Текст книги "Дневник Великого поста"

Богословский вопрос

Во вторник, в день святителя Афанасия Ковровского, служили литургию в храме его имени. Во время крестного хода нес мощи святителя. Рука совсем онемела, но меняться отказывался. Хотелось хоть чем-то послужить святому человеку.

Перед причастием исповедовался. Для тех, кто служит в «одноштатном» храме, это проблема. Причащался с подъемом в очень хорошем настроении.

Сегодня ночью снится сон. Будто подходит ко мне человек в черных монашеских одеждах, я его не знаю, и зовет на исповедь.

– Я только во вторник каялся.

– Ничего, я тебе подскажу.

Говорят, будто сон по времени – это какие-то мгновения, а мне показалось, исповедь шла очень долго.

Утром встал с мыслью: приснится же такое!

Сейчас думаю: интересно, исповедь во сне, если искренне и со слезами, Там принимается?

Ноу-хау

Знакомый батюшка рассказывал. У него послушание проводить беседы в колонии для заключенных.

– Приведут народ. В черных спецовках, лысые, сидят, на меня смотрят. И молчат. Лица каменные, в глазах у кого как, от скуки до иронии. Одно расскажешь, другое, вопросов нет. Вообще нет.

Однажды подумал: ладно, сейчас я вам про святителя Николая расскажу.

– Святитель Николай – русский крестьянин, жил в Можайске в девятнадцатом веке, бороду носил, во, – показываю им, – до пояса. Летом ходил босиком и без шапки, зимой – в валенках и в папахе. Потому и иконы ему пишут в зимнем и летнем вариантах, соответственно в шапке и без.

Смотрю на своих слушателей. Кто-то так и не шевельнулся, кто-то задумался, будто что-то припоминает, а один зэк засмеялся. Я его спрашиваю:

– Что-то смешное?

– Ну, ты, бать, даешь. Я про него тоже толком не знаю, но чтобы в Можайске и в девятнадцатом веке…

– Тогда вот вам книжка, здесь написано в том числе и про святителя Николая. Подготовьтесь и в следующий раз всем расскажете. Идет? Отлично. А я в следующий раз расскажу вам про… – и назвал тему. – Предупреждаю, в датах сделаю пять ошибок. Кто заметит и поправит меня, получит поощрительный приз.

В следующий раз моя аудитория уже следила за мной по книге. Встреча прошла на подъеме. Наконец получилось разговориться. Оказалось, нормальные люди, такие, как все.

Особенности терминологии

Вспомнил давнишний разговор с одним руководителем районного масштаба. Большой солидный дядька килограммов под сто тридцать. Общались, понятно, на духовные темы.

– Я заезжал тут недавно в храм города N. Так тамошний батюшка, седой такой, как-то меня назвал, «пацан», что ли? Чего, говорит, тебе надо, пацан? Мне так не понравилось.

– Вы ничего не путаете? Я хорошо знаю этого священника. И чтобы он так вас назвал? Плохо верится.

– Да? Погоди, как же это он сказал? А! «Мальчонка»! Чего тебе надо, мальчонка?

– Отец М. – человек обходительный, и к вам, уважаемый Иван Иванович, с вашим-то «авторитетом», не стал бы он так обращаться.

– Ну вот, опять не попал.

Он берет трубку:

– Петрович, ты не помнишь, как меня батюшка тот назвал? Ну да, в городе N? Точно!

И поворачиваясь ко мне:

– Он сказал: «Что тебе, чадо?» Ты понял? «Чадо»!

Из наблюдений

Сегодня весь день только и делал, что в перерывах между требами и беседой с отдыхающими нашего санатория, что пожелали пообщаться с батюшкой без отрыва от лечения, носился по ответственным кабинетам. Задача плевая, получить добро на подключение тепла в новую часовню, тем более что прошлой зимой она уже отапливалась.

Нужно заканчивать внутреннюю отделку, а в холоде никто работать не будет.

Количество моих сегодняшних нырков в эти кабинеты, просьб и бесед можно смело заносить в книгу рекордов. Так ничего и не решил, завтра иду на повторный заход.

Давно я не тревожил ответственных работников и вот что заметил. Это именно наблюдение, а не осуждение.

Время от 12.00 до 13.00 – святое, это время абсолютного покоя, звонить и беспокоить кого-то просто неприлично. А начиная с 17.00 все не только убегают из кабинетов, но и телефоны отключают. Вроде уважаемые обществом люди, получают от него соответствующее содержание.

Номер моего телефона висит на двери храма. Мне звонят утром, днем, вечером, бывает, и ночью. У кого-то близкий мучается, помолись; кто-то отходит, приди причастить; у дочери операция завтра, помолись; кому-то жить не хочется, помолись, чтобы чего не натворил; от кого-то муж ушел, как быть, детей сиротить не хочется; кто-то от одиночества загибается – поговори со мной…

Открыл френдленту: попы – обманщики, попы – крохоборы, попы… попы… попы…

Согласен, я не ангел, только что же тогда вы мне по ночам звоните?

Точка отсчета

Сегодня наша Полинка пришла в садик, а ее воспитательницы нет. Умерла этой ночью. Тридцать семь лет, обширный инфаркт. Вечером почувствовала себя уставшей и прилегла рядом с младшей восьмилетней дочечкой.

– Я возле тебя немножко полежу. Ладно?

И заснула. Девочка тоже заснула. Проснувшись, подумала, что мама замерзла, и накрыла ее одеялом. Так до утра и проспала рядом с мертвой мамой.

Представил: человек умер во сне, пытается проснуться и не может. И не понимает, что это уже не сон.

Исполнение мечты

Сегодня пересекся со старой знакомой, когда-то вместе работали.

– А ты помнишь, как мы мечтали, что построим коммунизм к 1980 году?

– Ну да, в учебниках так и писали. Потом стали обещать, что построим его к 2000-му…

– Знаешь, а я таки дожила до коммунизма. – Она смеется. – Да-да. Ешь что хочешь и сколько хочешь и ничего ни за что не плати. Первый раз в жизни съездили с сестрой в Турцию. Путевка «все включено», и мы наконец ощутили, что значит жить при коммунизме.

Ширли-мырли

Сегодня утром заезжал к знакомому строителю, Николаю Петровичу, он помогает нам строить часовню. Она большая, и дел с ней еще предостаточно. Нужно было проконсультироваться, как снизить затраты на отопление. Сидим, беседуем. Открывается дверь, и в кабинет, покачиваясь, вваливается группа нетрезвых людей.

– Петрович, прости, сегодня мы никакие, но завтра в половине девятого вся бригада на объекте, и все как стеклышко.

Петрович, мне показалось, как-то дежурно поинтересовался:

– Что, снова взятие Донецка обмываете?

Те улыбаются:

– Так радость-то какая! – И они ушли.

Я недоумевающе смотрю на моего собеседника. Тот машет рукой:

– Ой, батюшка, устал я с ними. У меня работают. Бригада из Западной Украины. Хорошие ребята и работать умеют. Потом вдруг раз – и напиваются всем коллективом. Напьются – и ко мне, сегодня, мол, мы не работаем.

В первый раз завалились, ликующие:

– Петрович! Наши Донецк взяли! Извини, но сегодня мы отмечаем.

Я думаю, вроде по новостям ничего такого не говорили, хотя, может, у них другие источники. Вечером включил телевизор, нет, никто там ничего не взял. Я им утром:

– Так что вы там вчера отмечали? Что вы меня обманываете?

– Прости, Петрович, нас самих ввели в заблуждение. Дней через десять снова пьяные и снова орут:

– Ура! Таки все, взяли! Петрович, сегодня уже точно взяли! Короче, завтра мы на объекте ровно в восемь тридцать, а сегодня отмечаем.

И так все лето. Я уже со счета сбился, сколько раз они «брали» Донецк. Вчера уже мировую подписали, все, конец войне, а эти, видишь, никак не угомоняться. Как там по телевизору говорят, «партия войны»? Так это вот про моих работяг, точно.

Собачка

Помню, в одном из рассказов я писал о том, как меня пригласили соборовать умирающего человека. Женщину, еще нестарую. Она работала лаборантом на очистных сооружениях и однажды по неосторожности упала в один из бассейнов, погрузившись в фекалии, обработанные химическими реагентами.

Ее тут же достали, отмыли и отправили на скорой в больницу. С тех пор она стала угасать. Медленно, теряя вес и жизненные силы. Врачи делали что могли, но причину угасания так и не нашли.

Ее муж постоянно был рядом с ней и тоже страдал, глядя на мучения жены.

Я пришел, когда у нее уже начались сильные боли. Позвонил в дверь, мне открыл кто-то из взрослых детей и провел в большую комнату.

На разложенном диване лежали два человека. С краю, с платочком на голове, лежала несчастная женщина, вернее, то, что от нее еще оставалось. У стенки – ее муж. Он приподнял голову и посмотрел на меня измученными от бессонницы глазами. Словно извиняясь, пожал плечами и сказал:

– Сегодня снова всю ночь кричала, – выбрался из-под одеяла, перелез через подлокотник дивана и встал рядом со мной. Полный, небольшого роста, очень уставший человек.

Я стал соборовать и только тогда заметил маленькую смешную собачонку с какими-то не по-собачьи разумными глазами. Она сидела в сторонке и внимательно следила за тем, что я делаю.

После всего женщина чуть слышно пожала мне руку:

– Спасибо, батюшка, теперь-то я наконец умру.

После ее кончины я иногда встречал его прогуливающимся с собачкой. А когда у нас в поселке на центральной улице поставили скамеечки, он садился, все чаще один, и наблюдал за собачкой. Не помню, чтобы он с кем-нибудь разговаривал.

Встречаясь со мной, он неизменно вставал со скамеечки и почтительно кланялся. Я звал его в храм, но он только извинялся и не приходил. Последние годы я перестал его звать, но он все равно вставал и виновато разводил руками. Собачка, его неизменный спутник, всегда находилась рядом с хозяином.

– Как вы поживаете?

– Спасибо, батюшка, все замечательно.

Он говорит, а в глазах у него все та же усталость и неизменная печаль.

Спустя какое-то время в храм пришли его дети. Они давно уже создали свои собственные семьи и жили отдельно от отца.

– Батюшка, нам бы папу отпеть. Заочно. Да, прошлой ночью под утро. Чарлик принялся громко-громко лаять. Соседи заподозрили неладное и вызвали нас. Он еще не успел остыть.

Они уходили из храма, я посмотрел им вслед и отметил, что сын со спины здорово напоминает отца. Только к его привычной фигуре чего-то недоставало. Точно! Собачки! Я выбежал из храма и закричал:

– Ребята, постойте! А собачка, собачка-то теперь как?

– Не волнуйтесь, батюшка. Собачку мы взяли к себе.

И еще раз собачка

Вчера зачем-то взял и написал пост про покойных уже моих знакомых, мужа и жену, и про их собачку. Два дня мысли о них не давали мне покоя.

Сегодня после панихиды снова их вспомнил. Потом крестил. Возвращаюсь в храм из крестильной часовни, подходит ко мне молодая женщина в трауре. Представляется, и я понимаю, что это дочь тех самых покойных уже мужа и жены.

– Батюшка, нам бы дядю, маминого брата, отпеть, заочно. Вчера вот скончался.

– Понятно, отпоем. Кстати, как там поживает ваша маленькая собачка?

– Собачка? А с ней, слава Богу, все в порядке.

Про порядок

Мы с матушкой сейчас ужинали и вспоминали, как в начале августа всей семьей гостили в городе Гродно.

Заходим с матушкой в аптеку. Две пожилые женщины сидят на скамеечке и беседуют между собой.

– Мне тогда было девять лет. Наш дом заняли фашисты. Один немец мне велел что-то сделать, а я заигралась и его не услышала. Тогда он подошел ко мне и перетянул по спине солдатским ремнем с пряжкой.

– Запомни, девочка, – сказал он, – отныне ты живешь на территории Европы. Привыкай к европейскому порядку. Запоминай: слушаться господина нужно с первого раза.

От боли и неожиданности я громко заплакала. Немец снова меня ударил.

– Правило второе: учись молча исполнять распоряжение господина.

Пчелиная история

Миша и Галя – соседи моих родителей и долгие годы жили с ними в одном подъезде. Но это мои родители так говорят: «Миша и Галя», на самом деле эти люди много старше меня. Миша, как и мой отец, всю жизнь служил в Советской армии, а его Галя, как и моя мама, была офицерской женой.

Выйдя на пенсию, они взяли себе дачу, небольшую, всего шесть соток. Потом прикупили участок рядом с ними, потом еще один и еще. С ранней весны до поздней осени супруги, точно пчелы, безостановочно копошились на своей земле. Постоянно что-то там сеяли, сажали, поливали. Потом собранный урожай закатывался в бесчисленные банки, баночки и бутылки. Все это множество еды опускалось в подвал гаража и в течение долгих зимних вечеров съедалось самими Мишей и Галей, а также отправлялось в семьи их уже взрослых детей.

Время шло, супруги старели. Миша сдавал на глазах и часто ложился в больницу. Одно дело, если это случалось зимой, а летом больничка становилась роскошью. Летом нужно работать на даче. В те дни кто-то Галю и надоумил обратить внимание на моих стариков:

– У ваших соседей сын – священник! Если с ними немного делиться петрушкой там или огурцами, то, глядишь, и Мише Боженька поможет.

Галя, прислушавшись к совету, иногда заносила моим старичкам немного домашней картошечки, огурчиков, зелени. Но Мише становилось только хуже. Однажды прямо на даче его скрутило так, что ни стоять, ни сидеть без боли он уже не мог.

Галя затащила мужа в автомобиль и помчалась в город. Проезжая дорогой через лес, она обратила внимание на автомобили, стоящие на обочине, и сообразила, что пошли грибы. Немедленно она съехала в сторону:

– Миша, дорогой, подожди минутку! Я только посмотрю, одним глазком посмотрю и тут же вернусь!

– Галя, дорогая, мне очень больно! Прошу тебя, отвези меня в больницу!

– Миша, белые пошли, Миша! Такая вкуснятина, грех пропустить! Сейчас корзиночку наберу, и поедем. Намаринуем, зимой как найдешь?

В больнице Мише неожиданно стало очень хорошо. Он почувствовал прилив сил и тут же позвонил жене.

– Галя! Дорогая! Я выздоровел, представляешь?! Выздоровел! Сейчас выписываюсь из больницы, и мы немедленно отправляемся с тобой в самый лучший ресторан!

Ликующая Галя ворвалась к моим старикам и угостила их малосольными огурцами:

– Слава Богу! Миша выздоровел! Это очень кстати, на даче полно дел!

Этой же ночью Миша скончался. Так бывает. Хорошим людям перед смертью становится немного легче, и они умирают безболезненно.

На поминках вспоминали Мишу, пили домашние настойки и закусывали маринованными грибочками. Грибы, кстати, всем очень понравились.

Вскоре после смерти мужа Галя и сама начала болеть. Хотя раньше на здоровье особо не жаловалась. Дачу пришлось продать. Сейчас она с трудом передвигается, часто сидит на лавочке перед подъездом и все больше молчит. Я ее видел, когда последний раз приезжал домой.

С моими родителями она не здоровается.

Забыл

Сегодня вспомнил. Как-то весь день был занят, много ездил за рулем. Возвращаюсь домой. Звонок от матушки:

– Купи хлеба.

Остановился у магазина, зашел, взял хлеб и возвращаюсь домой. Иду, а сам думаю: «Я ничего не забыл?» Внимательно смотрю себе на руки. Вроде нет. Вот борсетка, вот пакет с хлебом.

Поднялся к себе на этаж, сел за стол. Матушка ставит еду. Ем, а внутри все не отпускает. Нет, все-таки чего-то я забыл. И только спустя время вспомнил, что «забыл»-то я автомобиль, на котором ездил почти целый день, который так и оставил стоять возле магазина.

Это я к чему? Не осуждайте священников, мол, обещал чего-то сделать, а сам забыл, и не обижайтесь. Подходите к нам чаще, не стесняйтесь, требуйте, трясите за рясы.

Если я уже про машину забыл, ушел домой пешком и не вспомнил, чего тогда на меня обижаться?

Разговоры

В нашем храме стали появляться беженцы из Украины. Интересно, но они ничего не просят. Много молятся и очень часто бывают на службах. Недавно сидим в трапезной, разговорились, и одна женщина из Краматорска рассказала:

– Это в декабре того года, еще до последних страшных событий, мы приехали к нашему духовнику отцу Александру, он служит в Ясногорке. Там у них недавно совсем построили новый храм, а так они служили в приспособленном помещении. Поставили над ним луковку с крестом и молились.

Я стою в новом храме и смотрю в окно. Из окна хорошо видна самодельная луковка с крестом. И наблюдаю такую картину. Птичка, небольшая, чуть меньше скворца. Облетает вокруг нового храма, подлетает к старому, складывает крылышки и грудкой со всего размаха ударяется о луковку. Потом снова делает круг и вновь в луковку.

Я смотрела и уже сбилась со счета, сколько раз она это сделала. Вся грудка у птички была в крови, а она продолжала и продолжала…

Подошла к человеку, прислуживающему в храме:

– У вас там птичка бьется о луковку. Вы знаете об этом?

Человек вздыхает:

– Она так бьется уже недели две. Такое впечатление, будто хочет нас о чем-то предупредить…

На днях зачем-то заехал в отделение УФМС. Молодая женщина из очереди разговаривает с кем-то по телефону:

– Ты когда в Луганск вылетаешь?

Я опешил: стоп, как это в Луганск? Туда что, самолеты летают?

– Простите, – говорю, – а разве в Луганске принимает аэропорт?

– Нет, – отвечает женщина. – Это мой брат, он отправляется в Луганск. – И рассказала маршрут, каким планирует добираться.

– А чего он туда едет?

– Воевать. Мы сами из Луганска, правда, уехали в Россию несколько лет назад. У брата там дочь и бывшая жена. Первый раз он поехал, вывез их в Москву, а сам вернулся и вступил в ряды ополчения. Был ранен, товарищи вывезли его из страны и передали отцу. Тот на машине приезжал забирать сына. Вот, поправился и снова на войну.

– А зачем?

– Как зачем? Он говорит, не хочу, чтобы там, где живет моя дочь, стояли памятники фашистам. Хочу, чтобы она росла свободным человеком.

Выхожу из здания, прохожу мимо группы молодых здоровых парней и слышу характерный украинский говор с мягкой «г»:

– Они мне говорят: а остаться и воевать с ними не хочешь?

– А ты?

– А я им: что я, дурак, воевать-то? Жизнь, она одна, и сразу сюда.

Я спросил Тамару, так зовут теперь уже нашу прихожанку из Краматорска:

– А какое самое тяжелое впечатление из того, что вы видели за последнее время?

– Этоунас там. Поле. Огромное поле, засеянное пшеницей. Горит. Хлеб горит, и никто его не тушит. Словно в документальном фильме о начале войны 1941 года.

К вопросу об экуменизме

Наша прихожанка повезла внуков к себе на родину в Карачаево-Черкесию. Сама там уже лет тридцать не была, тоже интересно. Погостили, посмотрели, собрались назад. Заранее прозвонили, заказали машину на конкретное время, чтобы доехать до Невинномысска и там на станции сесть на московский поезд.

Но, видимо, диспетчер что-то напутала, и машина пришла слишком поздно, чтобы успеть вовремя. Но все одно, поехали.

Бабушка-пенсионерка с двумя маленькими внуками, сидящая на станции в ожидании очередного состава, – представила себе, каково это будет, да по жаре. И что может делать верующий человек в сложных обстоятельствах? Ну, конечно же молиться. Первым делом она повернулась к внукам, благо они на каникулах тоже бывают у нас в храме:

– Поем «Царю Небесный»!

Спели, читают «Отче наш». Она обращается к водителю:

– Давайте молиться вместе с нами!

– Я вообще-то мусульманин, как это я буду делать вместе с вами?

– Не важно, что вы мусульманин, главное, что вы верующий человек. Вы же верующий?

– Да, уже год хожу в мечеть. Брат привел. – И водитель что-то прочитал на память по-арабски, а потом все – наша прихожанка, двое ее внуков и водитель – перешли на русский и каждый стал молиться вслух.

Водитель гнал автомобиль и все каялся:

– Господи, прости, что нарушаю правила, прости, что не всегда работаю по счетчику, прости, что употребляю бранные слова! Помоги доставить моих пассажиров в срок!

На пропускном пункте на границе снова проблема. В машине нет детских сидений, могут придраться гаишники.

Бабушка ему:

– Не волнуйся, нас никто не тронет, мы же молимся!

Действительно, спешащий водитель сам выбежал навстречу милиционерам, те посмотрели его документы и пропустили…

– Батюшка, мы приехали за двадцать минут до отхода поезда. Успели. А сейчас думаю: может, я не имела права просить водителя-мусульманина молиться вместе с нами? Это, часом, не экуменизм?

Я смеюсь:

– Нет, думаю, это не экуменизм. Это вам повезло встретить доброе сердце, в трудную минуту пожалевшее бабушку с двумя ее маленькими внуками.

Круг замкнулся

В детстве мы, мальчишки, только и делали, что играли в войнушку. Понятно, всем хотелось быть нашими, советскими, но кто-то же должен был быть и «немцем». Бросали на спичках и «воевали».

В девяностые ребятня, играя, делилась на «братков», «правильных» и не очень. Чеченская война в народе была непопулярна, потому я и не припомню, чтобы кто-то кричал, будто бы он «спецназовец», а его противник – «бандит-моджахед».

В прошлом году двое малышей, громко, на всю округу, делились на «воров» и на «ментов», ну, это понятно – прямое влияние НТВ.

Сегодня выхожу из дома, пацаны с игрушечными калашами носятся по двору, орут и пуляют во все стороны по «врагу». Меня увидели, бегут здороваться. Я им:

– За что воюем, орлы?

– За Россию, батюшка!

Сегодняшние мальчишки, играя, вновь готовы защищать родину. Не скрою, приятно.