Текст книги "Историки железного века"

Ознакомившись с курсовой, Я.М. похвалил[395]395
  Запись в моем дневнике 10 ноября 1957 г.


[Закрыть]; и следующую тему предложил уже сам – «Конституция 1793 г. и революционный порядок управления во Франции». Рекомендовал литературу, в том числе книгу Доналда Грира «Social incidence of the terror» (десять лет спустя за нее ухватился Ревуненков, доказывая антинародность якобинской диктатуры). Она, наряду с работами Сириша, Бринтона и Собуля о социальном составе низовых органов революционного порядка управления, заставила меня задуматься о «сущности якобинского демократизма» (формулировка из дневника). Штудирование классиков марксизма убедило лишь в том, что противоречивость их высказываний нашла отражение в «известных колебаниях нашей исторической литературы»[396]396
  Запись 5 сентября 1958 г.


[Закрыть].

В такой момент у меня состоялась запомнившаяся беседа с Я.М., о чем я и писал в своем личном дневнике. Это было на истфаке 18 апреля 1958 г. Он приехал из Москвы и производил чудесное впечатление свой вдохновенностью. 40-минутная беседа по-новому осветила некоторые вопросы, а главное – вскрыла сумбур и бедность моих познаний и вызвала острую жажду их расширения и углубления. Получив сильный импульс, ощутив стремление немедленно взяться за работу по-настоящему, я за десять дней написал тезисы и отправился в Петергоф.

Я.М. плохо себя чувствовал, большей частью лежал, тем не менее уделил беседе часа полтора. При этом мы немного подискутировали по составу народных обществ и датировке формирования революционного порядка управления, и во втором случае я остался при своем (я считал, что этот процесс начался весной[397]397
  Эту позицию я потом отстаивал и в своей диссертации «Установление якобинской диктатуры».


[Закрыть], а не в сентябре 1793 г.). Обсудили мы и методологические затруднения[398]398
  Запись 5 сентября 1958 г.


[Закрыть].

Входил Я.М. в рассмотрение и моих чисто юношеских вопросов о «герое». Вопреки моему ожиданию, для него это был отнюдь не Жак Ру. У Робеспьера его в личностном плане раздражали менторство, ригоризм и самоуверенность (self-rightness, как определил близкий Я.М. по духу профессор Оксфордского университета и его тогдашний корреспондент Ричард Кобб, на которого он в данном случае и сослался). У Сен-Жюста, которому я симпатизировал, – холодность, безразличие к чувствам людей и их судьбам. Импонировал моему учителю лишь Дантон своей цельностью, широтой и открытостью.

Но об этом революционном деятеле, которого советская историография и общественное мнение осуждали за оппортунизм, Я.М. написал лишь заметку в Малую советскую энциклопедию, где подчеркивал заслуги Дантона на посту министра юстиции в отпоре «внутренней и внешней контрреволюции». Одновременно ненавязчиво проводилась мысль об оппортунизме и давалась классовая оценка в духе Кунова: «Д[антон] и дантонисты отражали преимущественно интересы крупнобуржуазной интеллигенции и, отчасти, образовавшейся во время революции “новой” буржуазии»[399]399
  См.: Малая Советская энциклопедия. М., 1929. Т. 2.


[Закрыть].

Весной 1958 г. начался кульминационный этап моего общения с Я.М. Курсовую о революционном порядке управления он одобрил: «А.В. Гордон добросовестно и глубоко использовал находившиеся в его распоряжении русские, английские и французские источники… Работа написана на уровне дипломной». Однако для дипломной требовался перенос акцента именно на французские источники, и Я.М. посоветовал мне летом почитать Дюма. А в качестве темы предложил подумать о «борьбе санкюлотов против революционного порядка управления»[400]400
  Запись 7 сентября 1958 г.


[Закрыть].

Такое предложение было всецело в русле мыслей моего руководителя. В силу опасных аналогий тема термидорианского переворота с конца 20-х годов была закрыта для исследования, но имплицитно Захер оставался верен ей: от брошюры «9 термидора» (1926) до последней крупной работы «Плебейская оппозиция накануне 9 термидора» (1962). Упрощая, можно сказать, он делил историю диктатуры на два этапа – восходящую линию (сентябрь 1793 – весна 1794 г.) и нисходящую, связанную с подавлением активности секций, репрессиями против выразителей интересов плебейства и отходом городских низов и крестьянства от диктатуры. Происходило «перерождение террора»[401]401
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 6 июня 1960 г.


[Закрыть], революционный порядок управления превращался в «автократическую диктатуру»[402]402
  В моем конспекте спецкурса Захера написано «автократорская». Речь шла о складывании единоличного правления.


[Закрыть]. Переломным моментом выглядела весна 1794 г., когда начала сказываться усталость масс от террора, явившаяся, считал Я.М., одной из причин поражения эбертистов[403]403
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 6 июня 1960 г.


[Закрыть].

Мы решили сосредоточиться именно на эбертистах, поскольку, как говаривал Захер, после разгрома «бешеных» те были единственными, кто худо ли хорошо ли представлял интересы «плебейских масс»[404]404
  Захер подчеркивал «историческое значение гибели эбертистов» как защитников интересов масс, указывая на последствия – разгром Коммуны, утрату самостоятельности революционного самоуправления столицы. См.: Захер Я.М. Французская революция. Тетрадь № 2 (конспект спецкурса).


[Закрыть]. При этом предложил заняться процессом над эбертистами. Однако знакомство с материалами процесса повергло меня в смятение: формулировка обвинений была всецело рассчитана на complicité morale присяжных Ревтрибунала, а распространенная в литературе (до сих пор) версия о «восстании» эбертистов не подтверждалась даже обвинительным актом.

И я, наверняка, с ведома Я.М. и, безусловно, в духе его размышлений, начал собирать материалы о «падении эбертистов»[405]405
  Впоследствии Я.М. уточнит: «Термин “разгром эбертистов” лучше, чем “падение”, ибо он больше подчеркивает виновность робеспьеристов. “Падение” может явиться результатом одних только объективных причин» (Я.М. Захер – А.В. Гордону. 7 апр. 1960 г.).


[Закрыть], причем обвинения Фукье-Тенвиля явились для меня ориентирами в поиске их «базы», каковой оказались тревожные слухи, гулявшие в тот момент по Парижу. Вымыслы обвинения, как я понял, отражали стремление якобинского руководства манипулировать массовыми настроениями. Позднее я получил от Я.М. совет продолжить взятое направление: «Вы могли бы написать очень интересную статью о так называемом “восстании эбертистов”, в которой, конечно, доказали бы, что такового восстания в действительности не предвиделось, а имелись только разговоры о восстании, ловко раздутые и преувеличенные в провокационных целях робеспьеристами»[406]406
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 7 мая 1961 г.


[Закрыть].

А дипломной дал высокую оценку: «Самая тема дипломной работы А.В. Гордона… уже в большой степени предопределила необходимость для автора идти по пути самостоятельного разрешения большинства затрагиваемых им вопросов». Соответственно дипломная работа была квалифицирована как «первый опыт» самостоятельной научной работы. На основании этого научный руководитель рекомендовал меня в аспирантуру «по истории нового времени или историографии истории нового времени»[407]407
  Отзыв о дипломной работе студента V курса истфака ЛГУ А.В. Гордона на тему «Падение эбертистов». Подпись – профессор Я.М. Захер. 23.IV.1959 г. (Из личного архива).


[Закрыть].

Собственно Я.М. не очень верил в такую возможность, но разговор с Ревуненковым переубедил его, и Захер тотчас (похоже, прямо на кафедре) пишет на имя последнего, который в то время был еще и деканом, докладную записку. Она читается как духовное завещание ученого: «Ленинградский (а до революции Петербургский) университет уже примерно 80 лет занимает ведущее место в изучении истории Французской буржуазной революции 1789–1794 гг. – и это в масштабе не только нашей страны… Не случайно прогрессивные буржуазные историки Франции (Олар, Жорес, Матьез и др.)… создали даже специальный термин “école russe”, применявшийся ими к таким видным русским ученым, как М.М. Ковалевский, И.В. Лучицкий, Н.И. Кареев и Е.В.Тарле… Из этих четырех лиц трое… всей своей научно-педагогической деятельностью были связаны именно с Петербургским университетом! Вокруг них создались группы учеников, часть которых… стали впоследствии видными советскими учеными.

…В двадцатые годы на истфаке ЛГУ образовалась руководимая Е.В. Тарле группа историков (П.П. Щеголев, Е.Н. Петров, В.В. Бирюкович, М.А. Буковецкая и автор этих строк), опубликовавших в 1921–1933 гг. ряд книг и статей, внесших ценный вклад в изучение истории французской революции 1789–1794 гг. И если уже тогда ленинградские историки начали отходить на второй план по сравнению со своими московскими коллегами… то это является вполне естественным и закономерным… полностью отражающим положение ЛГУ как второго по значению Университета страны.

…С середины 30-х годов положение стало катастрофически меняться… на сегодняшний день в Ленинграде осталось только два историка, специально занимающихся историей Французской революции… (С.А. Лотте и я)… С педагогической работой (да и то лишь в очень слабой степени) связан только я один… Это значит, что после моей смерти, которая не за горами, в Ленинграде не останется ни одного научно-педагогического работника, специалиста по истории Французской революции… Создавшееся в Ленинграде положение… тем более обидно, что о нем не имеют представления за рубежом и по-прежнему продолжают считать Ленинград одним из мировых центров этой области науки»[408]408
  Захер ссылался на заметки в AHRF Лефевра, Собуля, Рюде, Маркова и личную переписку.


[Закрыть].

Исходя из изложенного, профессор делал вывод о необходимости «срочной подготовки в недрах ЛГУ хотя бы нескольких специалистов» по изучению революции и, дав развернутую характеристику, рекомендовал меня для поступления в аспирантуру[409]409
  Декану исторического факультета ЛОЛГУ им. А.А. Жданова доктору исторических наук профессору В.Г. Ревуненкову. Профессора кафедры новой истории истфака ЛОЛГУ Захер Я.М. Докладная записка. 3 мая 1959 г. (ЛОЛГУ – Ленинградский ордена Ленина государственный университет).


[Закрыть]. Он открыто представлял меня своим «продолжателем». Именно это слово неоднократно повторяла Зоя Ивановна, вспоминая об отношении мужа ко мне[410]410
  «Яков Михайлович очень любил и гордился Вами. Считал Вас его продолжателем». – З.И. Захер – А.В. Гордону. 9 апреля 1963 г.


[Закрыть]. На этой почве возникла даже коллизия из-за книг ученого. Юрий Яковлевич обещал их В.С. Алексееву-Попову, поскольку тот уже в 1952 г. приобрел «всю старую папину библиотеку» и даже дал задаток за публикацию Moniteur. Однако Зоя Ивановна воспротивилась, сославшись на желание Я.М., «чтобы они принадлежали Гордону», ибо они «будут нужны для продолжения той работы, которую делал Яков Михайлович»[411]411
  Ю.Я. Захер – А.В. Гордону. 5 апреля 1963 г.; З.И. Захер – А.В. Гордону. 9 апреля 1963 г.


[Закрыть].

Далеко не всем хотелось иметь на кафедре «продолжателя Захера». И началась форменная «буза», в которой моя судьба сделалась скорее поводом для выплеска негативных эмоций в отношении научного руководителя и собственно Ревуненкова. Преемник école russe, узник ГУЛага был инородным явлением на кафедре, после всех сталинских «чисток» радикально изменившейся. По воспоминаниям Т.А. Воробьевой, на факультете «многие преподаватели без восторга воспринимали возвращение ученых, пострадавших в годы культа»[412]412
  Т.А. Воробьева – А.В. Гордону. 7 марта 2014 г.


[Закрыть].

По словам Татьяны Дмитриевны Белановской, ее мужа (Василий Никитич преподавал на кафедре историю славянства) крайне огорчала изолированность Захера: он обычно оказывался на кафедре в полном одиночестве, к нему никто не подходил, никто с ним не разговаривал[413]413
  Из беседы с Т.Д. Белановской у нее на квартире в Петербурге весной 2002 г.


[Закрыть]. На похоронах Захера с истфака был лишь один человек – сам Белановский («Ну так он же был дворянином», – прокомментировал знавший Белановского благодаря отцу Ф.А. Молок).

Столкнувшись с афронтом, Ревуненков отступил: человеческие судьбы его, подлинно, не волновали, впрочем, как и научная преемственность. Напротив, Захера кровно затрагивало и то, и другое. Но он несколько утешился тем, что, пребывая после всех ударов, доставшихся на его долю, в спасительном фатализме, объяснил интригу «антисемитизмом желудка», т. е. заботой действовавших лиц о сохранении своих мест[414]414
  В чем-то Я.М. ошибся. Осенью того же года «срезали» при приеме в аспирантуру моего однокашника Станислава Десятскова: он был яркой личностью и одаренным человеком, при том к «семитам» отношения не имел.


[Закрыть]. А главное он был уверен в моем научном будущем и, прощаясь, произнес знаменательный тост: «Я пью за то, чтобы с того света видеть Вас профессором».

Захер близко к сердцу принимал мои усилия приобщения к науке, направлял подготовку к публикации дипломной работы. Когда я спросил, следует ли учитывать то, что было сказано на ее защите, Захер высказался с редкой для него жесткостью: «О замечаниях, которые были Вам сделаны на кафедре ЛГУ (и, в частности, В.Г. Брюниным), я думаю, уже давно пора забыть, ибо не только он, но и все члены кафедры понимают во Французской революции столько же, сколько известное животное в апельсинах»[415]415
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 27 июля 1961 г.


[Закрыть].

В 1960 г. защитились последние дипломницы Захера: студентка из КНР У Мэйфань, Керге и Маркузе. Удачной была защита первых двух, в частности Иры (кажется) Керге «Закон 22 прериаля и его применение». У Маркузе (ее имя, к сожалению не помню) была работа по вантозским декретам[416]416
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 6 июня 1960 г.


[Закрыть]. Никто из них в аспирантуру не был допущен, а на следующий год у Захера не осталось и студентов: всего тогда на кафедру пришло только 9 человек[417]417
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 27 октября 1960 г.


[Закрыть].

Школе Захера на истфаке ЛГУ не суждено стало быть. Да и память о профессоре у нынешнего состава кафедры ничтожна. Зоя Ивановна рассказывала, как ожидал Я.М., что на кафедре отметят его 70-летие (ноябрь 1963)[418]418
  Запросили фото Я.М. Думаю, то была инициатива секретаря кафедры Инны Робертовны Брук, которая относилась к нему с большим уважением и симпатией. Она кстати и посоветовала мне посещать спецкурс Захера, так как я думал ограничиться лишь семинаром (как у Валка). После университета через Я.М. интересовалась моей судьбой, радовалась поступлению в аспирантуру Института истории, передала мне докладную Захера. Жаль, И.Р. прожила очень недолгую жизнь.


[Закрыть]. Увы! «Со стороны истфака ЛГУ никакого интереса к наследию папы не проявляется»[419]419
  Ю.Я. Захер – А.З. Манфреду. 11 декабря 1963 г.


[Закрыть], – констатировал Ю.Я. Захер. С тех пор ничего не изменилось. Горько думать, что и его вековой юбилей прошел на кафедре незамеченным[420]420
  Отмечу, что в сборнике о «создателях ленинградской-петербургской школы историков» есть абзац и о Захере (Бодров А.В., Евдокимова Н.П. Вклад кафедры истории Нового и Новейшего времени Исторического факультета в создание ленинградской-петербургской школы историков // Актуальные проблемы истории и историографии стран Западной Европы и Америки в новое и новейшее время. Ишим, 2012. С. 15–16).


[Закрыть].

Утешительно все же, что, считая себя учениками и наследниками Ревуненкова, современное поколение оказывается в отдаленной связи с моим учителем, ведь Владимир Георгиевич слушал до войны лекции Захера, ценил его, а подход Захера к якобинской диктатуре сделался для него, наряду с книгой Собуля о парижских санкюлотах, своеобразным отправным пунктом в ревизии якобинократизма «школы Лукина‐Манфреда»[421]421
  Ревуненков В.Г. Проблемы якобинской диктатуры в новейших работах советских историков // Проблемы всеобщей истории. Л., 1967. С. 83–92; Он же. Я.М. Захер и историография «бешеных» // Вестник ЛГУ. Сер. истории, языка и литературы. 1969. № 2. С. 143–156.


[Закрыть].

В 1960–1961 гг. последовали новые удары. Наиболее тяжелый пришелся по монографии о «бешеных». Вернувшись к науке, Я.М. своей главной задачей полагал переиздание книги «Бешеные» (1930). Речь шла о новом издании, поскольку требовалось обобщить фактический материал, введенный в оборот после 1938 г.[422]422
  Сохранился перечень материалов прочитанных Я.М. после возвращения: в нем десятки работ, увидевших свет в 1938–1956 гг., особенно за пределами СССР.


[Закрыть], учесть новые методологические наработки и идеологические установки советской историографии. Последние-то и стали камнем преткновения.

Самой логикой своей работы Захер подчеркивал противоречия между якобинцами и городскими низами, тогда как в послевоенной советской историографии восторжествовала установка на единство якобинского блока («якобинцы с народом», по Ленину). «Бешеные», нарушавшие своим выступлением против диктатуры идиллию народного единства вокруг якобинцев, сделались persona non grata. Для редакции Соцэкгиза, в которой оказалась рукопись Захера, описанные историком сюжеты были, по колоритному выражению А.З. Манфреда, «немоде́», и потому, еще не видя текста, редакция сопротивлялась его публикации. Задним числом редактор книги упоминал, что «было много противников издания», которые говорили, что «есть темы более актуальные»[423]423
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру. 14 марта 1961 г.


[Закрыть]. Уступив, в конечном счете, настояниям центрального партаппарата, редакция буквально «замордовала» автора бесконечными придирками и «урезаниями».

Уже весной 1957 г. Захер обращается в Госполитиздат с предложением о переиздании «Бешеных», указывая на то, что роль плебейских масс во Французской революции остается актуальной, что книга сделалась библиографической редкостью и не имеет аналогов в мировой научной литературе. Захер отмечал, что издание 1930 г. переработано «почти наполовину» и за счет новых материалов расширено до 25–30 п.л.[424]424
  В Государственное Издательство политической литературы. 5 апреля 1957 г.


[Закрыть].

Затем Захер обратился в сектор новой истории Института истории. Заведующий сектором Поршнев ответил, что из-за ограниченности издательских возможностей Института сектор не может «принять на себя каких-либо конкретных обязательств» по публикации монографии[425]425
  Б.Ф. Поршнев – Я.М. Захеру, 2 августа 1957 г.


[Закрыть]. Тем не менее сектор рекомендовал ее к опубликованию как «крупное научное исследование, основанное на исчерпывающем охвате источников, в том числе из французских архивов» и посвященное «одной из актуальных проблем истории французской буржуазной революции конца XVIII в.»[426]426
  Выписка из протокола заседания сектора новой истории западноевропейских стран. 20 декабря 1957 г. Рукопись была обсуждена на заседании французской группы. – См.: Вестник Академии наук СССР. 1958. № 4. С. 93.


[Закрыть].

С этой, очевидно, рекомендацией Захер и обратился в ЦК КПСС за содействием, оттуда направили ходатайство в Соцэкгиз. Однако редакция всеобщей истории попросила повременить с присылкой рукописи: «ввиду загруженности она не имеет возможности в настоящее время рассмотреть Вашу работу»[427]427
  Профессору Захеру Я.М. 7 марта 1958 г. Подпись: зав. редакцией литературы по всеобщей истории Б. Рубцов.


[Закрыть]. Потеряв терпение, Захер снова (19 июля 1957 г.) обращается в отдел науки ЦК. Его вызывают в Смольный и заверяют, что монография будет издана в 1959 г. и что в случае «проволочек» надлежит сообщить в горком[428]428
  Я.М. Захер – Ф.А. Молоку. 4 августа 1958 г. Захер просит Флуранса Александровича зайти в издательство и получить от Б.Т. Рубцова «определенный ответ».


[Закрыть]. Захер высылает рукопись, начинается работа с редактором. И вновь отказ: в декабре 1958 г. его уведомляют, что издательство «не может принять к изданию» рукопись. Основание – нежелание Книжной палаты «дать заказ» на распространение книги[429]429
  Уважаемый тов. Захер Я.М. Подпись – зам. главного редактора И. Маслов. 27 дек. 1958 г. На бланке издательства. (Этот И.И. Маслов и становится «злым гением» монографии).


[Закрыть].

Еще одно обращение в ЦК, и новое заверение: «Ув. тов. Захер Я.М. В связи с Вашим письмом сообщаем, что Соцэкгиз намерен включить Вашу работу в план изданий на 1960 год»[430]430
  Подпись – инструктор Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС В. Слуцкая. Почтовая открытка с грифом «ЦК КПСС». Штемпель Ленинграда 6 марта 1959 г.


[Закрыть]. Одновременно Захер получает уведомление, что издательство согласно еще раз ознакомиться с рукописью «Движение “бешеных”», однако «предупреждает, что не может принять рукопись на эту тему объемом более 10–15 л. (курсив мой. – А.Г.)»[431]431
  Уважаемый тов. Захер Я.М. Подпись – зав. редакцией литературы по всеобщей истории. В. Родионов. 2 марта 1959 г. На бланке издательства.


[Закрыть].

Захер попытался обойти это ограничение. Разделив рукопись, он представил в издательство две монографии: «Движение “Бешеных”» и «Жак Ру». Издательство потребовало сохранения общего максимума 15 п.л.[432]432
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 14 декабря 1959 г.


[Закрыть]. Захер сохраняет разделы, посвященные общей характеристике движения «бешеных» и Жаку Ру, и, по «независящим от него причинам технико-издательского характера», удаляет главы о других деятелях движения. Этого, «оставшегося за бортом» соцэкгизовского издания, материала оказывается так много, что ученый подготавливает к печати еще одну монографию о Варле, Ле-клерке и Клер Лакомб. Только после ее опубликования, заявляет он будущему читателю, «автор будет считать свою работу над историей “бешеных” полностью законченной»[433]433
  Предисловие. Подписано – Автор. Дата – сентябрь 1959 г. К сожалению, эта работа не была опубликована и рукопись ее в имеющемся у меня архиве отсутствует.


[Закрыть].

Издательство не волновали авторские терзания. С проволочками, занявшими более двух лет, оно все же подчинилось указанию ЦК; но начинает, в свою очередь, давить на автора, угрожая в критические моменты отказом от подписания, а затем расторжением договора. Впрочем, если не считать сокращения объема, остальное поначалу выглядело обнадеживающе. «Я приступила к чтению Вашей рукописи, – пишет редактор, – и должна сказать, что она производит очень хорошее впечатление. Думаю, что рукопись не потребует большой авторской доработки»[434]434
  Г. Новикова – Я.М. Захеру, 8 октября 1959 г.


[Закрыть].

Увы, «потребовалась» именно основательная «доработка», сопровождавшаяся «проработкой» автора. Сменился редактор. Вместо опытной и квалифицированной Новиковой[435]435
  Ее положительная оценка как редактора, основанная на собственном опыте, есть в переписке В.С. Алексеева-Попова с Захером.


[Закрыть] пришел малоопытный, но зато старательный и исполнительный Петр Иванович Бычков, деятельность которого непосредственно направляли наальники И.И. Маслов и В.Г. Родионов.

Новый редактор изводил ученого, в первую очередь, своими претензиями по части историографии. Сразу скажу, дело было не в его личной инициативе или придирках Соцэкгиза. Историография, начиная с 30-х годов, сделалась в СССР заповедным полем охоты на свободомыслие, спецзоной идеологического режима. Ознакомившись с рукописью статьи Захера «Историография “бешеных”», редакция «Вопросов истории» потребовала «отчетливее подчеркнуть» основные направления буржуазной историографии, их «классовую сущность». Особенно это касалось книг Герена и Жореса: «Вы преувеличиваете заслуги Ж. Жореса в деле изучения истории “бешеных”… концепция Жореса по этому вопросу (как и об эбертистах) была глубоко ошибочной»[436]436
  Н. Филоненко – Я.М. Захеру, 2 марта 1960 г.


[Закрыть].

После того как Соцэкгиз, наконец, выпустил книгу Захера, редакция «Вопросов истории» дописала в текст моей рецензии на книгу необходимость отмежевания от «точек зрения таких историков, как Рюде или Тенессон, и особенно… в отношении концепции Альбера Собуля». Далее редакция сладила пассаж, подобный тем, что приходилось читать в советских исторических журналах 30-х годов: «Добавим, что недостаточно четкие определения при историографическом анализе вообще наблюдаются, к сожалению, во многих наших работах по новой истории и за последнее время [Оттепели. – А.Г.] стали чуть ли не правилом»(курсив мой. – А.Г.)[437]437
  ВИ. 1963. № 4. С. 145–146.


[Закрыть].

Идеологический режим в историографии требовал размежевания не только по принципу классовой исключительности, но и национально-государственной идентичности с отделением «нашей», советской историографии от «их», западной[438]438
  В начале 70-х годов мне довелось написать большой аналитический обзор «Франц Фанон и проблемы национально-освободительной революции» (ИНИОН, 1970–1971). Я классифицировал работы об этом идеологе Третьего мира по проблемно-тематическому принципу, и за это получил упрек: работы советских авторов следовало вынести в отдельную категорию, строго отделив от прочей «фанонистики».


[Закрыть], даже если в последнюю, как видим, попадали «западные» коммунисты[439]439
  По отношению к авторам, занимавшим официальные посты в «братских» компартиях, проявлялся все же дозированный политес.


[Закрыть]: Рюде был членом британской, Собуль – французской компартий.

На таком неблагоприятном фоне требования редактора Соцэкгиза отличались лишь прямолинейностью, а отношение его начальства – грубостью. Бычков требовал от Захера, чтобы изложение мнений предшественников было заменено их идеологической оценкой: «Когда Вы приводите слова Тэна о “бешеных” как о демагогах второго ранга, мерзавцах и марионетках, то получается… будто Вы с ним согласны». Или: «Эту реакционную роль “бешеных” Жорес ставил в связь с тем… получается, что Вы признаете реакционную роль “бешеных” (курсив мой. – А.Г.)»[440]440
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 23 декабря 1959 г.


[Закрыть].

В том же духе редактор предъявлял требования по «классовой арифметике»: В рукописи: «Мелкие рантье, торговцы, ремесленники, служащие, конторщики и т. п. не менее рабочих страдали от дороговизны… и отсутствия хлеба». Редактор: «Вы твердо стоите на этой позиции уравнения в экономическом положении рабочих и мелких рантье? Вы в этом убеждены? Могут ли с Вами согласиться наши читатели?»[441]441
  Там же.


[Закрыть].

У редактора было редкое понимание научного стиля, которое он беззастенчиво навязывал ученому: «Лучше, конечно, сказать, что преследования со стороны Робеспьера заставили Ж. Ру покончить самоубийством, а не “решиться на самоубийство”. Мы привыкли употреблять слово “решиться” в сочетании с подвигом, славным делом»[442]442
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 16 марта 1960 г.


[Закрыть].

Но все это, говоря словами самого Бычкова, были лишь «мелочи». Подготовив рукопись, он принес ее заведующему редакцией В.Г. Родионову, и тот, ознакомившись с историографической главой, «остановил оформление договора». Родионов потребовал еще большего заострения оценок в духе идеологической борьбы с буржуазной историографией: преодолеть «увлечение» Мишле и Кропоткиным, усилить критику Жореса, Кунова, Матьеза[443]443
  Там же.


[Закрыть].

Бычков вновь перечитывает рукопись и ставит перед Захером вопрос о характеристике якобинской диктатуры: «Ваша оценка не совпадает с Лениным[444]444
  Давались постраничные ссылки на тт. 9 и 20 собрания сочинений В.И. Ленина.


[Закрыть] … отличается от “Всеобщей [Всемирной. – А.Г.] истории», Манфреда, учебника для вузов. Над этим Вы достаточно думали? Вполне убежденно стоите на занятой позиции. Подумайте, пожалуйста, еще… Я не настаиваю… Вы – ученый, и можете придерживаться своей точки зрения»[445]445
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 16 марта 1960 г.


[Закрыть].

Изрядная деликатность! Начальство, однако, не дремало. Оправдываясь за корректировку авторского текста[446]446
  Определение «базы» якобинцев было не единственным случаем самочинной корректировки. Так в книге появилась уничижительная характеристика П.А. Кропоткина, оценка которым «бешеных» была провозглашена «ненаучной, вредной и неприемлемой», ибо «сам-то (sic!) Кропоткин отнюдь не являлся представителем научного социализма». – П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 29 января 1960 г. Концовку книги, «связывающую тему с современностью», редактор дописал сам. – П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 14 декабря 1960 г.


[Закрыть], Бычков писал: «Возьмите вашу путаницу в определении социальной базы якобинцев. Спасибо И.И. Маслову… Иначе мне не сносить бы головы. Вы стояли на другой точке зрения… но… Ваши аргументы были слабы по сравнению с ленинской оценкой якобинцев, с которой ни один историк не спорит»[447]447
  П.И. Бычков – Я.М. Захеру, 14 марта 1961 г.


[Закрыть].

Финальным аккордом стали финансовые разборки. «К Вашей работе, – писал Бычков в своем оправдательном письме, – редакция отнеслась очень благосклонно. Она уважила Ваш возраст, труд, хотела порадовать Вас своей поддержкой, ибо понимаем, как много Вы пережили. Эта работа, быть может, Ваша единственная радость». Далее редактор расписывал благодеяния издательства. Однако в итоге Захер получил за работу, в которую было вложено столько труда и два года конфронтации с издательством, сущие гроши.

Совпав с увольнением из Университета, эта несправедливость явилась тяжелым ударом и по семейному бюджету. Моя переписка с Я.М. 1961–1963 гг. полна его просьб о посещении различных издательств, где печатались его статьи. Вопрос был один – когда будет выдан гонорар. Для ускорения дела я даже получил доверенность. Можно утверждать, последние годы жизни историка были омрачены материальными лишениями.

Все же ученый был удовлетворен выходом в свет своего детища. Он живо откликнулся на полученное мною от редакции «Вопросов истории» (А.С. Гроссман) предложение отрецензировать книгу. Отвергнув мои сомнения, он написал, что ему будет лестно, если рецензию напишет его ученик. Для облегчения моей задачи Я.М. сформулировал несколько положений, которые хотел бы видеть в рецензии:

«Она [книга] основана целиком на первоисточниках (брошюры, речи и газеты “бешеных” и их следственные дела, хранящиеся в сериях F⁷и W парижского Национального архива). Кроме того, полностью использована вся новейшая литература как специально по “бешеным”, так и вообще о парижских плебейских массах… Она раскрывает движение “бешеных” не как самопроизвольное, а как авангард движения самих плебейских масс… Она дает правильную марксистско-ленинскую оценку причин возникновения и поражения движения “бешеных”… а также их исторического значения. Последнее автор усматривает в том, что “бешеные” были главными инициаторами “плебейских методов” буржуазной революции и что их идеология, хотя и полностью отражала незрелость плебейских масс, вместе с тем являлась важным этапом на пути подготовки идей социализма»[448]448
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. б/д.


[Закрыть].

Разумеется, все это вошло в мой текст, но я позволил себе и критическое замечание: «Впечатление недоговоренности оставляет то место книги, где автор говорит об оценке “срывов” в деятельности “бешеных” на последнем этапе»[449]449
  А.В. Гордон – Я.М. Захеру. 2 июля 1961 г.


[Закрыть]. Захер ответил, что по поводу краткости хорошо бы добавить: «очевидно, вызванной издательскими соображениями» – и что именно в указанном мной месте «Соцэкгиз очень много сократил!»[450]450
  Я.М. Захер – А.В. Гордону. 6 июля 1961 г. На эту лакуну обратили внимание и другие рецензенты, однако инкриминировали ее самому Захеру. И высказались, мягко говоря, дипломатично (рука, видимо, Алексеева-Попова при том, что Вадим Сергеевич был в курсе того форменного мордобоя, который учинили Захеру) в отношении Соцэкгиза: «Несмотря на некоторую неравноценность отдельных глав работы Я.М. Захера, Издательство социально-экономической литературы сделало нужное и полезное дело», выпустив книгу. – ННИ. 1962. № 1. С. 160.


[Закрыть].

Эту, по выражению Я.М., «шпильку» я Соцэкгизу вставил. Однако редакция журнала (как и предполагал Захер) завуалировала указание на издательство: «Недостатки книги связаны с излишней лаконичностью автора, вызванной, возможно, малым объемом книги (курсив мой. – А.Г.)»[451]451
  ВИ. 1963, № 4. С. 145.


[Закрыть]. «Эзопов язык» советской научной бюрократии!

О том, что было сокращено Соцэкгизом в книге Захера, можно судить по статье об историческом значении деятельности «бешеных»: в книге внезапно возникшее у «бешеных» «непонимание необходимости революционной диктатуры и революционного террора» объясняется «имевшим место в то время соотношением классовых сил» и буржуазным характером революции[452]452
  Захер Я.М. Движение «бешеных». М., 1961. С. 220.


[Закрыть]. В статье Захер обращал внимание на двойственность террора, на то, что он был применен и против представителей масс[453]453
  Захер Я.М. «Бешеные», их деятельность и историческое значение // ФЕ 1964. М., 1965. С. 105.


[Закрыть].

В том же 1960 г. Захера принудили отказаться от участия в Стокгольмском коллоквиуме, посвященном 200-летию Бабёфа. Это был тяжелый удар. Большое моральное удовлетворение ученому принесли отклики зарубежных историков на весть о его освобождении. От Вальтера Маркова из ГДР к Собулю, от Собуля к Рюде, Тенессону и Коббу, от Кобба к Роузу и т. д. она прошла от Америки до Австралии, поверх всех барьеров «железного занавеса». Захер оказался очень нужен содружеству историков левого направления в изучении Французской революции, став для них старшим товарищем, советчиком, другом. Так, через переписку со специалистами, университетскими профессорами в Сорбонне и Оксфорде, Лейпциге и Принстоне, Стокгольме и Аделаиде ученый из Ленинграда был интегрирован в мировую науку. И в самом широком, и в буквальном смысле, поскольку Захеру, благодаря возникшим дружественным связям, стала доступна зарубежная научная литература по самым важным для него вопросам!

Исключительно благоприятным обстоятельством для развития послевоенной советской историографии оказалось то, что в изучении Французской революции выявилась целая группа крупных ученых, которых можно было, с точки зрения режима, назвать «прогрессивными». Эту, по выражению Адо, «плеяду» составляли, в первую очередь, ученики и последователи Жоржа Лефевра: Собуль, Рюде, Кобб. Контакты с ними приобрели характер тесного делового сотрудничества и в ряде случаев дружеского общения (вначале заочного).

Тем не менее с самого начала отношения между советскими и «прогрессивными» учеными за рубежом складывались очень непросто, и эти отношения замечательны в данном случае тем, что характеризуют персонажей этой книги индивидуально и по принадлежности к сообществу советских историков.

В начале 60-х годов случилось мне в разговоре с Поршневым выразить совершеннейший восторг от книги Собуля[454]454
  Soboul A. Les sans-culottes parisiens en l’An II. Histoire politique et sociale des sections de Paris. 2 juin 1793 – 9 thermidor An II. La Roche-sur-Yon, 1958.


[Закрыть]: «Вот у кого учиться надо». Б.Ф. резко парировал: «Собуля самого еще учить _надо»[455]455
  Замечу, отношение Поршнева (как и Манфреда) к Собулю было двойственным: Б.Ф. (см. главу о Поршневе) и Манфред способствовали знакомству с работами французского историка в Союзе, но вместе с тем блюли приоритет советской исторической науки в марксистском истолковании Французской революции (камнем преткновения была оценка якобинской диктатуры как «демократической»).


[Закрыть]. Сколь единодушным и искренним было желание «учить Собуля», свидетельствуют и другие документы[456]456
  Издание работ Собуля неизменно сопровождалось критическими предисловиями (См. Адо А.В. Вступительная статья // Собуль А. Из Истории великой буржуазной революции 1789–1794 годов и революции 1848 года во Франции. М., 1960; Манфред А.З. Вступительная статья // Собуль А. Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры. М., 1966). Резюме разногласий см.: Гордон А.В. Советские историки и «прогрессивные ученые» Запада // ФЕ. 2007. С. 214–220.


[Закрыть]. На этом фоне позиция Захера оказалась наиболее свободной от идеологического канона, и именно он шел впереди движения к взаимному сближению, в частности способствовав своими рецензиями на книги Собуля и его сподвижников открытию этой группы советскому читателю, а своими оценками – формированию отношения к ним в СССР.

Конечно, Захер был достаточно начитан, чтобы видеть прорехи – с советской точки зрения – марксистского образования у Собуля и его друзей. «Я совершенно согласен с Вами, что для Собуля характерно усвоение только учения Маркса и Энгельса, но не В.И. Ленина»[457]457
  Я.М. Захер – А.В. Адо. 3 декабря 1958 г. (Цит. по: Восемь писем Я.М. Захера А.В. Адо / В.П. Золотарев, С.С. Канашкина // Мир историка: Историогр. сб. Вып. 2. Омск, 2006).


[Закрыть], – писал он Адо, работавшему над вступительной статьей к первому русскому изданию статей Собуля. Однако подобное – и совершенное недопустимое для советского ученого – отступление от Ленина Захер стремился смикшировать, представив идейно-теоретический порок «детскими» слабостями: «Ошибки Собуля никак не являются его личными, а целиком повторяются и у Rudé, и у Walter Markov’а, и у Cobb’а… Не кажется ли Вам, что эти ошибки необычайно напоминают ошибки в ранних работах советских историков, в частности Н.М. Лукина, С.М. Моносова, Г. Фридлянда и Вашего покорного слуги? По-видимому, это какая-то своего рода “детская болезнь”»[458]458
  Там же. С. 329–330.


[Закрыть].

Как битый за «отступничество» историк болезненно реагировал на какую-либо возможность отлучения зарубежных коллег-товарищей от марксистского учения. В отзывах и рецензиях на работы Собуля, Кобба, Рюде, Тенессона Захер неизменно подчеркивал их соответствие положениям марксизма-ленинизма. Безусловно в таком подчеркивании содержался полемический элемент, имплицитная полемика принимала порой комичный оборот.

В отличие от Поршнева, Манфреда, Алексеева-Попова, ученых советско-марксистской формации, Захер готов был отнести к марксизму все, что считал верным, а исследовательская манера и сами выводы Собуля, Рюде, Кобба ему, убежденному стороннику изучения революции «снизу», были, безусловно, близки. Свой теоретический «оппортунизм» Захер оправдывал политическими обстоятельствами: «Должен сразу сказать, – писал он Адо, – что эту рецензию (на книгу Собуля. – А.Г.) я совершенно сознательно написал очень односторонне: говорил о положительных сторонах книги и умалчивал о сторонах отрицательных. Я полагаю, что при нынешних политических отношениях во Франции нападение в советском журнале на французского историка-коммуниста… если только в его писаниях нет прямого ревизионизма, было бы делом в высшей степени бестактным»[459]459
  Там же. С. 328–329.


[Закрыть].

В рецензии Захера был установлен своеобразный идейно-теоретический водораздел: классики марксизма-ленинизма указывали на «огромную, можно сказать, решающую роль, которую в ходе французской буржуазной революции сыграли плебейские массы» – «буржуазные историки… систематически преуменьшали» эту роль[460]460
  Захер Я.М. / Рец.: / А.Собуль. Парижские санкюлоты. Ля-Рош-сюр-Ион, 1958 // ННИ. 1959. № 4.


[Закрыть]. Поскольку Собуль и его сподвижники выявляют роль народных масс, они следуют указаниям классиков, они – марксисты.

Для Захера – это еще раз очевидно – марксизм оставался, скорее, идейно-политической, чем методологической позицией. И хотя его более молодые коллеги были, несомненно, более искушены в канонизированной методологии, проведенный старейшим советским историком Французской революции водораздел был единодушно воспринят. Изучение «снизу», с точки зрения роли масс в революции, заодно, разумеется, с верностью революционной традиции, пиететом к русской и французской революциям, стало идейно-политической основой своеобразного «левого блока» между советскими историками и «прогрессивными учеными» на Западе в международной историографии Французской революции.

Возникший союз воспроизводил, к счастью с другим финалом, ту высокую степень сотрудничества, которая была достигнута в 1920-х годах между направлением Альбера Матьеза, основанного им Общества робеспьеристcких исследований и журнала «Annales historiques de la Révolution française», с одной стороны, и советскими историками – с другой. Как и в 20-х годах, спустя 30 лет это сотрудничество включало три составляющих: политическую, творческую и личностную. Все они отразились в переписке Захера.