Текст книги "Историки железного века"

Сытин напряженно размышлял над итогами дискуссии по проблемам якобинской диктатуры, и итоги эти его совершенно не удовлетворяли. В течение нескольких лет в переписке мы все время затрагивали этот вопрос, и С.Л. настойчиво стремился к углублению теоретического уровня дискуссии. «Много копался…в вопросах, связанных с революционно-демократической диктатурой, с диктатурой вообще. Кажется – влез в самую глубину вопроса, многое находит рациональное объяснение. И…почва полностью уходит из-под ног. Оказывается, что то, в чем виделся фундамент, “гранит” науки – воздушный шарик, полная неопределенность… Сейчас вынужден поднимать всю гору литературы, связанной с генезисом капитализма»[1035]1035
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 22 августа 1972 г.


[Закрыть].

В целом в рамках марксистской теории Сытин выступил на этом знаменательном для советской историографии Французской революции форуме как наиболее подготовленный к общетеоретическим вопросам и глубокий мыслитель. И – совершенно определенно – при всех критических замечаниях в адрес Манфреда отверг «деякобинизацию», начинавшуюся в СССР работами Ревуненкова.

К самому Ревуненкову Сытин, подобно Далину, относился как дилетанту в исследовании якобинской диктатуры. Характеризуя сборник, посвященный Ревуненкову в рамках Ученых записок Ленинградского университета, Сергей Львович писал: «Сборник не разрешили открыто посвятить юбилею (В.Г. Ревуненкова. – А.Г.), и он внешне выглядит как очередной выпуск ученых записок. Начинается он, действительно, статьей о вкладе Ревуненкова, которая написана…[1036]1036
  Многоточие автора письма.


[Закрыть] специалистом по истории Бразилии[1037]1037
  См.: Комиссаров Б.Н. Проблемы Великой Французской революции в трудах В.Г. Ревуненкова // Советская и зарубежная историография новой и новейшей истории. Вып. 6. Л., 1981.


[Закрыть]. В Ленинграде говорят, что писал ее сам Ревуненков. Во всей нашей литературе автору удалось найти лишь один положительный отзыв на опусы Ревуненкова – Галкина. Кроме того, делается глухая ссылка на Нарочницкого. Читать все это было грустно. Но ведь другого и быть не могло. Хорошо еще, что Ревуненкову никто прямо не высказал главную мысль, что он вообще не может относиться к исследователям ВФР (Великой французской революции. – А.Г.)»[1038]1038
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 17 января 1982 г.


[Закрыть].

Феномен автора, взбудоражившего сообщество историков революции своеобычной трактовкой классиков, заботил Сытина не просто в личностном, а в историографическом плане. Как всегда, Сытин приступает к теме тщательнейшим образом и, вопреки моим предостережениям о бесполезности занятия, начинает перечитывать сочинения Ревуненкова одно за одним, в хронологическом порядке. Он удручен: «Вызывает острую досаду прежде всего низкая культура исследования»[1039]1039
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 21 февраля 1972 г.


[Закрыть]. И тем не менее спустя десятилетие вновь возвращается к начатому: «Начал и сейчас буду форсировать большую тему – “Методологические проблемы изучения Якобинской диктатуры”. Для начала буду писать обзор о том, как используют все, что говорил Ленин о революции и якобинцах, наши историки – начиная с Ревуненкова»[1040]1040
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 16 ноября 1981 г.


[Закрыть].

На новом форуме, состоявшемся в разгар Перестройки в том же Институте[1041]1041
  Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции (материалы «круглого стола» 19–20 сентября 1988 г.). М., 1989.


[Закрыть], Сытин еще более решительно выступил против «деякобинизации» и в целом против «смены вех», когда бывшие «герои» представали «злодеями», и наоборот, когда в присущей советской историографии идеализации якобинцев вскрывали формирование культа личности и порой историков революции XVIII веке обвиняли в том, что своими работами они прокладывали дорогу сталинскому террору. В этих условиях Сытин занял вполне определенную позицию. Он защищал историческое значение Французской революции и якобинской диктатуры.

Тем не менее С.Л. признавал возможность ставшей тогда очень популярной морально-гуманистической темы. «Наш анализ событий прошлого, – подчеркивал Сытин, – должен сочетать как классовый, так и общечеловеческий подходы». С такой точки зрения война – «прежде всего величайшее бедствие в жизни людей». То же революция. «Мы, – самокритично признавал Сытин, – приучили самих себя и наших читателей, слушателей к тому, что революции – это… воплощение прогресса… Но ведь революция – это и самая острая форма классовой борьбы, когда во многих случаях льется человеческая кровь»[1042]1042
  Там же. С. 53.


[Закрыть].

Сергей Львович мог бы, разумеется, добавить дежурные фразы о «локомотивах истории», «повивальной бабке» и особенно о «празднике угнетенных». Но и без того был ясен отход от классического марксизма в его советской разновидности, сводившейся именно к классовому подходу как универсальному объяснению исторического процесса в целом и оценке конкретных событий в частности, в том числе оправданию всех эксцессов. Сытин не отрицал целесообразность революционного террора, когда он является ответом на террор контрреволюционный, но определенно высказывался против идеализации: «Дико воспевать, любоваться или хотя бы бесстрастно описывать даже революционный террор»[1043]1043
  Там же. С. 54.


[Закрыть].

Вместе с тем Сытин был против «двух правд»: «Истина может быть единством противоречий, присущих той или иной системе, но взаимоисключающих истин… быть не может»[1044]1044
  Там же. С. 57.


[Закрыть]. Конкретно это было сказано в адрес тех, кто выступал с поношением Французской революции и ее якобинских деятелей, а также, как подметил Сытин, косвенно и Просвещения. Однако он придавал и эпистемологическое значение своему тезису: «Плюрализм мнений нужен науке как воздух». Но это «не коллекционирование мнений, а их соревнование на пути к истине». «Хотя бы относительной»[1045]1045
  Там же.


[Закрыть], – смягчал свою позицию Сытин.

В отличие от него Адо, выступления которого на этом форуме тоже были самокритичными, трактовал плюрализм именно как сосуществование различных мнений: «Время и наша собственная научная и общественная эволюция и работа постепенно приведут нас к обдуманным и взвешенным решениям, которые вряд ли будут у всех одними и теми же… Вовсе не обязательно, чтобы существовала в нашей историографии совершенно единая концепция Французской революции… Возможно, что кристаллизуются разные концепции, которые будут существовать, соревнуясь»[1046]1046
  Там же. С. 232–233.


[Закрыть].

В общем-то оба ведущих советских историка говорили об одном, но акцент был различным. Сытин надеялся на торжество единого мнения и ревизионизм в виде «деякобинизации» не принимал. Адо допускал «кристаллизацию» различий, хотя, возможно, из-за присущей ему осторожности, не расшифровал детали, касающиеся отношения к «ревизионизму» Франсуа Фюре и его единомышленников во французской историографии.

Вместе с тем Сытин сам в это время проявлял себя «ревизионистом», но, разумеется, совершенно на иной манер. Размышляя об эволюции советской историографии, он склонялся к «возвращению к корням», к работам первого поколения советских историков Французской революции. К такому пересмотру его подвигла выявившаяся в ходе Перестройки возможность освободиться от навязанных в 30-х годах историкам революции сталинских идеологических установок: «Сейчас пришла пора посмотреть на ВФР с точки зрения выявления штампов и примитивов, которые оказались внесены в изучение этого сюжета в 30-х гг. и позже. В этом плане очень нужны работы наших историков 20-х годов»[1047]1047
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 31 декабря 1987 г.


[Закрыть].

Подобно мне, Сытин критически воспринял идею переиздания к 200-летию Французской революции компендиума 1941 г., изобиловавшего подобными «штампами и примитивами». Между тем в Секторе новой истории стран Западной Европы ИВИ идея была вначале поддержана и даже, с оговорками, Адо[1048]1048
  Этот эпизод советской научной жизни конца 80-х я уже рассказал. См.: Гордон А.В. Великая французская революция в советской историографии. М., 2009. С. 319–324. Более подробно: Чудинов А.В. История Французской революции: Пути познания. М., 2017. С. 122–139.


[Закрыть]. Спустя несколько лет Анатолий Васильевич откровенно назовет издание 1941 г. примером «упрощенного, прямолинейного применения» классового подхода, характерного для «нашего исторического мышления того времени»[1049]1049
  Великая французская революция и современность: Материалы междунар. науч. конф. (23–24 ноября 1989 г.). М., 1990. С. 140.


[Закрыть].

Сытин поддержал меня и в вопросах методологического характера. Рубеж 80–90-х годов был для меня сложным временем. Продолжая заниматься Французской революцией, я оставался в значительной мере на позициях традиционного для советской историографии классово-формационного подхода, между тем как, обратившись к крестьяноведческой проблематике, должен был от него отказаться. Впрочем, уже по отношению к борьбе между жирондистами и якобинцами и установлению якобинской диктатуры я чувствовал познавательную ограниченность этого подхода.

Уже в условиях Перестройки я смог высказать свои затруднения, сформулировав тезис о «разрешающих возможностях» метода, иными словами, его эпистемологических пределах. Сергей Львович меня поддержал. Поддержал он меня и в отношении крестьяноведения, научно-теоретический статус которого как междисциплинарного направления исследований я пытался сформулировать. Вопреки тому, что бдительные оппоненты сразу определили немарксистский характер моих разработок. В 1989 г. я со всеми понятными предосторожностями (максимум материала – минимум формулировок) довел их до монографии, а затем представил к докторской защите. В августе 1991 г. под лязг гусениц танков разослал автореферат.

«Рад Вашему автореферату, – откликнулся Сергей Львович. – Какую глыбу Вы подняли. Мало кто решается в наши дни брать такие сюжеты. Предпочитают бродить “на изящных задворках науки”»[1050]1050
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 30 декабря 1991 г.


[Закрыть]. Оценка Сытина меня порадовала. Правда следует сделать оговорку. Одобрение моих крестьяноведческих исследований не означало со стороны Сытина поддержку моей «девиации» от марксистских канонов в отношении крестьянства. На это справедливо указала И.Л. Зубова: «Вы про свою монографию пишете, что разрабатывали материал по принципу больше фактуры, минимум концептуальных формулировок. С.Л. Вас поддерживал. Он и мне такое наставление неоднократно давал при работе со школьниками»[1051]1051
  И.Л. Зубова – А.В. Гордону. 9 декабря 2017 г.


[Закрыть].

И такое наставление характеризует, я думаю, позицию Сытина времени Перестройки. Выраженный концептуалист, он предлагал отойти от сшибки терминов, которые из методологических концептов превращались в дискуссиях рубежа 80–90-х годов в ярлыки. Тем более это стало актуально для школьного образования после 1991 г.

В отношении к советской истории Сытин высказывался против того, чтобы «начавшееся освещение “белых пятен”» – эвфемизм темных сторон развития советского общества, включая Большой террор – «заслонило все остальное». «Предстоит, – указывал он, – не менее сложная задача – пересмотр проблем, связанных с современным капитализмом, практикой социалистического строительства». А в отношении методологии истории Сытин выступал одновременно «как против догматизма, так и против попыток подмены социалистического плюрализма буржуазными концепциями развития общества»[1052]1052
  Сытин С.Л. Особый предмет // Призвание. 1989. 14 октября.


[Закрыть]. И.Л. Зубова подтверждает: Сытин «поддерживал плюрализм социалистических концепций исторического развития общества. Этот принцип он переносил на политический плюрализм, он должен быть ограничен рамками социалистического выбора»[1053]1053
  И.Л. Зубова – А.В. Гордону. 2017. 9 декабря.


[Закрыть].

Еще по поводу отклонения его статьи для БСЭ-3 С.Л. писал редактору: «Теперь Вы видите, Елена Васильевна, что для редакции было бы гораздо спокойнее не связываться со мной по поводу “бешеных”, а точнее “ярых”. Последние два года я занимался другими сюжетами (старым Симбирском в частности), но это не мешает мне оставаться одним из “ярых”, когда речь заходит о 1793 годе»[1054]1054
  C.Л. Сытин – Е.В. Киселевой. 27 апреля 1968 г.


[Закрыть].

Редкую последовательность в вопросах единства прошлого и современности проявлял историк «бешеных» – и не только по отношению к рынку (ведь «ярые-бешеные» выступали за жесткую регламентацию и ограничение рыночных отношений), и не только по отношению к «той» революции.

Спустя два десятилетия Сытин возвращается к своим работам по Французской революции, ощущая потребность внести в них новые «нюансы». В разгар Перестройки он завершает перевод газет Ру и Леклерка. По повелению души и чувства времени, не надеясь на публикацию! «Восстановил в памяти многие нюансы. Думаю, что сейчас для всех нас (необходим. – А.Г.) взгляд на проблемы без тех ограничений, которые складывались почти полвека»[1055]1055
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 31 декабря 1987 г.


[Закрыть].

В пору самых горьких переживаний и мучительных размышлений о судьбах страны на крутом повороте к неизвестному будущему Сытин вспоминает о своих исследованиях по Французской революции. «Для нас с Вами 1993-й год, – писал Сытин, поздравляя с Новым годом, – конечно, ассоциируется с 1793-м. Проект Декларации прав Робеспьера – ”право собственности – право пользоваться и распоряжаться своим имуществом, не нанося ущерба гражданам”. Слова Жака Ру с трибуны Конвента: “Свободы, собственность, республика – это пустые звуки, когда один класс может морить голодом другой”. Закон о смертной казни за скупку и спекуляцию, максимум цен». И без перехода от прошлого к настоящему: «Увы, у нас явно устанавливается царство спекулянтов, откровенных барышников»[1056]1056
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 24 декабря 1992 г.


[Закрыть].

Сейчас, просматривая нашу переписку и публицистические статьи, которые он присылал, обращаю внимание на полное игнорирование ныне самой популярной темы распада Союза. Нет, беспокойство Сытина вызывала судьба социализма, в том числе в международном, да что там, во всемирно-историческом масштабе!

Оставаясь убежденным приверженцем социалистической идеологии, Сытин между тем отчетливо выступал за реформирование советского общества. Он активно поддержал начавшееся обновление, вошедшее в историю страны под названием Перестройки и занял свое место среди тех, кого называли тогда «прорабами перестройки». Был избран членом парткома Института в этот критический для партии и страны момент. В октябре 1989 г. после зачтения «Письма ЦК КПСС к партийным организациям, ко всем коммунистам» на открытом партийном собрании Института Сытин сделал магистральный доклад «Задачи коммунистов института в условиях обострения кризисных явлений в обществе»[1057]1057
  Призвание. 1989. 14 октября.


[Закрыть].

В том же номере газеты «Призвание», органа парткома, ректората, профкома Института, где было опубликовано это сообщение, на первой же странице была перепечатана статья Сытина из «Учительской газеты» от 8 августа 1989 г. Статья называлась «Особый предмет», естественно, имелась в виду история, конкретно – ее преподавание в школе, ее воспитательное значение.

Последнему Сытин придавал исключительное значение, связывая вначале, чтобы подчеркнуть это значение, в идеологемах эпохи с руководящей ролью партии. В 1985 г. (до начала Перестройки) он писал, что школьный учитель истории «призван возглавлять в школе партийно-политическое воспитание», а потому абитуриент исторического факультета педвуза должен получить рекомендацию райкомов ВЛКСМ и КПСС, а характеристики учителей истории следует утверждать на заседании бюро райкомов КПСС[1058]1058
  Сытин С.Л. Учитель истории // Ульяновская правда. 1985. 7 сентября.


[Закрыть].

В ходе Перестройки взгляды Сытина на воспитательное значение преподавания истории заметно менялись. В упомянутой статье 1989 г. он ставил вопрос более широко – о мировоззренческом значении преподавания истории, о роли истории в формировании личности. Ученик должен знать, для чего он изучает этот предмет, и цель такого изучения, по Сытину, «правильно оценивать окружающее, место нашей страны в окружающем мире, свое место в обществе»[1059]1059
  Сытин С.Л. Особый предмет // Призвание. 1989. 14 октября.


[Закрыть].

Само собой, «правильно» означало тогда по-марксистски. И Сытин предлагал начинать изучение курса истории и обществоведения в старших классах с «азов диамата и истмата». Одновременно он считал необходимым практикумы по конкретной социологии и знакомство с «азами статистики (включая обработку данных с помощью компьютера)». Такая работа должна была носить прикладной характер, содержать сведения о классе, школе, колхозе или промышленном предприятии, районе и т. д.

Даже сейчас, спустя три десятилетия после бурных социальных и политических пертурбаций, при насыщении школ средствами информатизации и насыщении знаний учащихся необходимой методикой эти цели остаются поистине революционными и… едва достижимыми. Сытин, педагог-реформатор заглядывал, таким образом, далеко вперед. Он предлагал радикальную перестройку всей системы исторического преподавания, изменение его структуры c приближением к требованиям современности и учетом возрастных особенностей учащихся, расширение курса за счет интегрирования истории с литературой, экономической географией, основами государства и права.

Но прежде всего Сытина тогда заботила перестройка школьного образования[1060]1060
  О том, какое значение Сергей Львович придавал этой проблеме, свидетельствует в том числе подборка материалов, которые он переслал мне, наряду со своими работами по истории Французской революции.


[Закрыть]. От восторжествовавшей после сталинских указаний 1934 г. хронологической поступательности (история Древнего мира в пятом классе, Средних веков в шестом и т. д. – «от Адама до Потсдама», как шутили студенты) он предлагал перейти к проблемно-стадиальному усвоению истории учащимися по «ступеням», называя это «возвращением на новой основе к принципу концентров»[1061]1061
  См.: Сытин С.Л. Особый предмет.


[Закрыть]. Вспомним Поршнева.

В духе знаменитой фразы М.Н. Покровского об истории как «политике, опрокинутой в прошлое» Сытин провозглашал: «надо отталкиваться от настоящего». При этом его проект в конечном счете сводился, однако, не к политизации истории, а скорее к историзации политики, обогащению политических представлений учащихся историческим фундаментом. Первая ступень его проекта – «изучить строй своей страны, ее порядки в сочетании с элементами экономической географии и истории СССР до 1917 г.», а также «в том же плане» окружение, «важнейшие страны мира».

По мысли Сытина, систематическое изучение истории, «от древности до наших дней», начинается лишь со второй ступени. При этом он резко возражал против «растворения отечественной истории в общем курсе», оставляя за ней функцию «родиноведения», с включением истории отдельных народов («в зависимости от региона, где находится школа»).

Другая особенность программы Сытина – резкий акцент на самое новейшее время с радикальным перераспределением учебного времени. Так, на преподавание древности и Средних веков следует оставить «не более 25–30 % от существующего», давая учащимся лишь общее представление о понятии формации, развитии производительных сил, борьбе против эксплуатации и культуре. Преподавание новой и новейшей истории (до 1945 г.) тоже следует сократить (до «60–75 % от существующего), однако давать в виде «целостных курсов», раскрывая «генезис капитализма, закономерность буржуазных революций, развитие рабочего и социалистического движения … наиболее яркие эпизоды национально-освободительного движения».

Для новейшей истории с 1945 г. учебные часы предполагалось сохранить, а период с 1985 г., по мысли Сытина, должен изучаться как «самостоятельный раздел объемом в три, пять, семь раз большим» с «развернутой характеристикой экономики, государственного строя и политической организации, политических партий, рабочего, коммунистического и национально-освободительного движения важнейших стран и регионов».

Сытин считал, что «за плечами учеников» окажется в результате «вся отечественная и всеобщая история до наших дней», а не ХIХ век, «которым мы завершаем неполную среднюю школу». Логика, конечно, при такой постановке вопроса была налицо, однако в общем программа для второй ступени преподавания истории выглядела совершенно очевидно историей современности с беглым экскурсом в более раннее время.

Что же касается третьей ступени, то предполагался «органический сплав» обществоведения с историей СССР после 1861 г. и новой и новейшей историей с 1848 г., начиная, как уточнялось, с «возникновения научного коммунизма».

Сытин был великолепным методистом, вдумчиво относившимся к самим дидактическим основам преподавания, и выработанные им методические принципы относились далеко не только к школьному обучению и не только к преподаванию истории. Вместо «авторитарной педагогики», восторжествовавшей в 30-х годах в советской школе, он, в духе А.С. Макаренко, В.А. Сухомлинского и вслед за В. Шаталовым и другими педагогами-новаторами его времени ратовал за «педагогику сотрудничества», за диалог и партнерские отношения в процессе обучения[1062]1062
  Сытин С.Л. К педагогике сотрудничества // Ульяновская правда. 1987. 28 августа.


[Закрыть].

Это отнюдь не предполагало какого-то панибратства, заигрывания с учащимися, ослабления дисциплины и требовательности. Напротив! Сытин ставил перед собой и студентами очень большие задачи. Он добивался не только полноценного знания своего предмета: от студентов-историков он требовал широкого кругозора и большого объема общих знаний, прекрасно понимая значение учителя истории в школе как носителя просвещения в самом широком смысле. И потому, по воспоминаниям бывших студентов историко-филологического факультета Ульяновского пединститута, любая его лекция или семинарские занятия временами переходили в тесты на общую эрудицию – он мог спросить, например, что такое теория расширяющейся Вселенной[1063]1063
  См.: Юрьев С. Аргументы…


[Закрыть].

Работая над доскональным усвоением учениками своего курса и над расширением их знаний, Сытин стремился к большему – формированию у студентов способности к самостоятельному мышлению. Ставку на запоминание, превращавшую учащегося, по образному выражению Сытина, в «чемодан» знаний на всякий случай, бульшая часть которых ему и не могла пригодиться в жизни, должны была заменить способность к анализу полученных знаний и выделению главного, умение спорить и отстаивать свои убеждения.

При большом уважении к личности студентов его строгость и требовательность были поистине легендарными. Сытин мог вышутить неудачный ответ, высмеять нерадивого. Его придирчивость нередко переходила в «язвительность», особенно по части увлечения общими рассуждениями и бездумным повторением широковещательных истин. И.Л. Зубова видит в такой «язвительности» не свойство характера, а своеобразный методический прием, который побуждал учащихся задуматься над кажущимися очевидными представлениями и искать ответа на сложные вопросы. Их записывали, чтобы потом спросить у Сытина. Вопросы поощрялось задавать на любые волновавшие студентов темы[1064]1064
  См.: Зубова И.Л. Штрихи…


[Закрыть].

Сытин неустанно развенчивал миф о легком труде, внушая своим ученикам, что успех любого дела на девять десятых состоит из черновой работы, «усилий – иногда на пределе возможностей человека, и не может ежеминутно и ежечасно доставлять удовольствие и радость», которые приходят только с приобретением мастерства. Он приводил пример балерины, за полетом которой на ярко освященной сцене с громом аплодисментов и цветами стоит немыслимо тяжелая работа и пенсия в 35 лет[1065]1065
  Сытин С.Л. Элементы НОТ в работе студента: Методические рекомендации. Ульяновск, 1987. С. 4.


[Закрыть].

И Сытин задумывался о предпосылках овладения студентами профессионального мастерства, формулировал навыки и приемы им овладения. Такой явилась цитированная брошюра об элементах научной организации труда в работе студента, получившая одобрение педагогической общественности. В ней, по словам рецензента, Сытин вел с читателем «непринужденную беседу», задавая элементарные вопросы типа: «умеете ли вы читать, писать, считать время», и исходя из своего огромного преподавательского и житейского опыта давал практические рекомендации, «как быстрее и лучше запомнить прочитанное, составить конспект – не формальный для отчета, а действительно приносящий пользу при повторном обращении… как вести картотеку, как за короткий промежуток времени успеть сделать многое»[1066]1066
  Чернышева Н. Издано вузом: Остроумно, полемично, ко времени // Ульяновская правда. 1987. 3 декабря.


[Закрыть].

Карточная система сбора материалов была своеобразным «ноу-хау» Сытина. Прекрасно понимая, что лишь небольшое число студентов свяжет свою жизнь с наукой, он считал тем не менее, что навыки исследовательской работы пригодятся всем. И еще на заре своей педагогической деятельности написал брошюру о порядке работы над курсовой, в которой фактически сформулировал навыки профессионализма[1067]1067
  Сытин С.Л. Как работать над курсовой темой по новой истории: В помощь студенту-заочнику. Ульяновск, 1960. 16 с.


[Закрыть]. Здесь последовательно характеризовались этапы работы, и упор делался на обработку источников и строгую фиксацию материала, для чего, в частности, предлагалась фиксация каждой выписки на отдельной карточке (отсюда название этой методики «карточная система»).

Очень содержательной была установка на самостоятельность ученического творчества вплоть до заряженности на научную полемику. Ставя во главу угла доказательность высказанных в работе положений, автор методических указаний писал: «Следует исходить из мысли, что кто-то оспаривает, отрицает истинность высказанного студентом суждения, а он отстаивает свою правоту, доказывает ее теми или иными фактами, другими суждениями»[1068]1068
  Там же. С. 10.


[Закрыть].

Любопытна была и методологическая установка на критику использованной литературы. Автор выступал категорически против сведения историографического обзора по теме к перечислению известных автору сочинений. При этом студент призывался после проделанного исследования «придти к окончательным выводам о той или иной работе, о справедливости или ошибочности той или иной точки зрения»[1069]1069
  Там же. С. 5.


[Закрыть].

Впрочем, в условиях идеологической борьбы выбор у студентов был не слишком широк: «Необходимо в первую очередь сопоставить и противопоставить позиции буржуазной и марксистско-ленинской, советской исторической науки… Желательно выяснить и своеобразие точек зрения… внутри каждого из этих двух основных лагерей в современной исторической науке». При этом, однако, «совершенно ясно, что студент – автор обзора должен сразу же давать недвусмысленную оценку всем этим точкам зрения»[1070]1070
  Там же. С. 14.


[Закрыть].

Отчасти эта рекомендация воспринимается как дань идеологическому режиму, однако, если учесть общественно-политическую позицию Сытина в 90-х, можно сказать и по-другому. Своей нацеленностью на идеологическую борьбу, своей укорененностью в «культуре партийности» Сергей Львович больше всего из знакомых мне советских историков напоминает Виктора Моисеевича Далина.

Признаки идеологизации отнюдь не принижают значимость сделанного Сытиным в методике преподавания и изучения истории. Его творческий дух и новаторский подход вполне проявились в борьбе за реформу школы. Особое значение в перестройке преподавания истории он придавал созданию новых учебников, обосновав эту необходимость критическими замечаниями в адрес официальной доктрины. «Первые поколения школьных учебников, – писал Сытин, – созданных на основе схем “Краткого курса”», не отвечали требованиям творческого освоения учащимися курса истории. «Действующие сейчас учебники унаследовали почти все эти схемы». Их общая черта – внедрение фаталистического взгляда на историю: «Все происходило, могло происходить только так, как произошло».

Сытин выстраивал последовательную альтернативу догматам о предопределенности человеческого бытия соотношением производительных сил и производственных отношений (вера в которую проистекала в советском марксизме от формационного учения «Краткого курса»). Диалектическое понимание общественного развития, в его трактовке, предполагает «возможность вариантов, проявление необходимости через случайность и вообще роль случайности».

Критикуя учебники истории советской школы, Сытин по сути опровергал постулаты того учения, что получило название «советского марксизма»: «Понятие общественной формации связывается с одним типом производственных отношений… классовая структура… антагонистических формаций… сводится к двум основным классам, игнорируются проблемы неоднородности каждого класса и борьбы внутри классов, роль выдающихся деятелей или игнорируется, или дается в духе культа личности»[1071]1071
  Там же.


[Закрыть].

Особый интерес вызывает здесь обоснование Сытиным явления многоукладности. О значении этого социального явления в истории он говорил и на «круглом столе» в Институте всеобщей истории 1988 г.: «С 30-х годов начиная, при изучении феодализма, капитализма и социализма (исключая НЭП) исчезло понятие многоукладности. Каждая формация стала изучаться лишь с точки зрения господствующих производственных отношений… Выбрасывалось за борт даже мелкое товарное производство, которое как уклад проходит через все формации»[1072]1072
  Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. С. 49.


[Закрыть].

Можно предполагать, что, призывая изучать кризисные – а ведь Перестройка и представала уже к тому времени периодом кризиса в социалистическом обществе – эпохи возникновения «сложнейших переходных, гибридных форм», историк придавал тезису о многоукладности программное политическое значение, усматривая в контексте Перестройки возможность преобразования советского общества в многоукладную социальную систему, возможно, по образу НЭПа. Сытин писал, что «предстоит пересмотр проблем, связанных с современным капитализмом, практикой социалистического строительства»[1073]1073
  Сытин С.Л. Особый предмет.


[Закрыть].

Впоследствии Сытин расширял и углублял проблематику социальных трансформаций, сосредоточившись, по свидетельству И.Л. Зубовой, на новейшей трансформации капитализма под влиянием Октябрьской революции и в условиях возникновения социалистической формации. Его интересовали эволюция форм капиталистической собственности, сохранение мелкотоварного производства и его интеграция с крупным монополистическим, роль национализации и приватизации в государственном регулировании капиталистической экономики. Особое внимание привлекал комплекс вопросов, связанных с организацией и управлением производством, стимулированием труда, на которые, как он считал, не были даны ответы ни капиталистической, ни социалистической системами. Занялся Сытин и областью массового сознания. Исследуя эволюцию сознания рабочих в Европе и США в новое и новейшее время, он стремился выявить возникновение мифологизированных форм и их использование буржуазией[1074]1074
  Описание Ирины Львовны красноречиво свидетельствует о макротеоретическом уровне, на который вышел Сытин, размышляя о судьбах социализма.


[Закрыть].

Ожидание решений о реформировании школы от специального пленума ЦК или от Учительского съезда не оправдывалось: «В институте изрядный хаос. Производное от состояния нашей школы. Весьма незавидного. Надежды на съезд учителей не оправдались. Он фактически провалился»[1075]1075
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 31 декабря 1988 г.


[Закрыть]. Между тем общий ход Перестройки все ускорялся и внушал опасения.

С конца 1989 г. в письмах Сытина начинают преобладать тревожные ноты: «Институтские и в целом школьные дела перестройке явно не подвержены. Здесь движение скорее назад, чем вперед. Рыночный социализм – большая утопия, новый миф. Неужели Югославия, Венгрия, Польша не дают материала для обобщений? Другое дело, когда рыночный социализм используют всего лишь как трамплин для попытки возврата к капитализму. Тревожат последствия событий в Вост. Европе»[1076]1076
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 31 декабря 1989 г. Речь шла о «цветных революциях» в Чехословакии, Венгрии, Польше, падении Берлинской стены и ликвидации ГДР, переходе стран Восточной Европы к рыночной экономике.


[Закрыть].

«Год будет трудным, – предсказывал Сергей Львович в поздравлении на 1991 г., – возможно, самым трудным после 1941-го. Но мы же мастера создавать своими руками кризисы, из которых потом надо выбираться, как из глубокой ямы». Впрочем, Сытин еще не рассматривал ситуацию лишь в негативном плане. Он ценил и падение идеологического режима, которое принесла Перестройка: «Получил Ваше в высшей степени интересное письмо от 28 апреля. Буду с нетерпением ждать публикации о Сен-Жюсте. Мне очень понравилась Ваша мысль о разрешающей способности используемого метода[1077]1077
  Работая, совместно с Т.А. Черноверской и переводчиками О.С. Заботкиной, М.М. Бобовичем, Э.Я. Кушкиной, над изданием текстов Сен-Жюста в серии «Литературных памятников», я писал аналитическую статью, где и высказал заинтересовавшую Сытина мысль об ограниченности любого научного метода, имея в виду применение классового подхода советской историографии к реалиям XVIII века и конкретно – к феномену якобинства. Очень многозначительно, что Сергей Львович поддержал эту идею (издание было подготовлено в 1992 г. и вышло в свет спустя три года). См.: Гордон А.В. Иллюзии – реалии якобинизма // Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты. СПб., 1995. С.


[Закрыть]. Хорошо, что сейчас мы не скованы в возможности поиска новых возможностей»[1078]1078
  С.Л. Сытин – А.В. Гордону. 29 декабря 1990 г.


[Закрыть].

Конечно, драматизм происходящего властвовал над всем профессиональным сообществом, время требовало ответа на вопросы, поставленные 70-летним социалистическим периодом. Стало очевидно, что эра торжественно провозглашенного «развитого социализма» обернулась подлинным застоем. Слова генсека ЦК Ю.В. Андропова о том, что «мы не знаем общества, в котором живем», воспринимались красноречивым опровержением повсеместно красовавшегося лозунга «верной дорогой идете, товарищи». Вопрос о преобразованиях в экономике стоял еще с 60-х годов, и прошедшее с тех пор время еще более обозначило перспективу тупика. Сытин с этим не соглашался, тупиком ему виделся именно переход к рынку, что он и высказал еще до антикоммунистической революции 1991 г.