]518
  Меромская-Колькова, Ностальгия, 8.


[Закрыть].

* * *

В начале XX века у дочерей Тевье был выбор из трех Земель Обетованных. К началу XXI осталось только две. Коммунизм проиграл либерализму и национализму и умер от истощения.

Русская фаза еврейского века завершена. Родина крупнейшей в мире еврейской общины превратилась в отдаленную провинцию еврейской жизни; самое еврейское из всех государств со времен Второго Храма исчезло с лица земли; священный центр мировой революции стал столицей еще одного аполлонийского государства. Годл, которой ее сестры когда-то завидовали за ее связь с Россией, Сталиным и социализмом, стала либо семейным позором, либо призраком. Большинство историй еврейства не помнит о том, кто она такая: XX век предстает в виде семейных историй Цейтл, Бейлки и Хавы и внезапного исхода забытых и давно осиротевших внуков Тевье из плена “красных фараонов”[519]519
  Термин Геннадия Костырченко. См. его В плену у красного фараона. М.: Международные отношения, 1994.


[Закрыть].

Еврейская фаза русской истории тоже завершена. Она тесно связана с судьбой советского эксперимента, и ее помнят или забывают в соответствии со взглядами на смысл и значение революции. Еврейская националистическая историография Советского Союза сохранила память о еврейских жертвах белогвардейцев, нацистов и украинских националистов, но не о еврейской революции против иудаизма, еврейском самоотождествлении с большевизмом и еврейском успехе 1920-х и 1930-х годов. Одна из ветвей русской националистической историографии представляет русскую революцию вероломным нападением инородцев на русский народ, веру и культуру. Александр Солженицын призвал евреев принять на себя “моральную ответственность” за соплеменников, которые участвовали “в железном большевистском руководстве, а еще больше – в идеологическом водительстве огромной страны по ложному пути”. Ссылаясь на “моральную и материальную” ответственность немцев за Холокост и воскрешая аргументы Василия Шульгина о “коллективной вине” за революцию, он просит евреев всенародно покаяться за “долю расстрелов ЧК, потопления барж с обреченными в Белом и Каспийском морях, за свою долю в коллективизации, украинском голоде, во всех мерзостях советского управления”. Как и все прочие попытки применить христианскую концепцию личного греха к требованиям наследственной племенной ответственности, призыв Солженицына не предполагает ни окончательного отпущения грехов, ни процедуры вынесения нравственного приговора с учетом встречных исков, ни обращения к собственным соотечественникам с призывом взять на себя ответственность за деяния, которые различные инородцы – или их самозваные представители – могут счесть “мерзкими” и одновременно специфически русскими[520]520
  А. И. Солженицын. Двести лет вместе, т. 2. М.: Русский путь, 2002, 445, 468.


[Закрыть]. Впрочем, оба эти подхода – страдания Годл при сталинизме и ее моральная ответственность за сталинизм – остаются маргинальными. Историография русской жизни XX века похожа на историографию еврейской жизни XX века тем, что ни та ни другая не помнит Годл. Как сказал Михаил Агурский своей матери, ей следовало прожить жизнь по-другому. С этим согласилась и сама мать Агурского, и Надежда Улановская, и моя бабушка, и большинство их родственников и соотечественников. Забвение на многих языках – их наказание за неправильный выбор.

Евреи, оставшиеся в Российской Федерации (около 230 000, или 0,16 % населения, согласно переписи 2002 года, или вдвое меньше, чем в 1994 году), стоят перед знакомым выбором меркурианских меньшинств в аполлонийских национальных государствах. Один путь – ассимиляция, ставшая возможной в результате верности большинства этнических евреев пушкинской вере и обращения все большего числа этнических русских в веру универсального меркурианства. Абсолютное большинство российских евреев женится на нееврейках, отождествляет себя с Россией и не выказывает никакого интереса к сохранению своего еврейства в каком бы то ни было смысле. Согласно одному опросу 1995 года, 16 % евреев России считали себя людьми религиозными: из них 24 % исповедовали иудаизм, 31 % – православие, а остальные 45 % – ничего в особенности (помимо обобщенного монотеизма). Опросы общественного мнения среди всех граждан Российской Федерации показывают, что большинство россиян нееврейского происхождения имеет в целом благоприятное мнение о евреях и Израиле, нейтрально или положительно относится к перспективе брака между своими близкими родственниками и евреями, не прочь иметь евреев в качестве сослуживцев и соседей и не одобряет дискриминацию при приеме на работу и в учебные заведения. Чем моложе респонденты, тем сильнее симпатия к евреям или этническое безразличие. (Для сравнения, неприязнь русских – традиционная или недавно приобретенная – к цыганам, мусульманам и кавказцам остается ярко выраженной.) Большинство демографических показателей свидетельствует о тенденции в сторону уменьшения числа граждан Российской Федерации, сознающих себя евреями. Речь идет о своего рода “иберийском варианте”: большинство евреев, не эмигрировавших из Испании и Португалии в XV и XVI веках, со временем превратились в испанцев и португальцев.

Другой путь – жизнь преуспевающего меркурианского меньшинства в аполлонийском национальном государстве. В ходе опроса 1997 года значительное большинство респондентов согласилось с утверждениями, что евреи живут богаче других людей (62 %), избегают физического труда (66 %), хорошо воспитаны и культурны (75 %) и что среди них есть много талантливых людей (80 %). Все это – стандартные аполлонийские обобщения относительно меркурианцев (а также стандартные меркурианские обобщения относительно самих себя). Как многие обобщения подобного рода, они в значительной мере справедливы. Российские евреи по-прежнему непропорционально представлены в высших слоях профессиональной и образовательной иерархии (в еще большей степени, чем в конце советского периода, поскольку антиеврейская дискриминация была отменена, а внуки Цейтл, среди которых было меньше представителей элиты, эмигрировали из СССР в больших количествах, чем внуки Годл). Кроме того, после введения рыночной экономики евреи оказались непропорционально представленными среди предпринимателей, частно практикующих специалистов и тех, кто – если верить опросам – ценит профессиональный успех выше гарантированной занятости. Многие из “олигархов”, построивших финансовые империи на развалинах Советского Союза и сыгравших ключевую роль в российской экономике и средствах массовой информации в ельцинскую эпоху, – евреи, соткавшие свои состояния “из воздуха” (как сказал бы Тевье). Значительное еврейское присутствие в определенных сферах российской жизни может привести к усилению групповой сплоченности и национального самосознания; тот факт, что эти сферы являются традиционно меркурианскими, может укрепить традиционное противопоставление русских и евреев и увековечить ощущение еврейской чуждости (среди самих евреев и всех прочих). Согласно опросам общественного мнения, россияне еврейского происхождения, считающие себя евреями или людьми двух национальностей, в большей мере “ориентированы на рискованное предпринимательство”, чем россияне еврейского происхождения, считающие себя русскими. Иначе говоря, российские евреи, специализирующиеся на опасных и – с точки зрения большинства россиян – морально сомнительных занятиях, в большей степени заинтересованы в увековечении своей чуждости (еврейства). Если вернуться к примеру, приведенному в первой главе, народ мон в Таиланде делится на крестьян и торговцев. Крестьяне считают себя тайцами и не уверены в своем монском происхождении, торговцы считают себя монами и точно знают, что они не тайцы. Главный вопрос относительно будущего евреев в России состоит не в том, станут ли евреи крестьянами (как надеялись некоторые цари и коммунисты). В век универсального меркурианства (еврейский век) главный вопрос состоит в том, научатся ли русские быть евреями[521]521
  Результаты переписи 2002 года см. в http://www.gazeta.ru/ 2003/ 1l/10/perepisj.shtml. См. также: Розалина Рывкина. Евреи в постсоветской России – кто они? Социологический анализ проблем советского еврейства. М.: YPCC: 1996, 123–133; Лев Гудков. Антисемитизм в постсоветской России в: Нетерпимость в России: старые и новые фобии, под ред. Г. Витковской и А. Малашенко. М.: Центр Карнеги, 1999, 44–98; Mark Toits. The Interrelationship between Emigration and the SocioDemographic Profile of Russian Jewry, in Lewin-Epstein et al., Russian Jews on Three Continents, 147–176; Mark Tolts. Recent Jewish Emigration and Population Decline in Russia // Jews in Eastern Europe, 1, № 35 (Spring 1998): 5–24.


[Закрыть].

Другой революционный путь, “выбор Хавы”, оказался гораздо более успешным. Сионизм одержал победу над коммунизмом, потому что национализм одержал победу над социализмом. Семейственность – универсальное человеческое свойство, а семья – самый фундаментальный и консервативный из всех человеческих институтов (и главный источник религиозной и политической риторики). Все культуры организованы вокруг регуляции полового воспроизводства, а всякое половое воспроизводство – каким бы ни был регулирующий режим – основано на предпочтении одних партнеров другим и своих детей чужим. Все радикальные попытки переделки человеческого рода покушаются на семью, и все либо проваливаются, либо откладываются. Для большинства людей в большинстве обществ “стремление к счастью” означает стремление к особям противоположного пола, размножению и воспитанию потомства, каковые занятия суть очевидные формы дискриминации и неиссякаемые источники семейственности. Никакое представление о всеобщем равенстве не в состоянии примириться с институтом семьи, и никакое человеческое существование с участием мужчин, женщин и детей не в состоянии пережить отмену родства. Христианство, которое призывало своих адептов любить чужих детей так же, как своих собственных, смогло устоять, превратив брак (обет пожизненной дискриминации) в таинство, аналогичное основному институту всех племенных обществ. Коммунизм, слабоумный младший брат христианства, расшиб лоб, поклоняясь всеобщему равенству, и захирел вслед за первым поколением идеалистов, потому что не понял социальной роли семьи и оказался неспособным к самовоспроизводству. В конечном счете оба проиграли национализму, который модернизировал традиционную (генеалогическую) концепцию бессмертия, учредив племенную интерпретацию современного мира и современную интерпретацию племенного существования. Национализм не нуждается в доктрине, потому что он кажется таким естественным. Что бы внуки Хавы ни думали о ее идеализме, жертвенности и греховности, они без труда понимают ее мотивы. Даже самый разочарованный израильтянин никогда не задал бы Хаве безжалостно искреннего вопроса, который преследовал Годл до конца ее дней: “Ты действительно верила в это? Как ты могла?”

Национализм взял верх над коммунизмом, потому что выполнил свои (относительно реалистичные) обещания. Язык Бога стал жизнеспособным разговорным диалектом; часть Земли Обетованной стала государством Израиль; а самые закоренелые и успешные меркурианцы всех времен и народов перековались в новую породу еврейских аполлонийцев. Самому странному национализму Европы удалось превратить “ненависть к себе” (отречение от Тевье) в компетентное национальное государство.

Впрочем, государство получилось очень странное – почти такое же странное, как доктрина, которая его породила. Горделиво западное в сердце “восточной” тьмы и идеологически аполлонийское в контексте западного меркурианства, оно представляло собой единственный пережиток (возможно, наряду с Турцией) интегрального национализма межвоенной Европы в послевоенном мире. Израильский эквивалент таких политически нелегитимных концепций, как “Германия для немцев” и “Великая Сербия”, “еврейское государство” воспринимается как нечто само собой разумеющееся и в самом Израиле, и за его пределами. (Исторически большинство европейских государств – тоже мононациональные образования с племенными мифологиями, но после 1970-х годов это обстоятельство принято прикрывать разного рода “мультикультурными” законами и заявлениями, которые делают европейские государства внешне похожими на Соединенные Штаты.) Риторика этнической однородности и этнических депортаций, табуированная на Западе, – обыденный элемент израильской политической жизни. И, вероятно, никакое другое европейское государство не смогло бы избежать бойкотов и санкций, проводя политику территориальной экспансии, внесудебных убийств, уничтожения жилищ, строительства стен и бантустанов, создания поселений на оккупированных территориях и использования смертоносного оружия против демонстрантов. Верно, впрочем, и то, что никакое другое европейское государство не находится в состоянии перманентной войны. Как верно и то, что никакое другое европейское государство не обладает столь сильным воздействием на моральное воображение Запада.

Во время Шестидневной войны и некоторое время после нее многие на постколониальном Западе получали удовольствие от косвенного отождествления со страной одновременно европейской и аполлонийской, маленькой, но победоносной, добродетельно демократичной и при этом юной, дерзкой, загорелой, решительной, нерушимо единой и лишенной сомнений. Однако главной причиной выдачи Израилю лицензии на демонстративное неповиновение меняющемуся миру является возникшая в 1970-е годы культура Холокоста. После войны Судного дня 1973 года и особенно во время премьерства Менахема Бегина 1977–1983 годов Холокост стал центральным эпизодом еврейской и мировой истории и трансцендентным понятием, обозначающим ни с чем не сравнимое и непредставимое событие. Оказалось, что смысл существования Израиля заключается не столько в отречении от образа жизни Тевье, сколько в мести за его смерть; “не столько в отрицании диаспоры, сколько в ее возрождении в другой форме” (как выразился Дэвид Бил). Из символа избавления от гетто Израиль превратился в его зеркальное отражение – осажденный лагерь (Масада). Плод революции сионистки Хавы стал памятником мученичеству смиренной Цейтл[522]522
  David Biale. Power and Powerlessness in Jewish History. New York: Schocken Books, 1986, 160. См. также Novick, The Holocaust, 146–169; Cole, Selling the Holocaust, 121–145 and passim.


[Закрыть].

Одна из причин широкого распространения нового образа Израиля коренится в степени силы и влиятельности американских евреев, чей статус как евреев и американцев зависит от избранности Израиля и сакральности холокоста. Другая состоит в традиционной антипатии Запада к исламу. Но самая важная причина заключается в самой природе еврейского геноцида – вернее, в особенностях идеологии и практики нацизма. Назвав евреев источником всего несовершенного и неправедного, нацисты сформулировали простое решение проблемы зла в современном мире. Век человека получил легко узнаваемого дьявола в человеческом обличье; век национализма добился идеальной симметрии полностью этнизированного Ада (в дополнение к этнизированным Чистилищу и Раю), а век науки обрел ясную цель, став основным орудием расового апокалипсиса. Нацисты проиграли войну (своему мессианскому близнецу и могильщику), но выиграли битву концепций. Их программа была отвергнута, но их культ этничности и одержимость демонологией стали законом. Самым существенным следствием Второй мировой войны было рождение нового нравственного абсолюта: нацизм как символ универсального зла.

Став олицетворением Сатаны в космогонии, которую они помогли создать, нацисты наделили смыслом мир, который надеялись уничтожить. Впервые с начала постхристианской эпохи западный мир обрел трансцендентный абсолют. Бог умер, но принцы тьмы – в их особых черных мундирах – всем известны и у всех на виду. Они смертны, как требует век человека, этнически однородны, как предписывает век национализма (не в том смысле, что все немцы – “добровольные палачи”, а в том, что преступления нацистов этничны по определению и что немцы, как нация, несут ответственность за эти преступления), и столь методично академичны в своей жестокости, что век науки стал соучастником тотального насилия. Превращение главных объектов нацистского насилия в универсальную мировую жертву было делом времени. Из народа, избранного Богом, евреи превратились в народ, избранный нацистами, а став народом, избранным нацистами, они превратились в избранный народ западного мира. Холокост стал мерой всех преступлений, а антисемитизм стал единственной непростительной формой этнической нетерпимости (ни одна другая разновидность национальной враждебности, сколь бы хронической и кровавой она ни была, не обозначается особым термином, если не считать слова “расизм”, аналогичного “антисемитизму”, но лишенного племенной специфики).

Израиль превратился в страну, на которую общие правила не распространялись. Попытка сионистов создать нормальное национальное государство привела к созданию самого эксцентричного из национальных государств. Одним следствием этого стала значительная свобода слова и дела; другим – растущая изоляция. Первое связано со вторым: свобода от условностей – причина и следствие изоляции, а отверженность – оборотная сторона героизма. Избавление сионизма от чуждости привело к новой чуждости. Из образцовых меркурианцев среди аполлонийцев израильские евреи превратились в образцовых аполлонийцев среди универсальных (западных) меркурианцев. Олицетворяя кровавое возмездие и неразбавленный этнический национализм в мире, который отрицает ценность и того и другого, они отдалились от государств, к которым хотели присоединиться. Выбор Хавы оказался правильным в том смысле, что ее внуки стали еврейскими гражданами еврейского государства. Он оказался неправильным в том смысле, что Израиль остался парией среди наций. Так или иначе, сионистская революция завершилась. Первоначальный пафос юношеского атлетизма, аскетизма, решимости и “простейшего из умений” поддерживается усталой элитой обрюзгших генералов. Спустя полвека после своего основания Израиль приобрел семейное сходство с Советским Союзом спустя полвека после Октябрьской революции. Последние представители первого израильского поколения еще у власти, но дни их сочтены. Поскольку сионизм есть форма национализма, а не социализма, Израиль не умрет вместе с ними, но новым генералам и гражданским лицам, которые придут им на смену, придется установить иное соотношение между нормальным существованием и этническим самоутверждением.

Из трех дорог, открытых перед дочерьми Тевье, наименее революционная оказалась наиболее успешной. К концу Еврейского века огромное большинство потомков Тевье сошлись на том, что выбор Бейлки был самым разумным. Страна, которую сам Тевье ни во что не ставил, которая привлекала наименее образованных и наименее идеалистичных и которая не обещала ни чудес, ни постоянной родины (а обещала надежду на удачу в старой игре), – праздновала победу. Америка оказалась добродетельной, а не просто богатой, и такой богатой, что даже Тевье зажил бы припеваючи. Америка олицетворяла меркурианство у власти, кочевое посредничество без чуждости, полную свободу и богатеть, и учиться.

Евреи – самая богатая религиозная община в Соединенных Штатах (даже в сравнении с такими традиционно преуспевающими группами, как унитаристская и епископальная). У них самые высокие семейные доходы (на 72 % выше среднего по стране), наивысший показатель самостоятельной занятости (в три раза выше среднего по стране) и наибольшее представительство среди самых состоятельных американцев (40 % списка богатейших американцев, по данным журнала Forbes 1982 года). Даже новые иммигранты из бывшего СССР начинают зарабатывать больше среднего по стране через несколько лет после приезда[523]523
  Calvin Goldscheider. Jewish Continuity and Change: Emerging Patterns in America. Bloomington: Indiana University Press, 1986, 137; Kotkin, Tribes, 44, 55, 63, 274; Lipset and Raab, Jews and the New American Scene, 26; Whitfield, American Space, 7; Thomas Sewel. Ethnic America; A History. New York: Basic Books, 1981, 98.


[Закрыть].

Евреи – самые образованные из американцев (почти все евреи студенческого возраста учатся в университетах, а доля евреев среди специалистов-профессионалов вдвое превышает долю неевреев). Евреи не просто более образованны – они лучше всех образованны; как правило, чем престижнее университет, тем выше в нем процент евреев – преподавателей и студентов. Согласно исследованию 1970 года, 50 % наиболее влиятельных американских интеллектуалов (больше всех публикующихся и рецензируемых в двадцати самых престижных интеллектуальных газетах и журналах страны) были евреями. В академической элите доля евреев составляла 56 % в общественных науках и 61 % в гуманитарных. Из двадцати наиболее влиятельных интеллектуалов США, названных в ходе опроса самих интеллектуалов, евреями оказались пятнадцать (75 %). Доля евреев в общем населении Америки не превышает 3 %[524]524
  Goldscheider, Jewish Continuity and Change, 110–118; Calvin Goldscheider. Jobs, Education, and Careers: The Socioeconomic Transformation of American Jews, in Lawrence I. Sternberg et al., eds. Changing Jewish Life: Service Delivery and Planning in the 1990s. New York: Greenwood Press, 1991, 7–8; Whitfield, American Space, 9; Rubinstein, The Left, the Right, and the Jews, 59–64; Charles Kadushin. The American Intellectual Elite. Boston: Little, Brown, and Company, 1974, 18–31.


[Закрыть].

Богатство и ученость приходят своим чередом, но в первую очередь Меркурий был вестником. Согласно исследованиям, проводившимся в 1970-х и 1980-х годах, евреи составляли от четверти до трети “медиаэлиты” (отделов новостей трех коммерческих телевизионных компаний, общественного телевидения, трех ведущих журналов новостей и четырех главных газет). Кроме того, евреями оказались более трети “наиболее влиятельных” кинокритиков, литературных критиков и рецензентов радио и телевидения, а также примерно половина голливудских продюсеров наиболее прибыльных (прайм-тайм) телевизионных передач и около двух третей режиссеров, сценаристов и продюсеров 50 самых успешных кинофильмов 1965–1982 годов. В октябре 1994 года журнал Vanity Fair напечатал “профили” 23 медиамагнатов, образующих “новый истеблишмент” эры глобальных коммуникаций – “мужчин и женщин из индустрии развлечений, связи и компьютерных технологий, чье честолюбие и влияние сделали Америку подлинной сверхдержавой века информации”. Одиннадцать из них (48 %) были евреями[525]525
  Richard D. Alba and Gwen Moore. Ethnicity in the American Elite // American Sociological Review 47, № 3 (June 1982): 373–383; Charles E. Silberman. A Certain People: American Jews and Their Lives Today. New York: Summit, 1985, 152–155; Rothman and Lichter, Roots of Radicalism, 97–98; Goldberg, Jewish Power, 280, 291, 388 (Vanity Fair цитируется на с. 280; список предпринимателей см. на с. 388); Rubinstein, The Left, the Right, and the Jews, 61; Whitfield, American Space, 133–136; Lipset and Raab, Jews and the New American Scene, 27.


[Закрыть].