Текст книги "В пасти дракона"

37. Маньчжурский гром

Варвара Алексеевна не думала успокаивать родных, приукрашивая положение, когда рассказывала в письме, что без всяких затруднений добралась из Владивостока до Хабаровска, а оттуда и до Благовещенска.

Всё на пути было спокойно.

– Представьте себе, – говорили попутчики молодой Кочеровой, когда узнали, что она едет из Пекина, – эти тамошние несуразные волнения сделали здесь совершенную пользу.

– Как это? – недоумевала Кочерова.

– Очень просто. Край этот кишел хунхузами. А вы ведь знаете, что такое эти господа! Теперь их не видно и не слышно.

– Куда же они подевались?

– Вероятно, все ушли к Пекину…

– Итак, тут всё спокойно?

– О да! Ни малейших признаков волнения… Болтали было, но разве можно верить всякой болтовне?

– А на железной дороге? – даже не стараясь скрыть тревогу, спрашивала молодая женщина.

– Это на «Китайке» – то? Что же там может быть особенного? Слышно, что там и китайцы, и маньчжуры волнуются… но это не впервой уже. Разве им выгодно с нами ссориться? Железная дорога столько народа кормит и поит… А позвольте узнать, у вас на «Китайке» есть кто-нибудь близкий?

– Да, есть… муж!

– Где же он сейчас?

– Не могу сказать теперь точно. В Харбине или в Телине…

– Ну, так не извольте беспокоиться. Если что и выйдет, то до Телина никак не дойдёт.

Так в то время думал не один только собеседник Варвары Алексеевны, а и все обыкновенно столь осторожные, зорко приглядывавшиеся ко всему сибиряки. Они хотя и знали, что «за столбами» далеко не всё благополучно, но как-то без особой настороженности относились к происходящему.

На трёх участках Китайской Восточной дороги были три пункта, особенно переполненных русскими: Хайлар в западном отделении, Харбин – в восточном и Телин – в южном. Последний в одно и то же время был наиболее близким и наиболее отдалённым, а стало быть, и опасным пунктом Великой Китайской магистрали. Далёк он был и от Уссурийского края, и от Приамурья, где постоянно собирались русские силы и где был оплот русского могущества на Дальнем Востоке; близок он был к конечному пункту Южно-Маньчжурской линии – Порт-Артуру, но по своему положению всё-таки находился совершенно в центре китайских владений, был окружён китайским населением. Да не таким миролюбивым и кротким, каким являлось население северного Китая, а грозными, воинственными маньчжурами, воителями по самому народному духу.

Михаил Васильевич Кочеров по своим подрядным делам постоянно был на участке пути между Телином и Харбином. Но подряды были настолько выгодны, что когда появились в местном населении первые признаки брожения, он и не думал оставлять дела и спешить в более безопасные пункты.

– Э, мы – русские! – часто говаривал он. – С нами Бог! Он не попустит, китаец не съест.

Впрочем, и другие русские в Телине были того же мнения. Край волновался. Из-под Пекина приходили вести одна другой тревожнее. Но в грядущую опасность никто не хотел верить.

– Ничего, с нами Бог! – беззаботно говорили все, когда приходили вести о появлении многочисленных шаек хунхузов.

В самом деле! Хунхузы! Вот какая невидаль!

Отношения между русскими Телина и китайцами продолжали оставаться дружественными даже тогда, когда разыгрались известные события под Таку и Тянь-Цзинем.

– Шанго! Доброго здоровья! – с улыбочками восклицали китайцы, встречая русских, и при этом в знак особенного удовольствия поднимали вверх большой палец.

Русские добродушно отвечали на эти приветствия.

И вот в Телине стали появляться «первые ласточки», предвестницы грядущих грозных событий.

Телин был маленький, чистенький, совсем не на китайский лад городок. Его исконные обитатели, невольно подпав под русское влияние, завели у себя чистоту в городе, хотя и не образцовую. По улицам Телина можно было не только пробираться, но и гулять. Это уже свидетельствовало о некоторой степени благоустройства города.

Однажды, освободившись от обычных занятий, Михаил Васильевич вышел из своей главной конторы, намереваясь навестить кое-кого из знакомых.

Молодой Кочеров был типом русского богатыря. Высокий, статный, с широкой выпуклой грудью, с плечами, о которых говорят, что промеж них косую сажень уложить можно, он казался великаном среди малорослых китайцев. Весело посвистывая, он большими шагами шёл по главной улице Телина, направляясь к железнодорожной станции, где рассчитывал застать нужных ему людей.

На душе у Михаила Васильевича было легко и весело. Дела шли хорошо, подряды приносили большие барыши, но не это, главным образом, радовало молодого человека; он жил под влиянием ожидания скорого свидания с женой. Его дела в Телине подходили к концу. Он рассчитывал перебраться в Харбин, где уже и оставаться до тех пор, пока Великая Сибирская магистраль не будет совершенно закончена. Бродячая жизнь порядочно ему надоела, и лишь только явилась возможность зажить своим домом, Михаил Васильевич спешил устроиться на семейный лад.

«В Харбине чудно жить можно! – думал он. – Варя у меня хозяйка, каких мало. Дом сумеет поставить как следует. Заживём полной чашей. У стариков в Пекине Лена останется, она скоро замуж выходит, со стариками молодые будут жить, так им Вари и не нужно совсем. А мне здесь тяжело: не холостой, не женатый!»

Полный самых радужных грёз, шёл он по Телину, не обращая внимания на давно знакомую и уже наскучившую ему картину местной жизни.

Казалось, в городке всё шло обычным порядком. Те же совершенно голые ребятишки барахтались в лужах немощёных улиц. Китайцы-торговцы восседали у своих лавочек, ожидая русских покупателей, которых особенно ценили за их щедрость; то и дело пробегали, семеня изуродованными ножками, раскосые китаяночки… Но вот, к крайнему своему изумлению, Михаил Васильевич заметил какое-то небывалое оживление в городке!

«Праздник у них какой, что ли?»

Но у китайцев строго определённых праздников нет. Вся их жизнь проходит в тяжёлом труде, от которого они не отрываются ни на минуту. Если же они побросали работы и все спешат куда-то, стало быть, случилось нечто особенное.

Поддавшись невольному любопытству, Михаил Васильевич остановился у лавчонки знакомого китайца. Обратился к нему:

– Любезный друг! Какой сегодня праздник у вас?

Тот как-то странно усмехнулся в ответ.

В этой усмешке не было обычной, столь свойственной китайцам любезности, не было старания быть вежливым, кто бы ни обращался; напротив того, в ней заметна была злоба… Впрочем, это выражение через миг изменилось, лицо торговца было само подобострастие, он смиренно склонил голову и произнёс слащаво-приторно:

– Я удивляюсь сам, что такое случилось с моими соседями… Праздника нет, а они, оставив труды и дома, спешат послушать какие-то речи… Какие-то вести принесли из священного Пекина.

– Из Пекина? – удивился Кочеров. Кто же оттуда прибыл?

Китаец заволновался:

– Я не знаю. Я никогда не видел этих людей.

Михаил Васильевич, надо сказать, даже обрадовался тому, что в Телине появился кто-то из пекинцев. Он был так уверен в дружелюбии китайцев, всех вообще, и в их полном расположении к русским, что у него сейчас даже зародился план – найти этих новоприбывших и поговорить с ними о пекинских событиях.

«Пекин – большая деревня! – думал он. – Европейцы там все на виду, их знают наперечёт. Может быть, и моих тоже знают?»

Он распрощался с лавочником и поспешил к городской площади. Идти пришлось недалеко. Когда Кочеров подошёл туда, на площади стояла сплошная масса китайцев. Все были очень сосредоточены, не слышалось обычного оживлённого говора. Михаил Васильевич, заметив, что китайцы смотрят на что-то, поспешил протолкаться поближе к центру. Там он увидел загадочное зрелище. Толпа стояла вокруг троих подростков с красными перевязями вокруг тела и огромными пуговицами на груди. Все трое были совсем ещё мальчишки: старшему можно было дать не более 16 лет. Но при первом же взгляде на них вид их поражал. Глаза каждого из подростков были неестественно выпучены, на губах выступала пена, все они дрожали и кривлялись, словно на них нашёл истерический припадок. По временам то один, то другой падали на землю и издавали хриплые звуки.

Кочеров кое-как мог понимать местное наречие и поэтому, прислушавшись, стал различать отдельные слова.

– Духи спустились из пещер и вселились в нас! – выкрикивали кривлявшиеся подростки. – Они поднимают руки всех верных на белых дьяволов. Следуйте за нами – в нас дух! Гоните и убивайте чужеземцев, осквернителей святыни! Смерть им всем! Идите на битву вместе с нами без боязни. Бесплотные духи сделают вас неуязвимыми.

И как бы в доказательство своих слов мальчишки хватали ножи – очень острые – и с удивительной ловкостью принимались жонглировать ими. Это была очень опасная игра. Те жонглёры, которые дают представления такого рода в Европе, могли бы показаться жалкими учениками в сравнении с этими ребятами. Опасное оружие взлетало вверх, быстро падало, крутясь… вот-вот оно должно было вонзиться в обнажённую и подставленную под удар грудь фанатика, но совершенно незаметное для постороннего глаза движение руки и тела – и нож пролетал мимо. При быстроте, с которой всё это проделывалось, действительно получалось впечатление, что кто-то невидимый чудесной силой отклоняет острые клинки и спасает от неминуемой смерти «носителей духа».

Кочеров долго смотрел на этих мальчишек.

«Фокусники», – решил он, но не ушёл.

Его привлекла поразительная ловкость, с которой проделывались описанные упражнения. Пронзительным воплям, какими призывались телинцы к истреблению чужеземцев, Кочеров не придал ни малейшего значения.

В Маньчжурии знали очень хорошо и очень близко хунхузов. Часто на них из Владивостока, Хабаровска, Никольска-Уссурийского предпринимались, как на опасных зверей, настоящие охоты. Нередко отправлялись воинские команды. Бывали случаи, что на Амуре останавливались пароходы, и пассажиры, скуки ради, с ружьями выходили на подобного рода охоту. Всё это по положению дел представлялось вполне естественным. Это был закон борьбы за существование. Уссурийский край и Приамурье были местности с новым населением, на долю которого, как на долю квакеров американского материка когда-то, выпала не только колонизация края, но и борьба с противниками пришельцев. Хунхузы были свирепейшими из свирепых китайских разбойников. Это были отбросы населения, отвергнутые даже своими. Они жили исключительно грабежом и для грабежа. Для них всё равно было, кого грабить: чужого ли, своего ли. Китайцы ненавидели хунхузов ещё более, чем русские. Михаил Васильевич не раз видел, как китайские власти расправлялись с попавшими в их руки разбойниками. Человек он был далеко не сентиментальный, но его мороз продирал по коже при виде этих расправ, которые он находил, впрочем, вполне заслуженными.

Но это были хунхузы-разбойники, ненавистные всему населению.

Об и-хо-туанах, то есть боксёрах, в Маньчжурии совсем не было слышно. Они явились сюда впервые с призывом возмущения против иностранцев. В глазах простого народа эти люди действительно являлись «святыми», «избранниками духа». Их слушали, им верили, за ними народ готов был последовать всюду.

Михаил Васильевич хотя и не придавал особенного значения виденному им зрелищу, однако, встретив на станции одного из офицеров охранной стражи, поспешил рассказать ему о виденном и слышанном.

– Пустяки, наверное! – закончил он свой рассказ.

К удивлению Кочерова, его собеседник отнёсся к рассказу более чем серьёзно.

– Нет-с, батенька! Не совсем пустяки… Как бы из-за этих пустяков да не пришлось нам убираться отсюда подобру-поздорову.

– Что вы! Почему?

– А потому, что сидим мы в этой глуши… и не знаем, что на белом свете делается.

– Да что же в самом деле такое?

– А вот что! Вы говорите, что фигляров видели, фокусников, ан нет, пришла из Порт-Артура телеграмма одна, что не всё благополучно в Китае. Это не фигляры, не фокусники, а убеждённые, проникнутые до мозга костей идеей люди, фанатики, изуверы – всё, что хотите, но только неспроста они сюда явились. Они разносят призыв к народному восстанию.

– Против кого же? Против нас?

– Против всех иностранцев… В Ин-Коу уже началось… Там так потрепали кое-кого, что, кажется, из Порт-Артура через Кин-Джоу уже солдаты отправлены, чтобы беспорядки унять. Знаете ли вы, что во всех сибирских округах объявлена мобилизация? Об этом мы помалкиваем. Чего зря народ пугать?.. Вот что я вам скажу… Хотите – примите мой совет, хотите – нет. Это ваша добрая воля. А только вот что… Слышал я, супругу свою вы сюда выписали. Так вы пошлите ей телеграмму, чтобы она сюда и не показывалась, и не только сюда, а даже от Владивостока поспешила убраться подальше…

– Разве так опасно?

– Никто не знает, что может случиться!

Эти слова сильно смутили Кочерова. За себя он нисколько не боялся. Но подвергать жену хотя бы малейшей опасности он не хотел.

Однако он не совсем ещё был уверен в справедливости опасений, начинавших уже закрадываться в умы знакомых с положением дел людей.

Скоро эта неуверенность рассеялась. Сами китайские власти, с «тифон-гуаном»[64]64
  Градоправитель.


[Закрыть] во главе, предложили русской колонии отправить всех её членов в Харбин, где находилось центральное управление по постройке железной дороги, или в Порт-Артур. В Телине было объявлено военное положение.

Итак, не оставалось ни малейшего сомнения, что гром грянул…

Да и какие могли быть сомнения, когда в руки русских случайно попал императорский указ, предписывавший китайским властям присоединить войска к боксёрам и начать повсеместное изгнание иностранцев.

В указе говорилось:

«Государство, насчитывающее в себе более четырёхсот миллионов населения, может не бояться никакой армии. Пусть каждый ребёнок возьмёт в руки палку и будет по мере сил своих помогать святому делу изгнания чужестранцев».

С этим указом случилась странная вещь. Казаки захватили почту, где, между прочим, был тюк с казёнными документами. В тюке обнаружилось множество узких и длинных книжечек в жёлтой – государственного цвета – обложке. Их показали драгоману.

– Пустяки! Какие-то административные распоряжения из Пекина, – объявил он, вскользь пробежав первую строку.

Документы, а в том числе и жёлтые книжечки, были возвращены сопровождавшему почту китайскому офицеру. Только одна из них совершенно случайно осталась в руках у русских. На другой день один из членов русской колонии, знавший по-китайски, случайно просмотрел валявшуюся без всякого внимания жёлтую книгу, и… можно себе представить, какой переполох поднялся тогда!

Это был вышецитированный указ богдыхана, присланный для раздачи в провинциях на севере от Телина.

– Что же это такое! Это – измена, предательство! – рвали на себе волосы беспечные русаки. – Это же призыв к вооружённым нападениям на Россию… Он теперь уже разослан в сотнях экземпляров.

Да, задержи тогда этот указ русские в Телине, может быть, всё по-другому бы пошло. Как после выяснилось, открытие китайцами военных действий в Маньчжурии и знаменитая телеграмма цицикарского дзянь-дзюня Шеу к главному инженеру Юговичу, уведомлявшая последнего, что между Россией и Китаем началась война, – всё это совпало по расчёту времени с днём получения выпущенного из рук русскими рокового императорского указа…

Вряд ли бы указ вторично был прислан в Маньчжурию. Во всяком же случае, для русских была бы полная возможность подготовиться к открытию военных действий, и тогда китайцы не застали бы их врасплох…

Но близок локоть, да не укусишь.

Теперь русским железнодорожникам в Телине пришлось думать только о том, чтобы самим поскорее убраться подобру-поздорову.

Да и пора, давно пора уже была…

Толпы боксёров наводняли край, появились регулярные войска.

В Ляо-Яне отряд полковника Мищенко был окружён врагами; в Мукдене поручик Валевский с 30 солдатами и с 21 вольнослужащим должен был выдерживать натиск 500 китайцев. В самом Телине капитан Ржевуцкий то и дело имел стычки с китайскими отрядами…

Кочеров, лишь только убедился, что опасность близка, послал на имя владивостокских знакомых телеграмму для Варвары Алексеевны, прося её приехать в Благовещенск, но сам и не подумал оставить охваченные возмущением места. Напротив того, он поспешил из Телина в древнюю столицу Маньчжурии Мукден, чтобы по возможности спасти там имевшееся у него имущество. Михаил Васильевич не был героем, но зато он был простым русским человеком, который всегда готов встретить лицом к лицу всякую опасность, полагаясь на великие русские «авось», «небось» да «как-нибудь», которые очень часто вызволяют русского человека из беды.

A в Мукдене для всех, кто хотел сохранить свою жизнь, только на эти три русские присказки и оставалась надежда.

38. Тревожные дни на Амуре

В Благовещенск после долгого и утомительного пути на дрянном пароходишке по Амуру Варвара Алексеевна прибыла только около полудня.

Благовещенск – областной город, единственное городское поселение в Амурской области, местопребывание военного губернатора и других военных и гражданских властей и присутственных мест. Город расположен при слиянии Амура и Зеи на левом обрывистом, неровном берегу, окаймлённом с запада и северо-запада невысокими холмами. Основан город в 1856-м году в качестве военного поста под названием Усть-Зейского, в 1857-м году переименован в станицу, а в 1858-м году возведён в степень города – административного центра вновь образованной Амурской области. 21 мая 1858-го года граф Н. Н. Муравьёв-Амурский, по приезде своём в Усть-Зейский пост, донёс Государю Императору о заключении Айгунского договора с китайцами, и в тот же день был заложен архиепископом Иннокентием храм во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, и одновременно Усть-Зейская станица переименована была в город Благовещенск в ознаменование того, что здесь прежде всего распространилась «благая весть» о присоединении Амурского края к России. Новый город, благодаря выгодному положению при двух судоходных реках и близкому соседству с населённой частью Маньчжурии, начал постепенно развиваться. Особенно быстро стал расти город с 1880-го года благодаря развитию золотопромышленности в крае и усиленному движению колонизации в Зем-Буреинские равнины. Город распланирован правильно: улицы широкие, прямые. Вдоль Амура тянутся параллельно кварталы; мощёных улиц нет. В городе несколько садов – общественных и частных. За городом небольшие рощицы. Домов свыше 3500, из которых каменных не более 60; церквей – 8, из которых 4 домовые. Украшением города, ознаменовывающим выдающееся в его истории событие, служит каменная триумфальная арка, выстроенная в 1891-м году ко времени посещения города ныне благополучно царствующим Государем Императором Николаем Александровичем в бытность его Наследником Цесаревичем. Эта арка построена на береговой полосе Амура. В Благовещенске издаются две частные газеты – «Приамурский край» и «Амурская газета», оперируют четыре банка: Государственный, общественный, сибирской торговли и русско-китайский, несколько средних и низших учебных заведений и много торговых фирм.

У Кочеровых был здесь свой дом, но молодая женщина предпочла остановиться у знакомых. Она так долго не была в родных местах, что совершенно отвыкла от Благовещенска, и одиночество пугало её. К тому же она не надеялась найти здесь Михаила Васильевича, так как от Владивостока в Благовещенск можно было гораздо скорее добраться, чем из Харбина, Телина, Мукдена, где, по её предположению, мог быть в это время её муж.

Путешествие так утомило молодую женщину, что она едва дождалась того момента, когда её проводили в приготовленную для неё комнату.

Встречена она была очень радушно. Хозяева весело смеялись над её тревогами, пережитыми во время путешествия.

– Китайцев-то бояться! – восклицали они, когда Варвара Алексеевна передавала им свой страх за близких. – Вот ещё!..

– А у вас спокойно?

– Да ещё как!.. Там, говорят, под Пекином, мятеж происходит, много войска туда угнали, а у нас всё слава богу!

– А на магистрали как?

– Что у кого болит, тот про то и говорит! О супруге беспокоитесь?

– Да, сердце не на месте.

– Там, говорят, какие-то пустячки происходят… Ни о чём серьёзном, однако, не слыхать. Да что серьёзное может быть? Живём мы с китайцами да маньчжурами в ладах. Здесь их видимо-невидимо. Сами знаете, женской прислуги здесь нет, так китайцы у нас за горничных и за кухарок, за нянек – на все руки!

Эта беседа совершенно успокоила молодую женщину.

«Здесь не могут не знать положения дел, – размышляла она, ложась в постель. – Ведь соседи. Живут бок о бок. Чуть что – всё было бы известно».

Был яркий солнечный день, когда заснула утомившаяся путница. Сон её был спокоен и крепок. Она была у желанной пристани, и ничто теперь не беспокоило её…

Долго бы проспала ещё Варвара Алексеевна, если бы неожиданные, похожие на отдалённый гром удары не заставили её проснуться. Но усталость была так велика, что ещё несколько минут она не могла разомкнуть глаз.

Удары между тем не смолкали, к ним присоединилось какое-то странное щёлканье…

«Что же это такое? – подумала Варвара Алексеевна. – Кажется, стреляют… Верно, полковое учение или манёвры».

Она хотела уже повернуться на другой бок и снова погрузиться в сон, как вдруг что-то очень тяжёлое грохнулось на крышу дома и разорвалось с ужасным треском. Дом так и задрожал весь до основания, стёкла посыпались из окон. Отдалённые крики доносились с улицы.

Что-то неожиданно ужасное случилось в Благовещенске…

Вся дрожа от испуга, Варвара Алексеевна вскочила с постели и кинулась к разбитым окнам. На улице ревела, беспорядочно металась в панике толпа мужчин, женщин, детей. Были приисковые рабочие, городовые, переселенцы в типичных, ещё не снятых великорусских костюмах, виднелись в этой потерявшей голову толпе и китайцы в своих длинных балахонах. Все эти люди то куда-то убегали, то появлялись вновь. У большинства из них были топоры и только у очень немногих – ружья.

А выстрелы откуда-то, и совсем с недалёкого расстояния, гремели, не умолкая. Ружейная трескотня была слышна безостановочно…

«Бунт какой-то! – мелькнула у Варвары Алексеевны мысль. – Но кто?»

О китайцах она словно позабыла в эти минуты.

«Что же? Разве и дома никого нет?» – торопливо одевшись, она пошла к дверям.

На пороге она столкнулась лицом к лицу с хозяйкой. Бедная женщина была испугана донельзя. Она вся дрожала и, видно, всякое соображение покинуло её.

– Марья Гавриловна! – воскликнула Кочерова. – Скажите мне, ради бога, что здесь такое делается? Я ничего не понимаю…

– Китайцы, они и нападают, спасайтесь! – озираясь в страхе, лепетала та.

– Быть не может! Вы же говорили, что всё у вас спокойно…

– Ах, я не знаю… Ничего не знаю… Что вышло такое, зачем…

– Да как началось-то?

– Переселенцы… пошли купаться… Плавали в Амуре… Китайцы стали палить по ним из пушек… Из Айгуна[65]65
  Айгун расположен на другом – правом берегу Амура. Это – город Маньчжурии, провинции Хей-Лунь-Дзян-Айгун, по-маньчжурски Сахалин-ула-хотоп. В нём находятся цитадель, местопребывание китайского губернатора, адмиралтейское управление китайской флотилии. Дома-фанзы одноэтажные, маленькие, построенные из кирпича или глины, крытые соломой. Жителей до 15 000, в числе которых несколько сот магометан, имеющих свои мечеть и школу. В Айгуне заключён 16-го мая 1858-го года Айгунский трактат, по которому Россия получила в собственность левый берег верхнего и среднего Амура, а в конечной части реки – оба берега. Вблизи Айгуна находится китайская пристань Никан. Казацких посёлков и станиц по реке Амуру насчитывается до 80. Все они основаны в 1857–64-м годах.


[Закрыть], за сорок вёрст, пальба слышна…

В самом деле, никто в Благовещенске утром не мог и подозревать того, что произойдёт вечером…

В конце июня пришла в этот городок большая переселенческая партия человек в шестьсот и стала на привале. Это было совершенно обычное явление, и никто не был обеспокоен, когда переселенцы большой толпой отправились купаться в Амуре.

Спокойствие царило в Благовещенске, и никакие опасения не беспокоили его обывателей.

Это уже доказывалось тем, что город был оставлен совершенно беззащитным. В обыкновенное время гарнизон Благовещенска составляли два линейных батальона, небольшая местная команда да две батареи. Случилось так, что обе батареи ещё в мае ушли на лагерный сбор в Никольск-Уссурийский, почти за тысячу вёрст, для практической стрельбы – никто и не подозревал, что цель для неё так близка – на противоположном берегу. В то же самое время мелководье Амура не позволяло своевременно укомплектовывать батальоны новобранцами, и они оставались недостаточными по численности… Всё одно к одному было.

А между тем имелись обстоятельства, которые должны были бы заставить принять меры предосторожности.

В Благовещенске жили до 3000 китайцев и маньчжур: плотников, кирпичников, каменщиков. Вели они себя очень тихо, так что когда пришли вести о беспорядках на Китайской железной дороге, то один из батальонов и одна из батарей, вернувшихся к тому времени, смело были отправлены на выручку Харбина, и китайцы в Айгуне пропустили их без препон.

Отряд провожал пограничный комиссар. И проводил его довольно далеко. Когда он возвращался на своём пароходе «Михаил», китайцы в Айгуне встретили его ружейным и артиллерийским огнём.

Это только показало китайцев в настоящем их свете. С их стороны не последовало ни малейшего предупреждения об открытии военных действий.

Это какое-то прискорбное недоразумение, которое не замедлит выясниться, – решили в Благовещенске.

Посланы были по берегу небольшой отряд из пехотинцев и казаков, да ещё одна рота на пароходе по Амуру.

Но тут пришлось убедиться, что дело вовсе не шуточное и никакому недоразумению нет места.

Едва только наши стали подходить к китайскому берегу, как китайцы открыли по ним огонь из окопов, уже сооружённых ими на протяжении 15–20 вёрст вдоль берега.

Они буквально засыпали подходивший русский пароход пулями; нечего было и думать пристать к их берегу.

В то же время из Сахалина[66]66
  Селение Сахалин, из которого китайцы открыли огонь по русским войскам, носил название Амбо-Сахалянь, или Хилампо, или Хэй-Лун-Пу. Местечко это представляло собой не что иное, как деревню на правом берегу Амура, против верхнего конца Благовещенска, населённую маньчжурами и китайскими купцами. В ней до 80 фанз, кумирня, ямынь, телеграфная станция и 13 лавок. Проживавшие в этой деревне китайские купцы вели значительную торговлю хлебом, мясом и другими продуктами с Благовещенском и являлись главными скупщиками хищнического золота.


[Закрыть] – китайской деревни, лежавшей напротив Благовещенска, – китайцы начали стрелять по купавшимся переселенцам и по мирно гулявшим по набережной жителям.

Стреляли китайцы очень плохо. Их пули и снаряды не причиняли вреда. Но у них в Сахалине было шесть пушек, да собралось их там около десятка тысяч; ружья у них были великолепные, били далеко, стреляли же китайцы залпами, так что вся набережная Благовещенска оказалась осыпанной ужасным свинцовым дождём.

При первых выстрелах благовещенцы даже не поняли, что это такое, но зато как только сообразили, в чём дело, сразу же нашлись.

Все бросились в думу, где были старинные ружья[67]67
  «Крынки».


[Закрыть]. За какие-нибудь два-три часа сформировалась дружина добровольцев. Часть их принялась рыть вдоль берега ложементы, и на другое утро уже Благовещенск мог отвечать на выстрелы из Сахалина.

Куда пропал минутный страх, охвативший было не ожидавших ничего подобного обывателей. Они прекрасно чувствовали себя в ложементах, и их огонь принёс вреда китайцам больше, чем огонь последних Благовещенску. Установили кое-как орудие, которое открыло пальбу по деревне – да так удачно, что вскоре в Сахалине вспыхнул пожар.

– Ай да мы! – радовались добровольные защитники Благовещенска. – Вот мы каковы! Христолюбивому воинству не уступим!

– А солдаты-то так без ружей и остались…

– Как это?

– Разве не знаете? Двум батальонам приказано было сдать винтовки для отсылки в Хабаровск.

– Знаем. А вчера им не выдали?

– Какое! До того ли было, чтобы разбираться! Нам выдали, а солдаты без ружей – на смех остались!

Впрочем, беда скоро была поправлена; получили ружья и солдатики, тоже засевшие в окопы.

Многие возмущались поступком переселенцев-молокан.

– Неслыханное дело!

– Что такое?

– Молокане отличились!.. Им ружья дали, а они сложили их в свои телеги да и отъехали в кусты…

– Закон их запрещает!

– Какой там закон! По всякому закону русские люди должны Отечество защищать, а эти хуже баб…

– Вот то-то за них бабы и отличались… Утёрли им нос!

– И то сказать, у нас баба молодец, всем бабам королева!

Говорили они о действительно замечательном подвиге двух женщин – Настасьи Юдиной и её подруги.

Когда началась неожиданная бомбардировка, нужно было во что бы то ни стало собрать лодки на Амуре. Приходилось проделывать это под китайским огнём.

Никто из мужчин не решился. Тогда Юдина с подругой кинулись в воду, вплавь добрались до лодок и пригнали их к берегу. Женщины так стойко держали себя под выстрелами!.. Они не выказали и тени страха, когда пули летали около них.

– Теперь им хоть Георгия дать, и то впору! – шутили «русские буры», как сами себя прозвали добровольцы.

Весь их страх прошёл. Над китайскими выстрелами они смеялись. Всё было успокоилось, когда вдруг по Благовещенску пронёсся новый слух…

В город во весь опор примчалось несколько крестьян из организованной ими дружины. Они казались очень испуганными и, носясь по городу, кричали, что было мочи:

– Спасайтесь! Китайцы перешли за Зею!

Тут всем пришлось не на шутку смутиться. Дрогнули и самые храбрые. Да и было отчего.

Зея – река, впадающая в Амур выше Благовещенска, и притом как раз у Айгуна.

Переход китайцев через Зею указывал на то, что они через несколько часов всеми силами обрушатся на Благовещенск… А в том, что многим тысячам китайцев никакого труда не составит стереть его с лица земли, обратить в груды развалин – никто ни минуты не сомневался.

Вой, крик, шум, паника поднялись в городке.

– Батюшки, смерть подходит! – слышались вопли.

– Нечего пардону ждать от проклятых нехристей… Всех нас они перережут здесь…

– Ах беда! Слышали, что длиннокосые делают?

Новый ужасный слух пронёсся среди благовещенцев… Слух казался достоверным, так как распустили его очевидцы…

По их рассказам, китайцы наголову разбили русских защитников Благовещенска и, взяв несколько десятков пленных, умертвили их после ужаснейших мучений.

– Уж как они терзали бедненьких, как терзали-то! – говорили «очевидцы». – Ноготки им повырывали, ушки пообрезывали, кипяточком обливали, а потом жарить начали, всё равно как говядину, на сковородках… Мученики так и извивались, как жариться пришлось, а после того головушки им всем поотрубали и на колышках поразвешали, чтобы мы глядели на них да себе ждали такую же участь.

Рассказывали все эти ужасы простые крестьяне. Они были дружинники сформированной крестьянской дружины, и всем было известно, что их уже водили в бой против китайцев. Не верить им казалось невозможным.

– Господи! Что только будет! – метались в смертельном ужасе мужчины и женщины.

– Спасибо, что хоть на покаяние время дают! Надобно бежать, просить, чтобы собор открыли.

Находились и скептики.

– Да молодцы-то пьяны! – убеждённо говорили они, повнимательнее взглянув в лица вестовщиков и послушав их речи.

– Пьяны? Быть не может! – не верили перепуганные благовещенцы.

– Сами взгляните: в стельку!

Эти заявления не имели успеха.

– Пьяны? Так что ж! Как же военному человеку и не выпить! Кому же приятно на смерть идти!

В Благовещенске совсем приготовились к гибели. Кто был починовнее – забрался в губернаторский и казённые дома, кто попроще – в церкви и казармы; много народа побежало из города «в кусты». Жёны чиновников, благовещенская аристократия, готовились к смерти по-своему. Дамы запасались кто бритвой, кто револьвером…

– Живыми в руки извергам не дадимся, – торжественно объявляли они, эффектно потрясая своим оружием. – Смерть легка, и мы сумеем умереть с честью!