Текст книги "В пасти дракона"

35. Тянь-Цзиньские герои

Шатов перед тем, как его позвали к полковнику, заново переживал все недавние события, участником которых ему привелось быть. Воспоминания так и наплывали на него…

Живо припомнилось Николаю Ивановичу, какое радостное «ура!» вырвалось из груди изнемогавших защитников Тянь-Цзиня, когда с востока донеслись пушечная пальба и трескотня ружейных выстрелов. Все поняли, что это идёт генерал Стессель со свежими силами.

Да, это шёл он, шёл, отражая чуть не ежечасные отчаянные атаки китайцев.

Но разве возможно остановить реку в её течении? Разве возможно остановить русские полки, когда им приказано идти вперёд?

11-го июня генерал Стессель со своим отрядом был уже в Тянь-Цзине. С чувством гордости и со слезами радости обнял генерал полковника Анисимова, сумевшего с горстью бойцов отстоять честь русской армии от неприятеля, в десятки раз сильнейшего.

Но на ликование не было времени.

Безостановочно работал в Сичу прожектор, посылая в Тянь-Цзинь световые телеграммы, одна другой отчаяннее. Туго приходилось засевшему там отряду, и не было возможности ни одного мгновения медлить с помощью.

В ночь на 12-е июня только что прибывшие стрелки вместе с защитниками Тянь-Цзиня и с европейским отрядом уже пошли на Сичу выручать товарищей, попавших в беду из-за легкомыслия английского адмирала.

Была ночь безлунная, непроглядно мрачная. Только один Тянь-Цзинь был освещён заревом горевших домов, канонада из китайских фортов смолкла. До тех пор дерзко нападавшие враги словно почувствовали, что теперь им самим придётся плохо, и оробели, пали духом и готовились уже не к нападению, а к защите.

У канала к отряду присоединился ещё десяток, можно сказать, разношёрстных английских рот, поступивших, как и весь отряд, под начальство подполковника Ширинского.

Пошли. Китайцы с фронта заметили это движение и поняли, что оно значит. Шрапнель хлестнула по воде канала, но, к счастью, китайские артиллеристы были не из важных, скоро пристреляться к движущейся цели не были в состоянии, и их выстрелы не причинили вреда.

Шатов со своей ротой был в этом отряде. Его, как офицера более или менее знакомого с окрестностями, назначили в цепь. Тут приходилось держать ухо востро. Действительно, только что переправились, как перед цепью уже появились китайские кавалеристы. Роты развернулись. Раздалась команда стрелять залпами. Защёлкали выстрелы, и сразу же китайские всадники закувыркались с лошадей. Оставшиеся повернули и бросились врассыпную.

Путь был очищен.

Живо припомнил Шатов, как, выйдя из леса, они откуда-то услыхали громкое «ура». Это осаждённые в Сичу заметили освободительный отряд. Китайцев уже не было, они все разбежались, едва только союзники начали выходить из леса.

Отряд Сеймура был освобождён.

После храбрый лорд говорил, что он без труда пробился бы через китайские полки, но ему жалко было бросить раненых, участь которых в этом случае была бы ужасна.

Что бы ни говорил почтенный лорд, очутившись на свободе, а факт остаётся фактом: только русскому подполковнику Ширинскому обязан он был своим избавлением от решительного разгрома.

Дальше припомнил Николай Иванович всё происшедшее во вторую половину июня. Шальная пуля в это время и уложила его на несколько дней на лазаретную койку; но он всё-таки оставался в непосредственной близости от совершавшихся грозных событий. Более двух недель прошли в постоянных боях с китайцами, не оставлявшими своих укреплений. Китайские генералы, видя, что русские и союзники не повели на них немедленно по своём приходе нападения, вообразили, что союзники боятся их, и осмелели настолько, что стали выходить из города, зажигать дачи европейцев в окрестностях Тянь-Цзиня, захватывать дома англичан. Нападения их становились чаще день это дня. Они могли бы причинить громадный вред, если бы не молодцы-казаки. С непостижимым искусством сибиряки разузнавали о всех передвижениях неприятеля, и их своевременные донесения позволяли союзникам каждый раз приготовиться к встрече врагов.

Нужно же было, наконец, дать китайцам острастку. 14-го июня японцы, англичане и американцы кинулись на город. В подкрепление им даны были две роты русских.

Ужасен был вид города. Всюду были видны развалины домов, образовавших почти неприступные баррикады. Горы обезображенных разлагавшихся трупов заражали воздух зловонием.

И в этом аду пришлось иметь жаркое дело.

Да будет позволено сделать здесь небольшое отступление и передать это славное дело словами очевидца и участника боя.

«Сижу я, – рассказывает в письме к матери офицер-стрелок, – в китайской новенькой палатке, взятой в сеймуровском арсенале, попиваю чай, даже книжку стал читать. Вдруг слышу голос адъютанта:

«Седьмой роте изготовиться!»

Допил я чай, надел всю амуницию, мешок с сухарями и бутылку чаю. Вышел к роте.

Тут новый приказ:

«Седьмой роте вперёд – к общему резерву».

Пошёл я туда. Там всё спокойно, словно боя и нет совсем.

Взошли мы на подъём. Пули по земле бьют, пыль поднимают. Развернул я и положил свою роту. Сам вышел к линии железной дороги, в бинокль поглядываю. Вижу и глазам не верю – одна рота отходит от арсенала… Раненого бросили, другого… Смотрю, мчится туда наш полковник Анисимов. Видно, дело не шуточное. Англичане из своей пушки, привезённой из-под Лэдисмита, жарят из арсенала уже вовсю. Наблюдаю я это.

Вдруг Анисимов машет мне…

«Придвиньтесь с ротой на наш крайний фланг и действуйте там по усмотрению, стараясь приблизиться к противнику!» – приказывает он.

Пошёл я вдоль полотна железной дороги под прикрытием. Над головой – свист пуль. Товарищи десятого полка на пути.

«Куда это вы?» – спрашивают.

«А в арсенал!» – отвечаю.

«Не далеко ли хватили?» – смеются.

Подошёл к одному прикрытию, развернул роту, командую перевалиться через прикрытие. Защёлкали пули, поднимая пыль. Рванули гранаты. А мы все идём. Дошли шагов на пятьсот, отметили себя для командира и открыли огонь по орудийной прислуге и по защитникам вала. Палим себе! А жарко – и от солнца, и от пуль…

Подбегает сзади ещё полурота, подбегают немцы, приближаются англичане и французы. Скачет ко мне казак с запиской.

«Без приказания не подвигаться дальше», – читаю я в ней.

Обошёл я три взвода, лежавших в цепи по копанным ямам, проверил прицелы; смотрю, скачет командир полка.

«С Богом! Горнист, атаку!» – слышу его команду.

Я уже внизу. Поднял взводы, и скорым мелким шагом по ровному открытому полю понеслись мы к валу. Свист адский. Стали падать люди. Не пробежали мы и 200 шагов, а четверо уже легли…

Ещё немного, и я выхватил шашку. Немцы были справа от меня – так надо, чтобы всё по уставу было. Грянули мы «ура», добежали до вала и повалились в прикрытие от пуль…

Глядь, а впереди ещё ров с водой – настоящий-то вал далеко.

Отошли мы немного от усталости, как дух перевели. Глотнул я чаю из бутылки, вскочил, обежал бойцов. Вижу: ничего, могут.

«Цепь, вперёд! – командую. – И в воду».

Захлюпали за мной, как один, стрелки, кто по пояс в воде, кто меньше. Вязко! Пули отчаянно брызгают по воде. Двоих свалило. Мои сапоги в тине остались. Мы вылезли и – на вал. Не выдержали китайцы, дали ходу! Мы вдоль вала за ними. На нас пушку наводят, мы – залп и навалились. Пушка выстрелить не успела. Мимо её бежим. Добежали до оконечности вала. Арсенал квадратный. Мы атаковали с юга, другие роты – с запада. Добежали до восточной стороны и от изумления ахнули: по открытому ровному полю густыми толпами убегают китайцы. И начали же мы их жарить за все прошлые неприятности! Как снопы на поле улеглись они… Не сочтёшь. А главное, они так поспешно бросили свои укрепления, что везде остался обед, только ещё поданный, кипела вода, чай стоял в чайниках.

Мы, конечно, всему этому сделали честь и поблагодарили хозяев за работу.

Справа к нам подоспели от арсенала немцы, седой ротный преважно поздравил с победой и предложил фляжку с ромом.

Через некоторое время прискакал Анисимов, довольный, радостный.

«Сколько потерь?» – спрашивает.

«Восемь человек!» – докладываю я.

Начали подходить остальные роты. Прибыл генерал Стессель. Благодарил, обнимал, целовал.

«По статуту П., – говорил ему Анисимов, – имеет несомненное право на Георгия!»

«Как так?»

«Он ворвался через ров первым!»

Стессель опять поздравлять и целовать начал…»

Но это не было ещё решительным делом. Китайцы держались в Тянь-Цзине. Нельзя было оставить их в тылу. Так или иначе, а с Тянь-Цзинем следовало покончить во что бы то ни стало.

Едва только начало светать 30-го июня, как сорок орудий открыли огонь по Китайскому городу и по импаням, занятым китайскими войсками. Пальба была удачна. Снаряды ложились прямо туда, куда их посылали. Одна за другой смолкали китайские пушки, подбитые орудиями союзников.

Русские выбрали для себя самую трудную задачу: войти в Китайский город с востока – со стороны совершенно открытой равнины, для того чтобы выбить китайцев с их позиций, отнять их полевые батареи и по возможности добраться до фортов-импаней. С южной стороны, также совершенно открытой, должны были наступать тоже русские войска, чтобы отвлечь на себя внимание неприятеля. С западной стороны должны были атаковать застойный Китайский город и по возможности тоже дойти до импаней-фортов японцы, англичане и американцы. Немцы шли с нашими войсками, французы – частью с нашими, частью с японцами.

Тремя колоннами полковников Антюкова, Анисимова и подполковника Ширинского шли русские богатыри на этот штурм, столь прославивший Россию. Колонна Антюкова занимала одну за другой все китайские позиции, попадавшиеся ей на пути. Анисимов со своими стрелками шёл вдоль Лутайского канала, а авангард Ширинского, далеко видневшийся в виде двух белых цепей – передней и резервной, – быстро наступал на китайские позиции с северо-востока.

На пути колонн показалась сотня китайских кавалеристов. Наш залп заставил их укрыться в ближайшей импани. Оттуда они открыли ружейный огонь. Посыпались со свистом пули. Урона они, однако, не причиняли. Вдруг над Китайским городом взвился столб дыма, послышался отдалённый гул. Это русская граната взорвала пороховой погреб в китайской импани.

Первая удача! Она подействовала ободряюще, вселила в сердца людей надежду на удачный штурм.

Что было очень кстати. Колонна вошла в сферу китайского огня. Видно было со стороны, как то спереди, то позади наших что-то взрывает песок, поднимает облака пыли. Это падали гранаты. Или вдруг забелеет в воздухе облачко и послышится взрыв – то шрапнель, разорвавшись в воздухе, сыплется на ряды русских героев дождём стальных и чугунных осколков.

Генерал Стессель, наблюдавший за боем, вдруг увидел на берегу канала причудливой формы каменное здание без окон, окружённое высокой каменной, совершенно глухой оградой.

– Это что такое? – спросил генерал. Не пороховой ли склад?

Ответить сразу не могли.

– Узнать! – последовало приказание.

Капитан Болховитинов и поручик Корытович с взводом солдат отправились на осмотр. Генерал не ошибся. За оградой были три сарая, доверху набитых ящиками с порохом и взрывчатыми веществами. Четвёртый сарай был полон снарядов.

– Необходимо взорвать! – приказал генерал. – Взорвать немедленно, пока не сделали это сами китайцы… Тогда будет хуже, пострадают штурмовые колонны. Но кому я поручу это?

Генерал на мгновение задумался. В отряде не было артиллериста, которому можно было бы поручить такое важное дело. Стессель вспомнил, что из Кохинхины французами прислана горная батарея, и он предложил командиру её, капитану Жозефу, взять на себя это предприятие.

Бравый француз сейчас же принялся за дело.

В это время штурмовавшим частям было приказано одним продвинуться как можно дальше вперёд, другим остановиться позади.

Вскоре пущенная Жозефом мелинитовая граната угодила в пороховой склад.

«Я помню, что успел осмотреть таинственное здание порохового склада, увенчанное остроконечными крышами, – рассказывал очевидец. – Сзади меня шли казаки и вели под уздцы лошадей. Вдруг какая-то сила приподняла меня, заставила сделать сальто-мортале в воздухе и бросила с казаками и лошадьми на землю. Я увидел перед собой величественное зрелище. Океан пламени всех цветов радуги, чёрные, золотые, алые, бирюзовые лучи – вся эта фантасмагория огня и искр на одно мгновение застыла высоко в воздухе и так же мгновенно исчезла, смешавшись с океаном золы, сажи и дыма, который, как исполинский гриб, медленно полз кверху. Этот серый гриб-исполин клубился и извивался вокруг себя и, подымаясь всё выше, вытянулся на высоту версты, освещаемый багровыми лучами солнца».

Так взлетели на воздух двести тысяч пудов пороха!

Взрыв был слышен, как говорили после, в Тонг-Ку, то есть за сорок вёрст. Кругом на расстоянии трёх-четырёх вёрст люди и лошади были сбиты с ног. Сотрясение почвы оказалось так сильно, что вода в Лутайском канале вышла из берегов. Генерал Стессель и вся его свита были разбросаны в разные стороны.

Сейчас же после взрыва с неба посыпался дождь золы, сажи и осколков. Дым был так удушлив, что бывшие вблизи от порохового склада рисковали задохнуться, но ветер понёс весь этот смрад прямо на китайцев.

На авангард штурмующих этот взрыв произвёл впечатление сигнала к решительной атаке.

Наступавшие роты подполковника Ширинского были сбиты взрывом с ног, но люди успели быстро оправиться, вскочили и в порыве какого-то непонятного восторга бросились вперёд с громким криком. Люди бежали, окутанные пороховым дымом, словно шапкой-невидимкой.

Напуганные взрывом китайцы, не видя русских войск в клубах дыма, которые надвигались на них со стороны наступающих, растерялись. Они слышали приводивший их всегда в панический ужас клич, но совершенно не знали, куда им стрелять. Ничего не видя перед собой, кроме дыма, они открыли беспорядочную пальбу. Стреляли куда попало, совершенно не ожидая нападения русских со стороны железной дороги.

А в это время русские были уже на городском валу и взобрались на железнодорожную насыпь, за которой они увидели китайскую батарею и лагерь.

Подпоручик 12-го полка Краузе бросился на батарею и мгновенно отбил четыре орудия, перебил часть прислуги и взял остальных в плен.

Китайцы в смятении забегали по лагерю, не зная, что предпринять. Произвели они было попытку увезти оставшиеся четыре орудия, но русские подстрелили лошадей у трёх из них, и увезти китайцам удалось только одно.

Пока происходило это, авангардные роты подполковника Ширинского все уже собрались на железнодорожной насыпи, важнейшей из позиций. Семь прекрасных дальнобойных и скорострельных орудий Круппа стали трофеями победителей. Их сейчас же приладили и обратили против их же недавних владельцев.

Китайцы потеряли присутствие духа. Кое-где ещё шла перестрелка, но победа с этого момента склонилась уже к русским войскам. Участь Тянь-Цзиня была решена.

Китайские войска охватил ужас. Солдаты богдыхана видели, что русские неустрашимо наступают вперёд, что ни пули, ни гранаты, ни шрапнель не останавливают их. Тогда они вообразили, что само небо покровительствует их противникам, скрывая их движение густым дымом. Это соображение убедило их в полной бесполезности сопротивления. Солдаты стали бросать ружья и разбегаться кто куда. Китайский город, огромный лагерь, все импани-форты с орудиями – всё было брошено на произвол судьбы. Но пушки китайцев ещё не смолкали. Они в этот день, можно сказать, пели свою «лебединую песню»; только к вечеру они стали смолкать, а на другой день ни одного китайского солдата или боксёра не оставалось в Тянь-Цзине.

Второй оплот Пекина пал перед силой русского оружия.

Как Таку, так и Тянь-Цзинь – это дело русских рук. Русские чудо-богатыри доказали всему миру, что нет силы, которую они не заставили бы склониться перед собой, нет крепости, которая не пала бы перед ними.

36. На Пекин

Всё это совершенно ясно припомнил Шатов теперь, готовясь к опасному поручению своего командира. Он решил идти до конца, не отступая, напролом, как говорится: уж очень хотелось молодому офицеру показать себя перед видимо расположенным к нему полковником.

Они отошли уже довольно далеко от главного отряда: Шатов ясно видел, что солдаты сильно притомились и выбиваются из последних сил.

«Нужно дать им отдых, а то они ни на что не будут годны!» – решил Шатов и остановил отряд.

– Ложись, ребята, где стоишь, отдыхай, кто как хочет, – заговорили солдаты, опускаясь на землю.

Тяжёлое физическое утомление было на лицах у всех. Казалось, заставь их пройти ещё версту – и все они лягут на месте от полного упадка сил.

Кто-то развернул сумы, доставая сухари, но большинству было не до еды: только бы дух перевести, а всё остальное потом.

Сам Николай Иванович не терял ни минуты. Сразу после остановки он приказал позвать к себе казацкого офицера, командовавшего полусотней.

– А дело-то не шуточное предстоит нам, Митрофан Никанорович, – встретил он его.

Казак, пожилой, начинавший седеть подъесаул, с топорщившимися кверху усами, пошевелил ими и как-то мрачно заметил:

– Уж на войне какие шутки!

– Конечно! Так вот что же мы с вами теперь делать станем?

– Инструкция командира есть. Так вот… согласно с ней.

– Какая там инструкция! Инструкция всегда одна – не отступать!

Казак словно обиделся:

– Помилуй Бог, отступать! Зачем же!

– И не отступим, а в отношении прочего приказано поступать по усмотрению.

– Что же! Так и будем!

– Так вот… Усмотрение-то и нужно!

– На разведки, что ли, выслать?

– Это первым делом… Цепь уже выставлена… Пусть те из ваших, кто поотдохнул, посмотрят, что там такое… А мы с вами обсудим после, как приступить к делу.

– Хорошо-с, я вышлю разъезды…

– Вы Зинченко не забудьте… А потом милости просим ко мне поснедать, чем Бог послал.

Лицо подъесаула прояснилось.

– Вот за это спасибо… У меня-то, признаться, насчёт съестного плохо!

– Так вот милости прошу…

– Спасибо. Я мигом распоряжусь.

Минут через пять послышалось фырканье казачьих лошадей, потом их топот по каменистому грунту, и немедленно вслед за тем к Шатову явился подъесаул.

Николай Иванович уже приготовился к визиту. Прямо на земле разостлал он чистый платок, поставил флягу с ромом, хлеб, куски холодного мяса. Был у него и сухой чай, можно было бы и воду, пожалуй, вскипятить, да Пей-хо так пропитался трупным запахом, что Николаю Ивановичу пить его воду было противно, и он прибегал к ней только в самых редких случаях.

Казак явился не с пустыми руками.

– Мы к вашему чайничку с нашим самоварчиком, объявил он, показывая Шатову курицу, только что освежёванную.

– Откуда это? – удивился поручик.

– Казаки принесли. Я было тоже «откуда?» спрашиваю. Смеются стервецы… «Бог послал», – говорят. Я допытываться не стал. Кто их там разберёт? И что бы вы думали! Курица-то живая была. «Ежели, – говорят мои-то стервецы, – по такой погоде да говядину везти, протухнет так, что вашему благородию и подать невозможно». Ну да всё равно, спасибо и на том. Сжарить бы хорошо…

– Что же, это можно, пожалуй. Пока день, и огня заметно не будет.

– Так вот, прошу, распорядитесь…

Скоро курица поспела на небольшом костре. К тому времени между обоими офицерами уже велась задушевная беседа.

Подъесаул, несмотря на свою суровость, оказался очень словоохотливым. Он был с Амура, часто встречался с китайцами и маньчжурами и отзывался о них с большой похвалой.

– Хороший народ, трудящийся. Жаль, что теперь поссорились, очень жаль…

– Ну какой же хороший! – отозвался Шатов. – Слыхали, что в Пекине наделали?.. Неужели это хорошо?

– Худо, правду скажу, худо, что и говорить. Только одно я думаю: на их месте каждый так же бы поступил. Очень уж их разобидели. Приходят чужие, своевольничают, законов не уважают. Посмел бы кто у нас в Сибири – косточек не сосчитал бы. А что белый народ они там у себя в Пекине попортили, так ежели лес рубят, щепки летят…

Шатов не нашёлся, как возразить.

– Как вы думаете, доберёмся мы до Пекина? – спросил он.

– А чего же не добраться-то? Мы не английские баре, что иначе как по железной дороге и двигаться не могут… Вон уже сколько отмахали. Дойдём! За милую душу!

– Да я не про то. В этом-то и я не сомневаюсь.

– А вы про что же?

– Китайцы-то пустят ли нас в Пекин? Вот про что!

– Посмотрел бы я, как это они нас не пустили бы! Говорю же вам, что народ это мирный. Только и думают, как бы от трудов своих пропитаться. А войны прямо терпеть не могут. Сами знаете: у нас солдат – христолюбивое воинство, везде в почёте; у них же презреннее солдата нет никого. Вот они какие воины, их всякий обидеть может.

– А боксёры?

– Это молохи ихние? Так те что? С голыми руками на штыки лезут, только молитвы бормочут! Их, хотя им нет числа, брать во внимание нечего.

– Уж будто они безобидный народ! – усомнился Николай Иванович.

– Не то чтобы безобидный, им тоже, что нашим амурским хунхузам, живой в руки не попадайся, а не опасный народ они. Наши хунхузы – совсем другая статья. Те разбойники, и драться лихо умеют, а эти, – и вместо определения казак сплюнул. – Да вот, к примеру сказать, помните, как мы были припёрты в Тянь-Цзине, пока его превосходительство генерал Стессель не изволили прибыть с подкреплениями? Так вот тогда, позвольте-с, 7-го июня это было, заслышали немцы, что со стороны Таку выстрелы слышны, пушки, значит, там заговорили. Ну, послали сотню казаков, ещё Ловцов, Григорьев и Семёнов с ними ходили. На пять вёрст отошли, тут их и окружили эти самые боксёры. Да как окружили-то – что стеной – куда больше тысячи их было. А сотня велика ли сила? По-настоящему, плюнуть да растереть, и следа от неё нет. Так что же вы думали бы? Казачки, как пить дали, пробились. Один было поотстал. Хотели выручать идти; машет – не надобно, дескать, сам управлюсь. И управился, шельмец! Облепили было его боксёры, кто под уздцы коняку, кто с седла стащить норовит, только он как принялся шашкой работать, мигом дорожку прочистил – как от стены горох посыпались… Вот какие вояки. А о том, как Дмитриев, Корчин да Большаков с этим английским парнем через все их лагери пробивались, сами слыхали…

Старик разговорился, и лицо его оживилось… Рассказы сыпались за рассказами. Шатов слушал его довольно рассеянно. Он вспомнил, что в боковом кармане его мундира лежит письмо от Варвары Алексеевны. Молодая Кочерова просила будущего своего шурина при первой возможности уведомить свёкра и свекровь, застрявших в Пекине, что она добралась до Благовещенска благополучно, мужа ещё не видела, хотя он обещал поспешить к ней. Судя по письму, никаких грозных признаков волнения в Маньчжурии не замечалось, хотя давно уже была объявлена мобилизация. Это письмо Шатов получил, когда в Тянь-Цзинь пришёл отряд Стесселя и роздана была прихваченная с собой корреспонденция. Но с того времени, как было написано письмо, прошло более полутора месяцев. Никаких вестей из Маньчжурии не приходило, и кто мог знать, как там изменилось за такой срок положение дел.

Шатов воспользовался случаем и спросил своего собеседника, что бы могло выйти из нападения китайских войск на русскую границу.

– Трудно-с это предвидеть и решить, – отвечал казак. – И так, и этак может быть. Если у них там всё подготовлено, то в первую голову они наших «за столбами»[63]63
  «За столбами» – за границей с той или этой стороны.


[Закрыть] расчешут, потому что наша граница совершенно открытая: друг против друга стоим, и только река промеж нас. У них там и крепости всякие, хотя бы Айгунь, что вблизи Благовещенска стоит, а у нас там лишь на собственные кулаки вся надежда. Христолюбивого воинства там нет, всё сюда ушло. Станицы по Амуру пусты. Так что на первых порах китайцы легко возьмут верх. Но потом им несдобровать. Знаю я наших сибиряков, в обиду себя не дадут. Там у них к тому же и генералы – молодцы все, орлы, одно слово. Один Гродеков чего стоит! Он с длиннокосыми церемониться не станет. Такую «соку с кокой» им пропишет, что всему китайскому небу станет жарко. А вот если там, на китайской дороге, не дай Бог, что выйдет, так нашим, что в Харбине, Телине да и в Хайларе самом, несдобровать. А на станциях, что все понастроены уже, там живому никому не выбраться – перережут, не китайцы, так хунхузишки эти самые перережут…

Словоохотливый подъесаул, тяжело вздохнув, вытащил кисет и, указывая на него Шатову, с большим чувством сказал:

– Дочка расшила… На память!

Он опять вздохнул и принялся набивать трубочку.

Прошло уже довольно времени, и разведчикам давно пора было бы вернуться. Шатов обеспокоился не на шутку. Хотя он и был уверен, что казаки в руки не дадутся, но ему жалко становилось терять время, а между тем до возвращения разведчиков ничего нельзя было предпринимать.

Он уже начинал терять терпение, когда показался мчавшийся во весь опор казак. Это был Зинченко. Лошадь его была вся мокра, но не от пота, а от воды. Около самых начальников он так осадил её, что она присела на задние ноги.

– Имею честь явиться! – начал он было рапорт по обычной форме.

– Хорошо, хорошо, знаем! Что принёс? – крикнул ему подъесаул.

Зинченко едва дышал после бешеной скачки. Тяжело дышала и его лошадь.

Переведя дыхание, он начал доклад. По его словам, верстах в семи по Пей-хо китайцы устроили на берегу реки заставу. Они были осведомлены о движении отряда и приготовили ему грозную встречу. Их солдаты засели на противоположном берегу в прибрежной деревне. Вдоль берега были поставлены орудия, так что идти пришлось бы под ружейным и орудийным огнём. Миновать укрепление было нельзя, так же, как и оставить его у себя в тылу, стало быть, оставалось выбивать китайцев силой, а это не могло обойтись без значительных потерь.

– Ну что вы на это скажете? – спросил Шагов подъесаула.

– Что? Обойти их, шельмецов, а как наши подойдут да ударят с фронта, нам грянуть на них с тыла. Струсят и разбегутся… Чего лучше!

Шатов задумался.

– Ваш план хорош, – кивнул он. – Но как мы их обойдём?

Зинченко словно ждал этого вопроса:

– Дозвольте доложить, ваш-бродь… Обойти их – плёвое дело, потому что о нас они ничего не знают и не узнают.

– Как так? – вскинул на него Шатов удивлённые глаза.

– Дозвольте умолчать.

– Опять Чи-Бо-Юй с братом?

– Они самые… Они и брод указали, тут неподалёку. Ежели его перейти, да так не по дороге, а через поля, – прямо длиннокосым в тыл и выйдем. Я уже и дорогу знаю, да и товарищи…

– Где они? – спросил подъесаул.

– Я их в секрете по той дороге, что в обход идёт, заложил… За длиннокосыми, значит, следить…

– Ах ты!.. Да как ты без позволения смел? – вскинулся было на него начальник.

– По обстоятельствам дела… Прикажите, мигом сниму…

– Не надо, молодец! Дорогу в обход, стало быть, твёрдо знаешь?

– Помилуйте, ваш-бродь! Как же иначе! – обиженно воскликнул Зинченко. – Что я за казак был бы, если бы всего, что нужно, не разведал… Я к самым их линиям подобрался. Ничего, народ хороший. Жаркое дело может выйти.

– Ладно, ладно! Замолола мельница… Ну и что же, поручик? Идём, а?

– Конечно же! Если нам и не удастся обойти противника незамеченными, то мы всё-таки отвлечём на себя его внимание… Идём, идём! Надобно только уведомить полковника.

– Непременно! Пишите-ка записку!

– Несколько минут спустя один из казаков уже мчался с запиской назад, к главным силам отряда, а остальные, тихо снявшись с привала, уже подходили к броду.

Зинченко словно родился и этих местах. Оказалось, что он до мельчайших подробностей успел изучить путь. И он подвёл своих прямо к тому месту, где был брод.

Бесшумно начали сходить солдаты в мутную воду Пей-хо. На них неслись отвратительные раздутые зловонные трупы. С отвращением отталкивали их прочь солдатики, думая только о том, как бы поскорее выйти на противоположный берег.

Не одно мужественное сердце ёкнуло в груди, когда переправа была кончена.

Да и было отчего прийти в некоторое смущение. С переходом Пей-хо всякий путь назад был отрезан. Крошечный отряд шёл на противника, безмерно превосходившего его в силе. Больше вероятности было умереть, чем остаться живым. Но о смерти мало кто думал. Умереть были готовы все, но хотелось только, чтобы эта смерть принесла пользу делу, которое каждый из этих людей считал святым.

Творя крестное знамение, тронулись солдаты за своим командиром. Шли тихо, стараясь даже ступать без шума. Благо, на этом берегу Пей-хо росла трава.

У Шатова тревожно сжималось сердце, а дум не оставлял единственный вопрос: «Чем же всё закончится?..»