Текст книги "В пасти дракона"

47. Отшельницы

До Елены, продолжавшей жить в роскошном павильоне императорского дворца, почти не доходил шум свершавшихся вокруг грозных событий. Она слышала гром пушек, сперва пугалась этого, но потом попривыкла и перестала даже обращать внимание на канонаду.

Если бы кто теперь увидел эту девушку, то вряд ли признал бы в ней чистокровную сибирячку. Елена казалась настоящей китаянкой. Она не могла обижаться на своих хозяев. О ней заботились, как о самой дорогой гостье. Всё, что бы ни пожелала она, являлось немедленно; иногда её желания даже словно предугадывались…

Людей Елена вообще видела очень мало. Павильон, отведённый для неё и Уинг-Ти, стоял уединённо, вдали от дворца, среди тенистого парка. Вблизи его стоял домик садовника Чу, почтенного старика, отца тринадцати дочерей и деда множества внучек. Елена, когда гуляла в парке, часто видела этих хорошеньких девушек, всегда весёлых, приветливых, необыкновенно деликатных. Она любила заходить к Чу, всё своё свободное время проводившего за чтением старинных книг и отрывавшегося от них только для того, чтобы полюбоваться на резвящихся дочерей. Старушка жена Чу вполне разделяла любовь мужа к молоденьким созданиям, и Елена, глядя на стариков, всегда вспоминала своих отца и мать. Кроме старика-садовника, его жены и дочерей, никто из дворца не заглядывал в эту часть парка.

Иногда до Лены доносились звуки гонгов, музыка и говор, но это бывало крайне редко. Чаще всего ей приходилось коротать время с Уинг-Ти, ставшей для Лены скорее подругой, чем служанкой.

Девушки сдружились, у них нашлись общие интересы, обеих их волновало одно чувство. Одна не могла вспомнить без волнения жениха, другая – вся пылала смущением, когда почему-либо вспоминала имя удалого сибирского казака.

Если и страдала Лена, то только от разлуки с родными. Вань-Цзы, время от времени навещавший затворниц, приносил ей успокоительные вести об отце и матери, но о Шатове он сам ничего решительно не знал. Не имел, конечно, он никаких сведений и о брате Лены, и о Варваре Алексеевне.

Только эта неизвестность заставляла тяжело страдать девушку. Она не раз просила Вань-Цзы, чтобы он отвёл её к родителям.

– Это невозможно теперь, Елена! – говорил в ответ китаец. – Даже я не могу проникать к европейцам… Надо ждать терпеливо!..

– Долго ждать, милый Вань-Цзы?

Подождите ещё немного. Скоро всё кончится…

– Вы думаете?

– Да, Елена, скоро… Через несколько дней придут в Пекин ваши, за ними явятся все европейцы, вы очутитесь между друзьями. Будете опять счастливы…

В голосе Вань-Цзы звучала тяжёлая сердечная тоска. По всему было понятно, какая мука терзала душу этого умного доброго китайца.

– Да, скоро придут сюда европейцы… – он ещё раз и с грустью осмотрелся вокруг, словно прощаясь с этим тихим уголком.

– Вань-Цзы, что с вами? – воскликнула Лена, тревожась за своего друга.

– Ничего… Ничего!

– Нет, вы что-то от меня скрываете.

Вань-Цзы схватился за голову:

– Вы правы, Елена, упрекая меня в неискренности, правы. Сердце моё до боли сжимается, голова кружится, душа полна самых мрачных предчувствий…

– Чего вы боитесь, мой друг?

– Того, что произойдёт здесь через несколько дней… Бедный Пекин, бедный страдалец-народ!..

Теперь Лена возмутилась:

– Слушайте, Вань-Цзы, вы – хороший, умный человек! Вы почти не китаец, а скорее европеец. А между тем я только и слышу от вас, что европейцы явятся сюда со злобой, разорят вашу страну… Что вы? Разве они разбойники? Разве они грабители с большой дороги?.. Нет, мой друг, европейцы – хорошие христиане… Христос заповедовал им любовь к врагам, и, поверьте, они, если сюда придут, то придут, несмотря на всё, что случилось, не с проклятиями, не со злобой, а с кроткой любовью и прощением.

Новая грустная улыбка скользнула по губам Вань-Цзы.

– Вы уверены в этом, Елена?

– Да, да! Иначе и не может быть!

– Так слушайте… Слушайте внимательно, но прежде всего ответьте мне. Искренно…

– Хорошо, спрашивайте.

– Скажите мне, что вы думаете о нас, китайцах? Чем мы представляемся вам?

– Я не понимаю вашего вопроса… Я никого не знаю, кроме вас. Вы же видитесь мне человеком вполне достойным. Только опять скажу: вы – почти не китаец!

– Пусть так. Но китайцы разве не были предупредительно вежливы относительно вас? Можете ли вы пожаловаться, что вам причинили малейшее зло?

– Нет, нет, никогда!

– К вам сюда иногда заходит Синь-Хо. Знаете, его все даже у нас называют свирепым человеком. Такова репутация «сына Дракона». Что вы про него скажете?

– Мне он кажется не только не свирепым, но даже добродушным человеком. Но вот Уинг-Ти…

– Она, эта бедная девочка, вспоминает об отце… Печальна её участь. Но когда рубят дерево, то удаляют мешающие сучки, и никто не винит за это дровосека… Вы же называете Синь-Хо добродушным, а между тем от одного его взгляда дрожат десятки тысяч людей. Вы даже видели величайшего патриота Китая – принца Туана. Показался ли он вам зверем?

– Да нет же, Вань-Цзы!

– Вы видели Тце-Хси, великую императрицу, замечательнейшую из женщин истекающего времени. Что она… кровожадная злодейка?

– Никогда! Она была так добра ко мне!

– Вот! Теперь…

– Позвольте, Вань-Цзы! – перебила его Елена. – Вы, конечно, любите свою родину и поэтому защищаете её правителей, но не забывайте, что мне пришлось быть свидетельницей ужасов на улицах Пекина после бегства из вашего дома. Ах, Вань-Цзы, что было там!.. Эти расправы ваших фанатиков с их же братьями-земляками… и только за то, что они стали веровать по-другому! Это – изуверство. Это – стыд для целого народа.

– Они оставили веру предков и ради корыстных видов променяли её на другую… И вы ставите в вину целому народу может быть и жестокую, но вынужденную обстоятельствами расправу.

– Да, да, это – позор!

– А Варфоломеевская ночь во Франции? А костры и тюрьмы инквизиции в Испании, а… Э, да что говорить!.. Это разве украшения народов? Братья убивали братьев только за изменение обряда, а не сущности… Что вы на это скажете?

– Это всё было очень давно, – смутилась девушка.

– Всё-таки было, а в Китае этого ещё не бывало… Явились европейцы, и народ заразился их нетерпимостью.

– Послушайте, Вань-Цзы, – даже несколько рассердилась Елена. – Вы тоже великий патриот, это несомненно. Патриотизм заставляет вас закрывать глаза на всё, что ни сделают дурного ваши соотечественники. Вы пристрастны…

– В чём, Елена?

– А эти осаждённые в английском посольстве… Бедные, бедные! Какой ужас должны переживать они… Каждое мгновение жить под страхом смерти! Это так ужасно, что одни эти опасения должны измучить их вконец…

– Знаете что! – по-особенному подчёркивая каждое слово, произнёс Вань-Цзы. – Кто каждое мгновение живёт под страхом смерти, тому не до веселья. А если бы то было возможно, я провёл бы вас послушать, какие концерты задают ваши «осаждённые»…

– Этого быть не может! Вы не посмеете отрицать, что по несчастным осаждённым ведётся непрерывная стрельба…

– Из никуда не годных, проржавленных ружей, более опасных для стреляющего, чем для того, в кого стреляют…

– Но есть же убитые и раненые.

– Есть… Из десятков тысяч пуль одна какая-нибудь случайно попадает в цель.

– Но зачем же тогда вся эта комедия?

– Она вполне понятна… Да что вы! Неужели вы думаете, что по одному только знаку из этого дворца не были бы взяты прямо голыми руками все засевшие в английском посольстве европейцы? У принца Туана нашлось бы по тысяче людей на каждого из них Они убили бы из своих ружей одну, две, три, десять тысяч китайцев, но остальные всё-таки добрались бы до них. Если же этого не случилось, стало быть, не было отдано приказания, а не было приказания – не было и намерения уничтожить эту горсточку людей. Наоборот, их берегли, в пределах возможности, конечно. Погиб, правда, один из них. Но он стал жертвой своего упрямства. Кого же винить в его гибели? Не солдата ли, только исполнившего приказание своего начальства?.. Итак, смею вас, Елена, уверить, все представители Европы, оставшиеся в Пекине, живы. Ни один волос не упал с их головы. Они играют в лаун-теннис, поют свои песни и гимны и упражняются в стрельбе по тем из моих земляков, которые неосторожно подходят к их баррикадам. А тем временем газеты полны описаниями тех мук, которые европейцам пришлось вынести перед их мнимой смертью. Читаешь и удивляешься: когда же это было? «Кровавая баня в Пекине» подробно описана. И варили-то этих несчастных в котлах, и глаза-то у них вырывали, и побросали мучиться перед смертью с отрубленными руками и ногами… И это всё понаделали мы – тихие, незлобивые люди. В Лондоне уже панихиды по «мученикам» назначали. Послушали бы вы, как эти «мученики» каждый вечер распевают! Удивительно, как они ещё танцевальных вечеров не устраивают! А на мою бедную Родину вся Европа двинулась. И какая Европа! Трусливая, жадная, только о наживе и думающая… Знаете ли вы, что солдатам одной из европейских держав приказано убивать всех китайцев без разбора, не беря никого в плен, приказано действовать так, чтобы и через тысячу лет ни один китаец не осмелился косо взглянуть на подданного этой державы, приказано, чтобы за каждого убитого был снесён с лица земли китайский город! Что? Хорошо! А вы ещё говорите, что Европа идёт к нам с прощением да братской любовью… Любовь!..

Вань-Цзы хрипло засмеялся.

– Тогда отчего же императрица ваша не отпустит европейцев из Пекина? – спросила Елена.

Она чувствовала себя очень неловко. Она верила Вань-Цзы, которого всегда считала человеком правдивым.

– Отчего она их не отпустит? Да оттого, что они сами уходить не хотят. Их просили, просят, чуть не умоляют: «Уходите, пожалуйста». Первые люди государства гарантируют им безопасность, их пугают пальбою, но они не уходят и не уйдут… О, у них расчёт верный! Надоело вашей Европе рвать мою бедную страну по кусочкам, вот они и решили прихватить всё разом. У англичан есть Индия, у немцев будет Китай. Вот зачем понадобилось раздражить народ. Воспользовались вспышкой, возможной всюду, и под предлогом спасения якобы несчастных мучеников идут сюда, чтобы завладеть страной. Не долго ждать, увидите сами, что будет здесь, когда придёт Европа. Она, эта Европа, не постыдилась неистовствовать в лучшем городе вашей страны, когда пришла туда. Вспомните Москву… ваш двенадцатый год… Так вы, русские, соседи Европы, вы – такие же христиане, как и все, кто живёт за вашей европейской границей. С вами Европа не церемонилась, а чего ждать от неё Пекину, столице «языческой» страны?..

– Нет, никогда этого не будет! – страстно воскликнула Елена. – Никогда русские люди не опозорят себя.

– Я ничего и не говорю про ваших соотечественников. Я говорю про Европу…

– Но Россия – и она Европа…

– Никогда! Россия – это Россия… Это славянство, если хотите, но не Европа, жалкая, наглая, беспощадная, беспринципная… Вы, русские, стоите особняком, и Европа – это первый и самый злой ваш враг…

Слова Вань-Цзы оставляли ужас в душе девушки. Она не хотела, не осмеливалась ему верить и в то же время чувствовала, что молодой китаец легко может оказаться правым…

Одна только мысль о возможности этого доводила Елену до слёз. Она переставала думать о близких, об их судьбе, перебирала всё, что только помнила из истории, и всегда с ужасом убеждалась, что Вань-Цзы легко может оказаться пророком.

Но не было возможности разрешить все эти сомнения. Оставалось только ждать, чтобы ворота Пекина открылись перед европейцами.

И ждать Елене пришлось недолго…

48. Под стенами Пекина

Тун-Джоу, хорошенький городок, весь утопающий в бесчисленных садах и рощах. Простоявшие многие века двадцатифутовые стены с древними башнями и бойницами окружают его со всех сторон. Внутри он пересечён каналами и прудами, через которые перекинуты причудливой формы мостики. Главная улица очень красива. По обеим сторонам её двухэтажные магазины с украшенными золотом и ярко расцвеченными красками фасадами. Везде фонари, флаги, столбы, пестреющие всевозможных цветов плакатами.

На всех улицах городка необычайное оживление. Прислушаться – можно подумать, что приходит последний день вавилонского столпотворения. Говор на всех языках. Французы, англичане, немцы тарабарят, не умолкая ни на минуту. Слышится то понижающаяся, то повышающаяся в тоне китайская речь, плавный говор индусов, лепетание японцев, а нет-нет да и зазвенит русская молодецкая песня.

Оживлён Тун-Джоу потому, что в нём сошлись 30-го июля, после десятидневного похода из Тянь-Цзиня, все отряды соединённых под командованием генерала Леневича союзных войск.

На всех лицах радость.

Ещё бы! Близок к концу тяжёлый поход. Цель почти что достигнута. Ещё один переход – и все союзники будут в Пекине.

При одной только мысли о Пекине у многих в отряде замирало сердце.

Что они найдут там, какие ужасы заставят содрогнуться этих уже видавших всякое людей?

В последнее время стали говорить, что все пекинские европейцы живы и здоровы. Но не из пальца же высасывались совсем ещё недавние вести об их мучительной смерти? Чему же верить?..

Близился день, когда загадка должна была разрешиться.

У генерала Леневича собрались командиры всех отрядов на совещание относительно последнего перехода.

В одном из домиков на главной улице Тун-Джоу собралась небольшая группа офицеров. Пили чай, закусывали и оживлённо говорили о предстоящем деле.

– Да, не хвастаясь сказать, весь поход мы на плечах вынесли! – говорил один из офицеров.

– Только японцы не отставали от нас… Новые боевые товарищи…

– Другие-то все сплоховали…

– Да, да, все! И удивительно: как рекогносцировка, сейчас наших казаков и японских всадников высылают.

– Что же удивительного? Кого ещё послать, кроме них?

– Как кого? А эти черномазые сикхи!..

– Ну уж! Они годны только для парада…

– Их и то берегут.

– Для чего?

– Для финальной атаки на Пекин!

Послышался лёгкий смех.

– Что же тут смешного? Такие молодцы. Сами чёрные, кони чёрные – китайцы увидят их, все поразбегутся… Вот вам и эффектное окончание похода.

– Доживём – увидим, что будет за эффект!

В домик вошёл Шатов, несколько бледный, с повязкой на руке. Товарищи приветствовали его радостными восклицаниями.

– Ну что? Как здоровье? Как рана?..

– Какая, господа, рана! Пустяки! – скромничал Николай Иванович. – Если б убит был, так для такого случая, как взятие Пекина, воскрес бы…

– Да, да, у тебя там невеста…

На лицо Шатова пала тень грусти:

– Боюсь и подумать, что с ней…

– Не печалься! Самое позднее – послезавтра узнаешь всё… Что слышал нового?

– Самое новое – что генерал Василевский назначен начальником авангарда… Он поведёт первые штурмовые колонны.

– Стало быть, Пекин будет взят…

– Несомненно. Он уже вернулся из рекогносцировки. Ничего, говорят, путь свободен, нигде на дороге застав нет… Мало того, из одной деревни под самым Пекином вышли все жители и просили русских флагов в знак того, что они не окажут при проходе войск никакого сопротивления…

– А сам Пекин?

– Что же он? Ворота заперты, но «языки» говорят, что в Пекине маньчжурские полки.

– Придётся повозиться с ними.

– Не без того. Храбрейшие солдаты в китайской армии.

– А всё-таки, что ни говори, странная война: серьёзного сопротивления нигде…

– А Тянь-Цзинь-то?

– Так и там ничего серьёзного не было… Потери у нас, правда, большие, но будь в Тянь-Цзине не китайцы, а европейцы, куда тяжелее было бы…

– Господа! Новость, самая животрепещущая и поразительная! – раздался громкий голос от входных дверей.

Это в домике появился один из адъютантов, отличавшийся тем, что все его новости были верными.

– Что такое? Что? – засуетились офицеры.

– Поразительная новость! – всё восклицал вестовщик. – Ничего подобного, в особенности теперь, и ожидать нельзя было…

– Да что такое! Говорите! Не томите!

– Назначен главнокомандующий всеми союзными силами в Печилийской провинции!

– Кто? Наш?

– Какое наш! Немец… граф Вальдерзее… Он в Берлине уже чествования принимает. Пиры и банкеты… А! Каково!

Все сразу затихли.

– Н-да, это, действительно, новость! – пробасил один из капитанов стрелкового полка. – Немец, стало быть.

Ему никто не ответил.

– Что же, господа! – заговорил Шатов. – Наша совесть спокойна. Долг свой мы исполнили почти до конца… даже не почти, а совсем, потому что, без сомнения, завтра или послезавтра мы будем в Пекине. Чего же нам ещё!

– Конечно.

– Даже лучше, пожалуй, будет так-то, – продолжал поручик. – Кто знает, что будет здесь происходить? Вон в Тянь-Цзине англичане на своих же нападали, когда те запрещали грабёж. А там, – Шатов кивнул в сторону Пекина, – без этого не обойдётся… На нас бы весь позор пал. А теперь… пусть этот немецкий фельдмаршал за всё и рассчитывается. Мы в стороне будем…

Но все молчали, словно набрали в рот воды. Прежнее воодушевление исчезло. Начали быстро расходиться, тем более, что русский бивуак был не в самом Тун-Джоу, а за стенами его, между южными и западными воротами.

Было утро жаркого летнего дня, когда из Тун-Джоу, последнего городка под Пекином, лихо вынесся отряд всадников.

Одни из этих всадников истово крестились на восток, раззолоченный первыми лучами восходящего солнца, другие – низкорослые, желтолицые, с выдававшимися скулами и раскосыми глазами – только поглядывали вокруг с выражением полного равнодушия.

Первые были сибирские казаки 6-й верхней и 3-й читинской сотни, вторые японцы.

Казаки были воодушевлены ожиданием.

– Дай-то, Господи, поскорее! – тихо перешёптывались они.

– Чего скорее! Почитай, завтра в Пекине чай будем распивать!

– Пора!.. А то война не война – одно только беспокойство…

– Скоро всему конец. Последний денёк сегодня!

Было утро 31-го июля. Грозная русская сила, сопровождаемая отрядами европейцев, стояла под Пекином, взятие которого было уже окончательно решено.

Накануне на совете командиров союзных отрядов был выработан план штурма, были намечены пути, по которым предстояло следовать. Главный труд выпадал на долю русских.

Десяток вёрст промчался по дороге к Пекину русско-японский отряд, не встречая никакого сопротивления. Видны были только корки тысяч арбузов, брошенных бежавшими из Тун-Джоу китайскими войсками. Все деревни на этом пути оказались оставленными жителями, перепуганными грабежом своих солдат.

Русские, по составленному на совете плану, должны были идти по просёлочной дороге, ведшей к воротам между маньчжурской и китайской частями Пекина. Обследование этой дороги приняли на себя капитан Карликов и переводчик господин Янчевецкий.

Дорога была извилистая, рассказывал последний об этих поисках «ключа» Пекина… Окружающая местность обыкновенная; деревеньки, кукуруза, могилы, окружённые хвойными рощами, и кумирни. Завидя отряд, жители всюду разбегались и прятались в кукурузу. Только под самым уже Пекином жители одной деревни вышли русским навстречу и даже вынесли воды.

– Все ворота Пекина, – сообщили они, – с востока заперты.

– Неужели все? – спросил господин Янчевецкий.

– Открыты только северные.

– А войска?

– В Пекине маньчжуры…

– Только маньчжуры? А те, что бежали из Тун-Джоу?

– Тех нет. Те ушли далеко на юг…

Но эти объяснения были недостаточны. Отряд тронулся дальше и около 11 часов был уже в полутора верстах от столицы Китая. Здесь взобрались на высокий загородный вал. Величественные тысячелетние стены богдыханов ясно были видны отсюда. Перед ними, почти у самых ног отряда, раскинулся пригород, утопавший в зелени туй, акаций и ив. На стене, ограждавшей Пекин, виделись палатки из циновок и множество флагов.

– А что если подойти поближе? – предложил Карликов. – Может, нас и не заметят! Эх, была не была!

Он со своим отрядом двинулся дальше и подошёл ещё на версту к столице Китая. Из оврага, где стал укрывшийся в кукурузе отряд, ясно было видно множество красных и белых флагов, палатки гарнизона, но незаметно было ни одного солдата.

Тем временем Янчевецкий, как рассказывал он сам, желая осмотреть дорогу до самых ворот, один выехал вперёд. Просёлочный путь кончался и выходил на каменную дорогу. Направо и налево шли фанзы и какие-то китайские кумирни.

Китайцы, вышедшие из них, с нескрываемым изумлением глядели на неожиданно появившегося одинокого иностранца. Одни уходили, другие стояли и рассматривали смельчака. На поле появился китайский офицер верхом. Он ехал, вооружённый только… веером. Завидев европейца, храбрый воитель принялся погонять коня, желая ускакать поскорее от «заморского дьявола».

Подвигаться ближе не было никакой необходимости. Разведчик убедился, что дорога и гранитный мост в полной исправности. За мостом видны были огромные чёрные, наглухо запертые ворота. Около них, как сонные мухи, бродили китайцы…

Всё, что нужно узнать, было узнано; теперь можно было возвращаться…

В 2 часа дня авангардный отряд уже шёл по грунтовой дороге к Пекину. Жара стояла невыносимая. Термометр показывал 45 градусов по Р. Притомившиеся и не отдохнувшие после похода к Тун-Джоу люди и лошади едва передвигали ноги. Были отставшие. Один за другим падали истомлённые до последней степени люди. Их валили теперь с ног не пули врагов, а страшные усталость и жара. Ни малейший порыв ветра не освежал этих бедняг, исполнителей сурового долга.

Генерал Василевский, командовавший авангардным отрядом, должен был овладеть восточными воротами Пекина. Он шёл впереди, а за ним двигались и все эти простые люди.

Пока отряд шёл, солнце палило невыносимо. Лишь только стали на привал, совершенно неожиданно разразился жестокий ливень. Целое море воды пролилось с неба. После страшной жары измученным людям пришлось дрожать под холодными, как лёд, струями ливня.

Только в 12-м часу ночи ливень прекратился.

– Охотников требуют от 2-го полка! – пронеслась весть по авангарду.

– Сколько?

– Полтора десятка! Выходи, охотнички!

– Чего там полтора десятка! – сказали в рядах. – Все пойдём, поскорее бы только! Хоть бы уж один конец был… Измаялись!

Но требовалось только 15 человек. Этому отряду смельчаков, командиром которых был назначен подпоручик Феоктистов, приказали ещё раз осмотреть дорогу на Пекин, мост и ворота. Проводником отряда был Янчевецкий; с отрядом шёл юнкер флота Гирс, сын нашего посланника в Пекине.

Бесшумно тронулся вперёд крошечный отряд охотников-разведчиков. Была непроглядная тьма. Идти пришлось по какой-то впадине. Янчевецкий, оставив товарищей, выбрался вперёд, чтобы ещё раз осмотреть дорогу. Он был уверен, что проедет, никого не встретив на своём пути. Вдруг в темноте его слух уловил какое-то движение, и в тот же миг раздался вопрос, произнесённый по-китайски:

– Кто едет на лошади?

Само собой разумеется, смелому разведчику вовсе не улыбалась эта встреча. Он ничего не ответил. Сейчас же вокруг него засвистали пули, но господин Янчевецкий быстро свернул в гаолен и успел благополучно добраться до своего отряда.

– Там застава! – объявил он.

Феоктистов уже при первых выстрелах поднял свой отряд и подвёл его к самой китайской заставе. Был дан залп. Сейчас же китайцы по линии огня противников открыли убийственную стрельбу. Они стреляли наугад, но пуль было такое множество, что они и без прицела находили свои жертвы. Подпоручик Феоктистов был ранен в ногу. Ранен оказался ещё один стрелок. Приходилось отступить к главным силам. Юнкер Гирс взвалил себе на плечи раненого Феоктистова.

Как раз в это время загремели пушечные и ружейные выстрелы, заставившие затрепетать русских героев… Выстрелы раздавались из самого Пекина.

– Скорее, скорее! – засуетились в отряде. – Проклятые китайцы штурмуют миссии, не подоспеем мы – и все там погибнут!