Текст книги "В пасти дракона"

53. Вспышка

Елена сейчас же узнала о бегстве двора. Старый Чу, плача, сообщил о происшествии маленькой Уинг-Ти, а та прибежала немедленно сказать своей подруге.

– Уинг-Ти, дорогая! – воскликнула, не помня себя от радости, Елена. – Они бежали. Стало быть, Пекин уже взят… Наши здесь! Я скоро увижу своих, отца, маму… Николая… О Господи! Благодарю Тебя!

Уинг-Ти, однако, казалась печальной. Елена заметила это.

– Милая, дорогая Уинг-Ти, – заговорила она, обнимая и целуя маленькую китаянку. – Что с тобой? Скажи мне, отчего ты такая скучная? Разве ты не рада? Ну говори же!

Уинг-Ти тихо плакала:

– Чему мне радоваться? Твоя радость понятна… Ты скоро увидишь своих, вернёшься на родину. А куда пойдёт бедная, маленькая Уинг-Ти?

– Зачем так говорить? У тебя есть братья и он… этот лихой казак!..

Китаянка покачала головой:

– Я не знаю, что с братьями, где они… а он… этот казак… он забыл бедную Уинг-Ти. Какое ему дело до меня? Если он и увидит меня, то отвернётся с презрением… Разве он поверит, что Синь-Хо был всегда ко мне добр и обращался со мной как отец?..

– Поверит, поверит… Ах, Уинг-Ти, Синь-Хо был добр и ко мне, все они добры были… Они вежливы, деликатны, предупредительны. И кто решится пустить этот слух, что китайцы – звери? Мы, две слабые, беззащитные девушки, всецело были в их власти, и ничего, кроме добра, не видели от них… Все, все… Я видела этого страшного принца Туана, о котором все мне ранее говорили, что это – дикий зверь, а он… он, веришь ли, Уинг-Ти, говорил со мной как нежный отец и обещал даже перевести на французский язык одну из сочинённых им сказок… А эта императрица… Про неё тоже рассказывали ужасы, а она – я два раза её видела – ласково улыбалась мне и однажды погладила меня по голове. А ведь она знала, что я здесь пленница. И все… все… они так хорошо относились к нам. Я уже ничего не говорю о Вань-Цзы! Ах, вот и он… Синь-Хо с ним. Легки на помине!

К павильону подходили Вань-Цзы, Синь-Хо и старый Чу.

Лица у всех троих были бледны, хотя Синь-Хо сохранял обычное спокойствие.

– «Сын Неба» уехал, стало быть, скоро здесь будут иностранцы! – говорил Чу. – Моя старая жена, узнав об этом, сказала мне: «Я стара уже и не боюсь смерти, но я не хочу умереть от руки варвара, не хочу, чтобы они оскорбляли моих дочерей и внучек. Я решила покончить с жизнью, ты же должен убедить девушек сделать то же». Так она мне сказала.

– А ты что ответил ей? – спросил Синь-Хо.

– Я отвечал так: «Ты права, старая, это – единственный путь избежать бесчестия и позорной смерти».

– Хороший ответ! – похвалил Синь-Хо.

– Потом я позвал к себе моих дочерей и внучек, – спокойным тоном продолжал старик. – И сказал им: «Милые дети, вы знаете, к нам в город вступили иностранные войска. Они придут, наверное, и к нам. Вас ждёт смерть. Они безжалостны и никому не будет пощады. Вы знаете также, что весь род наш отличался мужеством и добродетелью, и вы должны найти путь, как сохранить незапятнанной вашу честь, какой бы дорогой ценой вам ни пришлось заплатить за это». И они все как одна ответили мне: «Отец Чу, мы знаем, что мы должны делать, и не будем противиться своей судьбе».

Старик замолчал.

– Белые варвары скоро будут здесь, – заметил Синь-Хо.

– Когда они подойдут к этой стене, то найдут моих девочек бездыханными! – ответил Чу и кротко взглянул на главу «И-хо-ту-ана».

Тот молчал, только губы его кривила нервная судорога.

На глазах у Вань-Цзы, безмолвно слушавшего старика, выступили слёзы.

– Но, может быть, ничего этого не нужно будет, – потупив голову, молвил он.

Синь-Хо сурово взглянул на него.

– Неужели ты можешь ждать чего-нибудь хорошего от людей, у которых вместо сердца камень, вместо чести сплошное лицемерие? – спросил он. – Ты знаешь европейцев…

– Не все они таковы! – попробовал возразить Вань-Цзы. – Вспомни, среди них есть русские…

– Русские сделали своё дело… Они были честными врагами, и нет стыда для нас быть побеждёнными ими. Но теперь выступят европейцы. Они шли сюда и прежде всего имели в виду завладеть Пекином, сокровищницей Азии, столицей, где в течение сорока веков собирались богатства всего мира… О, русские скоро уйдут, и тогда горе, горе Пекину!.. А ты, старик, – обратился он к Чу, – иди и постарайся, чтобы решение твоих девушек осталось непреклонно. Умирают только раз.

Чу поклонился и отстал от Синь-Хо и Вань-Цзы.

Те уже подходили к павильону, где жила Елена.

Девушка, завидев их, выбежала на крыльцо.

– Вань-Цзы, милый Вань-Цзы, – звала она. – Идите скорее! Дорогой, хороший Синь-Хо! Скажите, правда ли, что русские вступили в Пекин?

– Правда! – ответил, опустив голову, Вань-Цзы. – К нашему несчастью, это правда.

– О, как я рада! Простите меня! Я понимаю ваше горе, но вы поймите моё чувство…

– Такая шумная радость – предвестница близкой печали, – заметил Синь-Хо.

– Что? Что вы хотите этим сказать? Уж не погибли ли мои отец и мать?

– Нет, Елена, они живы! – успокоил Вань-Цзы. – Но каково нам переносить всё, что происходит вокруг…

Все трое вошли в павильон.

Синь-Хо с удовольствием огляделся вокруг и словно про себя сказал:

– Жаль!

– Чего вам жаль, Синь-Хо? – воскликнула Елена. – Вы говорите загадками.

– Всего жаль, девушка, всего… – печально объяснил глава «И-хо-туана». – Скоро камня на камне здесь не останется.

– Но почему же, добрый Синь-Хо?

– Потому что здесь европейцы.

– Ах, зачем вы так говорите, мой добрый друг! Вы не знаете европейцев.

– Нет, я их хорошо знаю.

– Не знаете, иначе вы не говорили бы так!.. Вы и милого Вань-Цзы заставили думать о них худо, и он заразился вашими воззрениями… Перестаньте! Никто из европейцев никогда и никому не сделает зла. Они же все христиане!..

– Зачем же тогда они пришли сюда? – поднял голову Синь-Хо. – Что им здесь нужно?

– Но этот бунт… – заикнулась Елена и сама испугалась.

Жёлтое лицо Синь-Хо всё налилось кровью. Глаза засверкали, он был ужасен.

– Ты осмелилась сказать «бунт», несчастная! – вскричал он. – Какое лицемерие! Бунт? Против кого?.. Восстал ли хоть один из самых буйных жителей нашей страны против своего законного правительства? Нет! Озлобившийся народ сам погнал от себя гнусных хищников, волков в овечьей шкуре, которых послала сюда Европа, нацепив на них вывески проповедников любви к ближнему… О, народ не слепой! Слышишь ты, белолицая девушка?..

– Синь-Хо, прошу вас, успокойтесь! – вступился Вань-Цзы.

– Теперь-то успокоиться! Когда же не сказать всей правды, как не в эти последние минуты? Лицемерие, лицемерие! Бунт, мятеж… против кого?

Синь-Хо вдруг осёкся, огляделся и увидел испуганное лицо Елены.

– Простите меня, – тихо сказал он. – Вы были здесь до сих пор гостьей, а я… я, кажется, забылся… Но поймите и вы, какие чувства волнуют нас. Зачем вы сказали это слово – «бунт»? Бунт может быть только против законных властей, а разве Европа уже стала правительством Китая?.. Нет. Она к этому стремится, и когда ей удастся это, то, пожалуй, всякое восстание в Китае можно будет считать бунтом, а до тех пор – нет…

Синь-Хо замолчал; потом после минутного молчания продолжил:

– Восставал ли когда-нибудь китайский народ против ваших священников, русская? Никогда! Христиане по вашему обряду всегда жили в мире с последователями Кон-Фу-Цзы и Лао-Цзы. Гнев народный обрушивался только на тех посланцев Европы, которые, проповедуя любовь, сами стремились к насилию над свободной волей, над духом своего ближнего. Вы скажете, что сожжена теперь в Пекине ваша духовная миссия, что разорено селение христиан по вашему обряду. Но разве обезумевшая толпа в состоянии разбирать правых и виноватых? Прискорбно, что пострадали невиновные. Но такое везде может случиться, не только в Китае… Если бы могли знать, сколько в Пекине погибло людей, которых нельзя заподозрить в приязни к европейцам, сколько разрушено зданий ни за что ни про что… Толпа не разбирала. Кто не шёл с нею, тот был против неё… Да и когда всё это случилось? Только тогда, когда Европа поступила с китайским народом, как поступают с бунтовщиками. Европейцы вторглись в пределы Китая, европейские полки пошли на столицу великой страны, а когда наше правительство нашло нужным оформить это и само объявило войну, над нами смеялись те, которые должны бы были краснеть от стыда. Называли безумием это объявление воины одиннадцати державам. И вот мы стали бунтовщиками, мятежниками. Это мы, во главе которых до сей минуты остаётся законное правительство с признанным всем миром правителем… Эх!

Синь-Хо глубоко вздохнул.

– И отчего всё так! – продолжал он. Говорить о любви к отечеству, постоянно кричать о ней, только кричать – это доблесть для европейца, а любить его, как любим все мы, умирать за него – это мятеж… И расправляться будут с нами, как с мятежниками. Вы, вероятно, увидите это сами. Уже сейчас бродят по Пекину европейцы. Они ещё не освоились здесь, но едва попривыкнут, и тогда… горе моей Родине! – глаза Синь-Хо загорелись зловещим огнём. – Однако даром это им не пройдёт… На свою беду они пришли сюда! Горе им, когда страна Неба станет под ружьё, как стала Европа! Тогда мы будем предписывать законы миру и тогда сами станем глядеть на европейцев как на бунтовщиков. Шестисотмиллионный народ в состоянии поступить так. Что тогда скажет Европа? Вон и теперь там, на белом материке, говорят, что к нам не пустят оружия… Да стоит только показать горсть золота европейцам, как у нас будет всё, что нужно: и лучшее, чем в Европе, оружие, и лучшие мастера, и учителя военного дела… А теперь, теперь нас просто застали врасплох… Ну что же! Погиб Пекин, но не погибла страна Неба…

Страшный крик донёсся до павильона Елены из глубины парка.

– Что это! – обомлела девушка. – Уинг-Ти…

Уинг-Ти, рыдая, вбежала в павильон.

– Кто там кричит? Что случилось? – с тревогой спрашивала Елена.

– Ах, я видела… сейчас видела! – задыхаясь от волнения, заговорила маленькая китаянка. – Дочь и внучка старого Чу бросились в колодец…

– Вань-Цзы! Синь-Хо! Что это? – воскликнула Елена.

– Это? Это значит, что близко ваши прославленные европейцы! – с холодной улыбкой ответил Синь-Хо. – Китайские девушки предпочитают смерть неволе.

– Господи, да как же это? – растерялась Елена. – Вань-Цзы, Синь-Хо, их надо остановить. Им нужно сказать, что европейцев нечего бояться, что они не сделают им никакого зла, ни малейшего зла…

– Не хотите ли убедить в этом сами? – жёстко улыбнулся Синь-Хо. – Что ж, попробуйте. Вань-Цзы, проводите гостью.

– Пойдёмте, Вань-Цзы, умоляю вас, пойдёмте! – Елена хватала молодого китайца за руки. – Их нужно спасти… Уинг-Ти, пойдёмте же…

Вань-Цзы бледный как полотно последовал за девушкой.

54. На войне как на войне

Чуть не бегом, задыхаясь от волнения, опередив своего спутника, достигла Елена домика старого садовника.

Она уже не раз бывала здесь и, очутившись на пороге, не заметила никакой перемены, как показалось ей на первый взгляд.

Старый Чу сидел у окна с книгой в руках и, казалось, читал её. Только вряд ли он мог разобрать в ней что-нибудь. Очки старика были влажны. Их залили слёзы, ручьями струившиеся из глаз.

– Чу! – вскричала Елена, припомнив, что старый садовник понимает по-английски. – Где ваши дочери? Где ваши внучки?

Новый душераздирающий вопль донёсся из парка.

– Тринадцатая… Последняя! – ответил старик и сделал вид, что углубился в чтение.

Елена почувствовала, что горло ей будто сжали тисками; в глазах у неё потемнело, комната садовника так и заходила ходуном. Девушка тихо вскрикнула и без чувств упала на сундук, заменявший диван.

Уинг-Ти и Вань-Цзы, успевшие нагнать её, кинулись к ней на помощь.

Старый Чу встал, положил книгу, протёр очки и, не говоря ни слова, вышел в парк.

Не дошёл он и до ограды парка, как глазам его представилось страшное зрелище.

За густо разросшимися кустами акаций, на лужайке у колодца он увидел двенадцать дорогих ему тел. Все они висели на ветвях тех деревьев, под которыми так часто резвились.

– Здесь только двенадцать их. Где же Колокольчик? – вспомнил старик о любимой младшей внучке, прозванной так за звонкий голосок. – Неужели она не сумела последовать за сёстрами?..

Вдруг ему послышался некий шум из глубокого колодца.

– Спасите, спасите меня! – узнал старик голос Колокольчика.

Чу обеими руками схватился за свою седую голову.

– Что это? Неужели её душа преследует меня? – не своим голосом закричал он и опрометью бросился к выходу из сада.

Он бежал, не видя перед собой ничего, пока чьи-то грубые руки не схватили его за грудь.

Только тогда он опомнился и увидел, что его держат несколько европейских солдат, немцев и англичан. Двое, очевидно, их начальников стояли тут же.

– Ага! Вот мы и нашли проводника! – обрадовался один из последних. – Как вы думаете, мистер Томкинс… Нам везёт?

– Да, да, герр Гауптман! Я думаю, что этот старик будет нам полезен… Только надобно его расспросить хорошенько, где у них тут спрятаны красавицы…

– Расспросим, непременно расспросим! – Гауптман подошёл к несчастному Чу.

Он стал показывать знаками, что ему нужно, но Чу только трясся всем телом, очевидно, не понимая, что нужно от него этим людям, нетвёрдо стоявшим на ногах.

– Я говорю, что ему следует рассказать всё толком, – воскликнул Томкинс. – Позвольте мне поговорить с ним… Поверьте, я очень опытен и сумею заставить эту негодную скотину понимать меня… О, в Южной Африке эти негодяи буры разумели всё, когда спрашивал их я… Вот вы сейчас увидите!

Он достал из кобуры револьвер, подошёл к Чу и приставил ствол к виску старика.

Вид несчастного был жалок. Колени его подгибались, он весь дрожал, слёзы текли из глаз, но именно этот вид вызвал самое весёлое настроение в державших его солдатах. Они так и заливались громким хохотом, глядя на жалкую фигуру своего пленника.

– Спрашивайте, repp Гауптман, прошу вас, и вы увидите, что он сейчас заговорит, – воскликнул Томкинс, но как раз в это время пошатнулся.

Невольно рука, держащая револьвер, сделала движение. Раздался выстрел, и Чу повис на руках у солдат.

– Эх, дьявол! – выругался Томкинс. – Нечаянно нажал спуск раньше времени! Что же нам теперь делать!

– Пойдёмте искать сами, – Гауптман захохотал.

– Что вы? – спросил его товарищ.

– Если вы, сэр, всегда так говорили с бурами, то вряд ли вам удалось чего-нибудь добиться от них, – объяснил свой смех немец.

Томкинс сделал недовольную мину.

– Мало ли какие промахи бывают в нашей жизни! – сухо заметил он и обратился к солдату. – Вы что-то, сэр, желаете мне сказать?

– Я желаю доложить вашей милости, что китаец ещё жив. Ваша пуля только ранила его…

– Ну так что же? Бросьте эту падаль, вот и всё…

– Не будет ли гуманнее добить его?

– Э, не стоит! У нас не хватит пороха, если мы по каждому китайцу будем стрелять дважды… Пусть околевает, как ему угодно… Пойдёмте далее, господа! Позвольте мне обнять вас, достойный товарищ!

И англичанин с немцем пошли вперёд, напевая:

 
– Любовь – это рая блаженство,
Спешим! Нас красавицы ждут.
 

Солдаты последовали за ними только после того, как обшарили карманы несчастного Чу.

В самом весёлом настроении они достигли лужайки, где висели трупы несчастных девушек. Ужасное зрелище не произвело на них никакого впечатления.

– И здесь то же самое! – воскликнул Гауптман. – Эти дурочки не пожелали дождаться нас… Я уверен, что они повесились сами.

– Очень умно сделали, что не утопились в колодце! – заметил Томкинс. – Это бы испортило воду! Но не будем терять времени и пойдём далее; я уверен, что наши поиски увенчаются успехом…

– О, и я на это надеюсь вполне! – воскликнул Гауптман. – Идём, дорогой друг, спешим, летим, любовь нас ждёт!

В это время Вань-Цзы и Уинг-Ти кое-как привели Елену в чувство, но девушка сейчас же вспомнила восклицание старого Чу и залилась слезами.

– Где они, где эти бедняжки? Покажите мне их, умоляю вас! – восклицала она.

– Они умерли, Елена! – печально сказал Вань-Цзы.

– Тогда я хочу видеть их тела… О, Вань-Цзы, если вы не поведёте меня к ним, я пойду с Уинг-Ти.

– Нет, я вас не оставлю… Если вам так это желательно, я пойду с вами. Только зачем это ненужное волнение? У вас и без того напряжены нервы…

– Нет, нет! Я так хочу…

Вань-Цзы только пожал плечами.

В голосе Елены слышались нотки, предшествующие истерике, и китаец решил, что он как-нибудь сможет по дороге отвлечь Елену от её намерения.

Они только что вышли, когда из-за кустов вдруг выдвинулись Томкинс и Гауптман.

– Э-э! Что я вам говорил, дорогой друг? – закричал первый. – Взгляните-ка, две китаяночки и даже, чтоб я ослеп, прехорошенькие!

– Да, но с ними китаец!..

– О, такой соперник не опасен. Штыки моих солдат и пули моего револьвера сумеют охладить его пыл! Эй, ребята, успеете на обратном пути обшарить там карманы. Живо сюда!

Елена, увидав европейцев, взвизгнула от радости и бросилась к ним с протянутыми руками.

– Эге, красотка не из дикарок! – воскликнул Томкинс. – Эту мне, а ту вам, герр Гауптман, а ребята сейчас придут и займутся этим молодцом…

– Как я рада, что наконец вижу европейцев! – воскликнула Елена, подходя к Томкинсу и не замечая, что делается позади неё.

– И я также рад видеть такую красавицу! – ответил англичанин и, как только она подошла, схватил её в объятия.

Елена дико вскрикнула. Другой крик – Уинг-Ти, к которой подбежал Гауптман, – отвечал ей.

Ловким движением Елена выскользнула из объятий англичанина и, прежде чем тот успел опомниться, ударила его по лицу.

– О, роза-то с шипами! – воскликнул Томкинс. – Но, красотка, всё равно ты от меня не уйдёшь… Всё-таки нужно поторопить ребят!

В то же мгновение раздались проклятия Гауптмана. Это Вань-Цзы с нечеловеческой силой отшвырнул его от Уинг-Ти, а сам кинулся к Елене.

– Вас обидели? – негодовал он.

Девушка тяжело дышала.

– Позор!.. Это – европейцы… – задыхаясь, говорила она. – Это… это – англичане, передовая нация Европы… Ах! Вот они, вот!..

Томкинс и его трое солдат подошли к ним.

– Взять этого негодяя и расстрелять! – указал он на Вань-Цзы.

Пятеро здоровых парней – Гауптман успел уже присоединиться к ним – кинулись на китайца, вовсе не отличавшегося большой физической силой.

Елена, схватившись за голову, смотрела на эту безобразную сцену.

Борьба пятерых с одним (совершенно по-европейски!) продолжалась очень недолго. Солдаты осилили и связали бедного Вань-Цзы, лицо которого было всё в крови.

Но он оставался в полной памяти.

– Сэр, – заговорил он на чистом английском языке. – Выслушайте меня! Эта девушка русская, и вы должны возвратить её родным…

– Это можно будет сделать и завтра! – с циничным смехом отвечал Томкинс. – Но сегодня она моя. На правах военной добычи… Ты же, молодец, вспомни что-нибудь из своего Конфуция, умирать будет веселее… Ребята, целься!

Елена с безумным криком кинулась, надеясь своим телом защитить несчастного, но Томкинс успел перехватить её.

– Успокойся, успокойся, красавица! – смеялся он. – Ты и не представляешь, как мы весело проведём с тобой время! Эй, Гауптман. Вы подождите меня… Ребята, пли!

– Как я счастлив, что я – не европеец! – воскликнул Вань-Цзы, но залп трёх ружей заглушил его голос.

Он как подкошенный рухнул на землю…

Но в это время случилось нечто совершенно неожиданное…

На лужайку, где происходила эта сцена, делая огромные скачки, выбежал высокого роста человек в боксёрском с красными перевязями одеянии.

– Я вам дам, ублюдки, пленных баб обижать! – во всю глотку по-русски крикнул он.

Европейцы на мгновение оцепенели; потом Томкинс бросил Елену, Гауптман – Уинг-Ти, солдаты – свои ружья, и все пятеро кинулись бежать прочь, оглашая воздух переполошёнными криками:

– Боксёры! На помощь, спасите!

Загадочный боксёр, тот самый, который накануне штурма Пекина вошёл в столицу, в один прыжок очутился около брошенных англичанами ружей, схватил одно из них и что было силы швырнул его в убегавших. Ружьё шлёпнулось около удиравшего Гауптмана, и тот завизжал, как ошпаренный…

Не обращая более внимания на беглецов, боксёр кинулся к девушкам. Елена была уже около бесчувственного Вань-Цзы и старалась остановить кровь, бежавшую из двух ран у него на груди. Первой на глаза боксёру попалась маленькая китаянка.

– Уинг-Ти! – крикнул он. – Ты ли это?

Та широко раскрыла от изумления глаза и тихо вскрикнула:

– Казак!

– Он, он самый! Он и со всеми потрохами! – кричал боксёр, облапив маленькую китаянку и осыпая её лицо поцелуями. – Эй вы, Чибоюйка, Тянь-Хо-Фу! Гайда сюда скорее, бросьте вашу образину! Сестрёнка нашлась…

Это Зинченко у моста На-Ли-Цяо изображал из себя посланного маньчжура. Его же спутники были сыновья Юнь-Ань-О.

Смелый казак попался в руки китайцев как раз перед тем, когда отряд под начальством Шатова кинулся на китайский лагерь на берегу Пей-хо. Десятеро китайских солдат вышли следом за тем, который стал жертвой Тянь-Хо-Фу.

Как ни силён и ловок был Зинченко, а с десятью он всё-таки справиться не мог. Братья же вдруг исчезли, как сквозь землю провалились. Казак ждал уже себе смерти, но, к его великому изумлению, китайцы не убили его, а потащили за собой. Как раз в это время на китайский лагерь и было произведено нападение с двух сторон, а солдаты, захватившие Зинченко, предпочли не возвращаться в свой лагерь, а удрать подальше от поля битвы.

Зинченко они берегли: русские в плену были необыкновенной редкостью. В Хе-Си-У они сдали пленника своему начальству. Казака заковали и бросили в сырой тёмный погреб. Ему уже было известно, что наутро его распилят тупой пилой перед строем китайских солдат, и Зинченко думал только о том, чтобы ему не выдать перед врагами чувства боли.

В глухую полночь по лестнице погреба спустился какой-то человек с узлом в руках. Это был Чи-Бо-Юй. Он с братом, благодаря своим боксёрским костюмам, смог подойти к часовым, караулившим погреб и не подозревавшим в этих «носителях духа» своих заклятых врагов. Выбрав удобную минуту, братья закололи часового и притащили пленнику платье.

В боксёрских одеждах им удалось свободно уйти из Хе-Си-У. Зинченко порывался немедленно возвратиться к своему отряду, но братья доказали ему, что это значило бы без всякой пользы идти на верную смерть. Им пришлось бы пробираться через всю китайскую армию, и Зинченко непременно выдал бы себя. Вместо этого они предложили идти на Пекин и там дождаться, когда туда войдут русские. О победе русских под Хе-Си-У и о движении их на Тун-Джоу они ничего не знали. Им приходилось пробираться там, где нельзя было ожидать никакой встречи с китайцами. В Пекине они уже были в полной безопасности. Там Зинченко слился с массой. Но один раз он чуть не выдал себя…

– Экие подлецы! – забывшись, выбранился он, увидев разрушения, произведённые в Пекине самими китайцами.

Братья так и замерли… Боксёр, выражающий свои чувства на чужом языке… да разве это не привлекло бы внимания тех из и-хо-туанов, которые услышали бы восклицание такого своего товарища?.. К счастью, никто ничего не услышал, и опасное мгновение миновало.

У братьев была своя цель, которая Зинченко стала понятна только тогда, когда они были уже в Пекине. Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу явились в Пекин с намерением во что бы то ни стало отыскать убийцу своего отца и похитителя сестры, чтобы расправиться с ним по-своему.

Только в Пекине они определённо высказались по этому вопросу. Зинченко припомнил своё столкновение с «образиной» и, понятно, выразил полное согласие помогать братьям.

Они отправились на поиски, видели бегство двора и, наконец, выследили Синь-Хо, когда он с Вань-Цзы прошёл в павильон Елены.

Осторожный Чи-Бо-Юй не позволил брату и приятелю напасть на сына Дракона немедленно. Он даже оставил их в чаще парка, а сам отправился на предварительную разведку.

Когда он подполз к павильону, Синь-Хо был один.

Сообразив, что это – самый удобный момент овладеть им, Чи-Бо-Юй позвал своих товарищей.

– Синь-Хо один! – с несказанной радостью объявил он. – Нас трое. Мы без всякого труда и риска схватим его…

Зинченко поморщился:

– Один, говоришь? А нас трое!.. Нет, на одного втроём идти не годится… Подло это, братцы.

– Синь-Хо очень силён! – возразил Чи-Бо-Юй.

– Знаю, на себе испытал. А всё-таки втроём на одного не пойду… Ещё бы пушку поставить!

– Казак, казак! – посетовал Чи-Бо-Юй. – Ты бросаешь нас, ты лишаешь нас мести…

– Уж чего я там лишаю, не знаю, – возразил Зинченко, – а образину я к начальству с превеликим удовольствием сволоку. Помню я его… Только пойду я один на один, а вы стойте… Сломит меня образина, ну, ваше тогда дело. А до того самого времени – нишкни, милые люди!

Он решительно кинулся к павильону.

– Безумец! – воскликнул Чи-Бо-Юй. – Погибнешь сам и нас погубишь…

Но на этот раз Зинченко не сплоховал. Он уже знал, с кем будет иметь дело. Да и Синь-Хо или утомился за это время, или апатия овладела им. Только сопротивление его было слабым и непродолжительным. Управившись с противником, Зинченко связал ему руки боксёрским кушаком.

– Что, образина! Чей верх! – тяжело дыша после борьбы, говорил казак. – Будешь знать, как казённые мундиры рвать!..

Синь-Хо сразу узнал казака.

– Это ты? – даже улыбнулся он. – Я знал, что ты и сыновья старого Юнь-Ань-О вошли в Пекин, и знал даже зачем.

– Так чего же зевал, не ловил нас? – с удивлением спросил Зинченко. – Или жизнь надоела? Чибоюйка так против тебя и пышет, зачем у него батьку зарезал… Карачун тебе!

Синь-Хо улыбнулся:

– Нет возможности избежать назначенного судьбой. И ты убивал себе подобных. А чувствуешь ли ты муки совести? Нет, потому что ты исполнял свой долг… А вот и мои судьи!

Братья вошли и с торжеством смотрели на сокрушённого врага.

– Спасибо, казак, спасибо! – воскликнул Чи-Бо-Юй. – Мы никогда не забудем твоей услуги…

– Ну ладно! – отозвался Зинченко. – Только пальцем не смейте его тронуть… Я его к начальству сволоку, там всё по справедливости рассудят.

Как раз в это время раздался вопль Елены, а за ним ружейные выстрелы.

Синь-Хо весь побледнел:

– Это они! Это варвары!.. Казак, спеши… спеши помочь несчастным!.. они погибнут… Беги скорее, собери все свои силы, не медли…

В голосе китайца слышались и мольба, и приказание.

– А кто там? – спросил Зинченко.

– Беги – увидишь… Скорее!

Словно что-то подтолкнуло Зинченко, и он огромными прыжками бросился в ту сторону, откуда раздавались крики и выстрелы.

Одно только его появление навело панический ужас на пятерых негодяев, только что выказавших столько храбрости с беззащитными…

Когда первый взрыв радости прошёл, Зинченко оставил Уинг-Ти, взволнованную, раскрасневшуюся, и обратил внимание на Елену с Вань-Цзы.

– А это кто же будет? – спросил он, кивнув на русскую девушку.

– Ты помнишь, казак, в Порт-Артуре капитана?

– Какого? У вас ведь что ни офицер, то капитан!

– Того, что пришёл, когда ты боролся с убийцей моего отца!

– Их благородие поручика Шатова?

– Да… Это – его невеста!

Зинченко радостно вскрикнул и в один прыжок очутился около Елены.

– Матушка-барыня, тьфу, тьфу, барышня… ручку позвольте!

Ничего не понимая, Елена в ужасе отстранилась. Она видела перед собой боксёра и даже не соображала, что тот обращается к ней по-русски.

– Ручку, ваше высокоблагородие! – повторил Зинченко.

– Кто вы? – изумилась Елена.

– Я-то? Я амурский казак Зинченко Андрей, сын Филатов, а так как вы – их благородия поручика Шатова невеста – то ручку-с…

Он был в таком восторге, что даже не заметил, как Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу вышли на прогалину, где всё это происходило. Младший брат тащил на плечах связанного Синь-Хо.

Братья уже увидели Уинг-Ти и теперь стояли перед ней с таким спокойствием, словно только недавно расстались с нею.

– Эй вы, олухи! Чего же не целуетесь? Или сестрёнке не рады? – посмеялся над братьями Зинченко.

Но увидев Вань-Цзы, без чувств лежавшего в луже крови, казак наклонился над ним и покачал головой:

– Отделали беднягу, прохвосты!.. Эх, кабы пораньше мне подоспеть!.. Но чу!

До них донеслись шум шагов и бряцанье оружия…

– Вот неожиданность! – расхохотался Синь-Хо. – Слышите вы, русские? Это идут европейцы, и вы все сейчас будете перебиты… Прячьтесь лучше!

– А ведь он правду говорит, – согласился Зинченко. – От таких подлецов, как те, что напали на вас, всего можно ожидать…

– Это – европейцы! – желчно повторял Синь-Хо. – Те, которых вы, русские, привели сюда. Вы своей кровью открыли им путь, вы побеждали, а они будут грабить и убивать… Вот они…

Взвод солдат выходил на лужайку; впереди в качестве проводников были Гауптман и Томкинс.

– Вот, вот боксёры, капитан!.. Ради бога, прикажите стрелять скорее… Ай, ай! Этот дьявол бежит к нам, мы погибли!

И храбрецы сейчас же поспешили спрятаться за спину выступившего вперёд русского офицера.

Страшный боксёр между тем бежал прямо к отряду.

– Круподёры! Свой ведь я – казак Зинченко!..

Вдруг он остановился как вкопанный и, вытянувшись, поднёс руку к своему боксёрскому колпаку, доложился по форме:

– Честь имею явиться к вашему благородию. Казак Андрей Зинченко.

– Зинченко! Ты? Тебя ли я вижу? – с чувством глубокой радости воскликнул офицер, чуть не бросаясь к казаку с распростёртыми объятиями.

Это был Шатов.

Он проходил с частью своей роты вблизи парка, когда вдруг к нему подбежали Томкинс и Гауптман. Их солдаты разбежались.

– Капитан… капитан! – перебивая друг друга, кричали «герои». – Скорей! Там засели боксёры! Сотни боксёров! Тысячи боксёров! Миллионы боксёров!.. Они напали на нас, но мы успели отбить с честью их нападение. Однако их было так много, что мы не могли удержать позиции… Мы отступили согласно правилам военного искусства.

– Где боксёры? – воскликнул Шагов. – Пойдёмте скорее!..

– Не лучше ли послать за подкреплениями? Вытребовать русскую артиллерию и казаков? Ведь их там… очень много.

– Ну это мы там увидим, сколько их! – бросил Шатов. – Ребята, за мной!..

– Вот варвар! – прошептал Томкинс Гауптману. – Он даже не желает принять необходимых мер предосторожности…

Теперь увидев, что офицер едва не обнимается с мнимым боксёром, герои пришли в полное негодование.

– Что это значит? – восклицали они, всё ещё прячась за спины русских солдат. – Этого негодяя следует немедленно расстрелять…

Шатов услышал их:

– Этот негодяй составил бы честь любой европейской армии. Достаточно сказать: он русский… Но что это? Что? Уж не сон ли я вижу!..

К нему бежала Елена.

– Коля, милый! – захлёбываясь слезами радости, кричала она. – Слава Богу, ты спасёшь нас от этих негодяев…

– Спасу, спасу… Как ты здесь? Но где же китайцы?

– Какие?

– От которых ты просишь спасти меня!..

Елена вздрогнула и выпрямилась вся. На лице её выразилось презрение.

– Я пробыла с китайцами весь тот месяц, когда они более всего были ожесточены против европейцев, – сказала она. – И я не видела от них ни малейшей подлости. Когда же пришли европейцы сюда, я и моя подруга чуть не сделались жертвами ужасного насилия… Только этот храбрый человек спас меня… Слышите, Шатов? Не от китайцев нужно нас спасать, а от европейцев!