Текст книги "Дневник Великого поста"

Священник Александр Дьяченко
Дневник Великого поста

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

ИСР18-717-0645

Серия «Светлая проза»

© Брагар А. И., 2016

© Издательский дом «Никея», 2016

© ООО ТД «Никея», 2017

От автора

Дорогой читатель!

В твоих руках дневник Великого поста 2016 года и другие мои записи разных лет. В свое время, когда я писал эти тексты, совсем не думал, что все это сложится в нечто цельное и когда-то будет востребовано. Но шло время, и отдельные, часто разрозненные по смыслу, небольшие тексты начали превращаться в книжку, которая своим названием придает им общий единый смысл.

Все началось со звонка редактора одного уважаемого мной православного издания: «Батюшка, через месяц начнется Великий пост. У нас в редакции родилась такая идея. Что, если самый обычный сельский священник возьмется специально для электронного сайта нашего издания описать каждый свой постовой день. Пусть это будет хотя бы несколько слов, две-три строчки, а прочитает их человек и получит пищу для мыслей на целый день».

Честно сказать, выслушав такое предложение, я засомневался: а будет ли мне что сказать большому количеству читателей сайта такого уважаемого журнала, да еще каждый день в течение всего Великого поста? Правда, через несколько дней мне перезвонили, и все тот же человек, извинившись, сообщил, что в редакции решили отказаться от этой идеи.

Они отказались, а у меня уже появилось желание вспомнить и посмотреть свои прежние записи. Порой всего за несколькими неразборчивыми фразами, сделанными впопыхах карандашом, скрывается история целой человеческой жизни, чьей-то радости или чьих-то страданий.

Запишешь и надеешься, что через неделю вернешься к этой истории и обязательно напишешь связный рассказ, чтобы в процессе работы над ним подумать об этой встретившейся тебе судьбе. Порадоваться за человека или пожалеть его, может, даже поплакать о нем и всегда помолиться.

Хорошо, что в редакции отказались. Не получается у меня писать по заказу. Я уже пробовал. Душа не отзовется, и ничего из такой затеи не выйдет.

Начался Великий пост 2016 года, и как-то само собой стали вспоминаться какие-то события и складываться в последовательные сюжеты. Не связанный никакими обязательствами, я думал только об одном: ничего не забыть из того, о чем хотелось бы рассказать.

Писалось легко, даже когда к нам в гости на целую неделю приехали обе наши маленькие внучки. Помню, я садился за клавиатуру, а они в это время, устроив из моей спины импровизированную горку, забирались ко мне на шею, а потом с хохотом скатывались вниз на диван.

Удивительно, но даже в такие напряженные дни поста мне хватало времени служить положенные службы в храме, посещать по домам больных прихожан, читать Псалтирь, проводить занятия воскресной школы и писать ежедневные заметки у себя в блоге.

Человек вообще на многое способен, стоит ему только организовать свой рабочий день и перестать нерадиво относиться к самой большой драгоценности – времени.

Как мог, я старался подобрать те или иные сюжеты в соответствии с реально происходящими в это время событиями в храме или в моей собственной жизни. Иногда хотелось что-то переделать из написанного прежде, добавить или сократить. По-моему, только история, которую я поместил в своем дневнике в светлый день пасхального торжества, сохранилась полностью и без изменений. Потому как на пасхальную тему ничего лучше, чем описанная здесь встреча много лет назад с мальчиком на железнодорожном вокзале, создать мне так и не удалось.

Еще во времена детства некоторые мои одноклассники, особенно девочки, имели обычай вести дневники. Это были именно личные записи, не рассчитанные на чтение чужими людьми. Я этого не делал. Теперь жалею. Мог бы запросто вернуться в свое собственное детство.

Сегодня многие ведут дневники, при этом, в отличие от нас тогдашних, стараясь вынести свои мысли и чувства на всеобщее прочтение. Священники не становятся здесь исключением. И мы рассказываем о своих наблюдениях в надежде, что наши «мысли вслух» и наши выводы могут кому-то пригодиться. Хотя бы для того, чтобы, читая, сравнивать их со своими собственными мыслями и делать какие-то свои выводы. В любом случае это интересно и небесполезно.

С уважением к тебе, мой дорогой читатель,

автор, священник Александр Дьяченко

Дневник Великого поста

1-я седмица
(14–20 марта)

Еще в конце прошлой недели меня попросили молиться об одном молодом человеке, жителе славного города Санкт-Петербурга по имени Максим. Раньше я ничего о нем не слышал, он знакомый моих друзей. Друзья и попросили. Двадцать семь лет, кровоизлияние в мозг. Так бывает: истончается какой-нибудь сосуд в голове, а потом при неблагоприятных условиях лопается, и тогда, как правило, смерть.

Его родители по причине болезненности младшего сына переехали жить на Черное море, а Максим остался в суровом Петербурге. Удар случился внезапно, мама тут же примчалась, он уже лежал в коме. Сделали операцию, но мозг умер. Пару дней тело оставалось подключенным к аппарату искусственного дыхания. Вчера, на Прощеное воскресенье, аппарат отключили. Денег на похороны в обрез, потому меня и попросили отпеть его заочно. Сегодня после утренней службы совершил отпевание. Пока ломал голову, как передать освященную землю, узнал, что еще при жизни Максим просил в случае смерти тело его сжечь, а прах развеять вдоль Финского залива. Залив – его любимое место.

Вспомнился рассказ одного человека. В советские годы он много лет отработал в крематории при Донском монастыре, здесь же недалеко он и жил. Помню, в рассказе меня поразила такая подробность: оказывается, хуже всего горит сердце. Порой от костей уже ничего не осталось, а сердце все еще сохраняет форму. Приходилось, чтобы сжечь, резать его на куски.

Сердце. Знал одного ветерана войны. Человек воевал, начиная с белофинской и аж до победного конца в 1945-м. Шесть лет. Вернулся с войны и никогда ни на что не жаловался. Перед самой кончиной с ним случился обширный инфаркт, и его привезли в больницу. Так оказалось, что в приемном покое нет его регистрационной карточки. За всю жизнь этот человек ни разу не обратился к врачам. Уже потом, после вскрытия, врач нашел его дочь и сказал:

– У вашего отца все сердце покрыто шрамами от инфарктов. Я думаю, это все война. Непонятно, как он вообще жил с таким мотором.

Когда собрались хоронить, народу пришло проститься видимо-невидимо. Хотели за гробом нести его награды, у него одних только орденов Славы две штуки, не считая всего остального. Сунулись – нет наград. Оказалось, когда за ордена платили, тогда ветераны их берегли, а как перестали платить, ордена вместо игрушек отдали детям.

Отец Виктор долго молчал, а вчера отзвонился. Просили друг у друга прощения. Только что выписался из больницы, тоже инфаркт. Тяжелая это работа – Родину защищать.

Все не выходит у меня из головы этот молодой человек по имени Максим. Единственный петербуржец, которого пускай хотя бы так, заочно, я проводил в последний путь. А что, если мы с ним пересекались, пускай случайно, в том же самом Петербурге? Хотя бы однажды. Я четыре раза был в этом городе. Может, тот молодой человек, что уступил мне место в метро, это был он? А может, я видел его в каком-нибудь кафе, или на Смоленском кладбище, или на Карповке, 45? В любом случае просто так меня бы не попросили его отпеть и уж точно я бы о нем не молился. Теперь у человека нет даже могилы, а я никогда не увижу его глаз хотя бы на фотографии. Всякий раз вот так, постфактум, думаешь, как важно вглядываться друг в друга, а мы только и делаем, что пялимся в свои смартфоны.

А еще у меня сегодня снова праздник: семнадцать лет назад – тогда это было воскресенье Крестопоклонное – меня рукоположили в диакона.

Великий пост открывает перед человеком удивительную возможность – почти на два месяца выйти из общего временного потока. Выйти, встать в сторонке и наблюдать за тем, как мимо, словно во дни половодья, с растаявшим снегом несутся всевозможные щепки, пустые пластиковые бутылки, куски строительной пены и прочий ненужный мусор. Еще вчера ты сам, словно шарик из непотопляемого пенопласта, так же несся в потоке событий и дел, следил за новостями, смотрел очередную серию про «ментов или бандитов», переживал, как сыграет «Зенит» на выезде, а сейчас ты остановился. Стоишь в стороне от потока, и чем дольше стоишь, тем дальше он от тебя становится.

Так и земная жизнь любого из нас рано или поздно упирается в какую-нибудь точку на берегу и останавливается. Вчера я писал о молодом человеке, жизнь которого закончилась внезапно, всего в двадцать семь лет. Это в два раза меньше, чем мне сейчас. Он завещал себя кремировать, а прах развеять над Финским заливом.

В прошлом году отпевал учителя. Сколько ему было лет? Не знаю, потому что отпевать пришлось прах в красивой урне фиолетового цвета. Помню, как беспокоились его ученики: привезут прах учителя назад на родину или он останется в Германии. Уже в возрасте этот человек женился и перебрался в Европу, а ученики продолжали его любить, и всякий его приезд домой на побывку превращался для них в праздник. Заболев неизлечимой болезнью, учитель пришел к вере. Ездил куда-то в другой немецкий город, где имеется русский православный приход, и принял крещение. Умирая христианином, завещал похоронить его здесь на родине, рядом с отцом, предварительно отпев в нашем храме. Его жена, немка, не христианка, чтобы исполнить волю усопшего, вынуждена была кремировать тело мужа и самолетом везти сюда к нам. Я назначил время отпевания и потом еще вдогонку принял с десяток звонков от разных людей. Звонили уточнить, когда состоится отпевание. К назначенному часу храм был полон, словно мы собрались служить праздничную литургию.

Несколько месяцев спустя я был на кладбище, где похоронили этого учителя. Ездил к своим друзьям помолиться у них на могилках. Показали мне и его холмик, тоже помянул. Буквально в тот же день мне подарили старинную икону святителя Николая. Учителя звали Николай, и эту икону он оставил после себя на память одной из своих учениц.

– Батюшка, пускай она будет у вас.

Я отреставрировал подаренный мне образ святителя Николая, повесил у себя в комнате и теперь уже сам поминаю их учителя.

Молишься и думаешь: как хорошо оставлять о себе память – в друзьях, в делах, в учениках. Делать так, чтобы люди были тебе благодарны.

Мы с дочерью идем по новому городскому кладбищу. Оно существует уже лет пятнадцать взамен уже закрытого старого. Новое кладбище устроено по-новому, со своими порядками. Здесь нет привычных оградок, как на старом кладбище, а могилки на западный манер располагаются длинными рядами. Широкие проходы, и еще совсем нет деревьев. Вообще ни одного на огромной площадке, со всех сторон окруженной густым высоким лесом.

Идем, и вдруг слышу:

– Ой! Папа, смотри, Петрович, мой учитель математики!

На фотографии, что на памятнике, знакомое лицо. Точно, я его помню.

– Еще не старый. Ты говорила, он сильно выпивал. Может, потому так рано и умер?

– Да, Петрович пил знатно. Только знаешь, при всем при том он был настоящим учителем. Неравнодушным. Когда в старших классах вы перевели меня в другую школу, я сильно отставала по математике. Так представь, Петрович две недели сам, по собственной инициативе, безо всякой оплаты занимался со мной своим предметом. Благодаря ему ни в школе, ни в академии у меня никогда не было проблем с математикой. Мыслимое ли это дело, чтобы сегодня вот так, бесплатно! Царство тебе Небесное, Петрович, мой учитель. Спасибо тебе за все.

Я тоже перекрестился. Надо будет запомнить его могилку. Нет, все-таки должно что-то оставаться от каждого из нас, хотя бы такой вот скромный холмик с надписью: «Раб Божий Николай» или «Раб Божий Петрович». Чтобы те, кто еще помнит, могли о тебе помолиться. С благодарностью.

А Финский залив – это все наша гордыня и юношеский максимализм.

Вечером идем с матушкой на великое повечерие читать канон преподобного Андрея Критского. В этом году решили службу вечером на первой седмице поста начинать на полчаса позже обычного. Вот уж действительно «по просьбам трудящихся». Это для того, чтобы те, кто работает, успевали в храм на молитву. Идем, а скользко. Март. То он теплый и все начинает таять, то холодом дорогу прижмет и снова хоть коньки надевай. От поселка, где большей частью живут наши прихожане, до храма самое малое километр-полтора. Народ и скользит до деревни, пробираясь по самой обочине. И все равно идут.

Подходим. В самой деревне через дорогу напротив храма стоит и курит наш сосед Александр Иванович. Мы с ним почти ровесники. Только один из нас на несколько лет старше, а другой, выходит, младше. Только кто старше, а кто младше, я уже не помню. Он часто так: откроет свою калитку, выйдет на улицу и курит. Кто из знакомых мимо идет – поздоровается или тоже остановится рядом с ним и закурит. Вот уже и общение получается, а то огородился народ заборами – и надо бы, а не достучишься.

Александр Иванович – один из немногих моих знакомых, кому я реально завидую. Сознаюсь в этом чистосердечно. А все потому, что Иваныч приходится родным внуком святому новомученику, который до войны служил в нашем храме и был расстрелян на полигоне в Бутово. Вдуматься только: твой дед – святой, Божий человек, чье имя внесено во все православные святцы! Мне, если нужда такая кому из святых помолиться, молебен надо служить, а Иванычу стоит только подойти к иконе собственного дедушки и попросить. Это как мои внучки – подбегут и давай меня за рубаху дергать: «Дед, а дед! Помоги!» Внукам-то, да разве им в чем откажешь!

Среди моих предков святых нет. Правда, по папиной крестьянской линии и дед, и бабушка, и тетка мои были люди молящиеся и глубоко верующие. А по маминой – сплошь расхристанные пролетарии. Шестнадцать лет у престола стою и все удивляюсь: как это я священником стал?

Коренные перемены, случившиеся у нас в стране в конце прошлого века, кардинальным образом изменили и мою жизнь. А Иванович, прямой потомок святого мученика, в церковь не ходит. Живет через дорогу от храма, а туда, где дед его двадцать лет Богу служил, откуда его забрали и увезли на казнь, туда ни ногой.

Сегодня прохожу мимо соседа и приглашаю:

– Иваныч, пойдем с нами! Служба сегодня замечательная, покаянный канон читать будем. Пойдем, дорогой, помолимся!

– В храм, молиться?! – Лицо соседа теряет привычное благодушие. – Молиться! Когда молиться-то, делов полно! Чего только не надо, все надо! Сейчас беру машину – и в поселок. Я же не бездельник, не дармоед какой-нибудь, мне дела делать надо, – бросил окурок и скрылся у себя за забором.

Иду в храм, а у самого в голове крутится: «дармоед», «бездельник». На самом деле, что я, священник, такого делаю? Сталь не лью, мебель не собираю, рейсовый автобус не вожу. Прав, получается, Иваныч – самый что ни на есть «дармоед» и есть.

Прихожу, а мой алтарник уже на месте. Я шучу:

– Ты что, и домой не ходил?

– А что там, дома-то, делать? Сейчас умная техника все дела за тебя сделает. Белье постирать – машина, еду приготовить – машина, даже грязную посуду, и ту она за тобой помоет. Красота! Так что, пока дача не растаяла, можно и побездельничать.

Думаю, вот, пожалуйста, и мой алтарник себя бездельником считает.

Пока готовимся к службе, расставляем все по местам и зажигаем лампадки, в храм подтягивается народ. Наши верующие люди в основном пожилые, пенсионеры, но есть и работающие, приходят и молодые. Кто-то вырывается в церковь от случая к случаю, кто-то не пропускает ни одной службы. Для многих отрада после рабочего дня попасть в церковь на канон преподобного Андрея Критского. Стоять в полумраке, слушая певцов и чтение Псалтири, самим совершать поклоны. Лица хоть и уставшие, а в то же время радостные, одухотворенные. Верующие рассредоточились по всему храму, многие уже зажгли свечи и ждут. Иду на амвон, по ходу смотрю на прихожан. Я знаю их много лет, а они знают меня. Мы доверяем друг другу, и от этого доверия на душе покойно.

– Здравствуйте, мои дорогие («бездельники» – это я проговариваю про себя), пожалуй, пора начинать.

– Пора, батюшка, – отзывается храм.

Я поворачиваюсь к царским вратам и крещусь. Такое чувство, словно не было этих шестнадцати лет. Мой первый Великий пост, и все еще только начинается:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков!

Наш деревенский храм сохранился лишь потому, что никому не мешал. Даже поселок, где проживает львиная доля наших прихожан, и тот начали строить в двух километрах от нас на месте бывшей деревни Старово.

Днем до нас добираться нетрудно, дорога хоть и никудышная, но ее видно. Вечером хоть плачь. Мало того, что сплошь колдыри да колдобины, так еще ж и темень хоть глаз коли. Раньше такого движения не было, а сейчас земли вокруг скупили москвичи и понастроили дач. На выходные в нашу сторону движутся целые караваны из автомобилей – дорогу и разбили. Весной речка выходит из берегов и всю пойму, как правило, заливает водой. Дорога хоть и с трудом, но выдерживает. Положить асфальт дорого, да и народ наш в массе своей, как ни странно, против этой затеи. Смотрят, как пьяная молодежь гоняет по бездорожью, и прикидывают, что начнется, если асфальт положить. Уж лучше по лужам, зато живым. Единственно, это участок дороги, длиной с полкилометра, совсем дремучий. Проходит он как раз вдоль реки, а по обеим его сторонам вымахали высоченные ивы.

Идешь по такой дороге в окружении зарослей ивняка, особенно если зимой, так до того красиво, что и шел бы себе и шел. Но опять-таки, речка в этом месте петляет, потому и дорога делает резкий поворот. Местные об этом знают, а приезжим, бывает, и достается. Едешь в сумерках, на секунду расслабился, а еще и газку поддал, вот в мост и не вписался. Утром народ идет в деревню, а рядом с мостом на деревьях висит чья-нибудь легковушка. Прошлой зимой, когда дорогу от деревьев расчищали, в этом месте рядом с мостом решили оставить все как есть, иначе машины уже из речки придется вылавливать.

Однажды, в какую-то особо темную пору года, прихожане поставили передо мной вопрос:

– Батюшка, как бы нам дорогу подсветить? Особенно в самом темном месте. По вечерам со службы, сам знаешь, на ощупь ходим. Ты священник, тебя начальство послушает.

С того дня и стали мы со старостой ходить по разным инстанциям. Долго ходили и поняли: ничего у нас не получится. Тогда в один из постов начали молиться сугубо. Помоги нам, Господи! Помог. Сын нашей прихожанки, армянской бабушки, по маминой просьбе закупил столбы и все необходимое для того, чтобы провести свет. Нанял рабочих, те вкопали столбы, подвели провода. На этом дело застопорилось. Нужно получать разрешение на подключение электричества. А еще выяснилось, что и сам участок дороги территориально относится к другой администрации, потому еще целых два года мы с переменным успехом занимались тем, что оформляли землю – полметра на полметра – под каждым из семи столбов. И вот наконец прошлой осенью, после четырех лет непрерывного хождения по мукам, наши фонари зажглись. Возвращаешься вечером со службы, идешь и купаешься в лучах света. Казалось бы, обычные фонари, а сколько радости!

Зачем я об этом пишу? В этом году перед Великим постом какой-то добрый человек расстрелял все наши семь фонарей. Вот так взял и просто расстрелял. Сколько времени понадобилось, чтобы дорога к храму вновь погрузилась во тьму? Не знаю, минут за пять наверняка управился. Это создавать долго и тяжело, а разрушить, так это на раз. А спроси его: добрый человек, чем тебе помешали наши фонарики? Не ответит. Потому что сам не знает. Может, даже и раскаивается, только дело уже сделано. И назад не переиграешь.

Помню, у нас в поселке несколько подростков поздно вечером забрались в детский сад. Забрались и разгромили все, до чего смогли дотянуться их ручки. Уже после того, как этих ребят нашли, а родители оплатили ущерб, двое из погромщиков пришли в церковь. Я с ними разговаривал:

– Когда-то вы сами малышами ходили в этот садик. Может, вас там обижали?

– Нет, не обижали.

– Тогда зачем вы устроили погром?

Плечами пожимают, и сказать нечего.

Давно дело было, в самом начале 2001 года. Своей машины у меня тогда еще не было, а нужно было куда-то ехать и причащать умирающего человека.

Помню, даже будучи вторым священником, я не собирался еще садиться за руль. Это уже потом, когда я стал настоятелем разрушенного храма, который нам только предстояло восстановить, передо мной встала задача приобрести автомобиль и научиться его водить.

Сначала у нас появились «жигули» какого-то очень древнего года. Машина была еще та, старинная, настоящая. «Двойка»-универсал. Только от старости в ней все износилось до такой степени, что ремонтировать приходилось ее через день.

Наши умельцы с автомобилем особо не церемонились. Если нужно было посмотреть что-нибудь в ходовой части, они преспокойно переворачивали его набок, подпирали с одной из сторон куском толстой доски и чинили. Сейчас думаю: как он вообще у нас ездил? И ведь ездил. Сколько мы на нем одного только цементу перевезли.

Первая настоящая машина появилась у нас на приходе только через три года после моего назначения настоятелем. И появилась она самым неожиданным образом. Один из наших соседей, дачник из Москвы, человек тогда состоятельный, имел пристрастие, которое никак не мог в себе побороть. Его постоянно тянуло играть в азартные игры.

Всякий раз, проигравшись в рулетку, он возвращался к нам в деревню, находил меня и начинал рассказывать, где и в какой момент он ошибся и как поставил фишки не туда, куда следовало. Потом, клятвенно заверив меня, что все, с рулеткой покончено раз и навсегда, отправлялся к себе на дачу.

Какое-то время он и в самом деле держался, но потом срывался и снова начинал играть. Он был очень состоятельным человеком, потому что проигрывать такие суммы мог позволить себе только богач.

Однажды он, сорвавшись, снова играл, но, в отличие от многочисленных проигрышей, на этот раз ему удалось выиграть. Факт выигрыша его тоже не обрадовал. Он нашел меня, достал из кармана деньги и, вручая их, сказал:

– На что хочешь, туда и пускай.

Я подумал и сказал:

– Нам машина нужна, «двойка»-универсал совсем развалилась.

– Хорошо, покупайте машину.

Мы с товарищем поехали в областной центр и купили новую «Иж-Оду». Очень хорошая была машина, а главное – емкая. Мы на нее еще и сверху багажник поставили. С тех пор теперь привезти тридцать метров оцинкованной трубы для дождевых сливов, кубометр доски или шесть мешков цемента особого труда для нас не составляло.

Еще на этой машине в течение трех лет я ездил за сто километров туда и обратно преподавать в семинарию. Ездил, невзирая на погоду, пока однажды зимой на федеральной трассе меня не закрутило и не выкинуло в кювет. Бог миловал, могло бы и на встречку.

Все это было потом, а тогда зимним холодным днем в тот далекий 2001 год я стоял на обочине скоростного шоссе и голосовал в надежде, что кто-нибудь остановится. Я в облачении и с саквояжем.

Машин много, и все проносятся мимо. Стою, считаю. Даже для себя формулу такую вывел, что останавливается приблизительно каждая трехсотая машина. Но вот уже и четырехсотая пролетела, а я все стою. Холодно. Начинаю роптать, как же так, Господи, ведь я к умирающему еду, мне бы успеть, а никто не остановится.

Наконец где-то после пятисотого номера рядом со мной останавливается легковушка. В ней двое молодых людей, он и она. Едем, они сидят как сычи, между собой словом не перекинутся. Со мной общаются, а друг с другом – никак. Тогда начинаю расспрашивать, так исподволь, ненавязчиво, что это вы, мол, ребята, насупившись едете? И здесь их точно прорвало. Оказывается, поругались, да так, что дело чуть ли не до развода дошло. А мне уже скоро выходить. Пришлось останавливаться и мирить. Что вы думаете? Помирились. Заставил просить друг у друга прощения, а когда уже начали обниматься, ушел снова ловить машину. Три километра в сторону от основной трассы.

Это я к тому, что Господь знает, какой машине, когда и в каком месте нужно остановиться.

Тот дачник-москвич, что машину нам подарил, совсем обеднел. Денег порой даже на еду не хватает. Сперва он стал занимать у соседей. Те дают, а он не возвращает. Никто ему уже не верит. Тогда он пришел ко мне.

– Бать, выручи, дай взаймы, я отдам, потом, обязательно. Вот только из кризиса вылезу.

Я ему никогда не отказываю и не требую, чтобы вернул. Ему стыдно, а деваться некуда, и снова идет.

– Я обязательно верну.

– Не надо, не возвращай. Это мы тебе должны. Если бы не твоя «Иж-Ода», ничего бы мы не построили.