Текст книги "В пасти дракона"

33. Незаметные герои

Сибиряки-казаки совершили подвиг, равного которому, пожалуй, нет в новейшей военной истории.

Они втроём (Ватс, как оказалось, вскоре явился для них обузой) прорвались через цепь укреплённых китайских лагерей.

Выбравшись из Тянь-Цзиня, маленький отряд с полчаса мчался вперёд совершенно спокойно.

Ватс, как и следовало ожидать, прежде всего позаботился о своей безопасности. Впереди его был казак, а позади – другие двое. Таким образом, «неустрашимый» сын Альбиона оказывался прикрытым и спереди, и с тыла.

Спутники Ватса, впрочем, этого даже и не заметили. Передовой, то и дело поднимаясь в стременах, зорко осматривался вокруг, нет ли где врагов.

Но в первые полчаса пути китайцев нигде не было видно. Всё было тихо, только удары копыт звонко отдавались по сухому грунту дороги.

Вдруг передовой на всём скаку остановил своего степняка.

– Чего ты? – товарищи его тоже остановили лошадей.

– Деревня, братцы, ихняя… вон фанзы!

– Большая деревня-то?

– Не то чтобы большая… следственная. Народу не видать…

– Тогда промахнём духом – там нас не ждут, ошалеют и пропустят.

– Так! Гайда, станичники!..

И с диким гиканьем понеслись удальцы во весь опор, направляя коней прямо по широкой деревенской улице… Там были китайские солдаты.

Никто из них не мог ожидать такой дерзости. Гиканье и свист изумили и действительно ошеломили их. Вместе с солдатами здесь были и боксёры. Один из них кинулся было к казакам и протянул руку, чтобы поймать поводья, но сибиряк нашёлся. Он что было силы огрел китайца по руке нагайкой, и тот отскочил, крича от боли.

Казаки и Ватс выскочили уже из деревни, когда китайцы пришли в себя и открыли по ним огонь. Толпа боксёров, громко крича своё «ша!», кинулась было им вслед, но где же было догнать им, пешим, летевших как вихрь удальцов?

– Слава тебе, Господи! Пронесло! – перекрестились молодцы, очутившись в поле. – Что, мусью, страшновато было, небось?

Но Ватс, говоривший только по-английски, само собой, не понял этого вопроса. Впрочем, выпятив вперёд грудь, он хвастливо поколотил в неё, как бы показывая этим, что такой удачей отряд был обязан ему.

Около часа после этого они продолжали путь совершенно спокойно, пока не попалась на пути какая-то новая деревня.

Ободрённые первой удачей, смельчаки и на этот раз решили прибегнуть к рискованному манёвру. Они построились в боевой порядок и помчались вперёд с диким гиканьем и свистом.

Но на этот раз удача оставила их.

У первых же фанз казаков встретили выстрелами. Ватс знаками посоветовал взять в сторону по узенькому проулку. Он, а с ним и его спутники надеялись этим путём выбраться в поле. Свернули, помчались и вдруг – о, ужас! – увидели перед собой толпу вооружённых китайцев, а за ними высокую глиняную стену.

– Пали в них! – раздалась команда старшого. – И все назад!

Прежде чем китайцы успели сообразить, что им сделать, грянули три выстрела, и трое из толпы грохнулись на землю. Только тогда китайцы схватились за ружья, но смельчаки были уже далеко.

Однако хотя они и спаслись, всё-таки они ничего не выиграли. Маленький отряд очутился в поле. Здесь пала лошадь Ватса, которую ранили китайцы в деревне. Хорошо ещё, что станичники оказались предусмотрительными и захватили с собой запасного коня, не то бы Ватсу пришлось остаться; да, впрочем, и был момент, когда англичанин раздумывал – не отказаться ли ему от затеи.

Готовясь отправиться дальше, казаки заметили, что Ватс, страшно волнуясь, делает им какие-то знаки. Он поворачивал лошадь назад и махал рукой в сторону Тянь-Цзиня, стараясь увлечь спутников за собой.

– Никак он нас обратно зовёт? Ах он, шельма! возмутились удальцы. – Чего ты, мусью?..

Ватс принялся показывать жестами, что он вовсе не желает быть убитым и предпочитает возвращение в город.

– Да что он? Смеётся над нами? – разозлились казаки. – Мы лучше умрём, а приказ начальства исполним!.. Струсил шельмец! Пусть один возвращается, а мы… гайда вперёд!

Кое-как они объяснили Ватсу своё решение. Тот попробовал снова убедить их возвратиться, но казаки и слушать его не хотели. Перспектива остаться среди поля одному показалась англичанину не совсем приятной, и он, ворча и бранясь, всё-таки последовал за казаками.

Теперь маленькому отряду пришлось ехать полем. Прорваться через деревню нечего было и думать. Там все ждали нового нападения. Приходилось деревню обогнуть и затем выбираться на дорогу, идущую по берегу Пей-хо. Это стоило немалого труда. Ночь выпала совершенно безлунная, ориентироваться было почти невозможно.

Но лихие сибиряки преодолели все эти затруднения. До рассвета они раза четыре натыкались на китайцев, но теперь уже счастье было с ними. Никем из врагов незамеченные, переправились они вплавь через Пей-хо, но тут наткнулись на огромный неприятельский лагерь. Только благодаря предрассветному туману не попались удальцы здесь в руки китайцев.

Совсем уж рассвело, когда отряд очутился перед фортами Таку.

Храбрецы в смущении остановились.

– Чего же нам, братцы, теперь делать? Как быть? Это же китайская крепость! – начал совет старшой.

– Что делать? Поразведать нужно!

Сказано – сделано. Ползком подкрались казаки к фортам и тотчас же убедились, что китайцев там нет…

Когда взошло солнце, они уже были в Таку и явились к начальству.

– Что за люди! Что за молодцы! – слышались вокруг храбрецов восклицания, когда они окончили доклад. – Ведь они прошли через все неприятельские линии, через сплошной неприятельский лагерь, в чужой незнакомой стране, среди народа, язык которого им неизвестен… Это – чудесный подвиг.

Молодцы стояли навытяжку и «ели глазами начальство».

– Спасибо, ребята! – сказал с особенным чувством генерал Стессель, назначенный начальником международного отряда. – Спасибо ещё раз! Как отблагодарить вас за такое старание?

Молодцы замялись и смущённо поглядывали друг на друга.

– Что же вы! Говорите! Мистер Ватс, – обратился генерал к англичанину. – Какую награду желаете получить вы?

Ватс выпятил грудь колесом.

– Конечно, генерал, – заговорил он, – я буду скромен, но, вы сами понимаете, никакой труд не должен оставаться без вознаграждения, особенно такой опасный, какой был предпринят мной ради спасения несчастных, попавших в ловушку…

Генерал нахмурился:

– Конечно, конечно! Но что же вам угодно?

– Я оставлю этот вопрос на ваше усмотрение, генерал.

– Хорошо-с! Ну а вы, ребята, надумали?

Опять смущение ясно отразилось на лицах казаков.

– Да говорите, чего вы! – настаивал генерал.

– Уж, ваше превосходительство, ежели только милостивы будете, – начал, путаясь в словах старшой. – Только награждать нас совсем не за что, потому что мы – по долгу службы…

– Знаю это! Дальше что?

– Так уж будьте милостивы, прикажите по новым сапогам выдать, из станицы теперь не дождёшься, а здесь взять негде…

Генерал расцвёл в улыбке, выслушав эту наивную просьбу героев, рисковавших жизнью И не нашедших для себя другой награды, кроме как по паре сапог, которые они и без того легко бы могли получить.

Привезённая казаками от Анисимова записка ускорила сформирование отряда. 8-го июня войска уже выступили из Таку. Командовал отрядом генерал Стессель, так как русские преобладали над всеми численностью.

Как только разнеслась среди высадившихся уже в Тонг-Ку европейцев весть об отчаянном положении Анисимова и его отряда, засуматошились все: и немцы, и англичане, и французы.

Шуточное разве дело предстояло им! Сорок с небольшим вёрст, отделявших Таку от Тянь-Цзиня, на всём своём протяжении превратились в сплошной вражеский лагерь, через который иначе и пройти нельзя было, как силой.

Европейцы рассуждали…

– Это очень трудно! Неужели русские думают пешком пройти весь путь! – слышались недоумевающие голоса, когда было разнесено приказание генерала Стесселя немедленно 8-го числа выступить отряду Кнобельсдорфа на Тянь-Цзинь.

– Конечно же! Иного способа передвижения нет… Нельзя думать, чтобы китайцы оставили рельсовый путь неразрушенным!

Но несмотря на все рассуждения, до которых так охочи европейцы, авангард всё-таки выступил.

Прозвучала труба, возвещавшая отход воинского поезда, запыхтел локомотив, не сразу сдвинув тяжело нагруженные людьми вагоны. Но вести поезд приходилось с большой опаской. На каждом шагу ожидали найти путь повреждённым и к следующему утру еле-еле добрались до станции Чун-Лион-Ченг, приблизительно в трети пути от Таку до Тянь-Цзиня.

Факт, отмеченный в своё время.

Далее ехать на поезде было нельзя. Рельсы исчезли, шпалы оказались выворочены, так что даже о починке пути нечего было и думать.

Авангардный отряд Кнобельсдорфа, в котором были и русские, смело тронулся вперёд пешим ходом. Китайцы отступили к своим главным силам. Немцы на первых же порах показали себя достойными сынами своего отечества. Горящие деревни показывали путь следовавшим за ними русским храбрецам[62]62
  Ostasiatischer Lloyd.


[Закрыть]. Где проходили немцы, там всё сметалось с лица земли. Не разбирали ни правых, ни виноватых. Всё уничтожали, как будто целью похода было именно одно только разрушение.

В 10–12 километрах от Тянь-Цзиня отряды стали на бивуак.

Китайцы были очень недалеко, и только артиллерийский огонь сдерживал их от нападения.

Людей мучили и голод, и жажда, и нестерпимая усталость. Никто из солдат не отдыхал всю ночь на 10-е июня и весь день накануне. Каждому пришлось тащить на себе все нужные вещи, обоза не было, стало быть, не было и запаса провианта. Солдаты довольствовались лишь походными порционами, о горящей пище думать не приходилось.

Только нестерпимая жажда вынуждала пить отвратительную воду из Пей-хо, где плывущие трупы китайцев были видны даже ночью. Но радовались и такой воде. Иначе пришлось бы совсем плохо. Солнце палило невыносимо. Громадная равнина, на которой действовал соединённый отряд, лишена была даже намёка на тень.

Перед началом последнего дня немецкий майор Крист испросил разрешение сражаться в первых рядах. Генерал Стессель выразил согласие, и Кристу был дан в команду левый фланг.

Но этот последний бой начать довелось всё-таки русским храбрецам. Они первыми столкнулись с гарнизоном китайского арсенала, который осыпал их градом снарядов и пуль, но остановить в движении вперёд не мог.

До 11 часов утра сражение шло как-то нерешительно. Союзники подвигались вперёд, но это движение стоило многих жертв. Слишком сильны были китайцы за стенами своего арсенала. Оттуда они могли на выбор бить наступавших, и генерал Стессель решил пока отложить штурм, а только ограничиться соединением с отрядом Анисимова.

Трогательная, простая с виду, но величественная по своей сущности сцена произошла в этой битве.

Немцы, увлечённые боем, зарвались слишком далеко и понесли весьма чувствительные потери. Они отступали, унося своих убитых и раненых. При отступлении им пришлось проходить мимо русской цепи, залёгшей для обстрела противника. В цепи был и генерал Стессель. Едва показались немецкие санитары, нёсшие раненых и тела павших товарищей, генерал прекратил огонь и поднял своих людей. По его распоряжению солдаты взяли на караул, отдавая последнюю почесть храбрецам. Хор музыкантов исполнял похоронный марш во всё время, пока немцы не вышли из-под выстрелов.

А китайские пули так и сыпались.

Немцы со слезами умиления вспоминали этот эпизод, наполнивший их чувством уважения к русским товарищам.

Последнюю часть пути идти пришлось с рукопашным боем. Везде путь вперёд был преграждён сильными войсками противника. Но отряд продвигался с неизменной победой. Чуть что, с могучим «ура!» кидались русские в штыки, и всякий раз китайцы, заслышав русский боевой клич, убегали.

– Ну уж и народец! – удивлялись солдаты. – Дивиться на него надо!

– А что же?

– Да как же! Ты на него со штыком, а он сейчас ружьё бросит и стоит, глазами хлопает… Ни пардону не просить, ни обороняться не хочет… Ну, плюнешь на такого, да и мимо!

В самом деле, был такой случай: во время одной стычки налетел стрелок на китайского солдата, бросившего ружьё и со спокойствием фаталиста-азиата готового принять удар.

Солдат, ожидавший всего, только не этого, так осерчал, что плюнул своему противнику в физиономию…

– Не стоит о такого олуха и штык тупить! – говорил он после товарищам.

Около трёх часов пополудни соединённый отряд приблизился к стенам Тянь-Цзиня. Анисимов сейчас же выдвинул своих стрелков, и китайцы оказались между двух огней.

Где же выдержать им было! После первых залпов ими овладело замешательство, и они поспешили оставить позиции.

В четыре часа отряд генерала Стесселя уже соединился с защитниками Тянь-Цзиня…

Теперь 12-й полк был спасён, но дело далеко не кончилось.

– Надо непременно выручить Сеймура! – было решено на военном совете.

34. В походе

По извилистому берегу Пей-хо, вверх по течению реки за Тянь-Цзинем стоит тишина.

Жарко. Полуденный зной прямо-таки невыносим. Солнечные лучи почти отвесно падают с небесной выси. Дорога превратилась в камень и даже местами растрескалась. Ни малейшего ветерка. Узкая река не даёт прохлады полям: солнце и её так нагрело, что мутная вода чуть-чуть только не поднимается кверху паром.

Над рекой вьются стаи воронья. Есть немалая пожива хищникам. То и дело вниз по чуть заметному течению проплывают, медленно колеблясь на поверхности, вздутые, безобразные трупы. Много их. Трупы всё китайские. Ужасные раны безобразят их. Но лишь одно вороньё и обращает на них внимание. Птица за птицей спускаются на трупы, клюют их, и некому помешать этому ужасному пиру.

Вдруг стая хищников необычно встрепенулась и с громким карканьем поднялась в воздух. Их вспугнули гул и шум, донёсшиеся снизу – из-за крутого поворота реки.

Слышно громыхание колёс по твёрдому грунту. Это громыхание сливается вместе с неким дребезжанием – словно железо бьёт о железо. Среди этих звуков резко выделяются топот копыт, людские голоса…

Это идёт вверх по Пей-хо один из передовых русских отрядов, уже покончивших с Тянь-Цзинем и теперь выступивших по направлению к Пекину на выручку оставшихся там нескольких сот европейцев.

Впереди не старый ещё, но уже седой начальник отряда. Жарко ему. Солнце так и печёт, но он и вида старается не показать, что ему не по себе. Как тут выказать слабость? Кругом люди, которым начальник должен показывать пример. Он бодрится, и они за ним тянутся…

Солдаты идут молча, то и дело перекладывая ружья с одного плеча на другое. Тяжело им. Полковник всё-таки на коне, а они ломают поход пешими, да ещё не порожняком, а с грузом – ружья да сумки просто все плечи оттянули.

Вот казакам – тем хорошо; казаки верховые. Уселись на коньков и в ус себе не дуют. Папахи у них сдвинуты набекрень, мундиры нараспашку, а груз какой, так тоже не они, а кони несут.

Хорошо и артиллеристам – и артиллерия есть в отряде: целая батарея следует в некотором отдалении за пехотой. Артиллеристы тоже едут. Им весь этот путь – пустяшное дело.

Идёт отряд уже давно. Скоро и на привал станут – пора отдохнуть. Где тут в такое пекло тащиться? Уж лучше бы днём спать, а всю ночь идти.

И не дальний путь: всего сто с небольшим вёрст. Да долго тянется… Невыносимо долго. Поскорей бы к Пекину подойти.

Так и сжимается у каждого в отряде сердце, как Пекин на ум придёт! Что-то там, как-то там!.. Больше месяца с Тянь-Цзинем провозились, а ни одной верной весточки из Пекина не пришло. Живы ли там европейские бедняги, так внезапно очутившиеся в пасти свирепого китайского Дракона, перерезаны ли они – никто точно не знает. Были вести, да все разные. Одни говорят – живы, другие – что и косточек не осталось.

Были и такие вести, что у слушателей сердце в груди замирало, кровь застывала в жилах, волосы дыбом становились и на глазах проступали невольные слёзы – такие ужасы передавались в этих известиях…

Говорили, например, что не просто были убиты несчастные европейцы обозлёнными китайцами. По суткам мучили их озверевшие люди: кипятком тело поливали, вырывали ногти, с живых сдирали кожу и, отрубив руки и ноги, оставляли умирать медленной смертью на жгучих лучах солнца… Рассказывали о посаженных на кол, о растопленном олове, которое вливали в горло жертв палача. С ужасом слышали европейцы Тянь-Цзиня о знатных дамах, ставших рабынями дикого произвола подонков пекинской черни. С восторгом упоминалось в этих рассказах о том, с какой непостижимой твёрдостью, с каким нечеловеческим геройством пекинские мученики встречали пытки и смерть. Говорили об улыбках во время ужасов казни, о благословении Родине в последние мгновения жизни!.. Об обороне европейского квартала слышались просто чудеса. Героями были не только моряки-солдаты, не только мужчины, но и женщины и чуть ли не дети. Изнеженные знатные дамы сразу обратились в чудных воительниц, не знавших во время обороны ни минуты отдыха. Они бились со своими мужьями и братьями бок о бок. У каждого или у каждой были припасены на последний конец или заряд для револьвера, или яд. Все боялись только одного: попасть в руки врагов живыми. И гибли, гибли все, умирали даже от собственной руки: мужья в последние мгновения убивали жён, матери – детей. Оборона посольств мало-помалу обратилась в сказочную эпопею, оборонявшиеся – в чудесных героев… Более всего было вестей об ужасной участи и гибели послов. Говорили чуть ли не о них одних, как будто они одни являлись страдальцами за всех. Возмущалось до последней степени национальное чувство. Каждый из европейцев считал себя оскорблённым лично, и в сердцах разгоралась неумолимая ненависть к извергам-палачам и жажда самой ужасной кровавой мести…

Под воздействием всевозможных вестей о пекинских ужасах разжигались самые низменные инстинкты. Французы, немцы, англичане и пр., и пр. забывали свои громкие речи о человечности, о братстве людей, о культурности. Они обращались в кровожадных людей, готовых на всякие неистовства…

Но – странное дело! – говорили о страданиях и гибели европейцев всех наций: немцев, французов, англичан, итальянцев, испанцев, даже японцев, и все, словно сговорившись, обходили молчанием участь русских людей. О русских молчали, как будто их ни души не было в Пекине. На эту странность никто не обращал внимания – все проникнуты были только одним общим ужасом перед гибелью всех без исключения европейцев.

И вот, проникнувшись чувством самой искренней жалости к пекинским мученикам, поднялся для освобождения или мести за них великий Северный Медведь. Он пошёл на рассвирепевшего китайского Дракона.

Пошёл – и вся мощь страны Неба оказалась перед ним пустым звуком.

Пока что европейцы представляли собой всевозможное смешение племён. Попадались печальные горе-герои – англичане из-под южноафриканского Лэдисмита, Кимберлея и даже Мефкинга. Лучшие из них воины – это индийские кавалеристы – сикхи, которых кое-как успели перебросить сюда из своей разорённой колонии сыны Альбиона. Были американцы с Филиппин, где они силой оружия вырывали последние остатки воли у исстрадавшихся под игом сперва испанцев, а потом их же самих островитян; были немцы из Киау-Чау, этого уголка страны Неба, овладением которого немцы возбудили ненависть китайцев к Европе. Полубольные французы из Тонкина, тщедушные итальянцы, помнившие, как жестоко под Алдой поколотили их дикари-абиссинцы, малое количество австрийцев – вот что представляла собой Европа, двинувшаяся для освобождения или мести за своих мучеников-детей.

Понятно, что всем этим горе-воителям можно было не кричать о своих воинских доблестях, благо, по пословице, и ржаная каша сама себя хвалить может и хвалит; но от слова до дела ох как далеко было!

Ничего бы никогда не поделать было Европе в этом её составе с Китаем, если бы на берегах Пей-хо не было внушительной силы, перед которой всякий ничтожество.

Эта сила были стройные русские полки, словно из-под земли выросшие, лишь только понадобилась их мощь для защиты несчастных.

Была на берегах Пей-хо и другая сила, конечно, значительно уступающая во всём русской, но тоже очень внушительная и появившаяся в эти тревожные дни весьма кстати. Это были японцы.

Они тоже одними из первых явились сюда на этот кровавый пир и достойно делили славу русских воинов, идя с ними бок о бок на всякую опасность.

Как это случилось – пока никто не знал, но только японцы словно предвидели предстоящий поход и оказались совершенно готовы к нему. Всё, решительно всё до последней мелочи: и провиант, и боевые запасы, и медицинские средства, не говоря уже о живой силе… оказались приготовленными, так что они могли тронуться в путь по первому приказанию своих властей.

Мало того, даже путь до Пекина, вся топография страны оказалась изученной до мельчайших подробностей; составлены были превосходные карты местностей, на которые были нанесены все деревни, импани, все пригорки, которые могли бы служить для китайцев естественными укрытиями. Японцы будто знали в точности о предстоящем походе и явились вполне подготовленными к нему.

И невольно вся Европа стушевалась, уступила пальму первенства двум этим могучим силам, действовавшим тихо, без самовосхвалений, но зато непреодолимо твёрдо.

Главное начальство над соединёнными отрядами перешло к русскому военачальнику, боевому генералу Леневичу, и он вёл на Пекин отряд, изнемогая не столько от стычек с китайцами, сколько от ненужных споров и пререкательств с начальниками союзных отрядов, великими стратегами на военных советах, где можно было поговорить, посудить да порядить, и всегда тушевавшихся, когда приходилось встречаться лицом к лицу с врагами на ратном поле.

Только благодаря умелым и полным твёрдости распоряжениям генерала Леневича и удалось так скоро организовать поход на Пекин среди покрытой тьмой вражеских сил страны.

Идут, словно и устали не знают; зной не останавливает русских чудо-богатырей. Это словно бы и не люди, а машины какие-то, но только живые машины, полные сознания необходимости без всяких рассуждений исполнять свой долг.

Идут, впрочем, тяжело. Притомились солдаты. Их рубахи взмокли, хоть выжимай. К ногам словно гири привязаны – еле-еле передвигать удаётся. Изредка только вырывается вздох, никто не ропщет.

Этот отряд – авангард главных сил. Он невелик; на его долю выпала честь принять на себя первые вражеские удары, но зато и первыми увенчать себя лаврами…

Ехавший впереди отряда полковник встрепенулся, словно вспомнив что-то, и тихо сказал несколько слов адъютанту.

По отряду пронёсся оклик:

– Поручика Шатова к командиру!

Из рядов выделился офицер, высокий, подтянутый, с загорелым открытым лицом, и, спешно оправляя мундир, отправился на зов.

Это Николай Иванович Шатов, временно командующий одной из рот своего полка, в которой под Тянь-Цзинем выбыли все старшие офицеры.

Как он возмужал и окреп за эти дни испытаний. Узнать его просто нельзя. Лицо Шатова мужественно, взгляд серых глаз суров и твёрд, на лбу залегла морщина, как бы свидетельствовавшая о непреклонной силе воли этого человека.

Он – новый человек среди солдат и очень недавно начальствует над ними, но успел уже сделаться общим любимцем.

Русские солдаты – это взрослые дети. Они инстинктом чувствуют, кто любит их, кто готов делить с ними все радости и печали. Они видели, что Шатов в минуты величайшей опасности ни в чём не отделяет себя от них, так же, как и они, стоит под свинцовым дождём, только посмеиваясь над заунывным шипением гранат и шрапнели и равнодушно пропуская мимо ушей свист пуль.

Шатов действительно сильно возмужал в эти дни тянь-цзиньских испытаний. Постоянные картины смерти приучают человека к мысли о ней, воспитывают в нём равнодушие к роковому концу, который возможен в каждое мгновение. Действительная опасность совершенно преобразует, перевоспитывает человека.

Так было и с Николаем Ивановичем. Он, сентиментальный по природе человек, закалился и стал неузнаваемым. Сердце замолкло в нём с той поры, как исчезла всякая надежда на спасение «пекинских мучеников». Николаю Ивановичу были известны все слухи, все вести, приходившие из столицы Китая, и мог ли он не верить тому, в чём уверены были все вокруг него. Ни малейшего сомнения не было для него в том, что вся семья Кочеровых погибла ужасной смертью, и теперь злобное чувство разгорелось в нём. Каждый китаец, кто бы он ни был, стал ему личным заклятым врагом. В каждом из них Николай Иванович видел палача дорогих ему людей…

Когда до его слуха долетел призыв к командиру, он сразу понял, что для него нашлось какое-то поручение, и полковник, давая его, предоставляет вместе с тем возможность молодому офицеру отличиться.

Не без некоторого трепета предстал Шатов перед командиром.

Тот сперва окинул его суровым взором, а потом строго официальным томом заговорил:

– Поручик Шатов, вы со своей ротой и полусотней казаков немедленно поедете вперёд. Пока люди отдыхают, вы должны подготовить переправу на тот берег реки. Здесь невдалеке, по японским картам, есть брод. Но это место – очень может быть – защищается китайцами. Вы там увидите сами, что и как: если возможно, то выбьете китайцев, если нет, займёте их до прибытия отряда. Поняли?

– Слушаюсь! – козырнул Шатов.

– С Богом тогда! Да слушайте… Прежде чем решиться на что-нибудь, не забудьте сделать с помощью казаков разведки…

Николай Иванович уже повернулся, когда услышал голос полковника опять. На этот раз тот говорил совсем другим тоном: что-то отечески-заботливое слышалось в голосе. Когда Шатов обернулся, то увидел перед собой не сурового командира, а доброго, милого старика, с отеческой нежностью смотревшего на него из-под густых нависших бровей.

– Уж вы, голубчик, постарайтесь! Я прошу вас об этом! – задушевно-ласково говорил полковник. – Пункт очень важный, а люди устали, выбились из сил… Так вы как-нибудь там… Ну, сами знаете… Вы – молодец у меня, каких мало…

– Будет исполнено! – улыбнулся Шагов.

– Верю, не сомневаюсь… Это и в ваших личных интересах, кажется? Всё к невесте поближе будете…

Лицо поручика даже и под загаром покрылось румянцем.

Полковник приветливо засмеялся:

– Ладно, ладно! Не буду больше… С Богом! Дайте перекрещу на счастливый путь!

Николай Иванович обнажил голову, и старик трижды осенил его крестным знамением.

– Валяйте, родной! – подал он руку на прощание. – Жду скорой вести об успехе. Предоставляю всё на ваше полное усмотрение. Если что заметите, пришлите записку с казаком.

Шагов быстро направился к своей роте.

Кругом слышался шёпот:

– Счастливец! В первую голову идёт…

– Уцелеет – быть ему с белым крестом.

– Да и то сказать: Шатов этого стоит; молодец, каких немного!

Николай Иванович слышал перешёптывания и чувствовал себя счастливым. Это было первое ответственное поручение, выпавшее на его долю. Являлся случай показать себя, выделиться из общей массы. Какой человек хладнокровно отнесётся к такому?

Когда Шатов подошёл к роте, там уже знали о данном полковником поручении. Солдаты приободрились, подтянулись. Прежнего утомления будто как не бывало. Казачья полусотня уже выдвинулась из рядов. Молодцы-сибиряки поглядывали весело, готовые, как всегда, идти не только на китайцев, но и в огонь и в воду.

Рота Шатова построилась в стороне. Николай Иванович прошёл по рядам, внимательно приглядываясь к лицам солдат, словно стараясь почерпнуть в них уверенность в успехе предприятия. И глядя на добрые загорелые лица, он и сам укрепился духом.

– Ребята! Полковник на нас надеется! – весело крикнул он.

– Рады стараться! – было дружным ответом.

– Да, нужно… Товарищам облегчение…

– Не выдадим уже, чего там! – слышались отдельные голоса.

– Отлично!.. Равнение напра-во!.. Справа повзводно – вперёд!

Рота двинулась с места и, пропустив вперёд казаков, стала быстро обгонять отряд.

Когда Шатов пропускал казаков, то с большим удовольствием заметил среди них Зинченко, тоже весело вскинувшего глаза на офицера.

Давние симпатии связывали двух этих людей, совершенно различных по своему положению. Ничего панибратского или такого, чего не допускала бы воинская дисциплина, между ними не было, но между тем оба они радовались, когда встречались друг с другом. Кроме того, Зинченко все ценили не только в его сотне, но и в других войсковых частях; имя этого казака было известно даже и высшим начальникам – Зинченко дорожили. Да и было за что. Как-то так получалось, что Зинченко будто из-под земли добывал всегда самые точные и полные сведения о неприятеле, и не было случая, чтобы его донесения оказывались ошибочными.

Только Шатов знал секрет казака, а также и то, что если идёт куда-нибудь русский отряд, то поблизости от него всегда укрываются сыновья несчастного Юнь-Ань-О, с непостижимой ловкостью и хитростью следившие за своими соотечественниками и сообщавшие русским всё, что могло быть полезным для последних.

Казак умел совершенно незаметно сообщаться со своими приятелями и уверился в них так, что даже перестал проверять их сообщения.

– Не обманывают ли тебя эти китайцы? – как-то выразил сомнение Шатов.

– Это Чибоюйка-то с братишкой? Да что вы, ваш-бродь! Какие они китайцы! Разве по косе только! Да они всех своих длинно-косых как вода огонь любят: только и стараются, чтобы поменьше их на земле осталось.

– Однако странно это.

– Никак нет-с! За отца простить не могут. Да сестрёнка ещё… Где-то она, бедняжечка! Мстят они, значит, по-своему… Парни добрые, много нашим пользы от них.

И теперь, увидев Зинченко в числе назначенных под его начальство казаков, Шатов ещё более уверился в успехе предприятия. От него будут самые верные сведения о противнике, а стало быть, и шансов на успех становилось больше.

Маленький отряд Шатова скоро обогнал товарищей, остановившихся уже на отдых, и остался один посреди бесконечных полей, тянувшихся вдоль ровного низкого берега Пей-хо.