Текст книги "Историки железного века"

Погибший в 40 лет Григорий Самойлович счастлив оказался в потомстве, в его многочисленности, жизненной стойкости. Были среди них жертвы репрессий и тем не менее в каждом поколении находились незапуганные, способные бросить вызов власть предержащим, бороться за гражданские права, за демократическую страну.

Несколько десятков внуков и правнуков и их близких, вместе с представителями истфака МГУ, собрались 15 мая 2016 г. на открытии памятной доски «Последний адрес» у дома на углу Делегатской и Садовой-Каретной, откуда их деда и прадеда забрали на муки и расстрел. Уходя, он завещал семнадцатилетней дочери, чтобы она от него не отрекалась. От Григория Самойловича не отреклись.

«Фридлянд был бешено непримирим, если касались священных для него идей и представлений в науке», – утверждала Г.И. Серебрякова в своих воспоминаниях. Во время Перестройки первое поколение историков Французской революции стали обвинять в том, что своей идеализацией якобинской диктатуры и героизацией террора они прокладывали дорогу Большому террору. Дочь Фридлянда Ида Григорьевна с непередаваемой печалью делилась со мной своими размышлениями (обсуждали «Один день Ивана Денисовича» и литературу о ГУЛаге 60-х годов): «Они разжигали огонь, в котором сгорели». Есть в этих словах горькая правда, частица той правды, что вбирает в себя все произошедшее со страной в те трагические годы.

Только частица! Нет, я имею в виду не манипулирование искренней верой в целях утверждения диктаторского режима и вящего самоутверждения вождя. Вера этого поколения в социализм, в идеалы революции, в то, что «город будет», а «саду цвесть» (В.В. Маяковский), именно она, а не воля диктатора подлинно преобразила страну «от сохи к спутнику», по известному выражению. Solo fide! Спасает только вера!

Как же истово они верили в правоту революционного дела, в торжество идей социализма! Solo fide? Только вера спасает? Не вполне. От апогея культа личности в Большом терроре она не спасла. Социализм эта вера тоже не спасла, но сплавленная с патриотизмом народной веры помогла выстоять в страшном испытании и одолеть фашизм.

В кульминационный момент сражения за Сталинград писатель-фронтовик Василий Гроссман, находясь в осажденном и почти захваченном врагом городе, говорил собеседнику, уповавшему на волю Бога, что его уверенность в конечной победе зиждется на другом – на моральном превосходстве советских людей: «Святая кровь этой войны очистила нас от крови невинно раскулаченных, от крови 37-го года»[119]119
  Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана. М., 1990. С. 9–10.


[Закрыть].

Когда пытаешься оценить научный вклад предшественников из далеких 20-х годов прошлого века, приходит на ум метафора Вольтера о движущей силе страстей: подобно ветрам, они могут рвать паруса, но без ветра корабль не смог бы двигаться. Да, они страстно выражали свои политические взгляды, не скрывали, а, напротив, декларировали свою идейную убежденность, не стеснялись называть ее «верой», поскольку она касалась принципов марксизма, непреклонности в отстаивании последних, и понятие «фанатизм» вовсе не было для историков-марксистов одиозным.

Отстаивая величие Марата, один из советских авторов называл его «бескорыстным фанатиком революции»[120]120
  Ольшевский А.А. Письма Марата // Книга и революция. 1923. Год 3. № 3(27). С.22.


[Закрыть]. А Фридлянд, столкнувшись в научной дискуссии с полным неприятием своей позиции, заявлял: «Я остался при своем мнении и буду его защищать с фанатизмом Марата, пока мне не докажут противное»[121]121
  Стенограмма доклада т. Фридлянда «Марат» в Институте истории Коммунистической академии от 22.06. 1934 (АРАН. Ф. 359. Оп. 2 Д. 255. Л. 42).


[Закрыть].

«Финалистская» перспектива исторического процесса, восходящего к Октябрьской революции как его вершине, внедряясь в исторический анализ в качестве ретроспективы, не могла не приводить к модернизации революции XVIII в. и к «привязке» под влиянием идеологии правящей партии «той» революции к господствовавшей («диктаторской») концепции «этой» революции.

Но дальше приходится отметить нечто алогичное для принципа «дезангажированности», или деидеологизации исторического знания. Наиболее значимым оказалось, в конечном счете, продвижение советских историков именно в наиболее идеологизированных сферах – изучении якобинской диктатуры и народных выступлений. Советская наука уже в пору своей молодости привлекла внимание на Западе не только (и не столько) сбором и накоплением фактов, но именно «ангажированным» подходом.

Знаменательная деталь – наибольшее внимание того же Матьеза и зарубежных ученых, в первую очередь возглавленного им направления, привлекали работы, отмеченные явным «якобинократизмом». Матьез самолично представил в своем журнале развернутое резюме исследований Фридлянда о Марате, призвав при этом французских историков учить русский язык ввиду важности выходящих в Советском Союзе работ[122]122
  Mathiez A.Les travaux russes sur l’histoire de la Révolution Française // AHRF. 1927. N. 24. P. 589–592.


[Закрыть]. А такой авторитетный знаток Марата, как чикагский профессор Льюис Готшалк, автор книги о «Друге народа»[123]123
  Gottschalk L. Jean-Paul Marat, l’Ami du peuple. P.: Payot, 1929. 206 p.


[Закрыть] признал труд Фридлянда «самой серьезной попыткой изучения идейной биографии Марата»[124]124
  Gottschalk L. Quelque études récentes sur Marat // AHRF. 1936. N 34 Р. 97–122 (цит. по: Далин В.М. К истории изучения Великой французской революции в СССР // Великая французская революция и Россия. 1989. С. 111).


[Закрыть].

Путь к ней вобрал в себя все творчество Фридлянда. Начало было положено в 1926 г. брошюрой и принципиально важной статьей[125]125
  Фридлянд Г.С. Ж.-П. Марат до Великой Французской революции / Ц. Фридлянд. М.: Ком. ун-т им. Я.М. Свердлова, 1926. 65 с.; Его же. Классовая борьбы в июне-июле 1793 г. (Якобинцы против Ж.-П.Марата. Ж.-П.Марат против Ж. Ру) // ИМ. 1926. № 1–2.


[Закрыть], затем последовала публикация сочинений Марата[126]126
  Жан Поль Марат. Памфлеты / Ред., вст. статья и коммент. Ц. Фридлянда. М.; Л.: Academia, 1934. 856 с. В 1937 г. вышло сокращенное издание без материалов Фридлянда и упоминания его имени.


[Закрыть]. Итоги исследования темы должна была подвести монография «Жан-Поль Марат и гражданская война XVIII в.». В 1934 г. вышел первый том[127]127
  Фридлянд Г.С. Жан-Поль Марат и гражданская война XVIII в. Т. 1. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. 512 с.


[Закрыть], и он вполне заслужил лестную оценку, которую дал Готшалк.

Впечатляет в первую очередь источниковедческая работа, проделанная Фридляндом. Это, не считая документальных публикаций, архивные коллекции ИМЭЛ и Британского музея, фонды Национальной библиотеки (Париж). Отдельные, но безусловно важные вопросы – борьба дистриктов и Коммуны зимой 1789/1790 гг., сентябрьские дни 1792 г., борьба Марата с «бешеными» были изучены по материалам Национального архива. С сожалением Фридлянд отмечал, что недоступными ему оказались архивы префектуры полиции Парижа[128]128
  Там же. С. 29–30.


[Закрыть]. В целом справочно-источниковедческий аппарат монографии очень внушителен: без малого полсотни страниц петитом[129]129
  Там же. С. 463–510.


[Закрыть].

Увы, не только источниковой базой и источниковедческой обстоятельностью впечатляет главный труд Фридлянда. Вышедший том – красноречивый документ эпохи, запечатлевший те идеологические тиски, в которых билась исследовательская мысль. Относится это прежде всего к предисловию. Монография, как сообщалось в предисловии, была в основном закончена в 1931 г. А вот предисловие было написано (явно поспешно) к выходу первого тома (1934).

Вводная часть печатной продукции приобрела особое значение с утверждением идеологического канона. Не случайно в постсоветской историографии появился термин «марксизм предисловий». Адекватен он по отношению к так называемому академическому марксизму, к «перековавшимся» на рубеже 1920–1930-х годов историкам дореволюционной формации (Тарле), которые свою лояльность марксистскому канону укладывали в несколько терминов классово-формационной схемы и более-менее уместных цитат классиков.

К Фридлянду это, понятно, не относится. Марксизм в ленинской интерпретации он усвоил основательно. Но «великая перековка» тех лет затронула и его. Автор книги о Марате не ссылался на упоминавшееся Письмо Сталина об «аксиомах большевизма», но предисловие заставляет говорить именно об аксиоматизации марксизма, катехизации учения, сведении его к категорическим ответам на риторические вопросы: «Маратизм в такой же мере отличается от теории революции коммунизма, в какой мере пролетариат отличается от мелкой буржуазии»[130]130
  Фридлянд Г.С. Марат. Т. 1. С. 17.


[Закрыть]. «Между теоретиками пролетариата и мелкой буржуазии лежит пропасть целой исторической эпохи»[131]131
  Там же. С. 16.


[Закрыть]. «Якобинец (маратист), чтобы приблизиться к большевизму, должен был связаться неразрывно с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые интересы»[132]132
  Там же. С. 22.


[Закрыть].

Уже в докладе Фридлянда о Термидоре в 1928 г. наметилась тенденция, получившая развитие в книге о Марате. Если в 20-х годах апология якобинской диктатуры обусловливалась легитимацией большевистской диктатуры, то с конца 1920-х в апофеоз теории и практики большевизма выливалась критика недостатков первой, обличение ее, так сказать, исторической неполноценности. Сакрализации подлежала прежде всего роль партии как правящей силы и диктаторской формы правления как некоего абсолюта, высшей в истории формы социальной организации для революционной эпохи – при том, что границы последней выглядели неясными[133]133
  С одной стороны, этот период представлялся четко обозначенным, с другой – перед ним ставились задачи на целую всемирно-историческую эпоху. «Диктатура пролетариата, – утверждал коллега Фридлянда, – …рассчитана на сравнительно узкий исторический период, необходимый для подавления сопротивления эксплуататоров и для устранения “тех каналов, по которым прорастают классы”, – так она переводит капиталистическое общество в общество бесклассовое и безгосударственное» (Старосельский Я.В. Руссо и якобинская диктатура // Революция права. 1928. № 2. С. 43).


[Закрыть] («есть у революции начало, нет у революции конца»). Сакрализации подлежал также путь большевистской партии к власти – абсолютизация значения гражданской войны и вооруженного восстания. Принятие этого абсолюта (партия – диктатура – гражданская война – вооруженное восстание), степень приближения к нему становились оселком для оценки революционной пригодности тот или иной теории.

Можно, конечно, согласиться с Фридляндом и, сравнивая судьбу якобинской диктатуры, продержавшейся около года, и большевистской диктатуры, изживавшей себя чуть ли не столетие, заключить, что в смысле захвата и удержания власти последняя была шедевром. Подвох кроется в самом сравнении, и в советской историографии 1930-х годов это уже ощущалось.

Главной опасностью для исследователя у Фридлянда декларируется модернизация уподоблением революции XVIII в. «пролетарской революции», а защитой от модернизации высказывание Сталина, что революция 1917 г. является «социалистической», тогда как революция 1789 г. была «буржуазной». Повторяемое на разный манер это высочайшее мнение подчеркивает политический характер подобной угрозы – утверждение оппозиции о советском термидоре и «буржуазном перерождении» партийной элиты.

Если цитирование Сталина защищало, то не от модернизации, а от политического обвинения, по сути дела становясь скорее ее прикрытием, ибо модернизацией, думается, выступало именно навязывание эпохи XVIII в. политических категорий ХХ в., превращенных в абсолют.

Признавалась и другая опасность – «игнорирование значения опыта» Французской революции[134]134
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. В сущности, для исследователя она была как раз главной. И свое исследование Фридлянд посвящал именно историческому значению этого опыта, противопоставляя свою позицию всей буржуазной историографии. Вообще в своем предисловии автор противостоит всем и вся: троцкизму, меньшевизму, «оппортунизму», либерализму, «социал-фашизму», Второму Интернационалу, Каутскому, Кунову, антикоммунизму и антимарксизму. И отчетливо ощущается та самая поступь Времени: еще до «железного занавеса» внешнеполитической изоляции жизнь страны заволакивала густая идеологическая пелена, имя которой изоляционизм.

Вообще предисловие поражает несвойственным Фридлянду да и советской историографии 20-х годов обильным цитированием, строка за строкой высказываний Маркса, Энгельса, Ленина и, разумеется, т. Сталина, который «учит нас», «указывает» и «категорически формулирует». Все же из-под цитат пробивается авторская мысль. И она по-фридляндовски оргинальна – до чего прав был Кареев, заметив склонность историка-марксиста к «ереси»! В параллель марксовой «триаде» восхождения от идей Французской революции к коммунизму (Cercle social – «бешеные» – Бабёф)[135]135
  Маркс К. Святое семейство // Маркс К., Энегельс Ф. Соч. 2 изд. Т. 2 С. 132.


[Закрыть] Фридлянд, дезавуируя значение Cerclesocial, отодвигая в сторону «бешеных», выдвигает свою версию: Марат – Сен-Жюст[136]136
  Сен-Жюста, видимо за вантозские декреты, Фридлянда неизменно ставил выше Робеспьера как социального мыслителя.


[Закрыть] – Бабёф[137]137
  Фридлянд Г.С. Марат. Т. 1. С. 13.


[Закрыть].

Самой масштабной и претенциозной была другая новация – заявление о существовании в рамках буржуазной Французской революции – «плебейской революции», движущей силой которой было «четвертое сословие» в виде плебейства, чей состав Фридлянд определял весьма расплывчато, по Марату: «рабочие, ремесленники, мелкие торговцы, крестьяне». Численность этих «низших слоев нации» достигала, согласно Марату, 14–15 миллионов, по Матьезу 11 миллионов человек[138]138
  И Марат, и Матьез не включали все крестьянство, которое к началу Революции достигало 80 % населения страны, т. е. 20 млн человек. Из них к пауперизованным слоям, по оценке современной французской историографии относилось 55–60 % сельского населения. При том А.В. Адо считал и эту оценку преувеличенной (Адо А.В. Рец. на кн.: Иоаннисян А.Р. Коммунистические идеи в годы Великой французской революции. М., 1966. // ВИ. 1968. № 8. С. 171).


[Закрыть]. Историк-марксист подчеркивает, что цеховые подмастерья и ремесленники, а не рабочие фабрик и централизованных мануфактур были «передовым отрядом» и что среди ремесленников были как собственно рабочие («миллионные массы предпролетариата»), так и «рабочие-мастера», выступавшие нередко «в роли подрядчиков»[139]139
  Фридлянд Г.С. Марат. Т. 1. С. 20–21.


[Закрыть].

В этом социальном контексте как идеолога «плебейской революции», или «плебейской оппозиции» (два термина выступают взаимозаменимыми) Фридлянд рассматривает биографию Марата: «До сих пор плебейская революция не являлась предметом изучения. Марксистская историография французской революции была занята установлением буржуазной природы революции, выяснением ее классовых задач, исторических пределов ее влияния. Но за «третьим сословием» в революции XVIII века видно «четвертое сословие». Его история должна стать содержанием новой полосы наших работ»[140]140
  Там же. С. 17.


[Закрыть]. И свою биографию Марата Фридлянд называет «страницей из истории четвертого сословия».

Все-таки автор больше преуспел в воссоздании жизни, деятельности, взглядов своего героя. Он сам признавал, что «по вопросам истории четвертого сословия» вынужден был пользоваться «лишь печатными источниками». Зато в отношении биографии Марата, как уже говорилось, в его распоряжении оказались великолепная источниковая, особенно архивная база. Имевшийся в авторском распоряжении материал должен был подкрепить введение понятия «маратизм» – еще одна новация – как социально-политического феномена, идеологии «плебейской революции». Среди анонсируемых глав второго тома значились: «От маратизма к коммунизму», «Марат и маратизм в исторической литературе»[141]141
  Там же. С. 30.


[Закрыть].

Однако публикация второго тома, ожидавшаяся зимой 1934–1935 г., не состоялась, и об его идейном содержании приходится судить по стенограмме доклада Фридлянда в Институте истории Комакадемии в июне 1934 г.[142]142
  Стенограмма доклада т. Фридлянда «Марат»… (АРАН. Ф. 359. Оп. 2 Д. 255). Сокр. вариант см.: ИМ. 1934. № 5 (039). С. 61–63.


[Закрыть].

Доклад носил откровенно полемический характер: «Марат не убийца и палач, а теоретик и историк эпохи»[143]143
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 30.


[Закрыть]. «Это не был изувер-одиночка или талантливый одиночка, изумительный практик», как считал Кунов[144]144
  Там же. Л. 18/об.


[Закрыть]. «Я настаиваю на том, – говорил Фридлянд, – что практика якобинизма во Французской революции не есть просто эмпирика и не… исключительно идеи Руссо». «Практика второго года (1793) в основном есть исключительно идея Марата (курсив мой. – А.Г.)[145]145
  Там же. Л. 4.


[Закрыть]. «В основном есть исключительно» – типичные для доклада издержки полемизма.

Но докладчик на этом не останавливался, продолжая крушить историографическую традицию, прежде всего советскую: «Глубоко неправильным является утверждение, что вся сумма социальных идей Французской революции связана только с именем Бабефа и еще несколькими другими («бешеными». – А.Г.)»[146]146
  Там же. Л. 9.


[Закрыть].

Фридлянду удалось добиться того же эффекта, как и своим докладом о 9 термидора. Некоторого потрясения, даже смятения аудитории. Общие чувства красноречиво выразил Далин: «Все мы до сих пор придерживались той точки зрения, что взгляды Марата… в лучшем случае совокупность тактических партийных рецептов, найденных по наитию, что у Марата было правильное политическое чутье, которое позволяло ему нащупывать нужную линию. Но мы не знали, что Марат был теоретиком… Этот тезис т. Фридлянд безусловно доказал»[147]147
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 36.


[Закрыть].

Возражение Далина встретило превозношение Марата над «бешеными». Теоретически и идеологически, говорил Далин, «Марат стоит выше их. И все-таки бывало так, что бешеные стояли ближе… к требованиям плебейского слоя, чем в этот период к ним стоял Марат». Далин напомнил о «триаде» из «Святого семейства» о поступательном движении мысли к коммунистической идее («Cercle social» – «бешеные» – Бабёф), из которой Марат «выпал»[148]148
  Там же. Л. 37.


[Закрыть].

Предпочтение Марата «бешеным» вызвало активное неприятие и у других коллег. Председательствовавший Н.М. Лукин нашел странным, что Марат, предвосхитив, согласно докладчику, основные тактические линии плебейской оппозиции, не стал вождем этой оппозиции, когда после победы восстания 31 мая – 2 июня 1793 г. она становится основной движущей силой, «гегемоном революции»[149]149
  Там же. Л. 31.


[Закрыть].

Отвечая на замечание Далина по поводу марксовой «триады», Фридлянд заверил аудиторию, что с цитатами из классиков «все благополучно» и привел несколько позитивных высказываний Маркса и Энгельса в доказательство, что Марат у них «не выпал»[150]150
  Там же. Л. 39.


[Закрыть]. Реплику Лукина, как быть с оценкой «бешеных» Марксом[151]151
  «Французская революция породила идеи, выводящие за пределы идей всего старого мирового порядка. Революционное движение, которое началось в 1789 г. в Cercle social, которое в середине своего пути имело своими главными представителями Леклерка и Ру и, наконец, потерпело на время поражение вместе с заговором Бабёфа, – движение это породило коммунистическую идею, которая после революции 1830 г. снова введена была во Франции другом Бабёфа, Буонарроти. Эта идея, при последовательной её разработке, есть идея нового мирового порядка». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т. 2. С. 132).


[Закрыть], Фридлянд дерзко отмел: «Это есть не конкретная оценка “бешеных”»[152]152
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255.Л. 34.


[Закрыть].

Очевидно, канонизация цитат классиков, начавшаяся после Письма Сталина (1931), которой Фридлянд отдал солидную дань в предисловии к опубликованному первому тому, была для него конъюнктурной, обусловленной издательскими требованиями, и «экзегетики»[153]153
  Чудинов А.В. Историк – воюющий: Н.М. Лукин // Историк и власть: Советские историки сталинской эпохи. Саратов, 2006. С. 245.


[Закрыть], которая позднее была названа «цитатным методом», в его докладе не отмечается. По поводу установочно-методологической статьи директора Института истории (а ранее руководителя на «западном участке исторического фронта»)[154]154
  Лукин Н.М. Ленин и проблема якобинской диктатуры // ИМ. 1934. № 1 (035). С. 99–146.


[Закрыть] отозвался снисходительно: «Эту статью рекомендую прочесть всем тем, которые хотят познакомиться с постановкой вопроса у Ленина и у т. Сталина»[155]155
  Фридлянд Г.С. Якобинская диктатура во Франции. Стенограмма лекции. 28.02.1934 (АРАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 714. Л. 53).


[Закрыть].

Не испытывал почтения Фридлянд и к «мейнстриму» советской историографии, которая в тот момент возводила «бешеных» в «партию» плебейских масс. По выражению докладчика те «были раздуты», да и говорить о них как «едином целом» затруднительно[156]156
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 34–35.


[Закрыть]. Рекомендуя монографию Захера[157]157
  Захер Я.М. «Бешеные»: Крайне левые французской демократии 1792–1794 гг. – Л.: гос. тип. им. Евг. Соколовой, 1930. 241 с. (У меня экземпляр с сокращенным названием «Бешеные»).


[Закрыть] – между прочим уже подвергнутого опале (см. гл. 3), – «много ошибок, но весьма богат фактический материал», Фридлянд подчеркнул, что причина ошибок: «Автор хочет из “бешеных” сделать целую политическую партию». «Трудно, по-моему, почти невозможно», – сочувственно добавлял критик[158]158
  АРАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 714. Л. 54.


[Закрыть]. Фридлянд был прав, и затруднения cоветских историков «бешеных» (Захер, Сытин) это подтверждают.

Противоречия между Маратом и «бешеными» Фридлянд переводил из социально-экономической области в политику: «Марат стоял за сохранение якобинского блока. “Бешеные” не чувствовали над собой бремени политических проблем. Плебейские массы, на которые опирались “бешеные”, отличались своеобразным политическим нигилизмом»[159]159
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 41.


[Закрыть]. Досталось, мы видим, и плебейству, в котором ранняя советская историография, да и сам Фридлянд, усматривала прототип класса-авангарда Революции 1917 г. и предпосылала ему роль «гегемона» на этапе установления якобинской диктатуры.

«Кажущееся падение активности» Марата после изгнания лидеров жирондистов из Конвента в результате восстания 31 мая – 2 июня 1793 г. (в котором он принимал активное участие, в отличие от Робеспьера и других якобинских лидеров[160]160
  См.: Гордон А.В. Падение жирондистов: Народное восстание в Париже 31 мая – 2 июня 1793 года. М.: Наука, 1988. 152 с. Руководитель моей диссертации, из которой вышла эта книга, Альберт Захарович Манфред нашел, что я преувеличил роль Марата в сравнении с другими якобинскими лидерами, при том, что я отверг и бытовавшую в историографии версию об «авторстве» Марата по отношению к восстанию, поддержанную Фридляндом.


[Закрыть]), Фридлянд объяснял исчерпанием социально-политической программы. «Если бы после 2 июня Марат играл роль, которую он сыграл в 1792 г., то мы могли бы сказать, что Марат представляет момент перерастания мелкобуржуазной революционности в другой момент» [161]161
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 34/об.


[Закрыть]. Речь, разумеется, могла идти лишь о пролетарской революционности. Но приближение к теории «перманентной революции» (Маркса-Ленина-Троцкого) было политически опасно.

Впрочем, у Фридлянда нашлись и иные доводы относительно исторического значения идей Марата. В позднейшей советской историографии, наиболее отчетливо у Манфреда, возобладала точка зрения самого Робеспьера о принципиальной новизне теории диктатуры. Эта точка зрения «режима чрезвычайных обстоятельств» (см. выше) была принята еще раньше во французской историографии – особенно авторитетно Оларом. Фридлянд придерживался прямо противоположного мнения, что теория эта вызревала с самого начала революции и что ее пропагандистом следует считать исключительно или прежде всего Марата.

Поскольку «якобинизм» как понятие ассоциировался с теорией-идеологией якобинской диктатуры, Фридлянд, чтобы размежеваться с принятой точкой зрения, ввел термин «маратизм». По сути оно означало наличие предпосылок якобинизма до установления диктатуры 1793 г., что не вызывает сомнений. Фридлянд, однако, придал этим предпосылкам законченную форму некоего учения или, по его терминологии, «теории». Характеризуя ее, он не поскупился на стереотипные определения явно модернизационного свойства, за что его справедливо критиковал Манфред (в предисловии к изданию «Марата» 1965 г.).

«Теория тактики и стратегии вооруженного восстания», «разработка проблемы вооруженного восстания как искусства», «защитник народоправства», «занимается классовым анализом»[162]162
  См.: ИМ. 1934. № 5. С. 61–62; АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 25.


[Закрыть]. Не чувствуя, очевидно, модернизационного подтекста подобных терминов, Фридлянд утверждал, что борется с модернизацией:

«Чтобы установить специфику маратовских идей, я ищу генезис его взглядов в литературе XVI–XVIII вв. и даже в более ранние эпохи. Марат являлся звеном в цепи Томас Мюнцер – левеллеры – якобинцы. Подобный подход к теме гарантирует меня, поскольку это возможно, от модернизации Марата»[163]163
  ИМ. 1934. № 5. С. 62.


[Закрыть]. Фридлянд указывает конкретный адресат привычной для ранней советской историографии модернизации: «Генезис идей Марата толкает нас не вперед, не к эпохе коммунизма, не к Энгельсу, Марксу, Ленину и Сталину, а назад»[164]164
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 5/об.


[Закрыть].

Насколько это ему удалось – другой вопрос, но направление поиска, взятое Фридляндом, заслуживает внимания. Можно, конечно, оспаривать терминологию в постановке вопроса о сквозной, через века и страны истории «идей и деятельности плебейской оппозиции»[165]165
  ИМ. 1934. № 5. С. 61.


[Закрыть]. Но существовала же сквозная история социалистических идей от древнейших времен, которая сопровождала весь путь советского историознания, сделавшись даже его привилегированной отраслью.

На самом деле поиск истоков того, что он назвал «маратизмом», у Фридлянда очень широк, а сами истоки многообразны. Они и в жизненном опыте Марата – «воспитание в недрах швейцарской демократии»[166]166
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255.Л. 8/об.


[Закрыть] или связь с демократическим движением в Англии – и еще больше, конечно, в литературных источниках в том числе очень далеких времен. Так на первое место Фридлянд в своем докладе ставит «Рассуждение о добровольном рабстве» друга Монтеня Ла Боэси (1577). Характеризуя влияние идей Просвещения, Фридлянд обращает внимание на сочетание «реакционных черт антикапитализма» Руссо с «передовыми чертами буржуазного общества и буржуазной идеологии» у Монтескье[167]167
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255Л. 24/об.


[Закрыть]. Наконец, это исторический опыт Английской революции или Реформации в Германии.

Основной посыл в концепции Фридлянда понятен – это отрицание исключительного влияния на Французскую революцию Руссо и выпячивания значения в социальной области Бабефа, а также «бешеных», чем увлекалась советская историческая наука. Увлекался в своей полемике и Фридлянд, доходя в проповедовании роли Марата до явных преувеличений: «Марат с полным правом может носить название теоретика гражданской войны и революции XVIII в.» или «Вся сумма идей… французско-якобинской диктатуры есть сумма идей, разработанных Маратом»[168]168
  Там же. Л. 41/об.


[Закрыть].

Обращает на себя внимание вольная трактовка понятия «теоретик». На самом деле речь идет о «сумме идей»: «у Марата как теоретика революции XVIII в. имеется некоторая сумма идей»[169]169
  ИМ. 1934. № 5. С. 61.


[Закрыть]. Корректно оценил теоретические новации Фридлянда Далин: «Марат в 1789 г. приступил, опираясь на определенный теоретический багаж» и «вступил в революцию, имея какую-то политическую идеологию»[170]170
  АРАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 255. Л. 37.


[Закрыть].

Впрочем, и сам Фридлянд, как и в докладе о 9 термидора, постоянно себя корректировал, стремясь избежать апологетики или, по его словам, «снять тогу величия с моего героя»[171]171
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]. Отсюда упор на значение предшественников в формировании «теории» Марата, на противоречия в его взглядах, на колебания в отношении к Конвенту после победы антижирондистского восстания, вытекавшие из неопределенности его «теории» революции.

Можно поставить вопрос и о противоречиях самого автора в оценках своего героя. Для ранней советской историографии Французской революции был симптоматичен поиск революционной теории и теории революционной диктатуры в предреволюционный период. Очевидно, по аналогии с Русской революцией, в которой основоположения такой теории просматривались уже с 1905 г. и в противовес мнению о Французской революции либеральной историографии «теория насилия и диктатуры была чужда ее духу и ее вождям» (Олар).

Настойчиво занимался проработкой вопроса, сводя, правда, генезис теории якобинской диктатуры к идеям Руссо Старосельский (см. гл. 2). Более широко, как видим, ставил этот вопрос Фридлянд. Доклад и начинался с вопроса: «Существовала ли вообще теория революции, теория диктатуры в XVIII веке?»[172]172
  Там же. Л. 3.


[Закрыть]. В лекции, почитанной тогда же, но для более широкой аудитории Фридлянд отвечал без обиняков, в стиле идеологических установок: «Само понятие якобинской диктатуры, сама теория революции, на основе которой мы делаем свое дело, была абсолютно чужда сознанию французского якобинизма, который пришел к диктатуре на основании известной эмпирики, т. е. на основании известного опыта практической борьбы. Диктатура была навязана ходом этой практической борьбы»[173]173
  Стенограмма лекции Г.С. Фридлянда «Якобинская диктатура во Франции», прочитанная в Комакадемии. 28. 02.1934 (АРАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 71;. Л. 21.).


[Закрыть].

Однако были исключения. Теория революции и «своя теория диктатуры» существовали, оказывается, у «отдельных представителей плебейской оппозиции». Примером для Фридлянда оставался, разумеется, Марат. В докладе встречается ряд шаблонных положений советского, или, по выражению Фридлянда, «революционного марксизма».

Заставляет задуматься, например, идея победы революции как обновления госаппарата – трижды повторяемого канонического указания – «сверху до низу»: «Революция побеждает на другой день после того, как власть подвергнута обновлению сверху донизу. И проблема обновления государственной власти, проблема революционной диктатуры, меняющей все государство сверху донизу – в этом суть фанатизма Марата». Вся его революционная деятельность, борьба против сменявших друг друга властей – это «теория революционной диктатуры, очищающей сверху до низу государственный аппарат»[174]174
  Там же. Л. 29.


[Закрыть].

Все же Фридлянд, как бы ни относиться к терминологии, достаточно глубоко проник в суть того, что он назвал «маратизмом». Да еще привлек много разнообразного, в том числе архивного материала для характеристики этого социально-политического явления. Не случайно даже спустя 30 лет после первого издания монографии Фридлянда у рецензента авторитетного и академически-объективистского “American historical review” сложилось определенно положительное мнение. Объявив Марата «теоретиком революции плебейских масс» и даже создателем «учения о диктатуре плебейских масс», Фридлянд модернизировал историческое сознание революционных деятелей XVIII в., и рецензент Ханс Роджер не преминул заметить: «Временами кажется, что Фридлянд рассказывает не о Марате, а о Ленине». Вместе с тем признал работу Фридлянда «насыщенной книгой, полной ярких подробностей и стимулирующих обобщений»[175]175
  American historical review. N.Y., 1963. Vol. 69, N 1. P.211.


[Закрыть].

Главу о Фридлянде достойно может завершить реквием «революционному марксизму» 1920-х: этот период советской историографии оказался донельзя противоречивым и догматы классового и экономического детерминизма далеко не исчерпывают интеллектуальное содержание того времени. Можно говорить о свершениях, о находках, об идеях, которые получили развитие в мировой и отечественной историографии.