Текст книги "Абрис"

27

КОГДА Я ВЕРНУСЬ

 
Когда я вернусь – ты не смейся, – когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
Послушай, послушай – не смейся, – когда я вернусь,
И прямо с вокзал, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный,
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем…
Когда я вернусь… О, когда я вернусь…
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь… А когда я вернусь?
 

Песни Александра Галича. Его имя было Александр Аркадьевич Гинзбург. Послушайте, и вы увидите, у кого учился Владимир Высоцкий, еврей по отцу (мать его была русской).

28

 
Я уезжал в Москву. Пришла
Ко мне любовь моя, та Ольга,
Что душу мне с тех пор скребла.
В лице её была тревога
За то что вот, конец любви,
Которая вся на крови.
Пошли мы с нею на вокзал,
Как будто бы мы шли в танцзал.
Вот поезд. Надо бы прощаться.
Вдруг слёзы по лицу бегут.
Стоит же на вокзале гуд.
Нам надо перевоплощаться
В другие вещи. Капли, слёзы
Из глаз её, и на фиг грёзы.
 

29

 
Смотрел на полустанки, думал
Я про неё. Одна луна
Стояла в небе, вроде бума,
И всё же близилась волна
В Москве, в которую я ехал.
Я предавался вновь утехам.
Пошёл в шофёрство, и к весне
Доверили трудиться мне.
Пошёл в такси. Такси не пашет.
Торчу три дня я во дворе,
И думают, как в букваре:
Научится, потом подмажет.
Дурашка он, но надо жить,
А прежде дать и ублажить.
 

30

ПЕЧАЛЬ ПО ГАРШИНУ

 
Как головой писатель Гаршин
Однажды ляпнулся в пролёт,
Чем вызвал сожаленья граждан,
Плывя ногами наперёд.
 
 
Азохен вэй! Он был талантлив.
Он трогал сто проблем пером.
Вот так и я (что, вероятно,
Случилось бы) сломал бы лбом.
 
 
Когда-нибудь (когда б остался,
Издав попутно жалкий стон)
Ступеньку – лба! – друзья не жалко —
Об государственный бетон!
 
 
Поэтому не надо, мучась
И поминая чью-то мать,
На крепость жактовских имуществ
Затылком хрупким посягать.
 
 
А лучше, съехавши подале,
Пригладив на затылке ворс,
Скучать в кафе на Пляс Пигале,
Где воздух якобы как морс.
 
 
Оно пользительно здоровью
И здоровее голове,
А на ступеньках лужа крови —
Так это ж, извините, фэ – е.
 

31

 
С начала года я попал
В больницу. Я лежал, покуда
Наш путь короткий не совпал
С учением прямым талмуда.
Он посмотрел и подошёл
Ко мне. Приходом произвёл
Улыбку на моём лице.
Я видел в этом вот юнце
Ту дружбу, что связала с ним
Меня. Мы ночью крепко пили
Коньяк. Мы всю ту ночь вопили,
Наверно, голосом одним.
Мы стали посылать гонцов
Таскать нам водки, огурцов.
 

32

 
Лежали подо мной штаны,
Под Лёшкой был пиджак с рубашкой.
Мы оба были бегуны
За водочкой и просто бражкой.
Под кем-то шарфик и пальто,
И мы решали, нынче кто
Пойдёт в огромный Елисей.
Ну, скажем этот, Одиссей,
Прямёхонько и по бульвару.
Чрез семь минут он точно там,
Потом назад с бутылкой к нам
(Одной, другой), мы примем с жару
Гонца – и в ванную. Нальём.
Мы с Лёшкой Астраханом пьём.
 

33

 
Он вышел сразу же за мной,
Пришёл в наш дом и поразился,
И в сердце у него иглой
Печальный образ отразился.
То Маргариточка сама
Проникла в сердце сулема.
Не выдержал и тем поранил
Меня. Он просто протаранил
Нормальный строй, в котором я
Существовал, по крайней мере.
Пощёчинами к контрмере
Вернулось то же из бытья,
Чем я прожил до этих пор,
Прошёл Алёшенькин запор.
 

34

 
Тут появляется хозяин
В компании трёх холуёв.
Откуда, из каких закраин
Нам присылают в край козлов?
Он маленький, суровый очень,
И с мордой явно для пощёчин.
Идёт ко мне, и ну кричать,
Послал подальше мою мать,
И кукарекает как кочет,
И на меня вовсю орёт,
Какой-то идиотский счёт
Представить мне за что-то хочет.
Он встретил новенького дня,
Наваливаясь на меня.
 

35

 
Я поднял на смех сю персону.
Он красным тут от гнева стал,
Что больше дало унисону,
Добавило в мой капитал
Смех от его сподручных братьев.
«Ты не работаешь!» – нажатьем
Он думал сокрушить меня.
Ох, милые, вы малышня
Против большого человека.
Я мог бы вас и разбросать,
Да несподручно мне свисать
На радость вам, ведь есть аптека,
Там и окажут помощь вам,
Оттуда топайте в вигвам.
 

36

 
Я поступил работать на
Почту. Я водил машину.
Прекрасная пришла весна
И мне, совейскому акыну:
Приехать на вокзал и взять,
За курским, и в неё воссядь:
Мотор, поехали, прибытье,
Всё было праздничным событьем.
Во-первых, в первый божий день,
Когда с работы я приехал,
Я удивлялся: я наекал,
Двенадцать тугриков. Воздень
Ты руки, дальше влёт,
Крути педали, виршеплёт.
 

37

 
Ну, денежки для Маргариты,
Для девочки, она растёт,
Все карты ваши будут биты,
Но только пусть она учтёт,
Что вечно так не будет. Только
Я с ней недолго, и постольку,
Покуда девочка моя
Ведёт как радиомаяк
Меня по жизни. День за днём
Я приносил домой все деньги.
У нас бывали инциденты,
С обоих, с криком и гнутьём,
Но прекращалось. Всё пошло
Под Риточкино крыло.
 

Четырнадцатая глава

1

 
Работал я до часу дня,
Потом я аккуратно ставил
Машину, вроде бы коня,
Перед платформой. Я разбавил
Текущую толпу людей.
Ко мне подходит богатей.
Машина дёргается. Еду.
Веду невинную беседу
До пункта, где мой пассажир
Суёт мне красненькую в руку.
Назад я еду. Просто скука.
Какой прекраснейший ранжир
Стоять и брать кого-то в тачку,
Ну и, конечно же, богачку.
 

2

 
А в шесть часов я отправлялся
В обратный путь, то есть домой,
И к Курскому я добирался
Часов… Пардон, белибердой,
Ну, вроде остановок. Скажем,
Остановили. Абордажем
Ко мне садиться новый кент:
«Куда?» Я еду, и в момент
Навеки нашего прощанья
Он достаёт, ну, двадцать пять
Рублей. Беру, и даже смять
И положить в карман без тщанья
И ехать дальше – вот мечта.
Что знаете вы, беднота.
 

3

 
Был батюшка из ближней церкви,
Которого я поджидал
У станции в час десять. Жертве
Его приятельства сандал,
Которым он пропах, с явленьем,
С тем незлобивым размышленьем.
Меня к нему влёк каждый день.
Мы говорили. От идей
Мне как-то очень захотелось
Служить ему и ждать его,
Поскольку это ведовство
От батюшки и разлетелось.
Я получал чрез пять минут
Пятёрку. Мне и подмигнут.
 

4

 
Катался я на каблуке,
Машине, где всего сидений
Два. Больше нету. Бегунке
Классическом. Моих видений
О денежках, вот-вот они —
Без всякой прочей беготни.
Они ко мне припали. Я же
Лишь удивляюсь на вираже:
За что же мне так повезло?
Каблук, он служит мне задаром,
Каким немыслимым ударом
Он превращает в деньги зло,
Что я, конечно, наношу…
Но это лучше барышу.
 

5

 
Фургон почтовый, если надо,
То мебель можно отвезти
Куда угодно. Канонада
Приветствует тебя в пути.
Работал я в бригаде. Ровно
Мы выезжали вдаль с верховным
Бугром. Катили мы в Москву.
Ну, если что-нибудь, главу
Поездки нашей я поставлю
В известность. Позже доберусь,
И, праведная наша Русь,
Тебя, голубушка, восславлю
За то, что, сохранив меня,
Ты была лучше, чем резня.
 

6

 
Я приносил домой по сотне
Рублей и в шляпу просто клал,
И водку пил я тем охотней,
Расходовал свой капитал.
Бугор поглядывал не очень.
Я чувствовал: всех червоточин
Не утолить, по правде, мне.
Однажды он на всей струне
Сказал мне, что веду негоже
Себя, а поделиться надо. Вот
Какой зарок он мне даёт.
Я передать обязан тоже.
Он в нас, а мы все чёрт куда.
Я вынул пачку – стоп – беда.
 

7

 
Тут лето подошло поближе
Ко мне. Начальство хвать меня.
Перевели работать выше,
Окончилась вся шепотня.
Машину выдали другую:
«Москвич». Сказал я: аллилуйя.
И стал я ездить прямо с ним,
С начальником. Незаменим
Я стал ему. Ну, надо в область —
Пожалуйста, я тут как тут.
Поехали. Как атрибут,
Мою решительную доблесть
Деликатесами снабжал
И всячески мне удружал.
 

8

 
Он отпускал обычно в шесть.
Бомбил Москву я так нещадно,
Был повод взять, захорошеть,
А деньги шли мне беспощадно
Всё также. С улиц на меня —
Помножь на человекодня
И вычти сигареты с жрачкой:
С какой останешься заначкой?
Вот то-то же. Я приезжал
Часов в двенадцать прямо к дому.
Петровка, 38! Брому
Или какой-нибудь кинжал
Вам не понадобился? Не надо?
Так длилась эта клоунада.
 

9

 
Я жил за домик от неё.
Кого? Петровки, 38.
В Малом Каретном. Нам жильё
И дали там. Укупоросим
Их сборище против меня,
Пошла вся визготня.
Они слетались и на кухне:
– По-тихому, ты только гукни.
Войдёт сюда, и мы втроём.
– Но только никакого шума. —
Одна владела ими дума:
Взять, удавить. Мы с бугаём
Управимся. Он только выйдет,
А мы его заинвалидим.
 

10

 
Пошёл на кухню ставить чай,
Тут дуры три в меня вцепились.
Ударил разик: получай!
Они неправильно скопились
У входа. Я разок махнул,
Тут вижу, коллектив взгрустнул.
Вернулся в комнату. Со смехом
И рассказал, каким утехам,
Жене об обществе дурёх.
Она изрядно посмеялась.
На кухню вышла. Устоялось,
Волнение, и как горох
Об стенку, завязала шнур
Для стирки бантиком – амур.
 

11

 
Соседи, матушка с сыночком,
Спокойный пьяница и мать
С семейством, женщина с глазочком
Слезившимся – те дожимать
Собрались разом и рассохлись,
Ходили после все нахохрясь.
В милицию? Смешно и мне.
Конец всей этой болтовне.
Муж, человечек очень тихий,
По дому ходит как не свой,
Раз в месяц у него запой;
Страдающий идиотией,
Придёт, и не слыхать его,
Ночами плачет, статус-кво.
 

12

 
Мы летом с Лёшей Астраханом
Садимся в электричку, в путь.
Он выступает атаманом,
В башке его пивная муть.
Мы в Переделкине. Он тащит
Пивко, глаза свои таращит,
«Где Вознесенский?» – зычный глас
Ведёт и возбуждает нас.
Ходили, не нашли «подонка»
«Эй, Вознесёныш! Подь сюда!
Я долго буду ждать, балда,
Твоих дешёвых бумажонок?»
Нет, не было его. Пошли
К «Евтуху» от дешёвой тли.
 

13

 
Ах, батюшки, и Евтушенко!
Забор высокий, не видать.
А Лёшка молвил: «С человеком
Охота только поболтать».
Стучит в забор минуту. Сразу
Гляжу, как к Лёшеньке, алмазу,
Выходит Евтушенко. Друг
Оторопел, как бурундук.
«Ты хочешь выпить с нами пива?» —
Сказал ему и протянул
Бутылку, головой боднул
Тихонько в грудь его, учтиво.
Тут Евтушенко сгрёб его:
«Вон, мальчик! Брось-ка озорство!»
 

14

 
«Дурак!» – твердил мне Лёша с сеткой,
В которой пиво. Мы назад
Сплошным неправильным сонетом
Пошли, и синий-синий взгляд
Вдруг озарялся вмиг улыбкой,
Такой простой и очень липкой,
Что ты невольно по нему
Подумаешь: сейчас пожму
Я парню руку, и протянешь
Ему свою, а он, лучась,
Потащится, и, волочась,
В такую свару, побуянишь
Да плюнешь: он хороший друг
И входит в самый близкий круг.
 

15

 
Ах, Евтушенко умный дядька,
Он понял, что Алёшка – хлыщ.
«Эй, Саша, выпей пива. Батька
Уделал. Выпей, эй, ты, слышь?»
Мы возвращались вновь в столицу,
В природную для нас жилицу,
Пришли под вечер мы домой,
Да небо полнилось грозой.
Я сел писать, он лёг с прочтеньем
Книг. Он читал быстрей меня,
Мы слышали: идёт ругня
С бабулькиным, мой бог, кряхтеньем
Меж Ритой и противной ей.
Закончилась она ничьей.
 

16

 
Наташа Шарова целовалась у лифта,
не убирая рук с лифа.
Её никогда, к сожаленью, не узнает страна.
И когда ее предадут могиле —
Господом будет посрамлен сатана,
но не задудят по ней заводы и автомобили.
 
 
О ней никогда не будет поставлена пьеса,
в которую она выпархивает из леса,
намалеванного на широченном холсте,
прижимая к незапятнанной шейке лесной букетик.
На ней нескоро женится перспективный медик,
конструктивно и пламенно заявляющий о ее красоте.
Они не поплывут по сцене в скрипучей лодке.
У него не будет конкурента в пилотке,
отвалившего неизвестно куда,
но явно не возводить над болотами города.
 
 
Во втором акте не обнаружится ее недальновидная мать,
и когда Наташа будет пластично-кротко стирать
медицинский халат в оцинкованном корыте,
улыбаясь так, чтоб увидел зритель,
как она трогательна и ранима,
даже когда ее пилит мамаша неутомимо,
не вышагнет из боковой кулисы отец —
долбануть, понимаешь, кулаком по столу, и положить конец
недостойной сцене в предыдущей картине,
не вспомнит дедушку, подорвавшегося на мине
еще, понимаешь, в 1915 году,
и, видимо, отродясь моловшего ерунду,
не снимет кепку с прилизанных седин,
не вынет угретую на груди
(с боковой резьбой!) многоугольную деталь,
за каковую в третьем акте, понимаешь, получит медаль,
а уж по каковому поводу не стащит с гвоздя гитару
и что-нибудь не сбацает с патефонного репертуару.
 
 
А Наташа не шепнет разомлевшему медику: «Я – твоя».
Папаня, понимаешь, не пересвищет на свадебке соловья.
Его не обнимет друг-лекальщик Пахомыч,
прикипевший сердцем к этому дому.
Он не будет приговаривать за чаем: «Мы еще повоюем!»
Не обзовет медика (в сердцах) ветродуем.
Не засверлит с папаней в полуночном цеху.
Не пожалуется медику на свербенье в боку
«особливо ежели, скажем, дождь или сухо».
Отчего медик не преклонит красное ухо
к немодному, но выходному его пиджаку.
 
 
И никогда в развязке нашей волнительной пьесы
не прогремит и не вдарит заупокойная месса,
при звуках которой, двигая стульями, встанет на сцене народ.
И когда Пахомыча протащат сандалетами вперед —
не разведет руками, понимаешь, потрясенный папаня,
не подаст ему накапанной валерьянки в стакане
Наташа Шарова в оттопыренном на животе платье,
а потом, очень стройная, в очень домашнем халате,
не склонится с медиком и папаней в приятном финале
над плаксивой подушкой, которую втроем укачали.
 

17

 
Я вам рассказываю всё
Что помню, опустив детали,
Мол, это было, то да сё.
Идём за мной по вертикали.
Я в мае переспал с одной
Девчоночкой, и той весной,
Когда курили после секса,
Гуторили и пили с кексом
Мы чай, она сказала мне,
Что маме надобен сценарий
О Пушкине. «Ты, говоришь, гуманитарий?
Ты можешь что-то?» Я: «Вполне».
Она ушла. Я сел писать.
Да, план успел лишь набросать.
 

18

 
Потом, я к Пушкину привязан,
Поэт и солнце. Я пошёл
За ним и кончил. Он увязан
Со временем. Трудом, как вол,
Он поднял всю литературу,
Внёс жизнь в московскую культуру.
Он едет на трамвае. Смочь!
Цари и дамы – сгиньте прочь.
Он повернулся – чудный профиль
Над улицей плывёт, парит.
Ты, государственный квирит,
Ты видишь, век твой посуровел,
И Пушкин – он в толпе людской
Идёт всё с той же быстротой.
 

19

 
Вот Елисеевский. Он входит,
И дальше. Час уже прошёл!
А фильм готов. Он благороден.
Плащ, шляпа и крутой камзол.
Я спать ложусь. Назавтра утром
Иду на студию. В минутном
Я разговоре узнаю,
Что приняли. Домой. Мою
Работу через день оценят.
Иду, тут два шага шагнуть.
Мне триста! Я успел блеснуть.
А мама думает, что женит
Меня на дочке. Я – женат.
Не надо этих буффонад.
 

20

 
Я в августе на юг приехал,
Купался в море. Ночью я
С вином сидел. Ко мне со смехом
Туманно подошли. Друзья
Наутро встретились на пляже.
Шезлонг и галька. О марьяже
Не думал, не моя стезя.
Тут подошли они, и вся
Компания, была и третья,
Красавица. Я ночью пил,
Вино. Во мраке я сглупил,
Не видел пышного соцветья.
Он был по духу Аполлон,
Жена – прекрасная, как он.
 

21

 
Он и она из Ленинграда,
Оттуда же приятель их.
Она ему и он – награда
Среди историй городских.
Он официант, он лучший в мире.
О нём в Париже, о кумире,
Писали все газеты. Он
Европы модный Аквилон.
Но он остался дома. Что же,
Такая у него судьба.
Он далеко, но вот волшба
Воистину всего дороже:
Бутылка и салат грибной
Появятся сами собой.
 

22

 
Он взял на юг семь тысяч! Правда,
Ведь деньги неплохой улов,
Особенный для астронавта;
Помучить ими всех коблов.
Второй взял тыщи три, не больше.
Официант – побыть не дольше
Чем две недели – и в полёт,
В такой попал я переплёт.
Но что же делать с ними мне?
Я триста взял рублей, немало.
А ничего, не выжимало,
Конец всей благостной брехне.
Реакции все притупились,
Ночь подступила, мы напились.
 

23

 
«Адью» – сказал я и пошёл
Домой. Так думал я сначала.
О, я упёрся лбищем в ствол,
Потом полез я, одичалый,
Вниз. Было очень тяжело,
Но мне ужасно повезло,
Поскольку протрезвел изрядно.
Как камень с шумом заурядным
Вдруг полетел от ног моих
Куда-то вдаль: хлопок оттуда.
Я понял, звук пришёл – откуда?
Я – вверх, и получаю свих.
О, что вы, братцы, невозможно,
И боль вошла в меня подкожно.
 

24

 
Под утро я с горы спустился
На пляж. Там девочки лежат
И ветер с моря пробудился.
Они от радости визжат.
Я пошагал от моря к дому.
Что делать мне? Мне, молодому,
На пляж или сейчас же в дом?
В башке моей один содом.
На пляже ляпнулся – и сразу
Заснул, и сладко снилось мне,
Что я теперь стою в броне,
Чтобы повергнуть всю заразу,
Которая против меня
Собралась вся при свете дня.
 

25

 
Какая луна надо мною стоит!
Какие весёлые мысли!
Ну что вы приятный товарищ аид
Абисалы что-то раскисли.
 
 
Какие возможности! Рашн сейчас
Унылые мысли лелеют:
Кому бы им сунуть и кто им продаст
Высокое званье еврея?
 
 
Кому-то родня, и друзья, и сватья —
Аиды – Колубы – в просторы!
Прощайте – прощайтесь, братья,
Вперёд по следам Христофора!
 

26

 
Ночь напролёт звук волн
Или сухой скрип звёзд —
Ходит по берегу как вол,
Камни копытом дробя, Ост.
 
 
Город феску надел на лоб —
Гор шишковатых бархатный лес.
За тишину собирает налог
Спрятанный в травы цикад оркестр.
 
 
Тонет фелюгой турецкой слух,
Цокает месяц как козопас,
Звука кремень пастушеский сух —
Искры сечёт и спать не даст.
 
 
Воздух лицо накрыл дохой —
Море мерно звучит во тьме,
Перебирая века рукой,
Дикой и тёплой, как смерти мех…
 
 
Сердца ночь напролёт звук —
Частых ударов, как ног коз,
И неотступный голос зовут
Пересыхающие рты звёзд.
 

27

 
Они уехали. На пляже
Валялся одинокий я
И думал только о марьяже,
О том, кто попадёт в друзья.
А рядом девушки лежали.
Пока они не убежали,
Я встал и подошёл к одной,
Сиявшей чистой белизной.
Сначала они дружно против,
Потом, когда всплыла Москва
(Они оттуда), колдовства
Не надо было. Разохотив
(И главным образом одну),
Позвал на встречу, гнал волну.
 

28

 
Мы мило с нею повстречались,
Потом визит ко мне домой.
Мои старанья увенчались,
Моей невенчанной женой
Она была дней десять. Сроки
Дошли. Она в итоге
Поцеловала, и гудбай:
«Смотри, меня не забывай».
Она уехала. Я осень
Встречал на пляже. Подходил
И мой отъезд. Я начудил.
Я ехал, внешне мироносен,
Но на душе вовсю скребло,
Сверло-то вклинилось, вошло.
 

29

 
После работы я машину
Поставил в парк. Она пришла.
Я был печален и бензином
Вонял. Про все мои дела
Я выложил. Она кивала.
Она меня не доставала.
Пришли домой, разделась, вжик —
В постель без всяких закавык.
Соседи получили летом
Квартиры. Мы втроём живём
И далее с Марго плывём,
А коммуналка пиететом
Сыграла с нами – две мои,
А две её, без толчеи.
 

30

 
Я помню ночь. Мы тихо встали,
Оделись, вышли в звон цикад.
Из неба звёзды нам блистали.
Проехали Москву. Упад
Случился с нами после речки.
Выходим мы с моей овечкой,
А перед нами мильцонер,
Как скандинавский берсеркер.
Мы голые бежим к машине,
В неё, а тут ещё один
Стоит столбом, как арлекин,
И говорит, что совершили.
Я тихо отдаю ему
Бензин. Он – честь.
Скрываются во тьму.
 

31

 
Бензин – талончики на это
Скопились, ну я и отдал.
Менты в восторге, я балета
Такого прежде не видал.
Моргашу всё и зацепило:
Мужик, прораб, еврей, и сила
В нём дикая во всём была.
Рассказывал он про козла,
Которому он в морду вмазал.
Я думал: инженер, еврей,
Один из редких главарей,
Который действует чумазым,
За пьянку, точно на глухих,
Побьёт по морде без шумих.
 

32

 
Розой рта шевельни, наклони мне ее
в целлофане крылатом улыбки,
в целованьи огней, далеко, как Нью-Йорк,
дома превращаются в белые скрипки,
где гортань переулка суха и узка
и мне кажется стиснутой МХАТом,
где оборвано небо, а людская река
так тоскливо бежит по фасадам —
улыбнись мне, цветочница, розой в губах,
полурозовым миром бесплотным,
как младенца, в сияньи слепом искупав,
научи меня быть беззаботным,
улыбнись мне, несчастье губами раздвинь,
как на чаплинской ленте лакированной дверцей
дорогой уезжающий лимузин
персонажу такому же в сердце
шип вонзил.
 

33

 
Зимою я везу клиента
От кольцевой чрез всю Москву,
Вдруг предо мной, как кинолента,
Ну, словно бы по волшебству,
Огромнейший кусок пространства,
Несёт меня – держись, держава!
О, боже мой! На ряд машин!
Дошёл я в мыслях до вершин,
В которых я клянусь: не стану
Я больше искушать судьбу.
Довольно мне, и на горбу
Своём, на посмех шарлатану,
Мне врезаться? Спаси, мой бог!
Я встал, уйдя немного вбок.
 

34

 
Мент наверху, внутри, на вышке,
Согнулся, сразу погрозил.
Осталось всё внутри: на вспышке
Я, видно, страшно набузил.
Клиент – он спал, всё проносилось,
Всё без него перебесилось.
Он видит, перед ним вокзал.
«Вот денежки» – и пожелал
Мне он удачи напоследок,
Чтоб детки и моя жена
Была здорова. С бодуна
Такое говоришь про деток.
Ну, по боку, я еду в парк.
«Вот заявление!» Я шварк.
 

35

 
Как на Сретенском бульваре
в марте стаяли снега,
там кофейня есть в подвале
чуть побольше пирога,
а в окошке ноги ходят,
обувь мокрая толпы,
воробьиные угодья,
голубей крутые лбы.
Я крошил песочный коржик,
мрачно пялился на свет.
Что же это меня гложет?
будто жизнь сошла на нет,
будто я глядел отсюда,
видел столик и окно,
общепитскую посуду,
что раскокали давно.
Помню я подъем прекрасный,
там бульвар, как водопад,
рвется к площади неясной
в бездну с крышами подряд,
марево Москвы клубится,
выпирает из ветвей,
дышит паром и боится,
как в корзинке Моисей.