Текст книги "Абрис"

13

 
Отец сказал: «Готов твой парень»
Я возмутился: «Как?» Сказал:
«Поскольку ты гуманитарий,
Я б не спешил и увязал:
Он проживёт годок, не больше,
Ну, два, мой друг, не дольше.
Пойди в больницу. Будет там,
Помимо всем твоим мечтам».
Пришёл. Он там лежит, смеётся.
Домой пришёл. А где конец?
И предприимчивый делец
От нашей просьбы отвернётся.
Не верю, только знаю: так
Отец мой вовсе не дурак.
 

14

 
Весна пришла, и Ольга снова
Поехала в Москву со мной.
Больница. Я пришёл по зову
Любви, я буду ей бронёй.
С утра гуляли по столице
С моей прекраснейшей орлицей,
Вдвоём ходили по Москве,
Не думая о баловстве.
А Лёва переехал с шумом
В Москву, ребёнок и жена,
И с глаз его вся белена
Сползла. Я никогда не думал,
Что можно распрощаться с ней
Без всяких вздорных ахиней.
 

15

 
Он, Лёва, жил в том переулке,
Трёхпрудном, посреди Москвы.
Мы выходили на прогулки,
Нам помогали все волхвы.
Но комнатка была в квартире,
Где очередь была в сортире,
Там жило семеро людей
Да четверо – живи, балдей.
Окно во двор, но утром солнце
Стояло прямо против нас,
Сияло в небе как алмаз
И убегало марафонцем.
С тех пор темнело всё вокруг,
На стёклах – только свет от дуг.
 

16

 
Москва опять нас обогрела,
На Пятницкой мы спали с ней.
Проснулись поздно, вечерело,
От всех возможных Дульциней
Одно её и отличало,
Она меня повеличала
На роль любимого её,
Я был ей нужен как своё.
Москва прошла, вернулись в Горький.
Каникулы. Новосибирск,
Где мать жила, в тот Херувимск
Звала меня, и категорий
Тогда-то я не признавал,
А было что-нибудь – провал.
 

17

 
Я посадил её на поезд.
Пришёл домой и понял враз,
Что слишком много был фасонист,
Что я вобще дикообраз.
Всё это вскорости забылось,
Потом-то только и не сбылось,
Чего хотел я от неё,
Наткнулся я на остриё.
Пока спасали нас писульки,
Которые я получал
И сразу, тут же отвечал.
Они как той зимы-сосульки,
Которая давно прошла
И всё с собою забрала.
 

18

 
Я помню вечером пожар
На улице Интернациональной,
Работал он как сталевар
В профессии проинфернальной.
Толпа на улице стоит
И видит, как огонь бежит:
Стащил всё с уханьем в костёр
И всё там бывшее он стёр.
И пламя сразу улеглось,
Когда пожарные, приладив
Воды доставку, всё уладив,
Само бы всё разобралось,
Да нет, приехали, маршрут,
Минуты три, разок, капут.
 

19

 
А лето пронеслось как сон,
Растаяло, и не бывало.
Явилась осень в унисон
Для вновь снующего бахвала.
А новенькое – в сентябре
Она приехала. Жаре,
Что летом жарило, остыло.
Тут провокация из тыла.
Её, как многих, шлют в деревню,
Картошку надо убирать.
Она не будет что-то врать:
Уехала, как королевна.
Я снова жду её и жду,
Не чувствуя свою беду.
 

20

 
Пронёсся месяц без неё.
Сидим, я гость у трёх подружек.
Кричит в окошко вороньё,
Я слушаю трепёж болтушек.
Она сидит и смотрит так,
Как будто я есть бундестаг.
При Гитлере, никак не меньше.
Я не хочу, чтобы в дальнейшем
Пошло по этому пути.
Зову одну я на балкончик,
Этаж-то первый, я прикончен.
Ну что ж, о, Господи, прости.
Выскакиваем и бежим,
Приходим, никого, мы спим.
 

21

 
До седин ноября
пребываю один,
до седин…
 
 
Двор, зима на дворе,
будто кто досадил,
досидим
 
 
до запёкшихся ссадин
на горле зари,
где твои снегири?
 
 
До рубцующих льдин
рану чёрной реки,
ты теперь нелюдим.
 
 
Фотография
память твою бередит…
ваших встреч рецидив…
 
 
что ж, бреди
меж сугробов медвежьих хребтин —
никого впереди…
 
 
Где твои облака?
Фонарей балаган…
как она далека…
 
 
Скоро будет декабрь —
ледяной карантин
за завесой гардин, за засовом груди…
погоди…
 
 
Я губами поймаю
ладони твои.
Где они?
 
 
Тонет город в снегу.
Как желты в нём огни.
Где тебя он таит…
 
 
Посреди снегопада
проедет трамвай,
фаршированный сотней лиц.
 
 
Город кажется адом.
Горят слова,
будто ночью окна больниц.
 
 
А пока трамвай
въезжает на мост,
где всегда стоит пустота,
 
 
по моим шелкам
далеко от слёз
прогуляется простота.
 
 
Я шатаюсь по улицам,
где тебя нет,
но толпа так полна тобой,
 
 
что когда на кого-нибудь
падает свет,
я опять ощущаю боль.
 
 
Это значит – не ты!
Это значит – я
превращаю тебя в снег,
 
 
полон боли свет
и слепоты
в этом городе, где тебя нет…
 

22

 
О ней, о жженье сердца ночью,
Поэма из пяти кусков
Страдания, что рвёт вас в клочья,
Не о порханьи ангелков.
Воспоминания в полумаске
О дивной стройной синеглазке,
О дне и о гудках метро
В неистовейшем болеро.
О, боже, всё ведь так и было
В те первые любви года,
Так, кажется, во всём, всегда
Достаточно души и пыла,
Чтоб становилось хорошо,
Что делать нам, удар и шок.
 

23

 
Весна пришла. Собрался в мае,
Поехал поездом в Москву,
Чтоб поступить, судьбу ломая,
Подобно древнему волхву,
В Литинститут! А Лёва в шоке,
Здесь дело, явно, в биотоке.
– Сашутка, ты приехал к нам.
Ты точно сбрендил с бодуна!
Я утром позвонил. Кому?
Да Вознесенскому: – К вам можно? —
– Пожалуйста. Вам в час возможно?
Прекрасно. – Я в удивлении, в дыму.
Пришёл я ровно в час. Звонок.
Ну, думаю, сейчас венок.
 

24

 
Андрей Андреич был в рубашке
Такой весомой белизны,
Что виделось мне: вот барашки
Выныривают из глубины.
А туфли! Явно из Парижа.
Образчиком для нуворишей
Служила эта топ-модель,
Увидел – сразу на панель
И взял для знойной для услады
Ты прямо девочку, мой друг.
Да, точно, может военрук
Устраивать там яйцеклады,
Хотел и скушал, вот дела.
Красавец! Сколько барахла.
 

25

 
Да, я забыл, платочек синий
Торчал на шее у него,
От этого я внял, богини
Являлось для него легко.
Он лёг на скромненький диванчик.
Я сел на стул. «Давай же, мальчик,
Читай свои стихи, я жду.
Ах, право, эту бледноту
Мне надо удалить скорее.
А это интересно мне.
А мальчик явно бубенец.
Ах, эти гордые евреи.
Однако, понимают так,
Что перед ними ты простак».
 

26

 
Он отвечал по телефону:
«Володя?» Через полчаса:
«Ну, продолжайте». Микрофону
Подвластны наши голоса.
Он своровал размер мой личный.
Тогда мне было безразлично,
Он стибрил или правда нет?
Не видел я тот кабинет,
Где он писал стишки, поэмы
О Ленине и всей муре.
Я видел, как на волгаре
Он поиспользовал систему,
Где спёр и замер, всё твоё.
– Молчите! – Бред! – Я? – Нет! – Враньё!!!
 

27

 
Он мне сказал: «Вот мостик, браво.
Он в сини, солнце над водой,
Вокруг прекрасная дубрава,
Как мило в небе, голубой
Прекрасный воздух. Есть в нём что-то,
Что движется от Донкихота.
Нет, мостик над водой хорош.
Что, право, действует апрош».
Он говорил немножко странно,
Как будто этим помечал,
Что истинно для горьковчан,
Того, что чувствует мембрана —
Тот дух, который значит всё,
Мы поколеблемся, возьмём.
 

28

 
Он повлиял, но разве надо
Красть что не попадя. Позор.
Весь мир тогда, та буффонада,
С которой отведи свой взор —
И нету. Где? Ищи, не сыщешь.
Ты, человече, даром рыщешь,
Того не удержать тебе,
Тащи же на своём горбе.
Прошло давно, включил ТиВи,
Смотрю и вижу: Вознесенский.
А вечер правда очень дерзкий,
Всей правдашней к нему любви
Такой ударчик нанесён…
Старик хрипатый вознесён.
 

29

 
Костюмчик белый и платочек
Торчит на шее у него.
Стихи со сцены. Ангелочек.
Он слушателей божество.
Он смотрит и сосредоточен.
Он сильно этим заболочен.
Стихи на целый зал звучат
Подобно куче бесенят.
К нему подходят и целуют
Его, он цветик всех времён.
Над ним бы тысяча знамён.
О, господи, так разбалуют
Его, больного старичка,
Вечернего баловника.
 

30

 
Мы попрощались. Дискотека
Закончилась. Я увидал
Квартиру против: «Евтушенко»
Я на табличке прочитал.
Зайти? Да нет, пойду – и вышел
Из дома. Хорошо, что выжил
От этой плиз-авек-мерси,
Ты, Господи, меня прости.
Наутро я звоню, и сразу
Я слышу голос золотой.
Самойлов с должной густотой
Мне отвечает с кашлем фразой:
– Несите. Завтра жду вас в три.
Он в небе движется с зари.
 

31

 
Весь день я прожил на иголках.
Самойлов маленький такой,
В очках на пол-лица, огромных,
И с виду очень городской.
А звуки голоса прекрасны,
Напор, движенья так ясны,
Что не поверишь, что страна
Была в войну защищена
Вот этим малым человеком
С жестяной маленькой звездой,
Когда весь мир пошёл бедой,
Когда явилось столько дрека —
Он сунулся, пошёл на фронт
Против фашистских держиморд.
 

32

 
Вот три часа, я перед дверью.
Звоню, и открывает мне
Самойлов, и глядит мгновенье,
Улыбка, просьба в дом, конец
Всем домыслам (ой, нет, не примет).
Сажусь за стол, обед, я принят.
Средь них за равенство всем им,
С лица сползает весь тот грим,
Который лишь тому и служит —
Отстаньте все вы от меня,
Вся вашенская болтовня
Во мне предательски заглушит
То, что считаю я своим:
Стихи и в кофе кофеин.
 

33

 
Обед закончен. В кабинет
Зовёт меня Давид Самойлов.
Садимся. Курим. И билет
Я взял по воле колдовского
Его. Он здесь передо мной
Со всей своей величиной.
Он смотрит на меня с вниманьем,
Как будто занят узнаваньем
Меня сквозь жизнь и столько лет,
Что узнавать меня так трудно,
Что кажется, что безрассудно
Нырять в провалы всех анкет.
Но надо же узнать своё.
Мы пьём чудесный кофеёк.
 

34

 
Он говорит: – Стихи чудесны.
Но чем могу я вам помочь?
– Вы знаете, деликатесных
Не надо истин, напророчь
Чего-нибудь нам всем такого,
Всё выйдет вроде бы франтово.
– Короче? – Я хочу попасть
В Литинститут. – Тем самым власть
Оставить? – Чтобы только местным
И занималась бы всегда.
– Иное дело города.
– Здесь всё ей будет неизвестным.
– Отеческую власть заткнём? —
Так продолжали целым днём.
 

35

 
Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
вертящихся пропеллерами сабель.
Я раньше думал: «лейтенант»
звучит «налейте нам»,
и, зная топографию,
он топает по гравию.
Война ж совсем не фейерверк,
а просто трудная работа,
когда,
черна от пота,
вверх
скользит по пахоте пехота.
Марш!
И глина в чавкающем топоте
до мозга костей промёрзших ног
наворачивается на чёботы
весом хлеба в месячный паек.
На бойцах и пуговицы вроде
чешуи тяжёлых орденов.
Не до ордена.
Была бы Родина
с ежедневными Бородино
 

(26 декабря 1942, Хлебниково – Москва)

Стихи Михаила Кульчицкого, павшего в Великой Отечественной Войне.

36

 
Он дал письмо мне к Меню. После
Он позвонил насчёт меня
Поэту Озерову. В ловле
Мне надобна вся беготня.
Мы попрощались. Пробасил:
«Пишите мне». Он привносил
В меня надежду на спасенье
Тем подлинным, ночным внесеньем
Меня в свой тайный круг забот.
Я шёл и думал: всё как надо.
В ушах звучала канонада,
От тех неясных несвобод
Вдруг переехать мне в Москву
По праздничному волшебству.
 

37

 
Кульчицкий точно гениален.
Поговорили мы бы с ним
О Когане (он идеален),
Майорове (он аноним).
О всех них Всеволод Багрицкий,
Мальчишка с нравом сибаритским.
Я попрошу его рассказ
О тех, кто пал в борьбе за нас.
Они когда-то все учились
В Литинституте. Он дружил
Со всеми ними, рядом жил.
Они ругались, горячились,
Но были все из той одной
Когорты правильной, взрывной.
 

Двенадцатая глава

1

 
На следущее утро я
Пришёл в Литинститут к приёму
Бумаг. Там было доверху бабья,
Что приготовился к отъёму
Всего; но я им что вручал?
То, что мне Озеров внушал.
Он рядышком со мной, он близко,
С лицом, подобным василиску.
– Вы комсомолец? – Нет. – Мы примем!
– Член партии? – Я? Нет, увы.
Дай бог, не троньте головы,
А то, пожалуй, и отнимут,
Но Озеров всё время тут,
Без всяких прочих амплитуд.
 

2

 
Потом мы с Озеровым вместе
На лестнице, между вторым
И третьим, всё на аргументе,
Который кажется чумным.
Он мне сказал: «Ну, Саша, с богом».
Я попрощался. Диалогам
Мне с ними больше не видать,
Меня к ним будет побуждать
Та дружба, что возникла сразу,
Но я такой уж человек,
Что, проживи хоть целый век,
Пошли ужасную проказу,
Но только я не буду я,
Не веря в прелесть бытия.
 

3

 
Я не попал в Литинститут
И, погуляв, вернулся в Горький.
Что ж, оставаться мне вот тут.
Судьба, как оказалась, горькой.
Я видел, как недобрый знак:
За мной везде ходил кунак
(Так называл шпика), а ночью
Он был в тепле, неправомочен.
Ох, ночки были для меня,
Ходил я к девушке-подружке,
Ужасной, маленькой вострушке:
Любовь, а дальше болтовня.
Курили, глядя в темноту,
Соединялись на лету.
 

4

 
Она была мотоциклисткой,
Какой-то знойный чемпион,
По правде же – идеалисткой.
Страны великой легион
Устроил скачки. Гей! Савраска!
Поехал прямо в Божью сказку,
А двадцать восемь переломов —
Всё мелочи в ряду дипломов,
Медалей, прочей лабуды,
В которой не было услады,
Но человек, он был с ней рядом,
Пока не сделалось беды,
И девушка не умерла —
Любовь, медали, вымпела.
 

5

 
Другая девушка, та буря!
Я был любовником её
Всего немножко, и в сумбуре
Досталось бы одно вытьё.
Работала в библиотеке,
И мне пока, в двадцатом веке,
Хотелось правильно прожить.
Вдруг удалось приворожить
Красавицу. Свиданье, в гости
Пришёл, кровать… И начал я.
Крик! На полу! Она в бельях.
Я бледен от кипящей злости.
Она меня свалила вмиг
В любовных поисках моих.
 

6

 
Так во второй и третий раз.
Четвёртый отменён, с нас хватит.
Приходит Оля! О, алмаз,
Жених. Он скоро обрюхатит
Её, избранницу мою.
Потом пойдёт чреда вранью,
И пьянки, и скандалы с ней же,
Пока он сладок и занежен.
Я говорю: «Конечно, Оля.
Раз любишь, то сама реши».
Сам думаю, какие вши
В тебе – иль мочеполовое
Томление в твоей груди?
О, Господи, меня прости.
 

7

 
Весна. С Молокиным гуляем,
Вдруг козлик подъезжает к нам
Без повода. Мы вдохновляем
По всем грядущим временам.
Менты зовут, и мы садимся
И думаем: мы не сдадимся.
Остановилось, нас ведут.
Мы строим для себя редут.
Милиция. Слав богу, это
Совсем не то, не КГБ.
Нас развели. Я в бугае
Скорее узнаю атлета,
Чем мильцонера. Ставит он:
– В фас! В профиль! Быстро, вон!!
 

8

 
Мы вышли, настроенье швах.
Доехали домой, решился
Я изменить. Так как же так?
Поеду я в Москву. Вершился
Тот неизбежный поворот.
Не будет? Я тогда банкрот.
Посадят просто за полушку,
За крошечную безделушку.
За то, что столько лет в тени.
«Намеренье борьбы с властями» —
Таких как я берут горстями,
Остались лишь надежды, дни.
В Москву, там потеряюсь в ней,
А здесь я КГБ нужней.
 

9

 
Я объяснился и поехал
В Москву. Сейчас же я зашёл
К домоуправу. Тот поекал,
Метёлку в руки. Снизошёл
Он до меня. Ключи в кармане.
Сыграл бы польку на баяне,
Да, право слово, не учён.
А договорчик заключён.
Я вечером зашёл к братану,
Обрадовал его жену.
Поели, вышел. Загляну
Я в садик. Завтра я устану.
Мести прилично, но зато
Отстали: это кое-что.
 

10

 
Сижу я в садике, курю.
«Театр Сатиры» догорает
В потоках солнца. Лицезрю
Тут девушку: она шагает
Ко мне: «А можно прикурить?»
Даю, садиться, говорить
С ней хочется. Уходим вместе.
Я чувствую потоки лести
В её обдуманных словах.
Минут пятнадцать, и мы дома
У ней: какая-то истома,
Попытка страсти. На часах
Шестой. Я просыпаюсь. Снова
Мету. У ней я в полвторого.
 

11

 
Мы встретились на пять минут,
Она сейчас же убежала
В свой недалёкий институт.
Подружка высунула жало.
Она из спальни позвала:
Вошёл и ахнул, все дела.
Ходил я в этот дом всё время,
Как будто был один в гареме,
Так пять девчонок набралось,
Но надо рассказать другое:
Я в садике курю в покое,
Две девушки – и вознеслось
Моё прямое ремесло,
Всё потихонечку ушло.
 

12

 
Я подошёл и сел поближе,
Гляжу на небо, на неё,
Тут разговор, вблизи афиша —
Я чувствую, моё бытьё
Меняется, и её близость
Плевала с высоты на низость,
В которой я сейчас живу,
Как будто говорила: «Фу».
Так полчаса поговорили,
Пошли в метро, там ей сказал,
Что хочет – встретимся. Тут зал,
В котором мы втроём и были,
Ответил явно: ты дурак!
Да разве можно с дамой так?
 

13

 
Через неделю я курю
На том же месте. Вижу снова
Её одну: «Привет». Зарю
Вечернюю без остановок
Встречаем мы на полпути
В Кусково, и рука в горсти.
Пришли на дачу, ночь над нами,
А дальше всё в моей программе:
Народ лежит на всём полу.
Здесь холодно. Под одеялом
Она близка тем идеалам
Моим. Мне кажется – люблю.
Мы курим на полу. В окне
Звезда во всей величине.
 

14

 
Назавтра мы договорились
О встрече новой. Прихожу
Домой. Мы сразу так бодрились,
Что якобы мы куражу
Сказали громко – нет, не надо.
Зовут к начальнику. Торнадо
Сгущается тогда над мной.
Начальник говорит: «Больной
Тот человек, кто против правил
Прописку хочет получить
И договорчик заключить.
Сначала сделал и заправил
В инстанцию, потом гуляй.
Идите. Сделайте. Гуд бай».
 

15

 
У Пушкина восемьдесят седьмое.
Ничто не светит мне. Я в нём
Усвоил то, что здесь немое,
Будь это вечером иль днём.
Желанье наше на прописку —
Мы не проходим вдоль по списку.
Уехать в Горький? Вот провал.
Такого бы не пожелал
Врагу. Что делать, я не знаю.
На завтра прихожу я к ней
И говорю без ахиней,
Что правильно я пожинаю,
Что не дано мне совершать.
«Я знаю, мне здесь всё решать».
 

16

 
Московский друг мой Артюхов
Достал билеты. Кто? Тарковский!
Мы пробираемся бочком.
Она мне говорит с бесовской
Улыбкой: «Этих пятерых,
Вот этих, якобы немых,
Я видеть не хочу с тобою».
Я приготовился к отбою.
Всё бесполезно. Тушат свет.
Я думаю: откуда знает?
Нет, правда, это доконает.
Я далеко не киновед,
Но поражён. Всё, подожду,
Два ряда наших. Я в аду.
 

17

 
Всем поющим с голодухи
Посылаю семь поклонов.
Я лежу на раскладухе
На оттянутых пружинах.
Мне сегодня объяснили,
Что дышу я незаконно
Горним воздухом милиции
№ 87
В нашей радостной столице,
И в обязанность вменили
Поселиться за границей
Территории милиции
№ 87.
 
 
Во дворце у них я видел
В кабинете человека,
Человека не увидел
В этом самом человеке.
Его звали Чернобровкин
(Там в кридоре есть таблички:
Чернобровкин, Черноглазов,
Чернозубов и Царапкин).
Все они – богатыри!
Кажный важно говорит!
Кажный кушает обед!
Кажный смотрит телевизор!
Получает сто газет!
И, само собой, прописан
Там, где кушает обед
Уже очень много лет!
Все большие молодцы!
Охраняют сплошь законы,
Кои дали нам Отцы
Из заботы непреклонной!
Если вы узнать хотите,
Сколько… скажем… есть баранов?
Открывайте и глядите
В важном опусе амбарном…
 
 
Человек? Статья другая.
Сколько… скажем… человеков?
Посчитайте за рога их
В книге столь же важной некой…
 
 
Где миграция какая,
Ящур с кем… сыграл кто в ящик,
Фолиант свой открывая,
Враз в нём истину обрящешь…
 
 
Кто из них еврей иль аспид,
Кто прекрасен – значит русский,
Вписано туда… и паспорт
Тушью и не по-французски…
 
 
Одного меня не могут
Тушью чёрненькой вписать,
И грызут меня как ноготь
Все четыре молодца.
 
 
А живу я у колонны
В честь побед над нищетою —
Мол, рабы в тоске зелёной
Её срушили навек.
К нищете другой привыкнув,
Спят рабы,
Мильён к мильёну —
Власть рабов стоит колонной
(Власти – точно не рабы),
Приложившись к ней щекою,
На подстилке из судьбы,
Червяком спит человек —
Голый, бедный человек…
 

(11 мая 1975)

18

 
Пришли к старухе Вер Иванне
И поселились у неё.
Женились. Спали на диване.
Под утро слушали вытьё
Бабули Вер Иванны. Сразу
Уволился. Не сбавив газу,
Устроился в театр служить
И принялся я крепко пить
На службе. Как не пить, бояре?
Таскаешь мебель весь спектакль,
Сидишь и думаешь: вот так,
Твоя профессия в футляре.
Ты хочешь сочинять стихи?
Смешно, ей-богу, хи-хи-хи.
 

19

 
Квартиру скоро обменяли.
Двухкомнатная. Можно жить
С маман её, и нам отдали
Одну. Обязан доложить,
Что прожили четыре года
Мы в соответствии с аллодом
До тех благословенных пор,
Пока не шмякнул нас топор.
Но это будет впереди,
Пока у нас спокойно в доме.
Живём в приятнейшем содоме,
Он за стеной, и бигуди
Накручивает жена,
Идут полезно времена.
 

20

 
А Лёва быстро обменял
Ту комнатку в московском центре
На глушь Алтуфьева. Унял
Жену. Он вроде джентри.
Кому-то нужен центр? Ему
И центр приятен. Посему
Он отложил на долгий срок,
Пока подует ветерок,
Возврат туда, откуда он же
Поехал. Подождёшь – поймёшь,
Что надо ждать. Тот и хорош,
В ком пробуждается надежда
Вернуться. Понял он тогда,
Что ждать подольше не беда.
 

21

 
Театр Моссовета – род
Искусств, я в нём служил когда-то.
Ты сунулся туда, ты в род
Проходишь море аромата.
А запах может быть с душком,
Не думай так, что ангелком
Пройдёшь, что хочется. Тобою
Прикроются, тебе с божбою
Объявят мнение своё.
Я понимал и помнил это.
Заботился, чтобы анкета
Не содержала бы враньё.
Я жил в Москве не хуже всех.
Я знал, что жить иначе – грех.
 

22

 
Стою в буфете я за Савиной,
А сзади Терехова. Вдруг
Та говорит в ладу с шершавиной:
«Отдайте мне». «Тут нету слуг!»
Бросает на пол чирик, деньги
Пред Тереховой, и в прецеденте
Участье принимаю я,
Беру их с пола, и змея
Мне говорит: «Подай зверушке!»
Я скромно деньги отдаю.
Сцепились двое. Я стою.
Я не причастен к заварушке.
И Терехова говорит: «Зачем
Вы отдали? Идёт мне крем?»
 

23

 
Раневскую я видел с Пляттом
В спектакле «Завтра тишина»,
С надрывным мужеским контральто,
Но к роли шевствует она.
А этот взгляд сквозь зал лучистый,
А голос, голос бархатистый…
Стоял за занавесом я
И думал: всё галиматья
Пред этой лучшею игрою.
Учись и на неё смотри.
Таких и нет теперь актрис.
Ну чем мы хвалимся? Дырою
На заднике. Она права,
А сцена – дом для божества.
 

24

 
Четыре месяца я пробыл
В театре. Вовсе не спился.
Почувствовал, что пахнет гробом
Профессия дурная вся.
Ходи, таскай, сиди, не гавкай.
Получка – жри и только чавкай.
Пей с мебельщиками пиво в ночь,
Ну, это надо крепко смочь
С деньгами малыми, раз плюнуть.
Зарплата семьдесят колов.
Дающим больше кандалов,
Трудись побольше, можно склюнуть
И деньги, и труды твои.
Уж лучше дома пей чаи.
 

25

 
Ну, плюнул я и поступил
В пожарную охрану вуза.
Кремль. Девки прыгают. Нет сил
Их отвергать. Опять обуза.
А вечером она за мной
Придёт, сядем и домой.
А дома чай. Сидим вдвоём.
Всё поросло теперь быльём,
А раньше было живо так,
Что только диву я давался.
Совсем тогда разбаловался
И думал, всё идёт тик-так.
Судьба всегда вершит свой суд,
Не хочешь перемен – придут.