Текст книги "Дневник Великого поста"

– …Сорокоусты, как диаконский, так и после хиротонии во иереи, я проходил в областном центре при кафедральном соборе. Все это время, около трех месяцев, жил здесь же, в монастыре, недалеко от храма. Утром и вечером приходилось служить, остальное время у меня оставалось свободным.

Зная, что я владею кистью и пишу иконы, кто-то из соборных отцов попросил меня написать образ преподобного Серафима.

– В гости зовут, а что подарить, не знаю. Выручишь?

Дня за два я написал ему небольшую иконочку. Потом кто-то еще подходил и еще. За время положенных сорокоустов написал несколько образов для домашних иконостасов. Уже получив назначение к себе на приход, еще дважды выполнял заказы для нужд кафедрального собора. Писал с удовольствием – иконопись мне давалась легко. Я всегда любил рисовать, а что рисовать – без разницы. Что пейзаж, что икону писал, как обыкновенные картины. Различий, кроме как в технологии написания, особо не видел. Потому и не понимал, зачем для того, чтобы написать какую-то икону или список с почитаемого образа, иконописцу полагалось держать предварительный пост, ходить в храм ради сугубой молитвы, исповедоваться и причащаться. Из-под моей руки, словно из рисовального аппарата, выходила самая разнообразная продукция. Я был, что называется, «специалист-многостаночник». Такое мое отношение к иконописи продолжалось до события, о котором и хочу тебе рассказать.

Однажды (тогда я уже служил на приходе) вызывает меня к себе владыка. Приезжаю. Он ведет меня в одну из комнат, смежных с его кабинетом. В ней стоит доска из липы толщиной в полпальца для написания иконы в реальный человеческий рост. Представляешь, шириной сантиметров восемьдесят и высотой под два метра. На доску уже был нанесен левкас, такой специальный грунт из мела с особым клеем, по которому обычно пишется икона, а сверху левкас покрыт еще и сусальным золотом.

Я знаю такие доски, изготовленные по старинным технологиям, и знаю, как они делаются. Это очень дорогостоящая работа. Представь. Сначала в работу берется само дерево. Его распускают на доски, сушат и обрезают. Затем подбирают досочку к досочке и особым образом соединяют в единый массив. Готовят левкас и тончайшими слоями наносят на доску, слой за слоем. Левкас высыхает, и тогда его шлифуют. Наносить золото или нет – дело хозяйское, но качество левкаса обязательно проверяется. Это самый интересный момент. Вот как это делали в старину: доску, покрытую грунтом, ставят на ночь возле натопленной печи. К утру доска обязательно выгибается. Смотрят за состоянием левкаса. На левкасе не должно быть ни единой трещинки. После этого доска выставляется на холод и вновь возвращается к исходной форме. Если левкас снова устоял, доску отдают заказчику или покрывают золотом.

Дело в том, что в храме, куда в конце концов попадает написанная икона, зимой может быть очень холодно, а летом – стоять жара. Несмотря ни на какие условия, левкас обязан держать форму, иначе красочный слой скоро осыпется и икона пропадет. Правильно сделанная доска может простоять очень долго, потому она и ценится.

Показывает мне владыка эту доску и одновременно подает листок с изображением святого, чьи мощи находятся в кафедральном соборе.

– Я видел твои работы. Мне они нравятся. Хочу просить тебя написать икону святого князя. Планируем повесить ее в соборе непосредственно над его мощами. Возьмешься?

Я посмотрел прориси. Ничего сложного. Одна ростовая фигура в княжеских одеждах без художественного фона. С таким заказом справится любой мало-мальски грамотный художник.

– Конечно, справлюсь! Благословите, владыко.

Тот меня благословил. Доску упаковали, и я повез ее к себе в город. Еду и думаю: вообще-то в мои планы вот именно сейчас не входило писать какие-то иконы. Я занимался собственными делами и не хотел ни на что отвлекаться. Только владыке не откажешь. Нужно было что-то придумать, и я, как мне показалось, нашел выход. Есть у меня один знакомый, молодой, но уже очень хороший художник. С отличием окончил художественное училище в Мстере. Мы созвонились, и я направился прямиком к нему домой. Приехал, показываю прорись иконы.

– Сделаешь?

Тот удивленно:

– А что тут делать? Это ученический уровень. Ты бы и сам вполне справился.

– Мне некогда, а делать надо.

– Хорошо, оставляй. Сейчас же и займусь.

Оставил я ему доску и уехал. Утром встаю и весь день живу с непонятным чувством тревоги. Все передумал – нет причины тревожиться. На следующий день та же картина. Взмолился: «Господи, что же это такое?» И словно в ответ, мысль: икона! Сажусь за руль и мчусь к товарищу. Звоню ему в дверь. Он открывает, и я реально вижу на его глазах слезы отчаяния:

– Я все испортил!

Нужно сказать, что писать маслом по золоту сложно. Ошибаться нельзя. Мазок накладывается только один раз. Художник, к которому я обратился, настоящий мастер. Потому и доверял ему, как самому себе, в противном случае я бы к нему не поехал. И вдруг такая беда. Подхожу к иконе, а с иконы вместо юноши на меня смотрит набычившийся старик. Тут только до меня дошло, что именно меня благословили писать этот образ и только я виноват в том, что случилось. Не упрекая товарища ни единым словом, забираю доску и везу к себе домой.

Что делать, как все исправить, тогда я еще не знал. Только ехал и молился святому князю с просьбой о помощи. Приехал домой. Мы живем в частном двухэтажном доме. Поднялся на второй этаж, освободил маленькую комнату и поставил в ней икону. Первым делом отслужил перед ней молебен святым нашей земли и только потом стал искать выход из сложившейся ситуации.

Что ты думаешь? Я все сделал. При помощи светотеней мне удалось старика вновь превратить в юношу, хрупкого и изящного. Сейчас эта икона находится там, где и задумывалось. Над мощами святого.

Закончив работу, я вытер кисти и вышел из комнаты. Теперь, после того как высохнут краски, работу можно будет отвезти и показать владыке.

На следующий день хожу по дому и начинаю ощущать благоухание. Думаю, может, дети (сейчас их у меня уже восемь: четверо своих и столько же приемных) зажгли кадильницу с кусочком ладана? Пошел проверять. Нет, нигде ничего не дымит. Поднялся по лестнице на второй этаж и по запаху вычислил его источник. Представляешь, благоухала только что написанная икона! Снова собираюсь служить молебен и слышу отчаянный детский крик:

– Змея! Змея! Помогите!

Это во дворе. Бегу что было сил на улицу. И вижу: моя детвора, забившись в уголок, кричит на все лады и показывает мне на горку шифера. На шифере, свернувшись клубком, лежит огромная гадюка. Такого сине-черного цвета. Гадюку я ни с кем не спутаю. Хватаю здесь же стоящую рядом с домом штыковую лопату и одним ударом рассекаю змею пополам. За мной прибегает матушка, видит убитую гадюку и хватается за сердце.

– Это ужас! – Потом смотрит на меня в недоумении. – Откуда в городе взяться гадюке?

– Да, – отвечаю ей в том же тоне, – откуда?

Молча беру лопату и иду к забору. Только выкопал ямку, чтобы змею закопать, с той стороны подходит сосед:

– Что у вас здесь за крики?

– Гадюку во дворе убил, – и дальше копаю.

– Да ладно, гадюку! Откуда ей здесь взяться, в городе-то!

– Не веришь? Иди и смотри, вон она валяется.

Сосед идет к нам во двор, я как был с лопатой в руках, так его и сопровождаю. Мы подходим к нашему крыльцу, и на глазах изумленного соседа прямо из-под дома вылезает вторая змея. Такая же большая, только с зигзагообразным рисунком на спине. Тот в ужасе. Повернулся ко мне, выхватил у меня из рук лопату и сам ее зарубил. Стоит над ней и кричит:

– Ничего не понимаю! Откуда они взялись?!

Пришлось закапывать уже обеих змей. Жалко, конечно, гадюки очень красивые. Отец Алексий, мой духовник, говорил, что гадюка первой сама никогда не нападет. Но дети есть дети, и я не мог рисковать…

Я слушаю рассказ моего товарища и не устаю удивляться.

– А как ты сам объясняешь такое странное явление? Откуда взялись змеи едва ли не в центре пускай районного, но все же города?

– Не знаю. У меня нет объяснения. Только если ты думаешь, что на этом эпопея со змеями закончилась, то ошибаешься. На следующий день в семь часов утра матушка с ребенком на руках собирается выходить из дома. Одной рукой она держит ребенка, другой открывает дверь и видит прямо на пороге такую же змею. Еще одна гадюка. Изловчившись, она дотянулась до грабель, схватила их и прижала змею к полу. Вот ситуация! Она плечом подпирает дверь, на одной руке у нее грудное дитя, в другой грабли, которыми она прижимает гадюку. Матушка стоит и кричит во весь голос:

– Помогите! – в надежде, что кто-нибудь на улице услышит и подбежит.

Я где-то за час до того уходил в храм, и никакой змеи на пороге не было. Ее нельзя было обойти, на нее можно было только наступить.

На крик отозвалась женщина, в это время она как раз шла на работу. Женщина слышит крики, открывает калитку и заходит к нам во двор. Матушка ей:

– Змея, змея! Скорей хватайте лопату!

– Змея?! Какая еще змея?

Матушка показывает ей на грабли. Женщина подходит ближе, видит гадюку и падает в обморок. Матушка кричит:

– Помогите, человеку плохо! Вызывайте скорую помощь!

На следующий день я отвез икону в собор. После чего нашествие змей прекратилось.

Став взрослым и входя в преклонные лета, замечаю, как все больше думаю и беспокоюсь о человеке маленьком, о ребенке. Тем более что сам уже дедушка и наблюдаю за тем, как растут мои внучки. Маленький человек меня не просто интересует отвлеченно, как некий феномен, – мне очень хочется, чтобы он был рядом со мной.

Казалось бы, с возрастом все меньше общаешься с внешним миром. Несмотря на то что священники люди публичные, мне неинтересно то, чем мир интересуется и живет. Пустые разговоры утомляют, и делаешь все, чтобы избежать этого непрерывного переливания из пустого в порожнее.

Малыш, с которым еще невозможно говорить ни на какие темы, притягивает меня к себе. Чего стоит одна его улыбка. Смотришь, словно завороженный, и любуешься ей. Один человек сказал: «Дети состоят из любви». На самом деле – из любви, и нас, взрослых, любят без задней мысли, просто так, по простоте душевной. Они нам верят. Верят тому, что мы им говорим.

Вчера шел по поселку и наблюдал за мальчиком лет шести. Он на своем велосипеде катается по площади, а дед с мамой стоят в стороне и наблюдают за ребенком. Вскоре мама зовет сына – пора домой. Мальчик не спорит и лихо подкатывает к деду. Тот идет к машине, открывает багажник и собирается загрузить в него велосипед.

– Дед, – заявляет внук категорически, – а я не поеду в машине, я поеду на велосипеде!

– Посмотри, сколько луж вокруг, сколько грязи. Поехали на машине.

– Дедушка, ты же сам говорил, что мы с тобой мужики! А мужики ничего не боятся. И я этих луж не боюсь!

Прохожу немного вперед и наблюдаю за тем, как станут разворачиваться события. Они так и поехали. Дед – медленно на автомобиле, а малыш – параллельно с ними по тротуару.

Они наивные и доверчивые. Любят весь мир и верят в то, что хищные звери такие же добрые, как и те, что в мультиках. Года два назад по новостям прошла история пятилетней девочки. Та пришла на работу к маме, а мама работала с медведями. Ребенок увидел забавного «Винни-Пуха» и радостно протянул ручонку его погладить. А медведь откусил ей ладошку. Уже после операции девочка спросила у мамы:

– Мама, а правда у меня еще ручка вырастет?

Я заболел этой историей. Для меня она одна из самых страшных.

Мой товарищ, тот самый отец Александр, бывший спецназовец и художник, а теперь священник, имеет редкий дар – дружить с детьми. И они ему верят. Не первый раз замечаю: люди, прошедшие через войну, пытаются передать, хотя бы детям, свой собственный опыт выживания. У себя на приходе он создал подростковый военный клуб. Мало того, каждый год они с матушкой организуют летний лагерь для таких же подростков, но уже со всей страны. Первый раз я увидел его воспитанников на каком-то епархиальном мероприятии. Девочки и мальчики – на вид им лет по четырнадцать-пятнадцать – в стилизованной военной форме, с голубыми беретами на головах вышли на сцену и показали такое владение телом, какое я видел лишь на публичных выступлениях бойцов спецназа. А он словно оправдывается:

– Чего ты от меня хочешь? Что сам умею, тому и ребят учу.

Благодаря батюшке немало его бывших воспитанников пошли по военной стезе. И про летний лагерь он рассказывал удивительные истории. Мне запомнились некоторые из них – о силе детской молитвы.

– Летнее время поделено на пять смен, по две недели каждая. Детей одной смены разбиваем на четыре равные группы. Каждая группа занимается разным видом деятельности. Если одни в течение трех дней изучают Закон Божий, то другие в это время со мной или моими помощниками учатся выживанию в лесу, третьи на те же три дня идут на веслах против течения вверх по реке. Поднимаемся на двадцать километров выше стационарного лагеря и на острове, что лежит точно посередине реки, разбиваем временный лагерь. Учимся ловить рыбу, разводить огонь, готовить еду. Одновременно с этим осваиваем азы единоборств, хотя бы элементарные приемы самозащиты. Дисциплина полнейшая. На ночь выставляются дневальные. Их задача – поддерживать огонь в костре и следить за обстановкой. Чем бы мы ни занимались, все делаем с молитвой и взаимовыручкой, помогая друг другу. За две недели ребята успевают познакомиться и дружат потом годами.

Однажды мы, как обычно, отправляемся вверх по Оке. Прошли половину маршрута, звонок: «Батюшка, звонили из МЧС. Просили срочно передать. Прямо на вас со стороны Нижнего Новгорода идет мощный ураган. Шквалистый ветер с ливнем, возможен град. Вам предписывается высадиться на берег и принять все возможные меры по защите детей».

Что делать? Немедленно причаливаем к берегу. Выгружаем все наши запасы продовольствия, личные вещи, сухие дрова. Общими усилиями переворачиваем лодку и накрываем ею груз. Потом выбираем подходящую площадку. С собой везем две палатки – одну для мальчиков, другую для девочек. Одну палатку расстилаю на землю. Всех детей усаживаю плотно друг к дружке, и сверху накрываемся другой палаткой.

На горизонте появляются черные тучи, предвестники урагана. Из туч вниз строго перпендикулярно к земле то и дело бьют молнии. Одна за другой. Вокруг, как это всегда бывает перед началом катаклизма, наступает тишина. Не слышно ни птиц, ни цикад, никого не слышно.

– Батюшка, страшно. Что будем делать?

– Как что? То, что в трудную минуту делают все православные люди. Мы будем молиться.

В темноте, укрывшись палаткой, мы сидим и читаем молитвы. Все, что знаем на память. Время идет, по моим прикидкам, ураган уже должен появиться над нами. Жду, когда сверху на нас обрушится лавина воды, а ее все нет. Тогда осторожно высовываюсь из-под палатки и наблюдаю такую картину. Слева и справа от нас метров по сто в ту и другую сторону бушующая стихия. Ливень сплошной стеной. Видна только граница, отделяющая нас от дождя. Смотрю вверх. Тучи подплывают к нам и, словно льдины от идущего на них ледокола, в какой-то точке разделяются и обходят стороной. Такое впечатление, будто невидимая рука накрыла нас сверху огромным перевернутым стаканом, а через его донышко прямо над нами сияет солнце. Кричу ребятам:

– Все наверх! Посмотрите на это чудо!

Вот что такое детская молитва.

Помню, как-то еще, только уже на самом острове, к вечеру разыгралась непогода, начался ветер и подошли грозовые тучи. Всюду по горизонту видны зигзаги молний. Детей я уложил, сам из палатки вышел и направился к дневальному. И говорю:

– Видишь молнии?

Он так с опаской отвечает:

– Вижу.

– Не бойся и побеждай страх молитвой. Начнется дождь – прячься в палатку. А сейчас давай споем «Отче наш» и прочитаем молитву «Да воскреснет Бог».

Только мы с ним помолились, я перекрестил лагерь на все четыре стороны вокруг, и вдруг ослепительный луч света появляется на какие-то доли секунды и исчезает. Бывают обстоятельства, когда события, происходящие вокруг, начинают прокручиваться, словно замедленная съемка. И то, что на самом деле длится лишь мгновение, в твоем сознании растягивается на целые секунды. Сперва я вижу огненную стрелу, нацеленную на лагерь, и вдруг буквально в последний момент стрела меняет траекторию и уходит в сторону. Мало того, создается впечатление, будто ее тут же отфутболили назад. Туда, в небо. Утром, чуть рассвело, пошел посмотреть, куда попала ночная стрела. И увидел в стороне от лагеря разваленный пополам дуб. Еще вчера вечером он был совершенно невредим.

Был случай, только о нем мы узнали спустя время, через несколько месяцев после окончания смены. В лагерь откуда-то из Центральной России, прибыл тринадцатилетний мальчик, который, оказывается, задумал сотворить над собой нечто страшное. И сделать он это планировал во время смены, чтобы здесь, в лагере, на глазах у всех. Это он уже потом написал в твиттере своему новому другу, с которым подружился у нас. Дружба и общая молитва сотворили чудо. Сейчас этот ребенок ходит в храм. И выходит, враг задумал очередное зло, а зло обернулось добром…

Однажды я его спросил:

– Отче, как у тебя это получается? В храмах на службе, как ни посмотришь, старики да малые дети, а у тебя вон сколько молодежи!

Батюшка смеется:

– Рецептом интересуешься? Меня уже об этом спрашивали. Ты понимаешь, все очень просто. Это все равно как огурцы солить. Берешь бочку, туда огурцы, большие и маленькие, все, какие под руку попадутся. Потом соли, приправ разных и заливаешь водой.

– И что?

– Сперва рассол бродит и даже сверху образуется пена. Потом все успокаивается и получаются соленые огурцы. Это я тебе про ребят из своего клуба рассказываю. Они рядом со мной, пока не закончат школу. За них у меня душа спокойна.

– А эти, что приезжают к тебе в лагерь?

– А эти пока получаются «малосольными». Но получаются! В надежде, что когда-то станут «солеными» по-настоящему.

На днях ездил в митрополию. Стоим в коридоре, общаемся с отцами, а нам навстречу идет отец Александр. Сколько бы его ни видел – на лице всегда радостная улыбка. На нем ряса, но без креста. Поприветствовав товарища, спрашиваю:

– Батя, почему не по форме? Где твой крест?

Он смеется:

– Был недавно в Париже, так напугали, до сих пор без креста хожу.

И рассказал такую историю. А я, как могу, пересказываю.

Наш батюшка в составе целой группы православных священников и монахов в июне этого года побывал во Франции. Как я понял, кто-то из наших отцов, служащих там, получил разрешение от представителей Католической Церкви помолиться в тех местах, где находятся мощи древних святых. С собой они возили небольшой престол, позволявший где угодно совершать православные богослужения.

– В одном месте мы молились, а на нашем престоле стоял сосуд с главой самого Иоанна Предтечи. Представьте, какое у вас при этом внутреннее состояние!

И вот в Париже их группе разрешили послужить в соборе Парижской Богоматери.

– Мы поселились в гостинице, от которой в определенный час арендованный микроавтобус должен был довезти нас до собора. Выходим мы на улицу, ждем, а автобуса все нет. Время идет… Тогда один из наших батюшек и предлагает:

– Отцы, а чего мы, собственно говоря, ждем? Здесь если на метро, так до собора всего пара остановок.

Мы и пошли. Спускаемся в метро – а идем в облачении с крестами, монахи в клобуках – и замечаем, как множество арабов разбегается от нас в разные стороны. Заходим в вагон – арабы вылетают из вагона как пробки. Так вокруг нашей группы постепенно образовался вакуум. Кто-то из отцов созвонился и договорился, что автобус будет ждать нас рядом с выходом у конечной станции. Выходим и наблюдаем такую картину: стоят французские спецназовцы и встречают нас сразу на выходе из метро. Берут в охранение и проводят до автобуса, а кругом – откуда они взялись? – толпа беснующейся арабской молодежи. Что-то кричат и размахивают кулаками. Полицейские нам показывают: давайте, мол, быстрее проходите в машину, видите, что творится?

Подъехали к собору, идем в храм, и в этот момент нас увидели туристы: наши и не только. За нами в собор двинулось множество народу. Отслужили службу. Сами и служим, и поем. В это время в соборе появился и епископ города Парижа. Я знал, что здесь в храме находится наша величайшая святыня – Терновый Венец. Тот самый, что мучители возлагали на главу Спасителя. Знал, что иногда эту святыню выносят на общее обозрение. К нему, если повезет, можно даже и приложиться. Сознаюсь, отправлялся в знаменитый собор с затаенной мечтой, если очень уж повезет, так хотя бы одним глазком увидеть Венец.

Епископ, увидев наше собрание, окинул взглядом множество столпившихся здесь же православных паломников, что-то сказал одному из тех, кто его сопровождал. Человек кивнул головой и быстро куда-то ушел. Вскоре он вернулся, неся перед собой на подносе неизвестный мне предмет.

Епископ берет его и направляется в мою сторону. Подошел и вручил прямо мне в руки. Только в этот момент я догадался, что держу в своих руках Терновый Венец Спасителя, главную христианскую святыню Франции. Я приложился к нему, а епископ показывает, мол, можете дать приложиться всем, кто в это время находился в храме.

Я, грешный человек, два с половиной часа держал в руках Венец. Плакал от счастья и не верил в происходящее. За это время к святыне подошли три с половиной тысячи человек. Сейчас стою, с вами разговариваю, а чувство такое, словно все еще продолжаю его держать.