Текст книги "В пасти дракона"

– Нет… Медлить не приходится! Нас могут заметить и открыть по нам огонь. Мы уходим…

– Тогда уходите же! – вскричал Станкевич. – Я не отступлю…

– Что же вы намерены делать здесь? – с покровительственной насмешкой спросил Поль.

– Как что? Конечно, штурмовать вот этот форт!

И Станкевич указал на самый сильный из фортов Таку – южный.

Поль посмотрел на него не то с недоумением, не то с состраданием.

– Но это безумие! – улыбнулся он. – Вас перестреляют прежде, чем вы успеете подойти к укреплениям.

– Пусть так! Но мы, русские, не отступаем…

– Как вам угодно! – пожал плечами немец. – Я начальствую в бою, но вне его вы не подчинены мне.

Он слегка поклонился поручику и пошёл к своим. Но и десятка шагов не сделал рассудительный тевтон, как услышал за собой русскую команду:

– Рота, стройся! Шагом марш!

Поль обернулся. Стрелки стояли в боевом порядке. Некоторые из них сняли шапки и благоговейно осеняли себя крестным знамением.

– Безумец! – пробормотал капитан. – Он ведёт этих несчастных на верную гибель. Пусть же погибнет…

Станкевич тоже на ходу обернулся. Немцы и японцы свёртывались в походные колонны и уходили. Англичане медлили. Им было уже известно, что предпринимает русский офицер, и эти пичужки боялись упустить случай воспользоваться подвигом русских орлов…

Стрелки подошли и стали за валом сильнейшего форта, выжидая момента для штурма. Китайцы не замечали их. Англичане, видя, что намерение русских вполне серьёзно, сейчас же рассыпали цепь несколько правее стрелков. В свою очередь, поражённые беззаветным героизмом русских, остановились японцы, и, наконец, даже и немцам стало стыдно за выказанную ими поспешность ретироваться: они сами стали шагах в 200 от прежнего месторасположения.

Теперь китайцы заметили русских и открыли по ним ружейный и артиллерийский огонь, но слабый и не причинивший нашим героям вреда. Солдатики освоились со своим положением. Всякое боязливое чувство оставило их.

– Нас, братцы, этим не доймёшь! – перекрикивались они, перебегая с места на место всё ближе и ближе к форту.

Англичане не отставали.

Вдруг в русских рядах раздаётся отчаянный вопль:

– Ай-вай! Гевалт! Ратуйте!

Это китайская шальная пуля обожгла стрелка пятой роты Герша Шумирая.

– Дьявол, молчи! – останавливает его стрелок четвёртой роты Крафт. – Чего визжишь… в руку, что ли? Невидаль какая! Смотри!..

И он показывает Шумираю свою раненую ногу.

– С такими пустяками да визг поднимать! – презрительно говорит он, подталкивая товарища впереди себя.

Герш удерживает крики и храбро бежит вперёд.

К пяти часам утра цепь стрелков была уже у глассиса и залегла. Китайцы так и поливали наших удальцов свинцовым дождём, палили по ним и из полевых орудий. Но стрелки знали своё дело. Они пули не выпустили без пользы.

– В орудийную прислугу целься! – отдавались им приказания.

И китайские артиллеристы один за другим падали около своих орудий, так были метки выстрелы залёгших в цепи стрелков.

Но всё это было далеко не то, что нужно. Как ни метки были выстрелы, а перестрелять всех китайцев было, конечно, невозможно.

– Ребята! – крикнул Станкевич. – Видите вы этот форт? Он самый сильный из всех. Мы его должны взять…

– Возьмём! Отчего не взять! – пронеслось по рядам.

– Тогда с Богом… Через ров нам не перебраться, пойдём в ворота… Вперёд! Ура!..

– У-р-р-а! – понёсся перекатами русский победный клич, и стрелки кинулись за своим командиром.

Дорога к форту была прикрыта воротами. Стрелки вмиг снесли их и очутились у стены. Там были другие ворота, ведшие в сам форт. Тут удальцы стали. Пришла критическая минута. Солдатики не знали, что им делать, и в нерешительности топтались у ворот. Станкевич понял, что ещё мгновение – и момент будет потерян.

– Янчис! Унтер-офицеры! – крикнул он. – За мной!

И буквально растолкав смутившихся солдат, оба офицера со стрелками Алимовым, Бужновым, Тепловым[44]44
  Младшие унтер-офицеры.


[Закрыть], Лыковым и Доббиным очутились у ворот форта и принялись прикладами сшибать двери…

Смущение прошло. Стрелки последовали за храбрецами. Несколько мгновений – и двери были сшиблены. С громоподобным «ура!» русские ворвались в форт…

В то же время другая часть стрелков перебралась по горло в воде через ров и вскочила на бруствер.

С двух сторон вспыхнуло могучее русское «ура».

Англичане по следам русских храбрецов уже вошли в форт. Их офицер развернул английское знамя, намереваясь вознести его над взятой русскими твердыней…

– Флаг! – хрипло крикнул Станкевич, заметивший это.

Флага не оказалось.

Станкевич, не долго думая, сорвал погон с плеча унтер-офицера и поднял его на штыке над фортом.

А что же китайцы? Они бежали, увидев русских у ворот с одной стороны и на бруствере с другой. Могучее русское «ура!» привело их в панический ужас. Одним из первых бежал комендант Таку, вскоре после этого покончивший с собой.

Станкевич сдержал своё слово: русские взяли твердыню, от которой, как от неприступной, отошли их союзники.

И этот подвиг стоил всего только трёх раненых: Шумирай – в кисть руки, Крафт – в ногу, да ещё стрелок Ткач – в горло.

Только и всего.

Из всех союзников лишь японцы отличились в этом беспримерном деле. Едва их командир увидал, что русские стрелки штурмуют сильнейший из фортов, он новёл своих солдат на другой, также сильно укреплённый форт. С ловкостью обезьян карабкались воины Микадо на стены; первому из очутившихся на стене китайцы срубили голову, но остальные взобрались и быстро очистили форт от противника.

Англичане и немцы, уже когда главное дело было совершено, тоже взяли штурмом один из второстепенных фортов. Впрочем, и они кое-что сделали. Китайские орудия были обращены ими против китайцев же, и одним удачным выстрелом удалось взорвать пороховой погреб… После этого взрыва защитники фортов разбежались.

Таку был взят.

Капитан Поль первым же делом позаботился о том, чтобы занять квартиру коменданта взятой русскими крепости под свой штаб. Какое чувство умиления должно было овладеть им, когда в зале изгнанного из Таку китайского мандарина он увидел портрет своего императора[45]45
  «Ostasiat. Lloyds».


[Закрыть]…

Когда пыль и воодушевление бойцов несколько улеглись, осмотрелись и только тогда поняли, какой подвиг был совершён русскими стрелками…

Крупп, германский производитель пушек, снабдил китайцев такими усовершенствованными орудиями, какие сама Германия только ещё собиралась вводить у себя… Но и Крупп не помог… Неприступная крепость, которую защищали три тысячи отборных китайских солдат, не смогла устоять перед ротой русских чудо-богатырей… Да! Взятие Таку, как немного спустя и Тянь-Цзиня, сражение под Хе-Си-у, взятие Пекина, Мергень, Ажехе, Эхо, Цицикар, Нингута – это дела, описание которых составит славнейшие страницы в истории русской армии.

Это немеркнущие солнца русской славы, но…

Но равный Конфуцию по глубине мысли, по широте её полёта китайский философ Лао-Цзы сказал: «Блистательнейшая из побед не что иное, как зарево пожара. Победителям воздавайте погребальные почести, встречайте их слезами и воплями скорби, и пусть памятники их побед будут окружены могилами»…

Великая мудрость в этих словах!

Таку был взят в ночь с 3-го на 4-е июня.

4-го июня китайские правительственные войска впервые начали военные действия против отряда полковника Анисимова в Тянь-Цзине. 5-го июня китайские правительственные войска впервые начали военные действия против отряда Сеймура, который до того они совершенно спокойно пропускали мимо себя. 7-го июня был убит в Пекине германский посланник фон Кеттелер, и собственно с этого времени началось то, что так громко называют «осадой посольств». До этого времени правительственные войска не только не выступали против европейцев, но даже не раз разгоняли силой оружия скопища волнующейся черни…

Sapienti sat[46]46
  Разумному достаточно.


[Закрыть].

– C’est presque miraculeux[47]47
  Это – почти чудеса!


[Закрыть]! – воскликнул французский адмирал Куржоль, когда на другой день после штурма осматривал взятую крепость.

Да, адмирал был прав.

А вот на ютах «Гиляка» и «Корейца» под русским военным флагом в безмолвном спокойствии смерти лежали те, кто ценою своей жизни[48]48
  Русские потери: на «Гиляке» убито 8 нижних чинов, ранено 2 офицера и 16 нижних чинов; на «Корейце» убито 1 офицер и 5 нижних чинов, смертельно ранен 1 офицер и 4 нижних чина, более или менее тяжело ранено 16 нижних чинов; в штурмовавшей роте смертельно ранен 1 и легко ранено 2 нижних чина; на «Бобре» ни убитых, ни раненых не было.


[Закрыть] вызвал это восклицание впечатлительного француза. Для них всё было кончено, и никакая сила в мире не могла возвратить им жизнь, отнятую чудесами только что закончившегося боя…

А они, эти жертвы чудес, были дети великой России. Их кровь вопиет к небу об отмщении тем, кто был виновником этих чудес…

20. Перед взрывом

В такое время, какое переживали в конце мая прошлого года собравшиеся в Пекине иностранцы, высокопоставленным лицам было не до того, чтобы обращать внимание посольств на просьбы и ходатайства по частным делам обитателей европейского квартала.

Это прекрасно понимали и старики Кочеровы, так внезапно потерявшие свою любимицу. Вся их надежда теперь была на одного Вань-Цзы, единственного человека, не оставившего стариков в беде. Мало того, Вань-Цзы будто позабыл, что он китаец. Казалось бы, ему должна была грозить месть со стороны его соотечественников за частые визиты в Посольскую улицу, но он даже не обращал внимания на это. Он раздобыл пропуск у одного из влиятельных лиц европейской колонии, и дня не проходило, чтобы он не побывал в домике Кочеровых.

Разговоры велись только о Лене.

Василию Ивановичу было уже известно, при каких обстоятельствах пропала Лена, Вань-Цзы рассказал всё.

– Глупая, взбалмошная девчонка! – волновался старик Кочеров. – Она, конечно, сама виновата… Но что случилось с ней? Что могло случиться?

– Я обыскал весь Пекин! – отвечал Вань-Цзы. – Все мои люди поставлены на ноги. Елену ищут и…

– И что же?

– Нигде нет ни малейшего следа её… Я даже не знаю, как она могла убежать из моего павильона, где я предложил ей моё гостеприимство, пока не минует непосредственная опасность.

– Что же делать теперь? Как искать дочь, как хотя бы узнать, что с ней?

Вань-Цзы в ответ только печально опускал голову.

– Не знаю… Я теряюсь в догадках, – говорил он. – Во всей нашей столице осталось лишь одно место, где я не искал вашей дочери, да там её и быть не может! Она не могла попасть туда никаким образом. Это – Запретный город, где живёт наш император.

– Уж как и попасть ей туда? А всё-таки посмотреть не мешало бы… Может быть, она там!

– Не думаю, но всё-таки приму меры, – обещал Вань-Цзы.

Дарья Петровна целые дни плакала, но только этим пока выказывалось всё её горе. Она уже отчаялась когда-либо увидеть дочь в живых, считала её уже «упокойницей» и даже в молитвах поминала её как «убиенную», хотя Василий Иванович строго запретил ей это.

– Ты, мать, свой «за упокой» оставь, пока мы досконально не знаем, что с Ленкой… Это не годится. Кто её знает? Может быть, и жива она…

В сердце отца всё ещё теплилась смутная надежда.

– Беда, ахти беда! – говорил он, когда настоятель русской миссии архимандрит Иннокентий со всем своим причтом перебрался в здание русского посольства. – Совсем последние времена настают… Жить становится нельзя.

Духовные особы миссии вели себя с уверенностью на помощь свыше.

– Бог дал, Бог и взял, – говорили некоторые из них. – Страшны и-хо-туане, их неистовства превосходят всякую меру, но надейтесь на Господа, и ни один волос не падёт с вашей головы. Господь – наше прибежище и сила!

Как успокоительно действовали эти простые слова на перепуганных за свою участь людей… Они будто новую бодрость вселяли в души приготовившихся уже к гибели несчастных.

Однако несмотря на то, что и Китайский, и Маньчжурский города были полны уже не одними только боксёрами, но и приставшим к ним сбродом, всё ещё «ни один волос не падал с головы» европейцев. Словно какая-то невидимая рука защищала их, не подпускала к ним волнующихся фанатиков.

Вдруг все сердца воспрянули надеждой: в Посольскую улицу пришло известие о том, что славный английский адмирал Сеймур летит уже на помощь бедным узникам, обречённым на погибель.

– Мы спасены! – раздались крики в посольствах. – День-два, и наши десанты окажутся здесь. Китайцы будут наказаны… Мы уж им покажем, что значит поступать так с европейцами…

Русские люди держались в стороне от всех этих восторгающихся приближением Сеймура англичан, французов и немцев, думавших уже о наказании, когда приходилось думать лишь о том, как бы поскорее вырваться из раскрытой и готовой сомкнуться «пасти» Дракона. Каждая честная русская душа ясно видела всю ложь, всю фальшь совершавшихся событий…

Но, тем не менее, положение было грозное. Хотя в Пекине и находились правительственные войска, но ими командовал генерал Тун-Фу-Сян, и это не сулило европейцам ничего хорошего. Однако все они продолжали успокаивать себя…

– Придёт Сеймур, и всё волнение утихнет! – предрекал мистер Раулинссон своему постоянному собеседнику Миллеру, с которым он встречался ежедневно.

– Вы думаете? – сомневался тот.

– Не приходится думать, я уверен в этом. Разве осмелится кто-либо в Пекине и даже во всём Китае противиться моим соотечественникам?

– Если они будут поддержаны славными германскими войсками, – подсказал Миллер.

Англичанин сделал кислую гримасу, но промолчал.

– Однако мы всё-таки отрезаны и заперты, – продолжал Миллер.

– Ну что же! Пусть-ка попробуют только сунуться к нам китайцы, мы им покажем, что такое значат европейцы…

Миллер покачивал головой. Честный немец был сильно смущён. И он видел, что «заваривалась каша», расхлёбывать которую придётся прежде всего им.

– Китайцев миллионы, а нас десятки, – ворчал он. – Притом они сражаются за правое дело.

На лице Раулинссона отразился ужас.

– За правое дело! – воскликнул он. – И я слышу это от вас, от человека, родившегося в Европе! Да разве могут быть в чём-нибудь правы китайцы? Как можно это думать? Их следует истребить всех до одного…

– За что же? – изумился Миллер.

– А хотя бы за то, что они – китайцы!

– Но имеют же они право на существование!

– Пусть существуют. Но не иначе, как в качестве британских подданных… Только в этом случае я согласен примириться с фактом их существования!

Но Миллер не мог согласиться с такими доводами.

– Вот идёт наш милейший Вань-Цзы, – указал он на молодого китайца, проходившего по Посольской улице к Кочеровым. – Он сообщит нам все новости. Эй, Вань-Цзы, что, друг мой, слышно?

Грустно улыбаясь, подошёл Вань-Цзы к собеседникам.

– Вы спрашиваете, что нового в Пекине? Подождите, это будет очень скоро известно.

– Но когда?

– Может быть, даже через час или меньше этого.

– Это почему?

– Как? Разве вам не известно, что мандарины Сюй-Цзин-Чен и Юань-Чан объезжают посланников – всех без исключения?..

– Мы видели их паланкины… Верно, какая-нибудь новая хитрость, новая ложь?

Негодование ясно отразилось на красивом лице молодого китайца, но он сдержался.

– Зачем говорить о лжи моих соотечественников? – по возможности спокойно сказал он. – Разве мало лгут в Европе? Там всё с начала и до конца построено на лжи и поддерживается только ложью.

– Как вы смеете так говорить! – закричал Раулинссон. – Кто вы такой, чтобы порицать людей высшей расы!

– Я с первых дней моего существования на земле и до недавнего времени прожил в Европе и среди европейцев, – усмехнулся Вань-Цзы, – и достаточно насмотрелся на всё. Я могу судить об этом.

– Да, но со своей точки зрения – с китайской!..

– Я стал китайцем-патриотом только тогда, когда ознакомился с историей моего великого народа.

– Постойте! – перебил спорящих Миллер. – Вы, друг Вань-Цзы, скажите-ка нам лучше, зачем явились к посланникам мандарины? Если не ошибаюсь, оба они члены цунг-ли-яменя?

– Да, вы не ошибаетесь, они заседают в ямене. Мало того, они – убеждённые друзья европейцев. Ради общей пользы они умоляют теперь посланников не вводить в Пекин отряды европейских десантов. И так уже ненависть народа возрастает со дня на день… Если отряд войдёт, то наше правительство ни за что уже не сможет поручиться.

– Что же, прикажете нам, как телятам, подставлять свои шеи под китайские ножи? – грубо буркнул англичанин.

– Нет, до такой необходимости не дойдёт. Наше правительство сумеет охранить вас даже в минуту величайшей опасности, и теперь все его заботы направлены исключительно на то, чтобы отдалить эту минуту.

– Оно и видно! – отозвался Раулинссон.

– Вы думаете, что я говорю неправду? – поднял на него глаза Вань-Цзы. – Миссия наших мандаринов доказывает это… Если, повторяю вам, отряд лорда Сеймура войдёт в Пекин, не будет никакой возможности сдержать народные массы… Но опаснее всего то, что на сторону волнующегося народа станут солдаты всех полков: и маньчжурских, и китайских. Знаете ли, что я скажу вам? Если бы правительство пожелало допустить ваши войска, то этому воспротивятся сами солдаты… Вот когда настанет величайшая опасность для европейцев… И они как будто стремятся к тому, чтобы приблизить её к себе, они как будто принимают все меры к тому, чтобы вызвать взрыв… Дорого им придётся заплатить за это!

– Вы, кажется, начинаете угрожать! – нахмурился Раулинссон. – Берегитесь! Вы не забывайте, что я имею честь принадлежать к числу подданных королевы Виктории и угроз ваших не могу слышать без протеста.

– Какие могут быть угрозы со стороны человека, лишённого всякой власти? – пожал плечами Вань-Цзы. – Я только стараюсь прояснить положение. Вы же, как я вижу, в странном ослеплении не хотите открыть глаза…

– На что это, позвольте спросить вас?

– На то, что происходит теперь вокруг вас… Вы считаете себя жертвами, тогда как вы сами же стремитесь вызвать взрыв, как уже создали почву для него…

– Благодарю! Теперь вся вина падает на нас!..

– Увы! Это так!

– Вы откровенны, Вань-Цзы, – с раздражением бросил Раулинссон. – Но я уверен, что с прибытием лорда Сеймура вы измените свои взгляды.

– Лорд Сеймур не появится в Пекине.

– Это почему?

– Его не пустят сюда…

Раулинссон покраснел от гнева.

– Вот как! – вскричал он. – Хотел бы я посмотреть, кто осмелится преградить ему дорогу!

– Китайский народ!

– Китайский народ! Ха-ха! – рассмеялся англичанин. – Да где он? Как он посмеет открыто возмущаться против нас?

Теперь Вань-Цзы не мог более сдерживаться от охватившего его негодования.

– Вы говорите о возмущении, – весь дрожа воскликнул он. – Вы чересчур смелы, сэр! Китайский народ способен возмутиться! Он – свободный народ, и если хотят у него отнять эту свободу, то он, как один человек, встанет на защиту своих попранных прав. Вы забываетесь, говоря о возмущении. Так вы могли бы говорить о несчастных жителях Индии, которых вы поработили, но китайский народ ещё не порабощён никем.

– Это мы посмотрим! – пробормотал англичанин, но Вань-Цзы не слышал его слов.

Боясь, что сдерживаться долее не хватит сил, он молча поклонился и поспешил оставить надутого альбионца.

– Нет, Раулинссон, вы не правы, – заметил Миллер. – Наш добрый Вань-Цзы, как подобает патриоту, заступается за своё Отечество.

– Пропади пропадом и он, и его отечество… до тех пор, пока оно не вошло в состав Британской империи!

– Это было бы очень трудным делом.

– Вовсе нет! – неприятно улыбнулся Раулинссон.

– Напрасно вы так думаете; покорение Китая не под силу даже Великобритании, как она ни велика, как ни много у неё вооружённой силы.

Англичанин заносчиво хихикнул:

– Нам для покорения народов не нужно солдат. Зачем нам заниматься таким грязным делом, как война? Разве нет дураков на свете, которые всю грязь примут на себя, а нам останется только пожинать плоды их работы? Когда в 1860-м году этот же самый Китай осмелился запретить нашим купцам привозить опиум и торговать им, разве не заставили его силой отменить это убыточное для английской торговли распоряжение? Припомните-ка, как тогда отличались там французы. Они геройствовали, они совершали подвиги величайшей храбрости, а опиумом принялись торговать наши негоцианты. Что? Вы скажете, что французы были не одни? Да, в той экспедиции были и английские солдаты, но только их по сравнению с французами было самое ничтожное количество и держались они благоразумно в стороне, уступая славу французам, а выгоды и китайские капиталы забирая себе.

– Ну это когда было-то? – пожал плечами Миллер.

– Что было тогда, то будет и теперь.

– Не думаю! Самосознание народов возросло. «Дураков», как вы изволили выразиться, теперь нет.

– Найдутся! Для нас найдутся, вот посмотрите… Их ведь не сеют, они сами родятся… Вы увидите, найдутся такие, что будут геройствовать, совершать чудеса храбрости, а всё, что только представляет выгоду, достанется нам. Геркулесы вообще глупы. Они будут ломить, всё разнесут, всё разгромят, а умный пигмей и воспользуется… Геркулес-то только глазами похлопает да будет утешаться думами: вот, дескать, какой я сильный, а у пигмея-то и карманов не хватит для добычи…

Раулинссон хотел ещё что-то прибавить, но в это время показался паланкин Сюй-Цзин-Чена.

На лице дипломата выражалась глубокая печаль. Миссия его не увенчалась успехом. Посланники наотрез отказали и ему, и Юань-Чану в просьбе не вводить в столицу империи военные отряды, а оба китайские сановника прекрасно знали, что это значит… Им было известно, как трудно их правительству сдержать отдельных генералов, кипевших негодованием против иноземцев и не только не помогавших своему правительству в миролюбивых устремлениях, но даже возбуждавших народ против дерзких пришельцев.

Сильно боялся Сюй-Цзин-Чен и за свою участь… Он знал, что его коллеги по цунг-ли-яменю косо посматривают на него, зная его симпатию ко всему европейскому и подозревая в нём поэтому стремление к измене… А подобные подозрения были равносильны смертному приговору…

Сюй-Цзин-Чен, побывавший в Европе, приглядевшийся к её жизни, уже не так философски относился к вопросу смерти, и ему далеко не было безразлично – жить или умереть… Но несмотря на европейскую цивилизованность, этот дипломат всё-таки был китаец, для него неизбежное оставалось неизбежным. Знал он, что это «неизбежное» или, вернее, начало этого неизбежного было близко, совсем близко…

Глухо ревёт волнующаяся чернь на узких и кривых улицах китайской столицы. В толпах уже не одни только боксёры. К ним примкнул народ. Энергичные маньчжуры, смелые, готовые на всё – во главе черни. Мало того, они преобладают в ней. Это – не робкие, миролюбивые китайцы, а воинственные потомки великих завоевателей, прошедших с Тамерланом всю Древнюю Азию и покоривших все попавшиеся на пути народы. Они возмутились, они волнуются, убеждённые, что их правительство бессильно и не в состоянии противиться чужеземцам… Им уже известно, что на Пекин идёт европейский отряд, и разъярившаяся толпа сама решила не пропускать в стены своей столицы дерзких оскорбителей народного достоинства.

Среди бесчисленных, как морской песок, толп снуют упитанные, жирные бонзы и фанатики-боксёры, возбуждающие и без того достигшую высшей точки волнения толпу.

– Убивайте чужестранцев, или они убьют вас! – раздаются их крики. – Убивайте потому, что иностранные колдуны – это сор, который должен быть выметен. Разве не были мы счастливы, когда их здесь не было! Разве до их появления дети смели не повиноваться родителям, жёны – мужьям? Настают последние времена. Великий Дракон в гневе. Иностранцы не дают ему покоя. Они раздражили его, и он погубит весь Китай, если обидчики останутся здесь. Спешите умилостивить Дракона! Спешите принять на себя духа, покинувшего пещеры! Идите на иностранцев и убивайте их! Силы бесплотные сошли на вас и вселились в верных. Не люди будут сражаться с европейцами, а божества… Спешите на помощь Дракону, освободите его от белых дьяволов, успокойте его, если не хотите погибнуть сами. Час пробил, минута настала! Идите, верные, с вами бесплотные духи матери-земли! Начинайте, начинайте!

Несколько десятков боксёров, распалённых фанатиками, достигших крайней степени исступления, кинулись в Посольскую улицу.

– Идём, идём спасать нашу страну, наши семьи! – кричали они, размахивая кривыми саблями, единственным, чем они вооружились в твёрдой уверенности, что при помощи вселившихся в них духов им ничего более не нужно для победы над врагами…

– Китайцы идут! И-хо-туане! – пронеслась тревожная весть по европейскому кварталу. – К оружию!..

Было около полудня[49]49
  31-го мая.


[Закрыть]. Дрогнули от ужаса многие сердца, когда перед европейскими домиками показались эти исступлённые люди в красных кушаках и повязках, составлявших главный отличительный признак их секты. Они идут, произнося свои таинственные заклинания, идут в полной уверенности, что европейская пуля и европейский штык совершенно безопасны для них, охраняемых всемогущими силами земли и неба.

Европейцы притихли, попрятались в своих непрочных убежищах, этих красивых карточных домиках, где они считали себя в полной безопасности от всякого нападения только потому, что они – европейцы…

Германский посол Кеттелер прекрасно знал китайскую массу. Этот человек с большим презрением относился к людям, среди которых ему приходилось жить. Он был вполне уверен, что небольшая острастка отрезвляюще подействует на этих людей.

– Китайцы таковы, – не раз говорил он, – что только решительность действует на них… Стоит лишь пропустить момент и не показать им своей силы, чтобы они уверились в своём превосходстве. Им никогда ни в чём нельзя давать поблажки.

Теперь на деле предстояло проверить эти наблюдения беспечного германца.

Кеттелер, променявший карьеру воина на поприще дипломата, в самом деле был человеком решительным. В основе его дипломатии заложена была прямолинейность германского солдата.

– Прогнать этот сброд! – отдал он приказание начальнику немецкого десанта и сам во главе солдат кинулся на пробравшихся в Посольскую улицу боксёров.

Они явились уже не одни. Следом за ними шла громадная толпа, но, очевидно, не с враждебными намерениями пока, а просто привлечённая любопытством. Этой толпе хотелось посмотреть, как будут боксёры расправляться с белыми дьяволами, избивать их и их женщин и детей, поджигать их жилища, которые можно будет в этом случае и ограбить.

Но эти надежды не оправдались.

Германские моряки храбро кинулись на боксёров. Завязалась свалка, но к оружию не прибегали. Действовали кулаками, но и этого оказалось довольно. Боксёры разбежались, оставив в руках немцев одного из своих.

– Вот так воин, вот так бунтовщик! – раздались насмешливые восклицания. – Что, у них никого другого не нашлось?

Задержанный боксёр оказался совершенно недозрелым юнцом…

– Запереть его покрепче и следить, чтобы не убежал! – распорядился Кеттелер. – Что? Не прав я был, утверждая, что маленькая острастка немедленно отрезвит этих негодяев?..

В самом деле Посольская улица мгновенно опустела. Боксёры и не думали выручать своего. Они разбежались, не выдержав натиска немцев…

Но это было только начало.