Текст книги "В пасти дракона"

Несколько мгновений Туан смотрел на него испытующим взглядом, будто желая заглянуть ему в самую душу.

– Эн-Хай, – сказал наконец он. – Я даю вам важное поручение, которое, надеюсь, вы исполните… Поручение очень ответственное.

– Я слушаю, ваша светлость, – отвечал гвардеец. – Я – солдат и свой долг знаю.

– Прекрасно! Тогда вот что… Вы возьмёте лучших из своих солдат и поставите караулы с обеих сторон Посольской улицы, той, где живут иностранцы. Вы должны оберегать их от всяких нападений и ответите мне за их жизнь.

Эн-Хай поклонился.

– Но, – продолжал Туан, и глаза его загорелись зловещим огнём, – если только кто-нибудь из них осмелится выйти из улицы, осмелится сделать попытку проникнуть в другие улицы, вы убьёте дерзкого… Слышите? Убьёте, кто бы он ни был…

– Будет исполнено, ваша светлость! – отвечал гвардеец.

– Я уверен в этом, идите! – милостиво кивнув Эн-Хаю, принц отпустил его.

Снова несколько мгновений прошло в молчании.

Заговорил Туан:

– Запомните, Вань-Цзы, это моё приказание. Вы видите, что такой изверг, как я, принимает все возможные в моём положении меры, чтобы спасти от народной ярости ничтожную горсть людей, открыто проклинающих меня и ненавидящих мой народ. Будущее рассудит нас. Будущее! А настоящее? Увы, увы! Настоящее полно несказанных ужасов. Горе Пекину, когда придут сюда европейцы! Они не оставят камня на камне в нашей великолепной столице. Наши дворцы будут сожжены и разграблены, храмы поруганы, сокровища науки, собираемые тысячами поколений, будут уничтожены. Горе, горе нам! Они победят, но ненадолго. Горе им, если Китай поднимется на них и пойдёт сам, а он только и будет думать об этом после своего поражения. Оправляясь от погрома, он будет грезить о расплате. Пусть погибает Пекин, пусть будут осквернены храмы, пусть прольются реки крови – но, по великим законам природы, нет преступления, которое осталось бы без возмездия. А теперь жребий брошен, и избежать борьбы более нельзя. Весь народ заставляет принять сделанный нам вызов, и если не примем его мы, вершители судеб народа, правители его, то он, оскорблённый в лучших своих чувствах, поднимется сам, и тогда уже никто не в силах будет удержать его.

В голосе Туана слышалась глухая тоска, великая душевная мука; временами он дрожал так, что казалось, вот-вот выступят слёзы на глазах китайского патриота, спешившего воспользоваться минутами откровенности и высказаться по мучившему его вопросу.

– Запомните всё это, Вань-Цзы, – грустно закончил он. – Сохраните для будущих времён память великой борьбы, свидетелем которой вам предстоит быть. А теперь вы и Синь-Хо оставьте меня. Скоро начнётся заседание высшего совета, а я, как вам известно, назначен его председателем. Идите, Вань-Цзы, с миром… Синь-Хо! Я поручаю его тебе, ты должен позаботиться о полной его безопасности…

Грустно улыбнувшись на прощание, Туан отпустил молодого китайца, но знаком оставил при себе Синь-Хо.

Вань-Цзы, очарованный тем, кого весь цивилизованный мир считал безумным извергом, вышел из покоя. Он чувствовал, что силы снова вернулись к нему, явилась прежняя бодрость, а вместе с ней и желание послужить Родине, хотя бы на том поприще, которое указал ему Туан. Молодой человек страдал жестоко. Его гордость как патриота была уязвлена до последней степени; он ясно видел, что во многом Туан несомненно прав. Он чувствовал все эти мгновения такую ненависть к европейцам, что зверь, скованный дотоле внешним воспитанием, стал пробуждаться в нём, и были уже мгновения, когда Вань-Цзы готов был сам встать в ряды бушующего народа и погибнуть за дело, которое он считал правым и святым.

Переходы дворца, по которым пришлось идти Вань-Цзы, казались словно вымершими. Незаметно было даже слуг, обыкновенно дежуривших здесь чуть не в каждом углу. Теперь не было никого. Царила мёртвая тишина, но Вань-Цзы знал общий план постройки и скоро выбрался в большой сад, окружавший дворец.

Как только он очутился на крыльце его, перед ним мелькнула какая-то тень. Молодой человек на мгновение остановился и тотчас же услыхал тихий шёпот. Голос был женский, мелодичный, и, как ни тихо были произнесены слова, Вань-Цзы всё-таки расслышал, что его приглашали куда-то.

Он на мгновение поколебался:

– Кто это говорит?

– Тс-с! – послышалось в темноте. – Иди, не бойся! Я – друг. Русская девушка послала меня за тобой, и я обещала привести тебя к ней… Иди, опасности нет.

Чувство радости быстро овладело всем существом молодого человека.

– Иду! Ты ведь Уинг-Ти? – зашептал он. – Так? Веди же меня скорее…

26. Приключения Лены

Уинг-Ти – это была она – торопливо шла впереди, шла так быстро, что Вань-Цзы едва поспевал за ней.

В саду, окружавшем дворец, было несколько павильонов затейливой архитектуры, и к одному из них привела маленькая китаянка своего спутника.

– Здесь, сейчас! – прошептала она, стараясь в темноте отыскать вход в павильон.

Сердце Вань-Цзы сильно билось. Нетерпение овладело им. Как могла очутиться здесь Елена, которую он в глубине души до разговора с Синь-Хо считал погибшей, – он не мог понять. Однако он сознавал, что здесь любимая девушка в полной безопасности, и сознание этого наполняло его душу радостью. Но всё-таки сердце его замерло, когда он вошёл в павильон, тускло освещённый несколькими бумажными фонарями.

Однако вместо Елены он увидел в полутьме павильона какую-то китаянку и стоял теперь, смущённый донельзя, не зная, что ему делать.

– Что же, Вань-Цзы, разве вы не узнаёте меня? – раздался здесь хорошо знакомый ему голос.

– Елена! – воскликнул молодой человек и кинулся к той, которую он только что принял за свою соотечественницу.

Теперь, когда глаза его достаточно привыкли к полумраку, он в китаянке, стоявшей перед ним, действительно узнал молодую русскую.

– Вас ли я вижу, Елена! – дрожащим от волнения голосом воскликнул он. – Вы здесь, в таком наряде!

– Это я! Как я рада вас видеть! – говорила девушка в ответ. – Но садитесь же, прошу вас, вот сюда! – указала она на низкий лёгкий табурет. – Скажите, прежде всего, что отец? мать?

– Они живы и здоровы, тоскуют по вас… Они думают, что вас уже нет в живых…

Бедные, бедные мои! – со слезами воскликнула девушка. – Какое ужасное горе причинила я им моим легкомысленным поступком!..

– Да, Елена, большое горе!..

– А виноваты всё-таки вы…

– Как? Чем?

– Своим непрошенным арестом…

– Но я боялся за вас и не видел иного способа удержать вас от посещения этого бала… Всем там грозила опасность.

– Вы должны были сказать мне.

– Простите, я не мог быть изменником… Это значило бы предать своих… Но что делать? Скажите мне…

– Постойте. Прежде всего… отец и мать, вы говорите, здоровы? Господи, благодарю Тебя!.. Теперь скажите, что здесь творится? Что всё это значит?

– Увы, Елена, моя Родина переживает ужасное время!

– Что это? Народное восстание?

– Теперь оно перешло в открытую войну… Европейцы добились своего… У них есть повод уничтожить Китай, и они приводят в исполнение свой план… К великому сожалению, ваши соотечественники действуют с ними заодно…

– Да… вы говорите, война… Это ужасно… Ах, боже мой, если бы вы знали, что пережила я!..

Девушка закрыла лицо руками и заплакала.

Вань-Цзы встревожился:

– Что, Елена! Что случилось с вами? Умоляю вас, скажите мне. Скажите всё. Помните, что во мне вы имеете преданнейшего друга. Вас обидели? Оскорбили?

– Нет, нет! – запротестовала Лена. – Никто мне не причинил ни малейшего зла…

– Но тогда что же?

– Ужас, страх за будущее заставил страдать меня невыносимо.

– Но расскажите, умоляю вас, скорее…

Елена отняла от лица руки и начала свой рассказ. Вань-Цзы с жадностью слушал каждое слово, забыв даже, где он и что с ним.

Когда Лена осталась после ухода Вань-Цзы одна в его павильоне, то негодование на молодого хозяина овладело всем её существом. Пока Вань-Цзы был с Еленой, его ласковость, его задушевный голос умиротворяюще действовали на неё. Мало того, она даже прониклась уверенностью, что этот её неожиданный арест вызван только крайней необходимостью, что Вань-Цзы вынужден был поступить так, а не иначе. Но едва он ушёл, ей захотелось во что бы то ни стало поступить по-своему и доказать «дикарю», что европейскую женщину нет возможности задержать силой, если только сама она того не захочет. Упорство её с минуты на минуту росло всё более. Она начала уверять себя, что именно так должна поступить, хотя бы для того, чтобы доказать преимущества белой расы над жёлтой. Она стала обдумывать способ, как бы уйти ей из «тюрьмы», какой она считала богато убранный павильон молодого китайца Явились новые соображения, поддерживавшие в ней упорство. Ночь, проведённая в доме совершенно чужого ей человека, по мнению девушки, могла запятнать её репутацию, и единственным способом снять с себя это пятно было, по её мнению, немедленное бегство. Вся дрожа от нетерпения, она принялась ощупывать стены, надеясь отыскать хоть следы двери, через которую Вань-Цзы вывел её на балкон павильона. О том, что она видела оттуда, Лена и не думала. В своей гордости она не допускала даже и мысли о том, чтобы кто-либо из китайцев осмелился напасть на неё – белую женщину. В эти мгновения она жила только одним желанием: уйти поскорее из павильона. Поиски её в конце концов увенчались успехом. Лена нашла кнопку, открывавшую потайную дверь, нажала её, и дверь, к её великой радости, открылась. С лёгким криком восторга она взбежала наверх по крутой лестнице и очутилась на балконе. Было светло – зарево всё ещё стояло над городом. При свете его Лена могла осмотреться и увидела, что желанный выход есть. С балкона спускалась лёгкая лесенка. Не долго думая, девушка ступила на первую ступеньку и скоро очутилась в саду. Теперь оставалось лишь выбраться из него, а это казалось девушке совершенно лёгким делом. Она знала, что китайцы не строят прочных, высоких оград вокруг своих жилищ, а довольствуются лёгкой изгородью, в большинстве случаев низенькой. Отыскать изгородь было пустым делом, не прошло и трёх минут, как Лена уже была на улице. Но тут вдруг словно живая волна подхватила её и понесла куда-то вперёд, не давая возможности вырваться на свободу или изменить направление.

Девушка попала в толпу, явившуюся было к тому злополучному дому, где она думала провести этот вечер. Неожиданный ливень распугал волнующуюся чернь. Все без оглядки кинулись бежать куда попало, и теперь в своём страхе перед обычным и вполне естественным явлением беглецы не заметили даже попавшей в их массу Лены. Они сплошной толпой бежали вперёд. Вокруг девушки были только китайцы. Инстинкт самосохранения заставил Лену не противиться движению пришедших в ужас людей и следовать вместе с ними. Да и можно ли было противиться? Эти тысячи ног смяли бы её, если бы она упала, что было неизбежно при первой же попытке выбиться из толпы. Лена задыхалась, воздуха не хватало, но она бежала-бежала, сама не зная, куда, зачем…

Незаметно толпа вынесла её из пределов Маньчжурского города, и она очутилась на узких улицах китайского Пекина, всё ещё озарённого отблеском затихающего пожара. Здесь толпа стала редеть. Люди кидались в боковые улицы и переулки. Лена скоро могла уже остановиться, чтобы перевести дух. Но теперь она с ужасом поняла, что из огня ей пришлось попасть в полымя. В павильоне Вань-Цзы она всё-таки была в полной безопасности и знала, где она находится. Здесь же улицы были совершенно незнакомы ей. Спросить дорогу она не могла, не зная китайского языка. Да и прямо не смела сделать это. Теперь девушка понимала, что каждый, к кому бы она ни обратилась здесь, увидел бы в ней заклятого врага, которому её страдания и – что хуже их – позор только доставили бы удовольствие.

Положение её в самом деле было безвыходным. Обыкновенно смелая и находчивая, она положительно не знала, что теперь делать, и боязливо жалась к домам, стараясь только, чтобы её не заметили проходившие и пробегавшие мимо люди, в числе которых она явно различала и-хо-туанов по их перевязям и амулетам.

Пока шёл ливень, никто не замечал Лены, спрятавшейся в тёмном углу за выступом какой-то лавки. Но когда дождь прошёл, то первый же появившийся на улице китаец сразу заметил дрожавшую в лихорадке девушку и поспешно подошёл к ней.

Лена даже присела, ожидая рокового удара.

– Сжальтесь! – только и могла пролепетать она.

Но китаец смотрел на неё и качал головой.

– Как вы попали сюда? – услышала Лена вопрос на плохом французском языке. – Вы белая женщина, и вам следует быть дома в своём квартале.

– Я заблудилась! – воскликнула она. – Спасите меня, и мои близкие щедро наградят вас за это… Умоляю вас, окажите мне помощь… Я останусь вам вечно благодарна.

Китаец только покачивал головой, но Лена теперь уже ободрилась. Она видела, что перед ней не враг, а, напротив, искренне сочувствовавший её положению человек.

Китаец что-то соображал. Лицо его было хмурым и одновременно выражало некоторое смущение.

– Спасти вас, – заговорил наконец он, коверкая слова. – Да, спасти вас, когда я сам не могу поручиться, буду ли я… будет ли моя семья живы к восходу солнца? Нечестивые язычники рассвирепели, они решили убить всех, кто оставил учение Конфуция и Лао-Цзы и уверовал во Христа…

Из этих слов Лена поняла, что перед ней один из обращённых в христианство пекинцев.

– Тогда молю вас сделать для меня что-либо ради Христа! – воскликнула она. – Я вижу, что вы веруете в Него. Тогда Он защитит вас силой креста… Вспомните Его заповедь о любви к ближнему…

Китаец как-то странно улыбнулся в ответ на это напоминание.

– Если бы люди с таким же цветом кожи, как ваша, помнили заповеди, которым они учат нас, не было бы ничего того, что происходит теперь… Но я – не европеец, будь, что будет… Идёмте, я сделаю попытку. Может быть, мне и удастся помочь вам…

Китаец подал Лене знак следовать за ним и осторожно двинулся вперёд, стараясь не выходить из тени на освещённые лунным светом места.

Непосредственная опасность для Лены миновала, но зато теперь она ясно представляла весь ужас своего положения. Одна на улицах объятого волнением города, среди скопищ фанатиков и озлобленной черни, она не могла быть уверена даже за один миг своего будущего. Защита, так неожиданно явившаяся ей в тот момент, когда она положительно теряла голову, была совершенно ненадёжна. Что мог сделать для неё человек, который сам подвергался смертельной опасности, так как каждый боксёр, каждый из приставшего к этим фанатикам сброда видел в нём обречённую жертву, уже отданную на удовлетворение его ярости?

Но как бы малонадёжна ни была защита, Лена чувствовала себя гораздо спокойнее, чем в то время, когда была совершенно одна. Всё-таки около неё было человеческое существо, очевидно, расположенное к ней, и уже одно это действовало на девушку ободряюще.

Улицы, по которым приходилось идти Лене и китайцу, казались вымершими – так распугал пекинцев неожиданно хлынувший ливень, в котором они увидели выражение гнева небесного дракона. Все они попрятались в свои логовища, и пока с неба падала хоть одна дождевая капля, ни один из них не решился бы выйти из-под кровли. И Лена, знавшая об этой боязни китайцев к дождю, могла чувствовать себя совершенно спокойной. Но теперь она жестоко упрекала себя за легкомыслие, с которым она покинула гостеприимный кров Вань-Цзы. Теперь она вполне понимала поведение своего китайского друга, но – увы! – осознание этого пришло слишком поздно, и бедной девушке приходилось расплачиваться за своё упрямство…

Китаец-христианин шёл впереди, то и дело приостанавливаясь и прислушиваясь, не слышно ли на их пути подозрительного шума. К счастью и для него, и для Лены, всё ещё было тихо на улицах Пекина.

Наконец они, после долгого пути по каким-то кривым закоулкам, вышли на площадь, где красовалось величественное здание Бей-Танского собора.

– Я живу здесь неподалёку, – сказал проводник Лены. – Но чувствую только, что жизнь моя скоро оборвётся.

В голосе его звучали уверенность в неизбежности близкой гибели и полная покорность судьбе.

Лену до глубины души тронула его печаль, так ясно прозвучавшая в голосе.

– Бог даст, всё обойдётся! – пробовала утешить спутника она. – Не звери же ваши земляки, чтобы уничтожать без разбора и правых, и виноватых…

Китаец покачал головой:

– Они считают, что все, уверовавшие во Христа, изменили Отечеству. И поступают с ними как с презренными изменниками.

– Но вы же остаётесь верными вашей Родине!

– Конечно! Ни я, ни кто-либо из иных наших христиан не думал об измене.

– Тогда чего же они хотят?

– Они хотят, чтобы проповедники Христа оставили нашу страну.

– Но зачем?

– Увы! В этом виноваты сами отцы-миссионеры: они, проповедуя заповеди Христовы, сами не исполняют их и сеют ненависть между моими земляками.

– Не может этого быть! – горячо воскликнула Елена. – В последнее время я только и слышу, как все нападают на проповедников Христова учения, но вся русская миссия мне знакома, и я ни от одного из миссионеров не слышала, чтобы они проповедовали что-нибудь недостойное их сана.

Китаец, приостановившись, взглянул на Лену.

– Вы, стало быть, русская? О, тогда… тогда я жалею, что решился оказать вам помощь.

– Почему же?

– Вы – схизматичка… Вам нечего ждать спасения вашей души, и вам чем скорее погибнуть, тем лучше…

– Как? – вне себя от изумления воскликнула Лена. – Откуда вы это знаете? Кто сказал вам такое?

– Отцы-миссионеры… Они постоянно говорят, что только те спасутся, кто верует по обряду западно-католической церкви. Кто покорен римскому первосвященнику, только тот может надеяться на спасение, все же остальные должны погибнуть в адских мучениях…

Лена задрожала, услыхав эти слова. Теперь, когда она переживала ужасные минуты, эта проповедь человеконенавистничества, проповедь, которую внушали простому народу те, кто должен был бы быть носителями высшего идеала, показалась ей чудовищным, ужасным преступлением, недостойным человека; теперь она начинала – хотя и смутно – понимать тайные причины совершавшихся ужасов.

– Как? Неужели отцы-миссионеры учат вас этому? – поразилась она.

– Да, они проповедуют это нам в своих храмах и школах… Ваши проповедники, положим, ничего не говорят об этом, но зато у них совершенно нет прозелитов… Очень тяжёлому испытанию подвергают они тех, кто приходит к ним… Они ничего не дают за крещение, и креститься всегда выгоднее у миссионеров Запада, чем у ваших священников… У нас есть такие ловкачи, что ухитряются креститься по нескольку раз, и за каждый раз они получают приличное вознаграждение. Для бедного китайца крещения у отцов-миссионеров дают хороший заработок.

Этот несчастный даже не понимал всего цинизма своих слов…

Лене становилось неловко, именно этот цинизм, вовсе не напускной, а совершенно естественный, коробил её. Но кто же мог винить этого бедняка, с такой наивной искренностью высказывавшего свои убеждения, за то, что внушено ему было теми, кто принял на себя обязанность просвещать его ум и сердце светом величайшей любви, но вместо неё сеял в них только мрак человеконенавистничества?

27. Во власти боксёров

После многих поворотов в переулки и переходов по ним Елена и китаец вышли, миновав Бей-Тан, в узкую улицу, упиравшуюся в соборную площадь.

– Здесь! – сказал Елене её спутник и жестом указал на маленький грязный домик, погружённый в мёртвую тишину.

Девушка остановилась в нерешительности. Невольный ужас охватил её. Переступив порог этого дома, она всецело отдавала себя во власть этого чужого человека – Жака Чи, как она уже узнала, китайца-католика, служившего при католическом госпитале в приходе Бей-Танского собора.

Чи заметил её нерешительность и горько усмехнулся:

– Не бойтесь, входите смело. Я на коварство не способен, и вы можете довериться мне. Я не хочу вашей гибели!

– Я и не боюсь ничего! – возразила Лена.

– Ступайте же тогда смело в мой дом!.. Если суждено нам погибнуть, то погибнем вместе.

Он пошёл вперёд, Елена последовала за ним, внутренне упрекая себя за то легкомыслие, с которым она оставила дом Вань-Цзы.

Но теперь нечего было и думать о том, чтобы исправить свою ошибку. Вся её дальнейшая участь безусловно была в руках этого Чи, казавшегося с виду хорошим малым. Но Елена не знала его и даже боялась, слыша его циничные рассуждения по религиозным вопросам.

Домик Чи, как и все дома Пекина, был самой лёгкой постройки. Его внутреннее расположение было самое обыкновенное: одна большая комната с печкой и кангой, затем клетушки – узкие, низкие и тесные.

На пороге их встретила пожилая китаянка с грудным ребёнком на руках.

– Моя жена, – указал на женщину Чи и заговорил с ней на грубом печилийском наречии.

Жена, покорно улыбаясь, что-то отвечала ему, склоняясь при этом в знак согласия.

Наконец они что-то решили.

– Гость в доме – это дар Бога! – внушительно изрёк Чи, обращаясь к Елене. – Что бы ни было, я и семья моя окажем вам, мисс, возможное покровительство. Можете положиться на нас.

– О, благодарю, благодарю вас! – сказала Елена. – Моей единственной просьбой будет… доставить мне возможность вернуться к моим близким в Посольскую улицу.

Чи покачал головой:

– Что будет завтра, это мы увидим. А сегодня об этом нечего и думать…

– А если бы попытаться?

– Нет! К чему бесполезная попытка? Теперь ночь, все ворота заперты, и в Маньчжурский город пройти невозможно.

– Но когда же?

– Мы попробуем завтра. Моя жена отдаст вам своё платье, и вы, переодевшись в него, пойдёте за мною. Теперь же ночь, и лучше всего будет, если мы предадимся сну… Он необходим всем нам.

Чи сказал несколько слов своей жене. Та поклонилась мужу, вышла и через несколько минут вернулась, неся очень незатейливый ужин китайских бедняков.

Елена сильно проголодалась. Молодость брала своё. Как ни велико было пережитое ею волнение, а всё-таки молодой организм требовал подкрепления. Кроме того, девушку тронула деликатная заботливость, которою Чи и его жена окружили её – их неожиданную гостью. Она невольно сравнивала этих жалких китайских бедняков с теми европейцами-простолюдинами, которых ей приходилось видеть, и вывод был далеко не в пользу последних.

Чи был настолько деликатен, что, оказывая совершенно чужому ему человеку гостеприимство, грозившее ему опасностью, и обещая свою помощь, даже не заикался о каком бы то ни было вознаграждении.

Ужин состоял из нескольких блюд. Были только овощи и в очень умеренном количестве, но зато все они были приготовлены так вкусно, что девушка ела с большим аппетитом.

После ужина Чи удалился, и его жена подала Елене полный костюм китаянки и знаками предложила ей переодеться. При этом она ласково улыбалась, стараясь ободрить так и трепетавшую от вполне понятного волнения Елену. Та повиновалась и быстро превратилась в пекинскую простолюдинку. Китаянка сделала ей причёску на китайский лад, и только указывая на ноги, покачала головой, как бы желая сказать, что обман при взгляде на них может быть сейчас же открыт. Это сообразила и Елена, знавшая, что только женщины маньчжурских семейств не уродуют себе ноги, а все остальные китаянки сразу узнаются по своим ножкам совершенно неестественной формы.

Но ей не хотелось думать о завтрашнем дне. Пережитое волнение сказывалось, и глаза Елены смыкались. Хозяйка заметила это и с лёгким поклоном вышла из комнаты, указав Елене знаком, что канга в её распоряжении.

Едва Лена осталась одна, как она поспешила опуститься на колени и, прежде чем заснуть, стала горячо молиться Богу об избавлении её от опасности, столь близкой и почти неизбежной.

Крепко спала девушка вплоть до самого утра, так крепко, что даже снов никаких не видела в эту ночь. Когда наутро она проснулась, то была уверена, что Чи сейчас же поведёт её в европейский квартал. Но прошло утро, наступил полдень, китайца всё не было видно. Его же жена, по-прежнему предупредительная и ласковая, только улыбалась в ответ на все вопросы Елены, не понимая их.

Чи вернулся перед сумерками. Он был очень грустен и казался чем-то не на шутку озабоченным.

– Нечего и думать попасть сегодня в Посольскую улицу, – сказал он, вежливо поздоровавшись с Еленой.

Сердце девушки болезненно сжалось:

– Отчего же?

– И-хо-туаны заняли все улицы, ведущие к Ха-Дамынским воротам.

– Но разве нельзя обойти их?

– Нет! Их там много, они не пропустят никого…

– Тогда что же мне делать?

– Приходится ждать…

– Ждать? Но, дорогой Чи, разве не могли вы подать обо мне хотя бы весть в посольство? Я уверена, что там попытались бы выручить меня!..

Чи покачал головой:

– Я боюсь, что сами посланники попались в ловушку и не осмелятся выйти из своих убежищ.

– Их осадили?

– Пока нет… Но разве можно дразнить зверя, который разъярён и без того?

– Неужели всё это так серьёзно?

– Вы слышите? – сделал знак прислушаться Чи.

Рёв толпы ясно доносился до убогого жилища этого бедняка.

– «И-хо-туан» бесконечно силён пока. Его боятся даже императорские солдаты, уверенные, что их пули бессильны против людей, которых осенил дух…

– И вы, христианин, верите этому? – изумилась Елена.

– Я говорю только то, что знаю! – пожал плечами Чи. – Я не верю, но зато верят в это миллионы моих земляков. Они пойдут за и-хо-туанами, и тогда – горе всем европейцам…

– Что же нам делать?

– Я уже сказал: терпеливо ждать.

– Долго?

– Не знаю… День, два, может быть, более… Ждать, пока не придёт помощь извне…

Опять ужас объял девушку. Она даже заподозрила было Чи в неискренности, но тон китайца был так правдив, что не могло быть и речи о каком бы то ни было коварстве с его стороны.

В трепетном ожидании провела Елена весь следующий день. Она только удивлялась тому спокойствию, с которым переживали тревогу их положения Чи и его семейство. Опасность была несомненная. Елена знала, что боксёры начали кровавые расправы с теми, кого считали изменниками. Рёв фанатиков и черни не смолкал теперь целые сутки. Слышны были отдельные выстрелы, потом залпы. К ним примешивались звуки трещоток, гонгов, барабанов, пронзительное взвизгивание рожков. Обыкновенно спокойный, Пекин нельзя было узнать. Он превратился в ад. Ночью зарево пожаров венчало его огненной короной. Иногда крики и завывания фанатиков раздавались очень близко от домика Чи. Кровь тогда застывала в жилах девушки, и её даже брала досада за улыбку, никогда не сходившую с лица китаянки.

«Что же мне делать? – мучилась вопросом Елена. – Неужели я не могу принять меры к своему спасению и должна с такой же пассивностью, без борьбы покориться участи? Где же хвалёная европейская энергия, находчивость? Нет, я не могу так, лучше уже один конец!..»

Елена начала подумывать, как бы ей ускользнуть из-под гостеприимного крова! И она привела бы в исполнение свою новую безумную затею, но, видно, ей суждено было испытать в полной мере все ужасы народного возмущения…

Смутно помнила Елена всё свершившееся с ней в ту ужасную ночь, когда боксёры открыто пошли против ненавистных им иностранцев.

Было совершенно темно, и только зарево громадного пожара несколько рассеивало мрак ночи. Крики, вопли и завывания боксёров и их спутников раздались вдруг около домика Чи, которого до тех пор фанатики почему-то оставляли в покое. Невозможно было разобрать отдельные восклицания и слова; толпа гудела, как гудит море, разбиваясь волнами о скалы. Елена увидела, как вдруг побледнел Чи; с лица его даже исчезла обычная улыбка. Его жена кинулась к детям; это было инстинктивное движение самки, стремящейся защитить своих детёнышей, хотя бы ценой собственной жизни.

– Чи, дорогой Чи! Что это? – похолодела Елена.

– Это… Это – смерть! – молвил китаец. – Они знают, что я крещён.

– Но разве можно отдавать свою жизнь без сопротивления?

– К чему оно? Неизбежного не избежать… Их там – что песку на дне морском… Они уже попробовали крови и вошли во вкус её… Молитесь! Час смерти настал. Только чудо может спасти нас.

Елена услышала громкий треск и в то же время невыносимый запах, который ещё более напугал её.

– Они подожгли дом! – прошептал Чи. – Если мы не хотим погибнуть от огня, то должны будем умереть под ножом.

– Господи! Спаси меня! – воскликнула Елена.

Она видела, как Чи, к которому вернулось прежнее спокойствие, жестом указал жене на выход из домика и как та с улыбкой, будто застывшей на лице, покорно пошла навстречу смерти.

– Чи, куда вы? – крикнула Лена. – Они убьют вас, не ходите!

– Что поделать! Так суждено мне! Я сделал для вас всё, что мог. Прощайте!.. Если чудо спасёт вас, отслужите за мою душу обедню! – сказал Чи. – Я иду, потому что смерть от огня мучительна, а там ждёт меня скорый конец.

Он пошёл, даже не оглянувшись на Елену. Та кинулась за ним.

Она слышала, как взвыла смолкшая на мгновение толпа, и ясно различила душераздирающий вопль ребёнка. Не помня сама, что она делает, Елена, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, кинулась к выходу. Да и пора уже было. Домик горел, и все его клетушки полнились дымом. Девушка, очутившись на пороге, так и застыла на месте. Глазам её представилась ужасная картина. Жена Чи отчаянно отбивалась от громадного парня, вырывавшего из её рук ребёнка. Старшая девочка – дочь Чи – валялась уже на земле с разбитой о камень головой. Самого китайца не было видно…

Опять девушка почувствовала, что будто кто-то толкает её вперёд. Не помня себя, она кинулась к фанатику, уже успевшему вырвать ребёнка из рук матери, и, прежде чем тот успел ударить малютку головой о камень, вдруг с неестественной силой вцепилась в его руки своими маленькими ручками…

Недаром Елена была не изнеженная европейская девушка, а природная сибирячка. Она и так была физически сильна, но теперь ужас ситуации учетверил её силы. Здоровый парень, увидав такое совершенно неожиданное нападение, растерялся. Толпа вдруг смолкла.

Всякая неожиданность действует на китайцев поражающе. А тут была такая неожиданность, какой никто даже предвидеть не мог.

– Как вы смеете! – раздался в наступившем безмолвии крик Елены. – Как осмеливаетесь вы поднять руку на ребёнка!..

В своём истерическом исступлении Елена выкрикивала эти слова по-русски. Она не думала даже, что её некому здесь понять. Но это-то и спасло её.

Едва только раздался дикий крик бедной девушки, как сразу последовало какое-то приказание, отданное толпе грубым мужским голосом.

Услыхав этот голос, все боксёры разом стихли и почтительно расступились, пропуская к Елене Синь-Хо.

Глава «И-хо-туана» подошёл к девушке, всё ещё не выпускавшей из своих рук руки боксёра, давно уже оставившего малютку. Синь-Хо посмотрел на девушку долгим пристальным взглядом и спросил:

– Ты русская?

– Да, я русская! Кто осмелится поднять на меня руку? – не помня себя от волнения, воскликнула Елена. – Или вы забыли, что Белый царь всемогущ? Он жестоко отомстит вам за каждый волос, который по вашей воле упадёт с головы хоть одного русского…