Текст книги "Дневник Великого поста"

О вечности

Когда-то очень давно, в детстве, я мечтал жить на земле долго-долго. Прошло несколько десятилетий, и мысль застрять здесь во времени еще на много-много лет кажется мне чудовищным наказанием.

Наверное, это и есть доказательство того, что дом наш вовсе не здесь, и с каждым днем тоска по нему растет все больше.

В поезде

Возвращаясь из Гродно обратно к себе в Россию, постарался все вещи уложить в одну сумку, так чтобы ее можно было нести на плече, а руки бы оставались свободными.

В Лиде к нам в купе подселили молодую женщину с девочкой лет восьми. С собой они везли множество сумок и пакетов. И главное – неподъемную сумищу, величиной немного меньше самой полки, под которую общими усилиями нам все-таки удалось ее запихнуть.

Я был уверен, что они направляются погостить к своей московской бабушке.

– В зоопарк собираешься? – спросил девочку.

– Если получится, – кротко вздохнуло дитя. – Завтра нам снова в поезд, мы с мамой едем на Иссык-Куль.

Моя давнишняя несбывшаяся фантазия: когда-нибудь побывать на Иссык-Куле.

– А маки там еще цветут, вы их застанете?

– Не знаю, я никогда там не была. Но пустыню с верблюдами, мама говорит, мы точно увидим.

В Москве помог им выгрузиться на перрон и побежал в метро, благо сумку нести на плече удобно. Отдых закончился, снова нужно включаться в деловой ритм, а маленький человечек с мамой и огромной сумкой-чемоданом отправился в сторону моей мечты.

Повезло

Сегодня иду по поселку и вижу, как ко мне направляется молодой незнакомый мужчина. Здоровается, протягивая руку, и говорит:

– Отец Александр, вы мне не поможете?

– Конечно, помогу!

– Тогда, пожалуйста, подтолкните мою машину, что-то аккумулятор забарахлил.

Всякий раз, когда меня просят толкнуть машину, делаю это с удовольствием. А потом целый день пребываю в приподнятом настроении, потому что и от меня кому-то может быть реальная польза.

Разговор с таксистом

Уезжал из Белоруссии. На вокзал меня вез пожилой таксист. Разговорились:

– Так вы из Москвы? Как там у вас?

– Не то чтобы из самой, но не слишком далеко. Живем потихоньку, а вы как?

– Немного труднее, чем пару лет назад. Сейчас говорят, что наш президент плохой, только, знаете, так, как при Батьке, мы еще никогда не жили. Нам, старикам, есть с чем сравнивать, а молодежь, что родилась в последние двадцать лет, другой жизни не знает, вот и бузят. Молодым хочется, чтобы и у нас было как в Англии или Штатах. Только для того, чтобы жить, как там, одного желания мало, нужно еще и очень много работать. Так что сегодня мы живем по средствам.

О чем беспокоятся соседи

Каждый год бываю на родине и замечаю: если раньше белорусы говорили о нас, россиянах, с таким же придыханием, как еще это можно услышать в Сербии или Черногории, то сегодня уже буднично и вскользь, словно о литовцах или поляках. Соседи, они и есть соседи, плохие или хорошие, их ведь все одно не выбирают.

В сознании людей мы перестали быть одним народом. А вообще, белорусы больше всего беспокоятся об урожае этого года. Давно не было дождей, а для Белоруссии хлеб и молоко основная валюта.

«Заборстрой»

У нас в деревне и в ее окрестностях вовсю ломают старый штакетник и ставят высоченные металлические заборы. Я поначалу все недоумевал – зачем? Если народ боится, что кто-нибудь заберется к ним на участок и утащит лук с грядок, так никакой лук не окупит такого забора. Да и не очень-то сегодня много любителей в земле ковыряться, потому и воровать с грядок нечего.

А тут дошло. Действительно, получается, мой дом – моя крепость. Каждый дом – отдельный мир, где человек пытается при помощи высокого забора отгородиться от всего остального. Внешний мир враждебен, а потому опасен, вот и прячемся друг от друга, заползая каждый словно в свою раковинку.

Из объединяющих начал – интернет. Дружим чисто виртуально, предпочитая в реальности не встречаться.

Оплотом реального единения людей на день сегодняшний остается только храм, а больше ничего.

Притча

Мой грузинский друг рассказал мне такую притчу:

Старенький дедушка сидит на пороге своего дома и играет на дудочке. Рядом его маленький внучек. Он танцует грузинский танец, а после задает вопрос:

– Дедушка, а когда ты умрешь?

– Внучек, я умру вместе с тобой, – отвечает старик.

Его невестка, мать маленького мальчика, слышит ответ старого человека и начинает возмущаться:

– Отец, я думала, вы пожилой, а значит, и мудрый, но вижу, что ошибалась! Как можно желать смерти собственному внуку?!

– Дочка, – говорит дедушка в раздумье, – ничего ты не понимаешь. Мой внук самый маленький из всех, кто меня знает, он проживет дольше всех вас и все это время будет меня помнить. С его смертью окончательно исчезнет память обо мне, вот тогда я и умру.

Тишина

Сегодня служил на кладбище, друзья попросили. Сакральное место. Кладбище старинное, начала семнадцатого века. Тысячи и тысячи погребенных. И тишина.

Потом вернулся в храм. Уже никого нет. Купол вверх под тридцать метров. Каждый вздох, каждый шорох отзываются эхом. Стою затаив дыхание и слушаю тишину.

Там тишина и здесь тишина. И знаете, в обоих случаях она своя. Оказывается, тишина способна звучать по-разному.

Восхищение

Сегодня крестил девочку трех месяцев. Ее десятилетний брат во время хождения вокруг купели шел с горящей свечой во главе процессии. А после крещения, улучив момент, подошел ко мне и сказал:

– Батюшка, дай вам Бог здоровья.

Первый раз за всю мою практику служения ребенок пожелал мне здоровья. Пока шел и размышлял на эту тему, мальчик снова подходит и повторяет:

– Батюшка, дай вам Бог здоровья.

И уже после воцерковления, когда мы прощались:

– Батюшка, спасибо, что вы покрестили мою сестричку. Я вам так благодарен, так благодарен…

Он на самом деле очень радовался и умилялся крещению малышки. Первый раз увидел умиление ребенка во время таинства.

О страхе Божием

Знакомой женщине недавно сделали операцию. Она пока еще на больничном, но в церковь ходит гораздо чаще, чем раньше. Сегодня спрашиваю ее, мол, что ты так часто приходишь, тебе же еще очень тяжело?

– Батюшка, раньше я могла себе позволить полениться, в воскресенье поспать, на уборку в храм не прийти, ну так у меня тогда времени впереди еще было много. А теперь, всякий раз просыпаясь утром, благодарю Бога за новый день как за подарок и понимаю, что у меня их осталось совсем немного и пропустить воскресную службу непозволительная роскошь.

Ты раньше говорил про страх Божий, но я этого никак не могла понять, а теперь знаю и благодарю Бога за то, что Он дал мне его испытать. Для спасения полезно очень.

Крестный ход

Сегодня после ремонта переходили из летнего храма в зимний. Вчера после службы мужчины перенесли тяжелые иконы, а сегодня мои старички носили всякую мелочевку.

Холодно. Резкий порывистый ветер, а они все носят и носят. Потом находят меня:

– Пошли, батюшка, у нас там еще аналойные иконы остались. Ты нам их сейчас вручишь, и мы пойдем с ними, будто крестным ходом.

Пошли, раздал им всем по иконе. Идут и поют «Святый Боже…». Холодно, ветер в лицо, а они прижимают к груди иконы, идут и поют.

Смотрю на них и чувствую, как у меня в горле перехватывает. Ну вот где вы еще таких людей найдете, а?

Время жить и время умирать

В эти дни умирает мой тесть. Десять дней назад у него закружилась голова, старик упал и сломал шейку бедра. С тех пор впал в кому и медленно угасает.

Судьба как судьба, жизнь прожил долгую, но обычную для поколения тех, кто прошел войну и вернулся по грустной возрастной статистике – трое из ста. Год рождения 1923-й. На фронте с сорок второго года. Перед самой войной пошел учиться в медучилище, потому и призвали его в качестве фельдшера-санинструктора. Его войной было вытаскивать раненых с поля боя.

Хотя недавно прочитал, в его наградных документах на орден Красной Звезды было написано, что товарищ санинструктор в бою из автомата лично застрелил трех гитлеровцев, а потом забросал гранатами пулеметное гнездо, тем самым дав возможность нашим бойцам продолжить прерванную атаку.

Повезло, в сорок пятом вернулся живым с двумя орденами и контузией, на память о Курской дуге.

Потом работал, учился, подрабатывая фельдшером на скорой помощи. Жил как все, старался не подличать и жить по совести. Вырастил двух дочерей. Они же и покоили его старость, а сейчас хлопочут возле одра.

Моя матушка не так давно убедила отца исповедаться и причаститься. Трудно было старику на это решиться, но все-таки причастился. Последние годы контузия дала себя знать, нестерпимо болела голова.

Матушка рассказывает, этой ночью отец вдруг стал часто и тяжело дышать, метался в постели. Думала, уже все, но нет, затих и снова лежит. Утром узнали, что ночью приходила Смерть и забрала соседку с верхнего этажа, вполне себе нормальную женщину, свидетельницу Иеговы. А дед ее видел или почувствовал, вот и заволновался, а она пока прошла мимо.

Мы много чего говорим, этакие вороны-говоруны, но ничего на самом деле не знаем, как оно там. А Смерть, видать, вполне реально существующее личностное начало, которое приходит к конкретному человеку в конкретное время и забирает его душу. А из кого-то, может, ее вырывает. Нам этого не видно, а тем, кто балансирует на грани, получается, все открыто.

Пока писал про деда, он скончался. У них там сейчас салют, День города.

Актеры уходят под аплодисменты, а старые солдаты – под праздничный салют.

Прощание

Вчера состоялось погребение. Дед был человек в своем городе известный, поэтому и людей собралось много. Интересно, но пришли даже матушкины одноклассники, хотя школу они закончили уже очень давно. Все без исключения, к кому бы ни обращались (дед умер на выходные, и необходимых справок на руках еще не было), шли навстречу, помогали как могли. Формальности улаживались после.

Тронуло, приехали солдаты, держали почетный караул, несли гроб. И то, что на поминки пришло множество знакомых и незнакомых людей. От поминального стола еще оставались продукты, и матушка с сестрой вечером ходили и раздавали их по соседям.

Один известный священник сказал, что ему все равно, как его похоронят, хоть головой вниз закопают.

Может, ему это будет и полезно, не знаю, но нам хотелось, чтобы деда в последний путь проводили в соответствии с теми добрыми делами, которые остались в памяти горожан об этой семье бескорыстных медиков, много лет самоотверженно спасавших и лечивших людей.

На посту

Возле входа в наш подъезд уже вторую неделю дежурит влюбленный пес. Просто сидит и смотрит на дверь. Когда бы ты ни вышел, он всегда на месте. Предмет его страсти живет на втором этаже. Маленькая, жирная, на тоненьких ножках, а вот на тебе, запала же в его собачью душу.

Сперва мы его гоняли, он же нам еще и всю дверь исписал. Потом привыкли и даже оправдываем. Не может же пес вывести аршинными буквами на тротуаре под ее окном что-то типа: «Баська! Я тебя люблю».

Он способен это сделать известным способом и только на двери.

Утром иду в храм, пес уже на месте. И хочешь ты или не хочешь, а начинаешь невольно сравнивать людей с собаками. Надо же, собака, а любит. Сегодня любовь среди нас тает так же катастрофически и неумолимо, как и льды Антарктики. Не задумываясь, мы легко меняем любовь на деньги, в массе своей становимся жадными и мелочными. Родители не любят детей, дети ненавидят родителей. Любовь уходит.

Эта псина нам прямо укор какой-то. Вот и думай, а может, собаки и есть самые лучшие люди на земле?

Суд?

Я уже в таком возрасте, когда сплошь и рядом уходят из жизни те, кого я лично знал целые десятилетия. Вспоминаю, какие это были люди, как мы относились друг к другу. Всегда вежливо, с легкой шуткой и пожеланием «всего хорошего».

Иногда в конце жизни человека покидает разум. И тогда он становится словно ребенок. Смотришь, идет за женой, точно телок, только без веревочки. Помню одного бывшего начальника, нормальный вроде человек, а под конец жизни превратился в монстра. Если общался, то только орал, а если орал, то только матом. Раньше он таким никогда не был.

А однажды пришел к знакомой женщине, голова у нее уже тоже «улетела», но сколько же в ней оставалось добра. Само воплощение любви.

Что это? Суд до суда?

Наверняка там, куда мы пойдем путем сени смертной, наша постоянная привычка «казаться» исчезнет. И мы останемся такими, какие мы есть на самом деле. И вот по этому сухому остатку о нас и станут судить – кто есть кто или что.

Собственные наблюдения

Сегодня утром соборовал старичков, семейную пару, а потом ездил полдня по разным храмовым делам и сейчас еще убегаю. Только замечаю, что с самого утра душа плачет. Почему? Не могу понять, вроде все хорошо и одновременно так грустно.

Наверное, рождается новый рассказик, каким он будет, могу еще только догадываться, а сердце уже в слезах…

Процесс творчества очень интересен. Тема приходит сама, о ней не думаешь, просто появляется и все. Начинаешь думать, и пошел целый рой подсказок со стороны, только успевай слушать. Иногда это так откровенно, что становится страшновато. На самом деле. Люди подхватывают твои мысли и начинают рассказывать тебе и рассказывать…

Есть у меня знакомая Света «Яндел», так она называет себя в «Живом журнале». Это человек гениальный, однозначно. Пишет стихи, редко. Спрашиваю, почему редко, отвечает: как приходят, так и пишу. Каждый стих созревает, как нарыв, потом он прорывается и пишется. Она пишет его сразу на чистовую, без всяких дальнейших правок. Иногда не знает значения некоторых слов из свеженаписанного. Лезет в справочники и узнает, что это значит.

Может, действительно, как писал Виктор Вейник, от нас здесь ничего не зависит, мы просто «улавливающие устройства и перерабатывающие компьютеры, с определенной глубиной памяти», поскольку не способны на самостоятельное творческое производство мысли?

Чтобы не расставаться

Вчера после панихиды ко мне подошла мама взрослого сына, трагически ушедшего из жизни. Все это время мы с нею рядом. Думал, будто я ее понимаю и глубину ее трагедии тоже. Оказалось, ничего я не понимаю и даже не представляю, насколько не понимаю.

Вчера она подошла и сказала:

– Сегодня, на сто сороковой день после смерти моего сына…

Я содрогнулся:

– Вы что же, до сих пор продолжаете считать?

– Да, – она удивленно, – а как же иначе?

Когда мы служили срочную службу, у каждого бойца имелся свой маленький карманный календарик. День прошел, берешь иголочку и протыкаешь уходящее число в календаре или зачеркиваешь его ручкой. Мы мечтали о встрече с теми, с кем нас разлучили и кого мы продолжали любить. Мы торопили свое время.

Мне кажется, мать точно так же теперь до самого конца будет зачеркивать оставшиеся дни. Это не его дни, это ее дни…

На прошлой неделе, будучи на Рождественских чтениях, ночевал в Москве в семье моих старых друзей. Они рассказали, что в их огромном доме рядом с метро «Медведково» в одной из квартир жил старик со своей внучкой-третьеклассницей. Мама девочки сбилась с панталыку и давно уже затерялась где-то в непроходимых московских джунглях. А эти двое остались. Как раз незадолго до моего к ним приезда ребенка сбила машина, и она в тяжелом состоянии попала в больничку.

Дед, он не намного меня старше, пришел к моим верующим друзьям и попросил помолиться.

– Вы люди святые, попросите Боженьку, пусть Он оставит мне мою Дашку.

Ребенок умер утром на следующий день, дедушка – вечером того же дня. Их даже отпевали вместе. Наверное, там, на Небесах, они сейчас идут рядом…

Помин

Сегодня наша прихожанка рассказывала о своей бабушке. В 1985 году та во сне увидала товарища Ленина. Вождь пролетариата обратился к ней и попросил подать «хлебушка». Бабушка, человек верующий, поняла, что Владимир Ильич просит у нее помина. Пошла в магазин, купила бутылку кагора, пряников и конфет.

А как раз была Пасха, она отнесла помин в церковь и отдала молодым прихожанам. Объяснила за кого. Молодые люди отнеслись с пониманием и добросовестно помянули дедушку Ленина.

Интересно, что на дворе стоял 1985 год. Начало перестройки товарища Горбачева. Заканчивалась эра большевиков, может, потому и проявилось у товарища Ленина «чувство голода»?

Обиделся

30 декабря мне звонит наш прихожанин и просит у меня телефон одного нашего общего знакомого. Причем не столько просит, сколько требует!

Думаю, товарищ поддавши, начнет сейчас приставать к тому человеку. А тот меня упрекнет, мол, зачем пьяному даешь мой номер? Короче, отказал.

31 декабря тот снова звонит и совершенно заплетающимся языком снова требует дать ему номер телефона. Я ему говорю:

– Вы, пожалуйста, простите, но я по вашему голосу слышу, что вы маленько выпили, и потому дать вам номер не нахожу возможным.

Тот молчит, думает и выдает такую тираду:

– Маленько выпил?! Маленько???!!! Да я уже третий день пью! Ты представить себе не можешь, сколько я выпил! Если бы ты столько выпил, то давно бы умер! Маленько, – передразнил он меня и в сердцах бросил трубку.

Про стыд

Сегодня возвращался из храма и почему-то вспомнил, как году в 1997-м наша группа заочного факультета Свято-Тихоновского богословского института сдавала литургику.

Принимали двое экзаменаторов. У мирян, а я тогда был еще мирянином, принимал Ореханов, тогда тоже еще не в сане. А у батюшек кто-то другой, имени его не помню.

Этот другой, прежде чем начать принимать экзамен, обязательно вскакивал и просил благословения у очередного священника, а потом вежливо и с почтительной улыбкой «растирал батюшку в порошок». Двойка за двойкой, три балла – это как награда. Несчастные отцы выходили из кабинета красные, потные, вытирая лица кто платочком, кто рукавом от рясы.

А мне Ореханов поставил пятерку, просто повезло. Я знал ответы всего на шестьдесят процентов от всех вопросов. Не успел выучить. Литургика тогда меня не интересовала, я не планировал становиться священником и смотрел на этот предмет как на досадную обузу. Но нужно было как-то сдавать, и я перед экзаменом зашел в храм к чудотворному образу Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость», что на Большой Ордынке. Помолился, попросил: помоги, Матушка Богородица, нерадивому студенту.

Помогла. Билет вытащил замечательный, и все орехановские дополнительные вопросы угодили ровно в те шестьдесят известных мне процентов. Я получаю «пять» и выхожу из аудитории.

Батюшки удивленно переглядываются, надо же, вот какой молодец! Я смотрю на их озадаченные лица, и мне становится ужасно стыдно за свою нечестную пятерку.

Вот шел сегодня и вспоминал, как мне тогда было стыдно.

Ко дню мамы

На днях ко мне обратилась молодая женщина, говорящая с сильным украинским акцентом. Она беженка. Бежала из мест реальных боевых событий, где стреляли и бомбили. Бежала, схватив в охапку детей и самую малость вещей с документами.

А больную лежачую маму оставила одну. Без всякого присмотра. Маму разбомбили. И эта женщина теперь мучается и не находит себе места. Говорит, что предала любимую и любящую ее маму.

Слушая эту женщину, я подумал, что ее мама была где-то в моих годах. Представил, что это я лежачий больной человек, а моя дочь должна бежать от войны и увозить внучек. Так я бы сам ее десять раз благословил, чтобы она детей спасала. Дети – главное!

Успокоил ее и сказал, что это было хоть и страшное решение, но в тех условиях единственно правильное. И что сама мама наверняка одобрила такое ее решение. Потому что никто так, как мама, не способен на самопожертвование. А то, что душа у девочки болит, это хорошо. Значит, еще живая.

Память

На днях захотелось поностальгировать. Отыскал в интернете фотографии своей воинской части. Ее давно уже нет, а развалины казарм и площадка под плацем все еще стоят. Смотрел, и вспомнилась наша военная учеба, преподаватели.

Был у нас такой старший препод майор Кощеенко. Настоящий офицер, всегда выглажен, выбрит, легкий запах хорошего одеколона и часы. Он носил шикарные часы, конечно, по нашим тогдашним меркам. Наверное, швейцарские.

Майор Кощеенко служил, по-моему, где-то в Йемене, говорят, будто хорошо знал языки. Правда ли он их знал, не скажу, зато матчасть он знал великолепно и учить умел.

Имел слабость, объясняя материал, демонстрировать свои часы на всю аудиторию. А если тебе требовалась индивидуальная консультация, то этими часами ты мог любоваться индивидуально.

Слышал потом, что пошел товарищ майор высоко в гору и даже руководил нашей службой во всем Московском военном округе.

Смотрел фотки и вспомнил, как однажды поставили меня дневальным как раз в дежурство по части майора Кощеенко. Осень, листопад. Майор поднялся к нам в роту и приказал дневальным заняться уборкой листвы на прилегающей к казарме территории.

– Об исполнении доложить, – сказал Кощеенко и посмотрел на свои знаменитые часы, – вам на все пятнадцать минут.

Мы разделились – двое остались драить расположение роты, а друг и я отправились мести дорожки. Нужно спешить, у нас всего пятнадцать минут. Листву убрали и бегом на доклад.

– Хорошо. Пойдемте проверим.

Пока ходили докладывать, ветер нанес с тополей новые листья. Приходим, а на дорожках снова непорядок. Кощеенко спокойным, ровным голосом:

– За обман увеличиваю вам территорию уборки, – и показал докуда. – У вас пятнадцать минут, и доложить. Предупреждаю, за невыполнение приказа отправитесь на гауптвахту.

А «губа» на Стекольном, это под Козельском, славилась своей жестокостью на всю округу.

После очередного доклада был следующий и еще один. Мы мели уже всю часть, включая плац и все, что вокруг. Сбросив шинели, мокрые от пота. Вид у нас был, конечно, жалкий. Особенно по сравнению с эстетом и щеголем майором Кощеенко.

Мы метем, а все напрасно. Листопад.

Так и промели до шести вечера, а после смены караула рухнули без ног. Спасибо товарищу майору, помиловал и не отправил нас на Стекольный. Приказ-то его мы так и не выполнили.

Смотрю на фотографии. Ничего нет, ни моей в/ч 23290, ни плаца, ни тех дорожек. Ничего не осталось, кроме обиды на майора Кощеенко.