Текст книги "Историки железного века"

При отчетливых различиях в подходах двух историков фундаментально общим для Манфреда и Алексеева-Попова была высокая оценка Французской революции с якобинской диктатурой как ее кульминацией. Оба они поддерживали происходившую после смерти Сталина своеобразную реабилитацию революции ХVIII века. С середины 1930-х годов по прямому указанию вождя восторжествовало умаление ее как «буржуазно ограниченной», что выявилось и в соответствующем развенчании из «великих»: отныне «Великой» могла называться лишь Октябрьская революция[946]946
  Эта тенденция отразилась и в предвоенном томе Института истории Академии наук: Французская буржуазная революция 1789–1794 гг. М.; Л., 1941. 851 с.


[Закрыть]. Поскольку идеологический канон исключал возможность подлинной демократии в буржуазном обществе, вопрос о демократичности революции ХVIII века повисал в воздухе.

Различие подходов в рамках советской концепции Французской революции как одновременно буржуазной и демократической выявилось внутри редколлегии задуманного в Институте истории к 175-летию революции трехтомника[947]947
  В архиве «Фрацузского ежегодника» сохранились протоколы заседаний редколлегии трехтомника и отзывы ведущих советских специалистов. Я благодарю главного редактора ФЕ А.В. Чудинова за возможность использовать этот источник. Первоначальный проект Проспекта и сам Проспект достались мне из архива Захера.


[Закрыть]. Разногласия сфокусировались на оценке издания 1941 г. Манфред: «Еще один общий вопрос хочу поставить на обсуждение. В качестве эталона взят старый том. Это ошибка. Том был очень полезен. Но он сильно устарел». Прежде всего, Манфред категорически отверг прежнее название, потребовав заменить его на «Великая французская революция», чтобы подчеркнуть общедемократическое содержание последней[948]948
  Протокол заседания редколлегии 15 мая 1962 г. С. 4.


[Закрыть].

Алексееву-Попову новое издание в сравнении с томом 1941 г. виделось «проблемным, новаторским»[949]949
  Алексеев-Попов В.С. Замечания на «Проспект» коллективного труда «Великая французская буржуазная революция ХVIII века». Одесса, 17 янв. 1963 г. С. 6.


[Закрыть]. И он был солидарен с Манфредом в позитивной переоценке Французской революции. При этом его понимание демократичности последней предполагало сосредоточение на социальных движениях: «Признавая раскрытие народных масс в революции главной задачей издания, надо увеличить место, отводимое в нем показу как их состава, структуры, так и их борьбы… Исходя из этого, история восстаний, определявших начало революции 1789 г. и ее дальнейшее развитие по восходящей линии, в данном издании должна дать детально разработанные узловые, опорные пункты этой истории, служить ее костяком, ее мускулатурой. Именно эти разделы должны оставить у читателя особенно сильное, неизгладимое впечатление. Именно в этих разделах должна быть во весь рост выписана фигура главного героя революции – человека из народа, образ народной массы»[950]950
  Там же. С. 5.


[Закрыть].

Последовательное освещение революции «снизу» требовало воссоздания образа коллективной личности, выступающей в роли революционного субъекта. Развивая идею «гегемонии народных низов», В.С. подчеркивал значение массового сознания в генезисе якобинской диктатуры. В принципе этот перенос акцента был созвучен выявившемуся чуть позже общему движению исторической мысли[951]951
  См.: Блуменау С.Ф. От социально-экономической истории к проблематике массового сознания. Брянск, 1995.


[Закрыть]. Однако для советского исследователя такой переход был затруднен известными постулатами «теории отражения», а также догматами ограниченности «политического рассудка» революционеров ХVIII века и «отвлеченности» их политической этики.

Поставленную В.С. задачу за рубежом решали в это время Собуль, Кобб, Рюде. Между тем отношения между советскими и «прогрессивными», как их называли, зарубежными учеными складывались непросто (см. гл. 3). В Союзе понимали, что ими собран огромный новый фактический, в том числе архивный материал, почти недоступный в ту пору советским историкам. Но В.С., проявляя широту взгляда, подчеркивал необходимость использования при подготовке трехтомника не только материалов, но и выводов самих исследователей, пустивших эти источники в научный оборот[952]952
  Алексеев-Попов В.С. Замечания… С. 1–2.


[Закрыть].

Настроенность на международное значение издания, считал Алексеев-Попов, «делает такого рода кооперацию весьма желательной, если даже не прямо необходимой»[953]953
  Там же.


[Закрыть]. И он указывал на вполне конкретную сферу. То была ни много ни мало вся проблематика якобинской диктатуры, привилегированная сфера интересов советской историографии. «Наиболее плодотворных в научном отношении результатов… – писал он членам редколлегии, – <в> последние годы достигло то наиболее близкое к марксизму направление (А. Собуль, Ж. Рюде, В. Марков), которое обогатило историографию вопроса ценными исследованиями по истории “санкюлотов”, их роли на высшем этапе развития революции, их взаимоотношений с якобинским руководством»[954]954
  Там же. С. 3–4.


[Закрыть].

В.С. видел в зарубежных историках своего рода союзников в том подходе к якобинской диктатуре, который требовал оценки ее характера «снизу», с точки зрения отношений между якобинскими лидерами и «санкюлотами». Вместе с тем, у него были серьезные претензии к идейно-теоретической позиции Собуля и других учеников Лефевра.

Своими размышлениями, которые он не афишировал, В.С. откровенно делился с Захером: «Читаю книгу Собуля[955]955
  Soboul A. Les sans-culottes parisiens en l’An II. Paris, 1958.


[Закрыть]. По-прежнему резко бросается в глаза: а) то, что он в pendant к Ж. Лефевру, объявившему автономной и специфической революцию крестьян (или во всяком случае) борьбу крестьян в революции, объявляет не только специфической, но и автономной – борьбу плебеев. Это, конечно, глубоко неверно и свидетельствует, по-моему, о том, что он не только из тактических соображений не опирается открыто на мысли Маркса, Энгельса и Ленина, но что он внутренне, увы, чужд им в понимании действит[ельной] роли этих масс в самой динамике бурж[уазной] революции ХVIII в.»[956]956
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 22 августа 1959 г.


[Закрыть].

Алексеев-Попов не соглашался с мнением Захера, что работы Собуля и его сподвижников «выдержаны в общем и целом в духе марксизма-ленинизма». «Мне лично, – подчеркивал он, – эта оценка представляется пока еще, к сожалению, преждевременной»[957]957
  Алексеев-Попов В.С. Рецензия на рукопись монографии профессора Я.М. Захера. С. 9. Подписанная 10 июня 1959 г. эта рецензия насчитывает 52 стр. (из архива Захера).


[Закрыть]. Конечно, Захер был достаточно искушен, чтобы не видеть прорехи – с советской точки зрения – марксистского образования у Собуля и его сподвижников. «Для Собуля характерно усвоение только учения Маркса и Энгельса, но не В.И. Ленина»[958]958
  Цит. по: Восемь писем Я.М. Захера А.В. Адо / Публ. В.П. Золотарева и С.С. Канашкиной // Мир историка: Историогр. сб. Омск, 2006. Вып. 2. С. 331.


[Закрыть], – соглашался он с замечанием А.В. Адо.

Однако у Захера оставались большие сомнения относительно демократизма якобинской власти. По его мнению[959]959
  Оценки Я.М. привожу на основании собственных бесед и разговора с его сыном Юрием Яковлевичем вскоре после кончины ученого в 1963 г. Разумеется, Захер поостерегся публично излагать свое мнение о диктатуре.


[Закрыть], очень близкому к концепции Кропоткина, в своем законченном виде то была бюрократическая структура. К тому же самой логикой своей работы, сосредоточенной на леворадикальных активистах секционного движения («бешеных»), он подчеркивал конфликтность их отношений с якобинцами, которая вылилась в конечном счете в прямые репрессии со стороны последних. Такая позиция подрывала основы советской концепции якобинской диктатуры как власти, опиравшейся на народное, и прежде всего секционное, движение. В этом Алексеев-Попов принципиально расходился с Захером.

Ознакомившись с рукописью труда Захера о «бешеных», В.С. пишет: «Подойдя к якобинцам со стороны “бешеных”, Вы изобразили их… как “якобинцев против народа”». В.С. настоятельно рекомендовал своему старшему другу внести коррективы[960]960
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 8 июля 1959 г.


[Закрыть]. «Наиболее существенный недостаток труда Я.М. Захера я вижу в том, – писал Алексеев-Попов в рецензии для издательства, – что… он явно увлекается противопоставлением положительных качеств “бешеных”… “отрицательной” стороне облика якобинцев». В результате утрачивается то, что делало последних великими революционерами. А «это, – констатировал рецензент, – уже явный перегиб в борьбе с матьезовской идеализацией Робеспьера, и от этого перегиба автору следует освободить свою работу»[961]961
  Алексеев-Попов В.С. Рецензия. С. 14–15.


[Закрыть].

В критике Вадимом Сергеевичем монографии Захера, возможно, было немало справедливого – я не читал этой рукописи. Но, очевидно, выдающийся исследователь «бешеных» имел право на свою позицию. Столкнулись в сущности две научные позиции; можно, наверное, говорить и о конфликте поколений. Беда была в том, что в научный спор вмешалась идеологическая цензура в образе редакции Соцэкгиза. В.С. не случайно в письме Захеру оговаривался, что своими замечаниями «не хотел испугать редакцию»[962]962
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 8 июля 1959 г.


[Закрыть]. Увы, для советской цензуры народность диктатуры («якобинцы с народом») входила в идеологический канон.

Впрочем, похоже, редакция «испугалась» еще до получения рецензии В.С. (см. главу 3). Причем редактор книги Захера в основном выражал господствовавшую точку зрения на якобинскую диктатуру, которую отстаивал и Алексеев-Попов. Не случайно тот получил вскоре письмо от этого редактора с требованием прислать рукопись монографии «Ленин и история якобинской диктатуры». Очевидно, руководство издательства, с которым активно контактировал В.С., восприняло его слова о подготовке «якобинского сборника»[963]963
  Так для краткости В.С. именовал сборник материалов конференции по истории якобинской диктатуры.


[Закрыть] как сообщение о работе над монографией.

В.С. выступал, подобно, кстати, Манфреду, поборником формирования общей позиции советской историографии. Он был пламенным сторонником самого тесного сотрудничества и коллективного творчества советских историков, свой личный вклад в которое считал вопросом «гражданской совести»[964]964
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 21 января 1963 г.


[Закрыть]. Что сказать? Это было проявлением той «культуры партийности», что утвердилась в советской историографии в 30-х годах.

Притом В.С. высоко ценил монографию Захера, был уверен, что ее переведут на «многие языки», и потому хотел ее максимального совершенствования за счет включения в подготовленный автором текст разработок коллег, в том числе своих собственных мыслей. В замыслах В.С. была книга, ни много ни мало «отражающая весь коллективный опыт советской историографии»[965]965
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 1 декабря 1957 г.


[Закрыть]!

Понятно, у Захера было иное, более традиционное представление об авторстве. И В.С. очень боялся, что потеряет расположение того, к кому, по собственным словам, относился, как сын (вообще его письма Захеру исключительно трогательны). «Уехал [из Ленинграда] со сложным чувством… Мне кажется, что на меня до сих пор устремлен Ваш испытующий взгляд». «Не осталось ли у Вас какой-то неуверенности во мне?», – обращался он к Якову Михайловичу[966]966
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 22 августа 1959 г.


[Закрыть]. «Ради Бога не лишайте меня своей дружбы»![967]967
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 18 июля 1960 г.


[Закрыть].

В.С. надеялся, что профессор поймет искренность чувств и доброжелательность отношения: В.С. брался отредактировать рукопись, и действительно, его буквально постраничные замечания свидетельствуют о готовности к такой работе – вот уж подлинно «хотели как лучше», а обернулось форменным издевательством редакции над автором. К счастью, Захер все понял и проявил характерную для него широту натуры. Их отношения выдержали испытание советским идеологическим режимом; дружеская и деловая одновременно переписка продолжалась до последних дней жизни Захера.

Кончина Я.М. тяжело переживалась Вадимом Сергеевичем. «Прошлый год, – писал он А.Р. Иоаннисяну, – был для меня очень тяжелым, я бы сказал трагическим. В марте мы потеряли Я.М. Захера, с которым я последнее время был очень, очень душевно близок. Это была благороднейшая личность»[968]968
  В.С. Алексеев-Попов – А.Р. Иоаннисяну. 22 января 1964 г. (Национальный архив Армении. Ф. 1169. Оп. 1. Д. 253. Л. 16 об.). Сообщено В.А. Погосяном, которому я адресую свою благодарность.


[Закрыть].

Под знаком дружбы Алексеева-Попова с Захером складывались и мои отношения с В.С. Хотя я стал москвичом и научным руководителем моей кандидатской диссертации оказался не кто иной, как Манфред, В.С. упорно (и справедливо) видел во мне ученика Захера. «Рад за Якова Михайловича», – писал он, ознакомившись с моей диссертационной работой и дав ей высокую оценку[969]969
  См.: В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону, 4 марта 1968 г.


[Закрыть]. Обобщая результаты своего исследования, я развивал то понимание якобинской диктатуры как организационной структуры народного движения, которое предложил Алексеев-Попов. Притом заимствовал формулировки, которые дал мой научный руководитель.

В.С. все это оценил: «Было мне отрадно читать Вашу работу и потому, что она увлекла меня своей серьезностью. И еще потому, что увидел, что не зря я положил так много сил на нашу конференцию и издание ее трудов. Вот Вам они и пригодились. Хотя не скрою – тут у Вас есть чуть-чуть “реверансы”». В.С имел в виду «мысли и определения» из работ Манфреда, хотя и признавал их «подлинно удачными»[970]970
  Там же.


[Закрыть]. В общем, он счел работу «своею» и предложил не только оппонировать при защите, но и редактировать при подготовке к печати. Характерная для В.С. деталь: в своем выступлении на защите он говорил, что моя диссертация «подтверждает наше понимание самого типа якобинской диктатуры» и «позволяет найти новые аргументы в пользу нашего понимания этой диктатуры (курсив мой. – А.Г.)»[971]971
  Стенограмма заседания секции Ученого совета по всеобщей истории.


[Закрыть].

Особенно это касалось той главы диссертационного исследования, которая была посвящена федералистскому восстанию лета 1793 г. В.С. неизменно выделял ее. Шла дискуссия о социальной природе якобинской диктатуры, и в ходе ее В.Г. Ревуненков акцентировал противоречия между «якобинской буржуазией» и «санкюлотскими» низами Парижа. А в упомянутой главе было показано, что ставший движущей силой процесса установления диктатуры социальный раскол в общенациональных рамках происходил по другому принципу – между крупной буржуазией, поддерживавшей «федералистов», и поддержавшими якобинский Конвент демократическими слоями (низы буржуазии, крестьянская масса, городская беднота)[972]972
  См.: Гордон А.В. Федералистский мятеж. (Из истории гражданской войны во Франции летом 1793 г.) // ФЕ. 1967. М., 1968. С. 86–107; Его же. Классовая борьба и Конституция 24 июня 1793 г. // ФЕ. 1972. М., 1974. С. 154–174.


[Закрыть].

Вот почему В.С. писал: «Самым важным Вашим вкладом – ударяющим по Ревуненкову с огромной силой, кстати, – считаю главу о федер[алистском] мятеже, раскрытие его социального аспекта. Это и ново, и убедительно, неопровержимо вместе с тем»[973]973
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону, 4 марта 1968 г.


[Закрыть]. Выявляющееся в документах моего личного архива отношение Алексеева-Попова к полемике между ленинградским профессором и теми, кого последний именовал сначала «школой Лукина – Манфреда», а потом даже «московской школой», очень интересно и многозначительно.

Дело в том, что Алексеев-Попов публично не участвовал в полемике. По просьбе Ревуненкова (с которым они, очевидно, были знакомы еще до Войны), В.С. написал рекомендательный отзыв для издания его книги, имея при этом перед глазами, как я предполагаю, не текст рукописи, а присланные ее автором тезисы[974]974
  Эти тезисы В.С. и передал когда-то мне. См.: Профессор В.Г. Ревуненков. Проблема диктатуры «низших» классов в Великой французской революции (тезисы). 4 с. (из личного архива).


[Закрыть]. Понятно, никаких личных выпадов в адрес коллег здесь не содержится. Думается, вряд ли бы их В.С. пропустил, ведь он писал по другому поводу: «Интересен научный спор, а не какие-то удары по людям»[975]975
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, Н/д (1961 г.).


[Закрыть].

Дав своего рода благословение на издание первой книги Ревуненкова, положившей начало дискуссии, В.С. затем как бы устранился. На симпозиуме по проблемам якобинской диктатуры в Институте всеобщей истории (май 1970 г.) он – единственный из активных исследователей этих проблем – не присутствовал, что вызвало известное недоумение коллег, заподозривших нежелание ввязываться в полемику из-за предстоявшей защиты своей диссертации. Возможно и другое объяснение: В.С. мог опасаться, что симпозиум превратится в «наш ответ Ревуненкову», в шельмование того по известному образцу.

Во время моей защиты В.С. рекомендовал мне не упоминать имя Ревуненкова, что всецело отвечало и моей внутренней установке критиковать позицию, а не человека. То же сделал и В.С. в своем выступлении на диссовете. И, когда на следующий день после защиты симпатизировавший Ревуненкову академик Нарочницкий спросил посетившего его Алексеева-Попова: «Вы там, небось, все полоскали ленинградского профессора», В.С. с удовлетворением (как он сказал мне) ответил: «Даже не поминали».

Между тем критическое отношение В.С. к позиции Ревуненкова выглядит совершенно определенным: «Сейчас у нас наметилась дискуссия по вопросу о том, едина ли была революционная диктатура или существовали диктатура более демократическая в лице секционной организации и диктатура буржуазная в лице Конвента… Мне кажется, что содержание, выводы, наблюдения, построенные на анализе фактов работы тов. Гордона, ее соответствующие главы показывают, что установление якобинской диктатуры было единым процессом»[976]976
  Стенограмма заседания секции Ученого совета по всеобщей истории.


[Закрыть].

В.С. не удержался и от жестких обобщений. Сопоставляя мое исследование и позицию неназываемого оппонента, он говорил, что в первом случае выражен «дух отношения Ленина, а не выдержки из него»[977]977
  Там же.


[Закрыть]. Похоже, поддержав издание работы Ревуненкова, В.С. надеялся, что произойдет дискуссия, плодотворность которой он априорно допускал. И здесь его постигло разочарование. «Серьезной дискуссии не будет»[978]978
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону. 2 ноября 1967 г.


[Закрыть], – сделал он вывод из разговора с Нарочницким, главным редактором «Новой и новейшей истории», который, опубликовав дискуссионную статью Ревуненкова, сделал официальное приглашение другим специалистам. И В.С., и я получили такие редакционные приглашения, и я даже отправил свою статью, которая, естественно, не была опубликована.

Одновременно В.С. критически отозвался о рецензии руководителя своей кандидатской, где о книге Ревуненкова говорилось: «оригинальная историографическая работа», «подход автора… глубоко продуман и хорошо обоснован», «книга принесет большую пользу»[979]979
  См.: ННИ. 1967. № 5. С. 174, 176.


[Закрыть]. «Рецензию А.И. Молока прочел. Осталось грустное впечатление»[980]980
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону. 2 ноября 1967 г.


[Закрыть], – такой была оценка Алексеева-Попова. Напротив, он положительно отозвался о симпозиуме в Институте всеобщей истории, большинство участников которого критиковало позицию Ревуненкова. «Много важного и в Вашем выступлении, и у Адо. Пожалел, что не поехал»[981]981
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону, 12 февраля 1973 г.


[Закрыть], – написал он мне после ознакомления с публикацией материалов симпозиума.

Что же получается? Ярлык «московская школа», который прилепился к дискуссии 1960–1970-х годов с нелегкой руки профессора ЛГУ, очевидно неадекватен[982]982
  См.: Летчфорд С.Е. В.Г. Ревуненков против «московской школы»: дискуссия о якобинской диктатуре // ФЕ. 2002. М., 2002).


[Закрыть]. Определенно, кроме Манфреда, Далина и Адо, против его позиции заодно с историком из Ульяновска Сытиным (см. гл. 8) выступал и Алексеев-Попов. И, напротив, в Москве Ревуненкова откровенно поддерживали Нарочницкий с Молоком.

Еще любопытное наблюдение: во время конгресса историков в Москве (1970) В.С. познакомил с концепцией Ревуненкова Альбера Собуля, на труд которого тот неизменно ссылался. «Tres abstrait (слишком абстрактно)», – отозвался о схеме «двух диктатур» лидер марксистского направления во французской историографии.

Во время этого конгресса В.С. пригласил к себе в гостиничный номер очень близкого ему по духу Сергея Львовича Сытина и меня. Ожидалось, что мы сообща можем выдвинуть некую альтернативную перспективу в дискуссии по якобинской диктатуре. Обменявшись довольно сходными мнениями, мы ничего основательного за вечер предложить не смогли. Но таков был отклик В.С. на входивший тогда в моду метод «мозгового штурма». Наш одесский друг увлекался всеми новыми научными процедурами, особенно если они касались коллективного творчества.

Как видим, в центре научных интересов В.С. и в начале 70-х оставалась якобинская диктатура. И когда редколлегия упомянутого трехтомника Института истории предложила ему главы о начальном («диссертационном») периоде революции, В.С. попросил Захера походатайствовать, чтобы ему дали тот период 1792–1793 г., который он назвал временем «становления революционно-демократической диктатуры» (имея в виду, что после 2 июня 1793 началось «установление»).

Все же в конце 1962 г. В.С. приступает к диссертационной теме, и сам взгляд на нее заметно изменяется. Еще весной 1961 г. она представлялась ему чисто идеологической: «Развитие социальных идей в первые годы Великой французской революции: “Cercle social”». И вот резкий поворот – «Демокр[атическое] движение и демокр[атическая] идеология на первом этапе и “Социальный кружок”». Хотя последний остался в виде некоего маркера, опыт социально-исторического исследования якобинской диктатуры не прошел даром: В.С. отступает от первоначального замысла, сосредоточенного на идейном значении «Социального клуба» Фоше и Бонвиля.

«Я теперь исхожу не из мысли Маркса[983]983
  Т.е. триады из «Святого семейства» о роли Cercle social в предыстории социалистических идей (см. выше).


[Закрыть], а из фактов истории самой революции, чтобы показать, что отражением борьбы масс было политически оформленное демокр[атическое] движение представителей других слоев – “франкмасонских”, то, что и оно сыграло свою важную роль и практическую (республиканско-демокр[атическое] движение лета 1791 г.), и идеологически-теоретическую»[984]984
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 26 октября 1962 г.


[Закрыть]. Иными словами, Вадим Сергеевич берется за социально-политическую «базу», не сводя ее притом к «массам» – плебейству.

«То, чем я теперь увлечен, – это ощущение необходимости целостно – по месяцам показать, каковы были различные проявления сталкивающихся… тенденций внутри антиабсолютистского лагеря. Нащупать и показать это не только в плоскости чисто политической, но в наибольшей полноте жизненных проявлений – пресса, публицистика, клубы, театр (курсив мой. – А.Г.».

Нет слов, программа грандиозная, и В.С. это превосходно понимает: «Я сознаю, что взвалил на себя огромную тяжесть – но только так мне сейчас интересно думать, собирать материал и хочется писать». И только «так может выйти книга – интересная для чтения, а не “сочинение на машинке” для получения ученой степени. Это меня абсолютно не увлекает»[985]985
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 5 ноября 1962 г.


[Закрыть].

Замечательная исследовательская установка – чтобы было «интересно думать»! В.С. как исследователь явно перерос диссертационный уровень («требований ВАК»), потому и ставит перед собой сверхзадачу – представить не просто диссертационное сочинение, а монографию, причем беспрецедентную в советской историографии Французской революции по широте подхода и источниковой базе. «Предвижу не только трудности работы, но и одиночество мое в самом замысле», – признается он Захеру, видя в старшем друге своеобразный ориентир: «Ведь только Вы можете быть единственным моим читателем, и писать я буду именно для Вас»[986]986
  Там же.


[Закрыть].

Вряд ли план Вадима Сергеевича мог быть реализован. Требовались месяцы и годы работы во французских библиотеках и архивах. Такие возможности в ту пору были лишь у очень немногих советских ученых. К тому же В.С. увлекали разные сюжеты. И разнонаправленность продолжалась и тогда, когда, говоря его словами, «появился аппетит к своей теме, взятой под таким, более общим углом зрения». В.С. пишет новое введение к диссертационной теме и на этом останавливается.

«Очень обидно, но надо вплотную браться за Руссо»[987]987
  Там же.


[Закрыть], – досадует В.С., имея в виду заказ на издание политических сочинений мыслителя. Однако спустя несколько месяцев тон резко меняется: «Руссо меня сейчас поглотил, да ведь моего Фоше и Бонвиля без него не поймешь»[988]988
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 25 февраля 1963 г.


[Закрыть]. Великий мыслитель Просвещения толкуется В.С. в связи с революцией, ее идейной подготовкой, влиянием на левые течения. Между тем становится все более очевидно, что Руссо впечатляет В.С. и сам по себе – мощью своего мышления.

Вадим Сергеевич несколько лукавил, когда сетовал на вынужденность обращения к творчеству мыслителя. Руссо – если не первая, то, безусловно, «вторая любовь» В.С. – и впоследствии она вытеснит первую. Руссо «увлекает до крайности», пишет он и берется за совершенствование своей философской подготовки, штудируя одного за другим классиков Просвещения: Монтескье, Гельвеция, Дидро, восходя от них к Гроцию и философской мысли ХVII века[989]989
  В.С. Алексеев-Попов – Я.М. Захеру, 4 марта 1963 г.


[Закрыть].

С изданием сочинений Руссо происходит нечто подобное изданию «якобинского сборника». Хотя ответственным редактором значился Манфред, составителем, организатором и душой этого большого предприятия стал Алексеев-Попов. Он пишет «заглавную» статью «О социальных и политических идеях Жан-Жака Руссо» (3 п.л.), причем, по своему обыкновению, дописывает и переписывает ее. Он выступает комментатором. Занявшись научным редактированием переводов, нередко погружается собственно в переводы тогда, когда работа «штатных» переводчика и редактора его не удовлетворяет – ведь Руссо едва ли не самый сложный классик Просвещения, – и приходится «сопоставлять слово за слово с оригиналом»[990]990
  Там же.


[Закрыть]. Фактически перевод самых важных текстов, включая трактат «Об общественном договоре», – в большой мере плод труда самого В.С.[991]991
  Руссо Ж.-Ж. Трактаты / Изд. подг. В.С. Алексеев-Попов, Ю.М. Лотман, И.А. Полторацкий, А.Д. Хаютин. М., 1969. 703 с.


[Закрыть].

В.С. приступил к Руссо, ища в его творчестве идейно-теоретические предпосылки якобинской диктатуры. В этих поисках он разошелся с Манфредом, который твердил вслед за Неподкупным, что теория диктатуры (Gouvernement révolutionnaire на языке эпохи[992]992
  Манфред переводил этот термин традиционно-буквально «Революционное правительство», Захер, а вслед за ним Алексеев-Попов, Адо и я, как «революционный порядок управления».


[Закрыть]) так же нова, как обстоятельства, которые ее породили. И пошел по пути Старосельского (см. гл. 2), который прочертил в положительном смысле ту идеологическую филиацию, которую спустя два десятилетия после него концептуализировал израильский историк Якуб Тальмон как генезис «тоталитарной демократии» (руссоизм – якобинизм – большевизм)[993]993
  Talmon Y. The origins of totalitarian democracy. London, 1952 (многократно переиздавалось).


[Закрыть].

В.С. не ссылался ни на Старосельского, ни на Тальмона, хотя весьма популярную в западной литературе концепцию второго он должен был знать. Между тем, судя по интенции, В.С. создавал своеобразную альтернативу. Концептуально она, на мой взгляд, проигрывает четко обозначенной версии Старосельского, зато образ мысли Руссо в статье, приложенной к изданию трактатов демократического мыслителя Просвещения, предстает гораздо шире и многообразней. Руссо у Алексеева-Попова – не только политический мыслитель, как у Старосельского, но в еще большей мере мыслитель социальный[994]994
  Алексеев-Попов В.С. О социальных и политических идеях Руссо // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. Перепеч.: Ж.-Ж. Руссо: Pro et contra. Антология. Т. 2. / Сост., вступ. ст., коммент. А.А. Злато-польской. СПб, 2016. С. 429–502.


[Закрыть].

В.С. как особое направление рассматривает эгалитаризм Руссо, определяя его специфическую радикальность в общем контексте идеологии Просвещения. Определяет он и социальную базу этого радикального эгалитаризма, отказываясь от любимой «фишки» ранней, да отчасти и послевоенной советской историографии– концепции «мелкобуржуазности». Тот слой трудящихся собственников, что представал в буквальном воспроизведении ленинских цитат некоей «третьей силой» между буржуазией и социальными низами, Алексеев-Попов отнес к последним как часть трудового народа.

Здесь его союзником оказался Поршнев, давший в книге «Феодализм и народные массы» определение «единоличной трудовой собственности» как антитезы, в первую очередь, феодальной земельной собственности, а затем, в период кризиса феодализма, и «буржуазно-капиталистической»[995]995
  Цит. по: Алексеев-Попов В.С. О социальных и политических идеях Руссо… С. 531.


[Закрыть].

В.С. отвергал применение «мелкобуржуазности», как категории сложившегося капиталистического общества, к переходной эпохе крушения феодализма. В рамках классового подхода вопрос, поднятый Алексеевым-Поповым, был принципиальным, и поскольку в таких случаях ссылка на авторитет была необходима, В.С. напоминал, что Ленин обычно писал о «низших слоях тогдашней буржуазии»[996]996
  Алексеев-Попов В.С., Баскин Ю.Я. Проблема истории якобинской диктатуры в свете трудов В.И. Ленина. С. 23.


[Закрыть].

Алексеев-Попов критически, насколько было возможно, относился к классовым коррелятам, осуждение неумеренного использования «мелкобуржуазности» оказывалось одним из проявлений. Из социологической категории «мелкобуржуазность» в начале 30-х годов стала превращаться в политико-этический штамп для объяснения сложных общественных явлений.

Довелось услышать от известного диссидента 60–70-х годов Григория Соломоновича Померанца проницательное и едкое суждение по поводу такой вульгарной социологии: «Раньше говорили бес попутал, а теперь – мелкая буржуазия». Особенно навязчивым клише «мелкобуржуазности» становилось по отношению к идеологическим феноменам: помнится, представителями мелкобуржуазной идеологии объявляли французских «новых левых» во главе с Сартром, а также популярного среди них Франца Фанона и значительную часть идеологии национально-освободительного движения.

Боролся я с нормативным вульгаризмом тем, что избежал в своей книге «Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве Франца Фанона» (1977) подобной «классовой» оценки. Кстати именно общение с Вадимом Сергеевичем, так же как влияние научного руководителя А.З. Манфреда, способствовало преодолению штампа «мелкобуржуазности» в моей диссертации. В историографическом введении я по традиции обозвал Мишле «мелкобуржуазным историком». В.С. это очень покоробило, а на мой недоуменный вопрос «Кто же он?» ответил: «Мишле – народник». Впрочем, было время и народников тянули под «мелкую буржуазию».

В общем В.С. преодолевал клише методом уклонения. А по поводу нормативного прибегания к классовым коррелятам в оценке идеологических явлений говорил мне примерно так: классовые оценки нужны как ориентиры, бакены на фарватере, но нельзя же пробивать фарватер до самого дня.

Самой серьезной историографической новацией В.С. было, как мне видится, обращение к концепции отчуждения у Руссо. Хотя Маркс, восприняв ее через Гегеля, поработал с ней в своих ранних произведениях, советская руссоистика постаралась без нее обойтись. Опасная была тема, поскольку отчуждение личности в западной литературе приобрело универсальное значение как порок всякого социума. В.С., естественно, вслед за Марксом связал отчуждение личности с обществом, где господствует частная собственность.

Поскольку Руссо, дойдя до критики частной собственности, не отказал ей в праве на существование в своем социальном проекте, он «и не видел путей преодоления самоотчуждения человека, и разоблачение его полно и гнева, и горечи, и отчаяния, которому суждено было конец его жизни отравить сознанием трагического одиночества». А выход советский ученый знал: «Призыв Руссо сделать человека целостным мог быть услышан и претворен в жизнь только научным социализмом»[997]997
  Алексеев-Попов В.С. О социальных и политических идеях Руссо. С. 544.


[Закрыть].

Разумеется, как представитель общества «победившего социализма» В.С. подчеркивал у Руссо, заодно с революционностью и пророчеством революционной диктатуры, идею коллективизма. Но ему была близка и защита мыслителем личности против диктата: «Он борец за суверенитет народа, за решающую роль общей воли, интересов большинства… и несмотря на все свои колебания он возвышается до понимания неизбежности революции и демократической диктатуры. И в то же время Руссо мудрый защитник прав личности, ее своеобразного суверенитета от возможного произвола со стороны диктатуры, теряющей свой демократический характер»[998]998
  Там же. С. 554.


[Закрыть].

Разумеется, подобное антидемократическое перерождение могло быть публично отнесено только к якобинской диктатуре, деградация которой в 1794 г. подкреплялась ссылкой на классиков. При всем том В.С. затронул после разоблачений на ХХ съезде КПСС весьма болезненную тему. И она получала развитие в новом повороте – обращении к критике у Руссо сведения государства к «небольшому числу людей, которые не суть народ, но служители народа, и которые, обязавшись особою клятвою погибнуть самим ради его безопасности, пытаются этим самым доказать, что он должен погибнуть во имя их безопасности». Этот постулат Руссо, обличавший двуличие бюрократии, Алексеев-Попов оценил как «одно из величайших проявлений диалектичности его мировоззрения»[999]999
  Там же. С. 553.


[Закрыть].

Еще в начале 70-х годов Алексеев-Попов продолжал упорно работать над диссертационной темой. Тема продолжала расширяться, ко второй части «Проблема и организация сил антиабсолютистск[ого] лагеря на первом этапе революции. 1789 г.» он пишет 3 п.л. И одновременно столько же на тему «Х[арактеристи]ка общих основ рационалистич[еской] философии Просвещения и критика ее у Руссо, в связи с генезисом романтического направления в обществ[енной] мысли». Предназначенный для книги о Руссо текст В.С. рассчитывал включить и в диссертацию[1000]1000
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону, 13 января 1973 г.


[Закрыть].

В последние годы Руссо окончательно вытесняет диссертационную тему. Работая над книгой о нем, В.С. увлекается темой «Толстой и Руссо». Предлагая мне сотрудничество, он так объяснял свой замысел: «Глубоким социальным источником той констелляции, которую образует эта пара (Толстой – Руссо), является то, что оба они сложнейшим образом “представляют” в сфере идеологии, нравственности и т. д. – огромный особый мир “крестьянства”»[1001]1001
  В.С. Алексеев-Попов – А.В. Гордону, июль 1980 г. В.С. живо реагировал на мои работы, где я, обозревая развивавшиеся на Западе «peasant studies», обосновывал научный статус крестьяноведческого направления исследований.


[Закрыть].

В незаконченной статье к 200-летию классика Просвещения В.С. касался крестьянской темы[1002]1002
  Она была опубликована посмертно. Алексеев-Попов В.С. Лев Толстой и Жан-Жак Руссо // ФЕ. 1982. М., 1984. – Режим доступа: https://docs.google.com/file/d/0B7jQ98Osk2SDUlZEW k02SENlT0k/edit


[Закрыть]. Направления просвещенческого эгалитаризма сопоставлялись с типами аграрного радикализма и даже употреблялось применительно к тому направлению, что Алексеев-Попов назвал «дистрибутивным», специфическое понятие «черного передела», русский аналог loi agraire, которым он некогда собирался заняться.