Текст книги "Дневник Великого поста"

Великая сила искусства

Вчера вечером решил, что сегодня утром отсыпаюсь часов до восьми.

И снится сон. Будто мне предложили принять участие в спектакле. Причем все роли распределены между знакомыми отцами. Я было отказываться, какой, мол, из меня артист? Мне говорят: не волнуйся, у тебя роль статиста. Выйдешь в одном месте и скажешь «кушать подано».

Играем суд над Христом у Понтия Пилата. В момент, когда решают Христа распять, мне нужно выступить вперед перед толпой и сказать: «Оставьте Его!»

Ладно, начинаем репетировать. Поначалу забавно, еще и одежды такие чудные. Потом меня вдруг начинает заедать, у всех полновесные роли, а у меня одна-единственная фраза всего из двух слов. Пытаюсь интерпретировать: «Оставьте, оставьте Его!» Что-то еще добавил. Слушаю, как голос звучит.

И вдруг будто и не сцена это вовсе, а на самом деле вылез перед толпой и ору:

«Оставьте! Оставьте Его! Это же Человек! Это Человек!»

Пытаюсь заслонить Его собой. Тогда берут меня за руки, за ноги и отбрасывают далеко за спины кричащих. Поднимаюсь и вновь пытаюсь пробиться к Еосподу, но куда там, сплошная стена.

Проснулся в слезах. Посмотрел на часы – пять утра. Больше так и не уснул.

Матушка в таких случаях всегда говорит: глаза открыл – сон забыл! Весь день пытался забыть, ничего не получается…

О человеческих взаимоотношениях

Помню, давно уже, мне сестра рассказывала. Случайно в общественном транспорте она услышала разговор двух подружек, девиц легкого поведения:

– Представляешь? Познакомилась с одним молодым человеком. Цветы подарил, на свидание зовет. Намекает про серьезные намерения.

– А ты чего?

– Чего-чего? Что я, дура за просто так с мужиком ложиться?

Привычка за все брать деньги накладывает табу на человеческие отношения, дружбу, любовь.

Мои знакомые таксисты, проезжая мимо, даже если они свободны, никогда не предлагают подбросить до храма или обратно в поселок. Они меня знают и денег с попа взять не могут, тем более что я не голосую. Но и бесплатно им меня катать тоже рука не поднимается. Потому, проезжая мимо, они делают вид, будто меня не узнают. Я отношусь к этому спокойно и даже сочувственно. В последний момент отворачиваюсь и тоже как бы их не замечаю.

Такой нехитрый прием позволяет в обычных условиях поддерживать нам нормальные человеческие отношения.

Трудно быть Богом

Моя знакомая, добрая верующая христианка, в разговоре со мной вздохнула и неожиданно произнесла:

– Трудно быть Богом, батюшка. Ох как трудно Мне ведь даже иногда жалко Его становится.

Прокручиваю в голове курс догматического богословия, о чем там только не говорится, но такой темы в нем точно нет.

– С чего это ты, Петровна, Бога-то жалеешь?

– Да вспомнилось вот. Лет восемь назад, когда мы еще по квартирам пожертвования на храм собирать ходили, зашла я и к своей старой знакомой. Обнялись, расцеловались.

– Тоня, я к тебе. Мы ведь на храм собираем, давай жертвуй.

Та отвечает «ага» и подает мне десятку.

– Ты чего, Тонь?! Мы же на храм собираем? Соседки твои, все, кого ты называешь «плохими», вон кто по 50, кто по 100, а то и 200 рублей подают, а ты… даже неудобно, подруга.

– Так я в магазин собралась. Купить надо много чего. – И перечисляет: масла, молока, хлеба, колбасы килограмм.

– Тонь, ради храма, может, ты на полкило колбаски-то меньше купишь? Я же к тебе по такому делу, может, больше никогда и не приду.

Она аж оторопела:

– Ты чего, Петровна?! Такое мне предлагаешь? В колбасе себе отказать?! Да разве ж я свой желудок с твоим храмом сравню?

После этого обиделась я на нее и целый год не звонила. А тут она сама приходит. Говорит, заболела очень. В желудке нашли страшную болезнь. Научи, что мне теперь надо делать.

Ой, обнялись, поплакали.

Вот я ее в храм и повела, и на исповедь, и на соборование, и на причастие. Теперь в церковь ходит, молится. И болезнь странным образом замерла. Исчезать не исчезает, но и расти не растет.

И думаю. Будь бы я Богом, так за те ее слова взяла бы тогда мухобойку, хлопнула бы разок, и нет человека.

Только Бог не человек, Он, вишь ты, не обиделся и пожалел. Душу неразумную пожалел. Вот я и говорю, это как же, все время терпеть, смиряться и постоянно прощать. Трудно быть Богом, батюшка.

Постовое

Сегодня мы с сопровождающей меня бабушкой Верой ходили по больным и старикам. По шести адресам, причащать и соборовать. Ох-ох-ох… Глубокая старость – благословение или проклятие?

Звоним в домофон:

– Петровна, открывай!

Та:

– Открыла.

Но дверь в подъезд закрыта.

Снова:

– Открывай!

– Открыла.

Тогда набираю другую квартиру и прошу нас пустить. Поднимаемся на четвертый этаж, а там наша Петровна сидит на стульчике перед своей квартирой и ждет нас. Это она нам свою дверь открыла.

Приходим к бабушке Наташе. Та нам так обрадовалась, что тут же потащила на кухню и из холодильника давай выставлять угощения на стол: зеленый огурец, банку консервированной фасоли, что-то там еще, уже не помню. Еле мы ее в комнату увели и там помолились.

Уходим, а она нам вслед бежит и радостно протягивает наш же гостинчик:

– Вот что у меня еще есть! Угощайтесь!

В комнате на стене у нее две фотографии, на одной бравый подполковник со множеством медалей.

– Это мой старший брат, с 1919 года рождения. Под Сталинградом ранило, и отправили его в Ташкент, так всю оставшуюся жизнь там и прожил, и сейчас живет.

Вторая – увеличенная карточка военной поры.

– Это мой младший брат, с 1924 года. В 43-м похоронка на него пришла, а я ее от мамки спрятала. Она всю жизнь его ждала, все на околицу села выходила и на дорогу смотрела. Когда помирала, видела своих родителей, отца нашего, еще кого-то, и среди них своего младшенького. При мне дело было, увидела и говорит: «Дождалась! Встретились-таки, сыночек…»

Вопрос о Промысле Божием

Разговаривал с одной пожилой женщиной. В 1941 году ей было девять лет, и жили они где-то в Западной Беларуси. В самом начале войны они с мамой уходили от немцев, а их отец остался в тылу противника организовывать партизанский отряд.

– Мы должны были бежать, моя мама еврейка, и вся наша семья подлежала уничтожению. В памяти остались постоянные бомбежки и дороги, забитые беженцами. Однажды самолет появился так внезапно, что еще никто ничего не успел сообразить, а бомбы уже падали нам на головы.

Одна из них угодила в следующую за нами машину. Мы успели проскочить, а через какие-то секунды на этом месте погибли люди.

Мы эвакуировались в Сталинград и жили там до прихода немцев. Уходили снова под обстрелом. Людей на другой берег Волги перевозили катерами. И та же ситуация, мы успели, а катер, следующий за нами, взлетел в воздух.

Я всю жизнь потом пыталась понять, почему кто-то погибал, совсем рядом с нами, а нам постоянно везло? Родители – коммунисты, нас никто не крестил, а Бог спас. Никто из нас не стал выдающимся человеком, и в Церковь я пришла единственная из всех…

Я тоже часто размышлял на эту тему и думал, что мой папа, чуть ли не единственный из всех, кто вместе с ним был призван сразу в штрафбат и вернулся с войны, выжил для того, чтобы появились мы с сестрой и потом оба пришли в храм. Но мой родной дядя Леша воевал, начиная с белофинской, Днепр форсировал среди штрафников и тоже уцелел. А его дети не верят, хотя Киево-Печерская лавра им из окошек видна. Может, ради его внуков или правнуков?

Не знаю, не получается втиснуть Божий замысел в прокрустово ложе нашей ограниченной человеческой логики. С другой стороны, если бы это и получилось сделать, то жить наверняка бы стало неинтересно.

Письмо с фронта

Я держу в руках листок бумаги. Мне принесла и показала его одна из наших прихожанок. Письмо написано человеком о себе в прошлом времени. Он пишет, что он «был». Пишет, потому что понимает, что живым назад ему уже не вернуться. Пишет буднично, без истерик и риторических вопросов.

Читаешь, и становится страшно, да так, что никакого Хичкока не нужно.

«На память деткам Отечественной войны: Марфе, Ване, Зине и Коле.

Мой отец.

Взят на защиту Родины 18 февраля 1942 г. в запасной с/п, город Ижевск, где имел военную подготовку 2 месяца.

10.05.42 прибыл на Западно-Северный фронт.

Отец мой был среднего роста, крупный, широкий в плечах, русый. При военной обстановке Отечественной войны носил ботинки, к ним гетры. Обертывал ноги в теплые, из фланели, портянки и вторые, ситцевые, для обертывания ног, потому что он болел ревматизмом. Всегда ноги у него были припухшие, потому он содержал их в чистоте.

Носил стяженные ватой брюки, теплое нательное белье, защитного цвета гимнастерку и хуфайку.

Шинели у него не было, а вместо накидки имел брезентовую плащ-палатку. Головной убор был ушанка шапка.

Хотя эта одежда была по времени мая месяца теплая, но климатически, где находился мой отец, леса и сырость, эта одежда самая лучшая по климату.

Служил в одном из подразделений в команде связи телефонистом. Имел при себе ложку алюминивою, которую носил за голенищем левого сапога, и финский нож за левым сапогом, который служил для него столовым ножом и инструментом для разреза проводов и зачистки для соединения. Носил всегда при себе противогаз, где носил полотенце и печатку мыла туалетного и печатку простого для стирки белья.

Имел при себе иголку, нитки и бритву. Он не любил носить бороду, подбривался не раз в три-четыре дня и подстригал усы. Лишние вещи он не уважал носить и собирать, кроме котелка и кружки.

Во время военной обстановки с 10 по 25 мая отец находился на передовой линии обороны своего подразделения. Не в окопах, а в блиндаже. Ночь дежурил у телефона, а день отдыхает. Хотя так бы и не опасно для жизни, но враг коварен и злой, вооружен до зубов, нападает в блиндаже и в тылу. Вот в описанное в это время, 14 мая, я пошел умываться на реку. Враг начал бить орудийным огнем. Три раза ударил, и я находился под градом осколков, которые осыпали меня. Я припадал к земле и остался невредим. А 24 мая я захотел отдохнуть повольней, устроился на отдых на выструбе, где находились бойцы, и в нем был поверх блиндаж. Кто спал, кто письмо писал, кто домой деньги отсылал.

Враг заметил хождение и начал бомбить. Удар врага стал меток, прямо в нас, чем нанес поражение, расшиб всю часть. Бойцов вывел совсем из строя, часть ранил.

Я попал в это время под несчастье, но, наверно, моя жизнь есть в (…). Рядом со мной боец спал и был сразу смертельно убит. Я был контужен и придавлен блиндажом, выбит из памяти, но когда опомнился, то из под бревен вылез сам. Был сильно оглушен и немножко помят, но не вредно. И к вечеру отошло, не выбыл из строя и вышел в ночь на свою работу, дежурство.

Кормят нас здесь неплохо. 800 граммов хлеба, два раза горячую пищу получаем. Сахар и махорку сколько хочешь, так что я не выпускаю цигарку из зуб. Насчет этого очень хорошо.

Вот я описал свою жизнь.

Зина, перепиши чернилом и храните этот документ на память о своем папашке. Когда Коля вырастет и научится читать, он прочитает своего отца строки, где он был и как жил.

Затем до свидания. Целую супругу Феону, деток: Марфу, Ваню, Зину и любимого сына Колю.

Ваш отец Ненашев Петр Василевич.

26 мая 1942 года».

P. S. Пропал без вести в июне 1943 года.

Сын Петра Васильевича Ваня был призван на фронт и погиб раньше отца. Маленький Коля тоже не пережил войну и умер младенцем. Сохранилась фотография с его похорон. Зина – единственная из детей, кто дожила до сегодняшнего дня, ей 84 года.

Петр Васильевич родился в 1897 году, сам из казаков. Успел захватить Первую мировую войну и повоевать в Гражданскую. Болел ногами, часто лежал в больнице.

Письмо написано карандашом, бумага почти истлела, и разбирается написанное с трудом. Немного запятых расставлено внучкой, чтобы можно было прочитать.

Вот наградной лист:

«Ненашев Петр Васильевич, красноармеец-телефонист 171-го Стрелкового Полка 182-й <стрелковой> дивизии.

Год рождения 1897 г. призван Магнитогорским РВК Челябинской области 18 февраля 1942 г. беспартийный, в Отечественной войне с мая 1942 года, не награждался.

Тов. Ненашев, находясь на фронте в условьях боевой обстановки показал себя в выполнении боевых заданий командования исключительно добросовестным, отважным и мужественным защитником Социалистической родины.

В сложных боевых условиях тов. Ненашев сравнительно за короткий срок благодаря настойчивости и упорства отлично овладел техникой телефонной связи. Являясь лучшим, примерным боевым телефонистом в подразделение, презирая смерть под сильным огнем противника умело, четко работает на телефоне, быстро, энергично и качественно исправляет повреждения телефонной линии, обеспечивая тем самым командование связью во время боя.

3-го июня с/г. в районе Редцы, когда противник переходя в наступление на нашу оборону подверг наше расположение сильному артиллерийскому и минометному обстрелу, а также большой бомбежке с самолетов, тов. Ненашев, несмотря на большую опасность для жизни, оставаясь доблестным и отважным воином-телефонистом, не покинул своего поста ни на минуту и в течении суток обеспечивал командование бесперебойной связью, одновременно инициативно заменяя своих товарищей выбывших в бою из строя, быстро исправлял беспрерывно рвавшуюся линию, под ураганным огнем противника. Во время хода боя выполняя достойно свой долг <по> защите Родины от фашизма. Тов. Ненашев, за проявленное мужество и добросовестность в выполнении своего долга, достоен правительственной награды. Медаль „ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ“

Командир полка майор – НЕЙМАН.

Комиссар полка бот комиссар – ИВАНОВ

21 сентября 1942 года».

Про сына Ивана.

Ненашев Иван Петрович 1924 г.р. Красноармеец 326 с.п., погиб 27.02.1943, похоронен… перезахоронен в 1954 г. Калужская обл., Думиничский район, с. Высокое.

Видимо, погиб в первом же бою.

Рубеж

Сегодня отпевал старика. В воскресенье ко мне подходил его сын.

– Батюшка, у меня отец умер. Наверное, нужно бы отпеть?

– А вы сами как думаете? Ваш отец был верующим человеком?

– Да не то чтобы верующим, но и не ругал. Порядочным был, не позволял людей обижать. Было в нем что-то цельное, настоящее. Может, как в благодарность за его порядочность отпеть?

– Хорошо, ждем вас во вторник.

Когда гроб занесли в храм, я сразу его узнал.

– Он жил там-то?

– Да.

– И носил на лацкане пиджака ветеранский значок?

– Да.

– Спасибо, что решились отпевать.

Я знал этого старика. Ветеран войны, был ранен, брал Берлин. До последнего дня выходил на улицу, жил один, сам себя обслуживал. Я знал его, но никогда с ним не разговаривал. Только здоровался, неизменно первым. Старик всякий раз смотрел в мою сторону глазами мудреца и делал в ответ неглубокий поклон. Он знал, что я священник, а я знал, что это наш последний ветеран войны. Правда, еще живы несколько старушек из числа тех, кто еще детьми трудился в колхозах.

Дети из воскресной школы в прошлом году приходили к нему домой и поздравляли с Днем Победы. Он растрогался и угостил ребят шоколадкой.

Часто слышишь: «Уходят из жизни ветераны той далекой страшной войны». Они не уходят, они уже ушли. Защитившие отечество и свой народ, во всяком случае, для меня они были мерилом совести. Всякий раз что-то задумывая, неизменно оглядывался на своего отца и на таких, как этот наш последний ветеран. Что скажут они и как к этому отнесутся?

Они ушли, теперь не на кого оглядываться.

Поездка

Не видел родненьких с Рождества. А в середине мая они уже летят на юг погреться. И до десятых чисел июня не вернутся. Нет, сказал я себе, нужно ехать и повидаться.

Старшая Лиса приняла деда восторженно! Не отходила от меня весь день, ластилась, играла и прыгала на мне без устали. Младшая Полинка – прямая противоположность, деда боялась и убегала как от огня. Иногда, правда, мы встречались в узком коридоре. Тогда малышка закрывала глазки и пряталась от страшного незнакомого деда в темноту. Потом глазки открывались, а бородатый дед не исчезал. И тогда с громким «А-а-а-а-а-а! Мама!» она потешно пробегала бочком мимо. Так что за все время удалось всего пару раз приложиться к любимой макушке.

Кстати, тут вспомнил одного знакомого попугая. Когда я приходил к нему домой, он всякий раз бесстрашно садился мне на плечо и осторожно клювом исследовал мою бороду. А Полинка даже пальчиками не рискнула дотронуться до дедовой бороды.

Накануне поездки перечитал «Маленького принца» Экзюпери. И подумал: в каждом человеке живет свой «маленький принц». Живет и просится наружу. Только далеко не каждому получается переложить свои потаенные мысли и чувства на бумагу.

У Экзюпери получилось. Думал, почему? Наверное, от того, что во Франции и по всей Европе тогда бушевала война, его друг, которому посвящалась сказка, в это время находился во Франции.

Он сам страдал от жестокостей этой войны и, переживая, писал о себе самом, таком беззащитном маленьком человеке. В душе все мы дети, и воюющему летчику удалось найти необходимые слова. И не только в «Маленьком принце».

Война, революция – апофеоз страданий, время, когда рождаются гении. Тот же Максимилиан Волошин. Был просто хорошим поэтом. Революция в Крыму, красный террор, и за какие-то пару лет из хорошего поэта вырос страдающий гений.

Читать «Маленького принца» в третьем классе и не перечитать будучи стариком – преступление. Это очень взрослое произведение.

Хочется оставить после себя моим малышкам своего «Маленького принца», такого, чтобы был понятен им обеим. В каком бы возрасте они ни взялись его читать. Не успею для внучек, тогда, Бог даст, может, дозрею до правнучек?

Но и технологии не стоят на месте. Кто знает, во что превратится человек лет эдак через тридцать? Может, нам тогдашним сразу после рождения, во избежание будущих осложнений, плотяные сердца станут заменять на «нейлоновые», что примутся стучать лет по двести?

Понадобится ли нейлоновому сердцу «Маленький принц»? Вопрос, который сегодня меня тревожит.

И еще. Немецкий летчик, сбивший Экзюпери, практически в тот же день узнал, кого он сбил. Немцу повезло, он уцелел и прожил потом еще долгую жизнь. Каково это – жить и знать, что ты убийца «Маленького принца». И сердце у него было отнюдь не нейлоновым.

Параллели

Читал биографию Экзюпери и невольно обращал внимание на то общее, что было в его жизни и есть в моей. Мы, наверное, так устроены, что постоянно себя с кем-нибудь сравниваем. Очень много различий, хочется хоть немного того, что сближает. Особенно если человек тебе нравится.

Он был летчиком, и я служил в ВВС, правда, он в армии США, а я в Советском Союзе. Но в то время мы были союзниками. Он был великим писателем, я тоже пытаюсь писать. И много еще такого по мелочам.

Великий романтик Экзюпери, до того уже весь израненный, был сбит немецким истребителем и погиб капитаном. Положенное мне майорское звание прохлопал чиновник в военкомате. Не подготовил вовремя документы и не отослал по команде. Предлагали потом послать, но я отказался, присягал-то я Советскому Союзу и предпочел остаться капитаном той еще великой армии.

Я почему об этом пишу, вспомнилось, как пел Высоцкий: «Я обидел его, капитан, никогда ты не станешь майором…» В свое время слушал, как он поет, сопереживал тому капитану, но и представить не мог, что он поет про меня.

О смене поколений

Когда-то мы, те, кто в начале девяностых пришли в наш полуразрушенный храм, те, кто за эти двадцать лет стали одной семьей, – создали тот приход, который сегодня у нас есть. Священник и приход нашли друг друга и вошли друг с другом в некий консонанс.

Результатом этого консонанса стал наш иконостас и те иконы, что мы повесили на стены. Песнопения, которые исполняются клиросом, тоже неслучайны, они также следуют путем общей гармонии и сами формируют эту гармонию.

Между нами есть любовь. Может, поэтому, молясь на службе, нередко испытываешь такое чувство, словно какая-то невидимая рука берет тебя и немного приподнимает над землей, и ты не здесь, ты где-то там, по дороге к Небу. И это не только мои ощущения.

Время на месте не стоит, и многие из тех, кто начинал с нами, уже отправились дорогой отцов. Пришли те, кто близок нам по годам. Они вливаются в общую гармонию. Тем более что пока еще есть священник, ее создающий.

Но священник не вечен. Придет время, исчезнет и он, исчезнет клирос, исчезнут прихожане, останутся только стены с развешанными на них иконами.

Придут новые люди, люди прагматичной компьютерной цивилизации, а они уже другие, не такие, как мы. Новые священники с новыми позициями и отличным внутренним устроением поведут новых людей. Другой клирос будет петь другие песнопения.

Совпадет их гармония с нашей? Трудно сказать.

Сегодня подумал, какими глазами будут смотреть на наши иконы те, кто нас сменит? Почувствуют, поймут ли нас те, кто придет сюда хотя бы лет через двадцать?