Текст книги "В пасти дракона"

– Я ничего не понимаю! – воскликнул поручик. – Елена Васильевна, милая, да скажите же, в чём дело тут? Меня позвали сюда, сказав, что здесь банда боксёров, которых нужно разогнать. Я пришёл… Но где же боксёры?

– Вот! – указала Елена на Зинченко, смущённо теребившего свой колпак.

– Скажи ты мне, что такое? – обратился к казаку Николай Иванович.

– Барышня закричали, – путаясь в словах, отвечал тот. – Я, стало быть, побёг, а они – пятеро их было – одного расстреляли, а двое барышню да ещё Чибоюйкину сестрёнку облапили… Ну я зыкнул на них, они и побегли…

Лицо Шатова так и вспыхнуло гневом.

– Господа!.. – воскликнул он, поворачиваясь и отыскивая глазами «достойных» товарищей, но ни Томкинса, ни Гауптмана уже рядом не было.

«Господа» вовремя сообразили, что попали впросак, и поспешили скорее унести ноги; благо, бегать они умели.

– Ну и дьявол с ними!.. – махнул рукой Шатов. – Лена, как я рад! Как это всё неожиданно!.. Ну слава богу! Мы опять вместе и теперь не расстанемся… Но это кто? Чи-Бо-Юй! Тянь-Хо-Фу!.. Я слышал о ваших делах, молодцы… Кто это связан?

– Образина, ваш-бродь! – доложил Зинченко.

– Кто?

– Извольте вспомнить… который в Порт-Артуре мундир мне располосовал… Так вот – он самый!

– Это хороший, добрый человек! – вступилась за Синь-Хо Елена. – Я и Уинг-Ти не видели от него ничего иного, кроме добра…

– Он убил нашего отца! – мрачно сказал Чи-Бо-Юй. – Если русский отпустит его, он будет нам врагом. Да он и не отпустит, когда узнает, что это – вождь-пророк и-хо-туанов…

– Н-да!.. – не зная, что делать, покачал толовой Шатов. – Ну да мы его возьмём с собой. Там будет видно, кто он и что… Но я вижу раненого.

– Николай, спаси его! – воскликнула Елена. – Это лучший из китайцев, это Вань-Цзы.

– Как? Тот самый, о котором писали мне и ты, и Варя!

– Он…

– Но что с ним?

– Его убили эти негодяи… Спаси, спаси его!..

– Поздно, – раздался тихий голос.

Это Вань-Цзы пришёл в себя.

– Поздно, – повторил он. – Я умираю! Спасибо вам, Елена, за заботу… Я вижу здесь русского офицера… не жених ли это ваш?..

Да, он!.. – бросилась к китайцу девушка. – Но, Вань-Цзы, вы не умрёте… вас отнесут в госпиталь… Там вынут пули, и вы будете жить…

– Нет, нет… Напрасно всё, – шептал умиравший. – Зачем жить? Моя Родина, бедная, многострадальная Родина, во власти европейцев… Вы на себе узнали, Елена, что они за люди… Страну Неба ждёт поругание и разорение… Эх, зачем ваши соотечественники ввязались в это дело!.. Но я счастлив! Я не увижу позора Родины… Подойдите ко мне, Елена, наклонитесь… Подойдите и вы, русский… Вы любите её? Любите, любите! Я умру, радуясь, что она будет счастлива… Елена, Вань-Цзы умирает… Бедный китаец!.. Вы для него были солнцем! Елена! Я… я любил вас… вы были мне дороже всего… Я любил вас, не ожидая от вас ничего, не мечтая о взаимности. Эта любовь была тихая, она дарила мне счастливые минуты… Как хорошо любить бескорыстно, Елена!.. Поцелуйте меня… Умирающего можно… Так… Прощайте, прощайте… Родина моя, бедная, поруганная…

Что-то заклокотало в груди Вань-Цзы. Он скончался.

– Вот дело европейцев! – вдруг раздался голос Синь-Хо.

Он приподнялся на локтях, глаза его так и сверкали.

– Они расстреляли того, кто был убеждённым сторонником их превосходства над Китаем, они убили его, когда в будущем, и в недалёком будущем, этот несчастный, ставший трупом, осуществил бы, только с пользой для своей страны, все замыслы безумного Кан-Ю-Вея… Они убили его! Проклятые!

Синь-Хо, видавший многие сотни случаев смерти, сам проливавший кровь, зарыдал. Рыдали Елена и Уинг-Ти. Шатов и Зинченко отвернулись – не по себе им было. Только Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу с ненавистью смотрели на сына Дракона.

А в нескольких шагах замер небольшой русский отряд.

Истинные герои, действительные победители китайцев, смотрели во все глаза, не понимая, в чём дело. Чувствовали они только своим простым сердцем, что свершилось нечто нехорошее, позорное…

55. По Маньчжурии

Дзянь-дзюнь Цицикара Шеу переживал такие минуты, каких он никогда ещё не испытывал в своей жизни.

Мертвенно-бледный, с дрожащими губами, с трясущейся головой, метался он по покоям своего великолепного дворца в Цицикаре, нигде не находя себе места.

Шеу был гордый человек и патриот до мозга костей. Он страстно любил свою Родину, любил её такой, какой она была, и ему казалось, что ничего лучшего, чем то положение, в котором был Китай, и быть не может. Благодаря такому убеждению Шеу был консерватором, охранителем многотысячелетних устоев родного быта, хотя в то же время ясно сознавал, что жизнь быстро движется вперёд и людям нужно сообразоваться с этим движением.

Ради пользы Родине он задумал дело, казавшееся ему великим. Бедняга Шеу, вопреки всем договорам, заключённым между Россией и Китаем в Маньчжурии, решил воспользоваться смутным временем и сразу овладеть всей Великой магистралью, сооружение которой было близко к окончанию.

Он забыл, а может быть, и не знал о заключённых договорах и в овладении великим рельсовым путём видел только пользу для своей страны.

С каким восторгом он прочёл указ из Пекина об объявлении войны всем вообще иностранцам, а значит, и русским!

Но Шеу выказал себя в этом случае совершенно недальновидным. Он ненавидел европейцев, презирал их всей душой, но совсем упустил из виду, что эти жалкие пигмеи и русский народ, народ-богатырь, великан, далеко не одно и то же.

Шеу по своей близорукости смешал тех и других и жестоко поплатился за это.

Вполне уверенный в успехе, он бросил огромные полчища к Айгуну с тем, чтобы овладеть Благовещенском и отсюда перейти в наступление; затем послал целые орды к Харбину, главному русскому пункту на магистрали; он усилил гарнизоны Ажехе, Хай-Чена, которые поэтому стали неприступными, и вдруг…

Словно гром ударил с безоблачного неба, когда к Шеу пришли роковые вести: у Харбина лучшие маньчжурские войска рассеяны; Нингут, Хай-Чен, Ху-Лань-Чен, Эхо, Ажехе взяты, Сахалин против Благовещенска стёрт с лица земли, Айгун – эта грозная пограничная цитадель – пал под ударом русских сил, и русские полки, сметая всё на своём пути, идут на его Цицикар…

Ничего подобного он не мог ожидать. Вместо победы – его разбили наголову во всех пунктах.

Горе, горе, горе!

Дзянь-дзюнь положительно потерял голову; он не знал, что предпринять в столь отчаянном положении.

Русские шли на него и со стороны Айгуна, и со стороны Хайлара, шли, побеждая во всех боях. И в таком положении Шеу не с кем даже было посоветоваться. Он был разделён с двумя другими правителями Маньчжурии: гиринским и мукденским дзянь-дзюнями.

Вдруг ему явилась мысль – мысль, какую может подсказать только безумие отчаяния. Шеу вспомнил, что у него в Цицикаре томятся в заключении несколько русских пленников, нижних чинов охранной стражи, захваченных на одной из станций Великой магистрали.

«Они мне заплатят за всё!» – в бешенстве решил он и хлопнул в ладоши.

Явился один из его секретарей.

– Вывести русских пленников на площадь! – приказал Шеу. – И вызвать палачей!

Он был страшен в безумном гневе, но в то же время никто в Цицикаре не смел его ослушаться, ибо Шеу ещё оставался хозяином положения.

На площадь были выведены пленники, измождённые, еле державшиеся на ногах, но полные решимости умереть, как умирают русские люди – слепо глядя в глаза смерти и памятуя, что самая ужасная гибель, самые страшные муки лучше, чем измена долгу и Родине.

Вместе с ними явились палачи.

С ужасом увидали несчастные в их руках всевозможные орудия пыток: тупые пилы, воронки для вливания в горло кипятка, ножи для сдирания кожи…

– Эх братцы! Пришла наша пора пострадать за Русь-матушку! – говорил один из служивых, косясь на палачей.

– Что же! На роду, видать, так написано! – отвечал тихо другой. – Держаться только надо, чтобы виду им не показать…

– Подержимся… Никто, как Бог!

– Готовься, ребята! Бодрее только…

Даже перед готовившимися мучениями эти люди, может быть, только с виду, сохраняли полное спокойствие. Страшным усилием воли они подавляли в себе ужас и готовы были ради долга перед Родиной безропотно, без воплей, без стонов встретить свой смертный час.

– Поскорей бы! – вздыхали несчастные. – Чего томят-то?

– Душу выматывают… Хуже пытки!

Но из дворца Шеу не приходило приказания начать казнь.

Там имела место другая драма.

Перед Шоу на коленях молила пощадить пленников его молодая любимая жена. Она хватала его за руки, осыпала их бесчисленными поцелуями, самыми нежными словами убеждала его образумиться и отменить казнь.

– Русские добры, – страстно шептала она. – Они простят всё, простят нападения наши… Поймут же они, что ты только исполнял приказание. Но зачем же озлоблять их против себя напрасно?.. Умрут эти люди или будут жить – всё равно. А русские придут сюда…

Высокие брови Шоу грозно нахмуривались.

– Они не придут! – сурово отрезал он. – Я не пущу их в Цицикар…

– Они идут… Они близко… Пощади же их земляков, и они, в благодарность за это, пощадят нас завтра…

Как ни ослеплён был яростью Шоу, он понимал справедливость этих слов, и только одно упрямство поддерживало сейчас его решение…

– Нет! – воскликнул он. – Пленники умрут… Я сам пойду и придумаю для них пытки. Пусть хоть они поплатятся за всё, что мне приходится переживать… Они умрут…

Вдруг Шеу страшно побледнел и, схватившись руками за голову, кинулся к окну.

– Что это? – вскричал он. – Не может быть! Я ослышался… Кто стреляет?

До дворца совершенно ясно доносилась трескотня отдалённой перестрелки.

На площадях и улицах Цицикара в смущении заметались люди, не зная, что им делать, куда деваться.

– Русские! Русские близко! – слышались отчаянные вопли.

Да, русские были близко, совсем близко. Шёл отряд генерала Ренненкампфа, всюду на своём пути сбивавший с позиций полчища врагов.

Напрасными оказались все труды европейских инструкторов. Никакая наука не пригодилась, когда обученные немецкими унтер-офицерами китайские полки сошлись один на один с русскими героями. «Яко дым от лица огня» таяли бесчисленные полчища, и везде, где только ни появлялись наши молодцы-казаки, всегда бывшие впереди, врассыпную бежали перед ними их противники.

Теперь, после перехода, который смело может быть назван «полётом орлов», отряд генерала Ренненкампфа был уже под стенами Цицикара.

Труден был его поход. Выступать приходилось совершенно неожиданно. Не была организована как следует даже интендантская часть, но молодцы-сибиряки бодро шли вперёд.

Одним из самых ожесточённых сражений в Маньчжурии, где всецело проявлено было величие духа русского солдата, был пятнадцатичасовой бой новокиевского отряда генерала Айгустова у сильнейшей маньчжурской крепости Хун-Чун, грозившей опасностью всему нашему Приуссурью.

Хун-Чун, занятый многочисленным гарнизоном, положительно мешал нашим войскам идти в поход на столицу Маньчжурии Мукден.

– Господи, да когда же мы развяжемся с Хун-Чуном? – ворчали томившиеся бездействием офицеры восточносибирских 15-го и 16-го полков, квартировавшие в Новокиевске. – Этак нам и делать будет нечего… Поглядите-ка, все работают, только мы бездействуем.

Военные всей душой рвались в бой. Приказ о выступлении ждали с минуты на минуту, и никто не понимал, чего это медлит генерал Гродеков, обыкновенно энергичный и решительный.

Вдруг в мгновение высшего напряжения по Новокиевску пронеслась весть, что отдан приказ о походе на Хун-Чун.

– Слава Богу! – торжествовали. – 15-й и 16-й стрелковые пойдут?

– Да, с тремя батареями – горной, мортирной и нештатной Посьетской.

– А казаки?

– Да разве где-либо без них обходится?.. Две сотни: читинцы и уссурийцы. Сапёры из Владивостока назначены! Поведёт генерал Айгустов…

Эти вести передавались из уст в уста. Поднялось необыкновенное оживление. Всё внимание, все заботы сосредоточивались только на предстоящем походе…

Выступил отряд и после односуточного перехода был уже у Хун-Чуна.

– Жаркое дело будет! – переговаривались в рядах готовившихся к штурму воинов.

– Ещё бы не жаркое! Лучшие войска Мукденской провинции здесь… Даром не сдадутся…

Ожидания оправдались. В пятом часу утра 17-го июля начался бой, и только после восьми часов вечера стало очевидным, что русские победили.

Китайцы доказали, что за стенами крепости они могут стойко выдерживать нападение даже такого сильного врага, как русские…

В бою пали подполковник Постников, командир 6-й горной батареи, подпоручик 16-го Восточно-Сибирского полка Квятковский и шестеро нижних чинов.

Смерть офицеров и товарищей страшно возбудила стрелков. Забывая об опасности, на штыках ворвались они в крепость, и там начался было бой.

– Братцы, голубчики! – вдруг пронёсся крик. – Стой, стой, не трож длиннокосых… Взгляните на них…

Солдаты остановились.

– Тьфу ты! – сплюнул один из них и опустил занесённый было над головой китайского солдата приклад.

А кругом слышался хохот…

Китайские офицеры сбежали, едва только русские стрелки пошли на штурм. Но солдаты все остались на своих местах. Стрелки ворвались в крепость с оглушительным «ура», началась кровавая штыковая работа, а никто из китайцев даже не сходил с места. Они готовы были умереть возле своих орудий, но не расстаться с ними…

Всё объяснилось очень просто… Оказалось, что сбежавшие в бою от орудий китайские офицеры, опасаясь, чтобы того же раньше не проделала орудийная прислуга, взяли да и приковали её к орудиям цепями…

Хун-Чун был взят. Впечатление этого боя было таково, что в самом городе и в его окрестностях не осталось ни одного жителя. Все разбежались, объятые паническим ужасом, хотя мирным жителям не причинено было ни малейшего вреда.

Падение крепости Хун-Чун имело решительное влияние на весь дальнейший ход событий в этом районе военных действий: дорога внутрь страны – на Гирин – была открыта.

Несколько ранее того китайцам уже удалось познакомиться с русскими молодцами и получить от них крепкую зуботычину в битве под Эхо.

Эта битва замечательна тем, что она расстроила все планы китайских стратегов, намеревавшихся собрать войска и устроить под Эхо отчаянное сопротивление наступавшим.

Началась она с того, что высланы были 90 казаков охранной стражи, чтобы восстановить испорченный китайцами телеграф. Станичники довольно беспечно, словно были вполне уверены в превосходстве своих сил, углубились в страну, занятую сплошь отличными, казалось, неприятельскими войсками, стягивавшимися в эти места в огромном количестве. Дорого пришлось бы им поплатиться за свою беспечность. Под Таймагоу они были встречены и окружены громадными китайскими силами. Казалось, настал конец нашим молодцам. Китайцы ясно видели своё превосходство и уверенно теснили отряд.

– Ребята, умирать приходится! – слышались восклицания.

Положение, в самом деле, представлялось безвыходным.

– Умирать нужно, так и умрём. На это сил хватит! – ободрял товарищей вахмистр Перепёлкин из 17-й сотни охранной стражи. – Эка невидаль – умереть…

– Со славой умрём!

– И то не удивительно, мы – русские, и помирать иначе не умеем. И другое нужно.

– Что, что?

– Пробиться, вот что!

– Где тут! Ишь длиннокосых – кипень…

– Попытаться всё-таки можно. Кто, ребята, со мной? – и, перекрестившись, Перепёлкин с шашкой наголо помчался один прямо туда, где, как это можно было судить, находился командир китайских войск.

С десяток товарищей последовали за смельчаком-вахмистром.

С обычными гиканьем и гамом неслись отчаянные храбрецы в самую гущу неприятеля; все они словно преобразились. Это были какие-то демоны войны, для которых не существовало никаких преград. Вот они врубились в ряды уже смутившихся и неловко топтавшихся на месте китайцев. Лошади сами грудью расталкивали оторопевших людей. В несколько прыжков Перепёлкин очутился около китайского командира. Взмах шашки – и несчастный китаец, дерзнувший остановить казаков, свалился с лошади мёртвый, и кругом в ужасе разбегались его солдаты, поражённые гибелью своего вождя.

Казаки сразу начали преследование и гнали беглецов, работая теперь не столько шашками, сколько не менее страшными для беглецов нагайками…

Спустя несколько дней произошла стычка, в которой китайцы опять оказались рассеяны; причём было отнято много орудий и знамён, а на другой день разведчики-казаки принесли известие, что три главных форта крепости Эхо оставлены неприятелем, отодвигавшимся вглубь Маньчжурии к Нингуту, в котором они и засели.

– Подозрительно что-то, – толковали разведчики. – Отходят без сопротивления… Так не полагается.

– Пусть бы казаки пошарили в фортах. Может быть, что и выяснится…

Снова охотники и разведчики кинулись к оставленным крепостям. Те действительно были пусты. Недолго думая, казаки взорвали склады патронов, которых китайцы заготовили несметное количество, и пороховой погреб и только собрались уходить, как вдруг разнеслась весть, что у деревни Эхо собрались китайцы.

– И кавалерия, и артиллерия, и пехота там… Их видимо-невидимо… – докладывали разведчики.

– Нужно скорее по начальству доложить. Если теперь длиннокосых не разогнать, потом ещё больше их соберётся!

Против китайцев был послан подполковник Виннинг с сотней казаков и 14-й сотней белых хунхузов, как называли на Великой магистрали охранную стражу.

Дурная слава была у охранников. Белые хунхузы – это ещё не последняя обидная кличка, которой величали наших охранителей строившегося великого рельсового пути. Да, пожалуй, все прозвища не совсем несправедливыми были. В железнодорожной охране служили люди с русской широкой натурой, а по самому роду своей службы они были обречены на томительное бездействие. Наняли их, посадили в чужую страну, обязали караулить путь. Праздность полная. Денег много, времени девать некуда, тоска смертная; дела никакого, а зелена вина – море разливанное. Понятно, в особенности при полной безответности населения, что ширилась и ходуном ходила могучая русская натура. Русская удаль проявлялась в далеко не желательном виде; бывали обиженные; начальство стражи отделывалось подачками, а это вызывало жалобы на обиды, которых порой и не было.

Эти-то жалобы и стали причиной появления обидных прозвищ.

Но вот над Великой магистралью грянул внезапный гром. И что же? Эти же люди, для которых не было иных наименований, кроме самых обидных, предстали в совсем другом свете. Они вместо прежнего презрения вызывали всюду восторг и изумление. Прежняя бесцельная удаль и бесшабашное ухарство превратились в истинное геройство. Очищение станций железной дороги, сбор служащих в главный пункт если и прошли без особых потерь, то только благодаря беззаветной храбрости, гениальной находчивости именно этих людей. Безумно дерзкие при нападениях на превышавшего их численностью врага, львы во время отступлений, они заставили в очень короткое время забыть все свои былые прегрешения и заново создали себе репутацию, примирив с собою всех, вынудили уважать и благодарить себя за подвиги.

Белые хунхузы исчезли, вместо них явились удальцы-герои, которым очень и очень многие из агентов Великой Сибирской магистрали были обязаны сохранением жизни.

Вот эти-то люди и кинулись под начальством Виннинга против китайцев, лишь только получено было известие, что их войска преградили путь внутрь страны. Перед самым Эхо нападавшие были встречены цепью китайских стрелков, прикрывавших собой атаку кавалерии.

Вопреки всякому ожиданию, кавалеристы-маньчжуры атаковали русских с большой храбростью. Они так и лезли вперёд, а огонь китайских стрелков подкреплял решительность этой атаки. Подполковник Виннинг отдал приказ отступать, а китайцы расхрабрились ещё более. Это был чуть не первый случай, чтобы русские отступали перед ними. Китайцы не поняли даже того, что было это вовсе не отступление. Виннинг просто-напросто отводил свой отряд к наиболее удобной позиции. Как ни рвались вперёд китайцы, огонь стойкого противника сдерживал все их порывы, пока русский отряд не вышел в долину, где можно было бы перейти, в свою очередь, в атаку. В одно мгновение люди окопались и встретили китайскую конницу таким огнём, что недавние храбрецы струхнули и затоптались на месте. В это время на них кинулись казаки и охранная стража. Куда девалось китайское геройство!.. Бедняги кинулись врассыпную, за кавалеристами побежала и пехота, и в то самое время, когда Виннинг со своими удальцами напал на защитников Эхо с фронта, на них же ударили обошедшие их и успевшие прибыть вовремя от главного отряда подкрепления. Бой разгорелся сразу в нескольких местах. В подкрепление прибыли драгуны, рота пехотинцев, сотня охранной стражи и два орудия. Сейчас же начали бить по противнику залпами с тыла. Затем пехота с ружьями наперевес кинулась вперёд, а охранники уже неслись по долине, атакуя с фронта.

Китайцы не выдержали и кинулись наутёк. Их прекрасная артиллерия, последнее слово великого мастера смертоносных орудий Крупна, не принесла никакой пользы. Выстрелы были беспорядочные, не причинявшие атакующим вреда. В конце концов орудия Круппа достались победителям… Бой был кончен, китайские войска сбиты со всех пунктов. Потери китайцев были велики, у русских – сравнительно небольшие: четверо тяжело и двое легко раненых, да ещё один казак охранной стражи Горбунов.

«Из строя выбыла» лошадь подполковника Виннинга, всё время находившегося впереди своих храбрецов.

Когда бой был кончен, к начальнику отряда явился вахмистр 17-й сотни охранной стражи Перепёлкин, тот самый, который под Таймагоу зарубил начальника китайского отряда, окружавшего русских.

Бравый вахмистр, видимо, поставил своей главной целью «дошкуривать» китайских «отцов-командиров».

Во время боя при Эхо он пробился к главному китайскому начальнику и ухитрился выбить его из седла.

– Имею честь представить вашему высокородию! – вытянувшись в струнку, протягивал он подполковнику Виннингу объёмистый, туго набитый портфель.

– Это что? – удивился Виннинг.

– Секреты-с ихние! – рапортовал вахмистр. – Как это, значит, наскочил я на их китайское превосходительство, а они изволили сие в сумку у седла спрятать… ну я и взял сие для передачи начальству… Имею честь представить!

Виннинг торопливо пересмотрел бумаги.

– Спасибо, молодец! – похвалил он.

– Рад стараться, ваше высокородие! – улыбался вахмистр.

Бумаги, которые он отнял у начальника китайского отряда, оказались первостепенной важности. В них сообщалось о сборе всех местных войск у крепости Эхо и о предстоявших действиях против русских. Это был стратегический план кампании, и благодаря тому, что он попал в руки к русским, все замыслы китайских стратегов были нарушены…

Подполковник Виннинг отослал план и все бумаги к генералу Чичагову в Никольск-Уссурийский.

Это было одно из самых блестящих дел. Но не в одном блеске его крылось значение сего дела, так же точно, как и взятие Хун-Чуна.

Описанные решительные бои не только открывали русским путь в Гиринскую и Мукденскую провинции, но ещё облегчили до последней возможности действия харбинского отряда, то есть того, который под начальством генерала Сахарова шёл на выручку харбинцам.

Генерал Гернгросс со своими молодцами доблестно отразил нападение китайских полчищ на этот важнейший из железнодорожных пунктов Великой магистрали, но, тем не менее, положение его было тяжёлым. Харбин находился как раз посередине между двумя крепостями, Ху-Лань-Чен и Ажехе; из глубины страны ему грозили Баян-Ту, Сян-Синь, Баян-Су, крепости, которых никоим образом оставлять за собой в тылу было нельзя.

Таким образом, несмотря на блестящую победу и отбитый неприятельский штурм, положение Харбина всё-таки было очень незавидным.

Благодаря победам мудадзянского отряда генерал Сахаров, как уже сказано, мог идти на выручку Харбина совершенно свободно, не опасаясь нападения с китайской стороны. Поход свой из Хабаровска он начал, поднявшись по Амуру до станицы Михайло-Семёновской, где впадает в великую реку Маньчжурии Сунгари, и от этой станицы углубился в сторону, поднимаясь вверх по течению реки.

Возможность пользоваться рекой значительно облегчала трудность передвижения войск, которые следовали вверх по течению Сунгари на пароходах и баржах.

На первых же шагах по реке Сунгари дорогу русским орлам преградила сильная крепость, или, вернее, форт, командовавший над обоими берегами. Форт этот назывался Лауши и был занят многочисленным китайским гарнизоном.

– Будет дело! – толковали на палубе «Газимура», транспортного парохода, шедшего во главе небольшой флотилии.

– Н-да! Быть не может, чтобы китайцы пропустили мимо Лауши…

– Ещё бы пропустили!.. Оттуда вплоть до Вань-Ли-Хотина путь совершенно свободен, а там до Сян-Синя всего одна крепость Баян-Ту, которая может идти в счёт.

Места были все исторические. С первого момента появления здесь русских людей они в полном мире и согласии жили с китайцами и маньчжурами, и только роковая вспышка разом уничтожила добрые отношения.

Многие сердца дрогнули, когда «Газимур» подошёл к Лауши. Отряду предстояло первое большое дело.

Да и вообще в эту маньчжурскую кампанию Сибирь сдавала свой боевой экзамен. И выдержала его блестяще!

Одна, исключительно своими силами, управилась она с ужасным врагом; не только отбилась от него, но даже побеждённого и обессиленного сложила к ногам своей метрополии – общей матери Руси великой.

Едва только «Газимур» подошёл к Лауши на пушечный выстрел, как из крепости загремели орудия.

Это китайцы храбро посылали своё боевое приветствие подступавшему могучему противнику.

На русском пароходе головы обнажились, руки творили крестное знамение.

И на «Газимуре» загремели пушки. Трескотня винтовок почти слилась с ними. Люди же сосредоточенно молчали, ожидая приказаний начальника авангарда генерал-майора Алексеева.

Всем было известно, что на берег уже посланы разведчики, и от их донесений зависит дальнейший ход дела.

Но скоро оказалось, что особенно тревожиться не стоит.

– Глядите! Китайцы-то бегут! – пронёсся по палубе крик.

Так точно. Десант ещё не был спущен на берег, а защитники Лауши, приведённые в ужас канонадой с пароходов, уже оставляли своё укрепление.

В то же самое время разведчики донесли, что за фортом находится укреплённый лагерь, куда и направились беглецы.

– Занять!.. Китайцев выбить и разогнать! – приказал начальник авангарда.

Мигом десант был спущен на берег. Войска рвались в бой. Чуть не бегом домчались сибиряки-стрелки до импаня и с оглушительным «ура!» ударили по врагу.

Сибирцы не успели даже близко подойти к импаню, а тот уже был очищен неприятелем. Китайцы разбежались, побросав оружие…

Три версты наши молодцы преследовали удиравшего врага, и в то же время на левом берегу Сунгари уже кипела работа. Солдаты срывали и разрушали укрепления Лауши, предавали огню все деревянные постройки.

Военной добычей победителей оказалось то, что более всего им было нужно…

На пароходах, вёзших десант, не было запасено достаточно топлива. Китайцы позаботились о том сами, чтобы избавить русских солдатиков от лишней работы. У Лауши оказались громадные дровяные склады, которых беглецы не тронули даже.

Первая боевая встреча харбинского отряда с врагами окончилась полной победой русских.

Сразу поднялся дух русских воинов:

– Ай да мы! Пришли, ахнули – и длиннокосые, что зайцы, врассыпную…

– Что-то дальше будет!

– Да, пожалуй, то же, что и теперь… Где им против нас!..

На протяжении целых 160 вёрст вплоть до селения Вань-Ли-Хотин отряд генерала Сахарова шёл, не встречая никакого сопротивления. Правда, кое-где по берегам реки встречались посты неприятелей, но они были столь незначительны, что сломить их не представляло труда.

Из прибрежных сёл и деревень жители разбегались при первом только известии о приближении русских войск. Убежали они и из Вань-Ли-Хотина, но оставшиеся там китайские солдаты попытались было задержать отряд. Их разогнали выстрелами с пароходов, а селение было сожжено.

Сожжено было и другое селение – Вань-Дза, место, ставшее до некоторой степени историческим.

Отсюда всего за пять дней до прихода отряда китайцы обстреливали беззащитный пароход «Одесса», вёзший из Харбина семейства служащих магистрали.

При приближении к этому селению невольно припомнились всем бывшим в отряде некоторые эпизоды из приключений злополучной «Одессы».

Кают-компания парохода битком набита безоружными людьми. Множество женщин и детей. Все довольно спокойны. От Харбина и до Вань-Дза китайцы пропускали «Одессу» без всяких препятствий; можно было вполне надеяться, что и дальнейший путь будет пройден благополучно.

Вдруг откуда-то извне раздаются страшные звуки, сухие, отрывочные.

– Это что? – в недоумении спрашивают одни.

– Что-то забивают! – отвечают другие.

Но в это мгновение раздаётся отчаянный крик. Словно какая-то неведомая сила приподнимает из-за стола молодого инженера Берштейна. Лицо его бледно и искажено ужасом. Он хочет что-то сказать, но не может. Шальная пуля, попавшая в каюту через люк, поразила его в грудь. Рана оказалась смертельной, и через полтора часа несчастный умер.

А пока он мучился в предсмертной агонии, наверху, на палубе «Одессы», шла ожесточённая перестрелка. Пятеро храбрецов железнодорожных агентов, вооружившись винтовками, лихо отвечали на вражеские залпы.

Один из этих стрелков, техник Заблоцкий, особенно выделялся среди товарищей. Пули сыпались вокруг него, не причиняя ему ни малейшего вреда.

– Заблоцкий-то заговорён! – шутили товарищи. – Его пуля не берёт…

«Одесса» кое-как вышла из-под обстрела. Стихла трескотня винтовок, китайцы попрятались. На палубе русского парохода облегчённо вздохнули.

– Ну слава богу! Пронесло беду!

Заблоцкий положил накалившееся ружьё.

– Спущусь вниз, – сказал он. – Своих проведаю. Перепугались, верно…

На «Одессе» была вся его семья. Сошёл он в каюту. Слава богу! Все дорогие сердцу люди целы, невредимы. С чувством душевного облегчения присел техник на койку, и как раз в этот момент с берега грянул ещё один – и на этот раз последний – залп. И что же?.. Под пулями Заблоцкий оставался невредимым. А здесь, всё-таки под защитой бортов, ему пришлось убедиться в правдивости изречения «чему быть, тому не миновать». Пуля, пробив борт, ударилась о железную обшивку каютной стенки, сплющилась, исковеркалась и в виде бесформенного куска свинца ударила в ногу несчастного, сделав огромную рану. Ранение было настолько серьёзным, что долго причиняло Заблоцкому невыносимые страдания, которые едва сумели несколько облегчить в хабаровском госпитале.

Как бы в наказание за это вероломство, Вань-Дза была сожжена отрядом генерала Сахарова.

Много опасений в командире спешившего на выручку отряда возбуждала крепость Баян-Ту.

Это тоже было историческое место.

За три дня до прихода отряда здесь, несколько ниже Баян-Ту по течению Сунгари, был убит отставной полковник Винников, бывший агентом китайской дороги на Сян-синьской пристани.