Текст книги "В пасти дракона"

Эту организацию и переняли целиком практичные китайцы.

Всякое бедствие всегда в будущем имеет свою хорошую сторону.

После грозных, нежданных пожаров ветхие строения заменяются новыми, лучшими, с более совершенным устройством. После несчастной войны, которая для государственного организма то же, что и пожар, невольно выступают наружу скрытые дотоле тёмные и нежелательные стороны быта, поломки и недостатки в той машине, которая приводит в движение жизнь народа.

Так вот было и с Китаем после несчастной войны 1900-го года. Поняли все в Китае – от правителя до самого последнего кули, – что если приходится жить с волками, то и выть приходится по-волчьи, что пресловутое «непротивление злу» – это непроходимая ложь, совершенно несвойственная природе человека; поняли, что если бьют кулаком, то необходимо не подставлять под удары шею или спину, а отвечать на них ударами же.

Но довольно ужасов… Довольно будущего. Перейдём к настоящему.

Не весь же Китай в этом настоящем попал под европейскую власть. Есть и в его пределах такие места, где не льётся кровь людей и где побеждённые не проклинают, а благословляют победителей.

Православная церковь полна богомольцами. Посередине её на высоком катафалке гроб с чьим-то прахом. Свершается заупокойная обедня. Служит сам преосвященный.

Но что за диво! В этом соборе множество людей, которых по внешнему виду нельзя признать за православных. Жёлтые лица с дряблой кожей, раскосые глаза, выдавшиеся скулы, длинные – за пояс – косы. Они не молятся, но все стоят на коленях.

Да это же китайцы! И в православном соборе, во время архиерейского служения… Может ли это быть?

У гроба огромный венок с жёлтыми и белыми лентами, цвета национальный китайский и траурный…

То, что сейчас описано здесь, происходило в середине ноября прошлого года в Благовещенске при погребении гласного благовещенской думы Семёна Павловича Бусыгина, скоропостижно умершего от кровоизлияния в мозг.

В те знаменательные дни, когда начались пресловутая осада и бомбардировка Благовещенска, Бусыгин был в числе немногих, отстаивавших китайцев-благовещенцев. Благодаря его энергичному вмешательству многие из них не только спасли свою жизнь, но даже не пострадали нисколько и сохранили своё имущество.

И вот когда человека не стало, добро, оказанное им ближнему, не осталось без вознаграждения. Мало собралось благовещенцев, даже из числа гласных благовещенской думы, чтобы отдать последний долг усопшему, но зато сошлись те, кого менее всего можно было ожидать в стенах православного храма.

Пришли китайцы-«язычники», принесли венок и выстояли на коленях всё богослужение, которое совершал преосвященный Иннокентий. Из храма громадной толпой они проводили до могилы прах усопшего, и многие из них плакали.

Семён Павлович Бусыгин был простой, бесхитростный русский человек. Он творил своё доброе дело, не ожидая никакой награды. А разве это не величайшая награда для каждого человека, когда уже после его смерти сделанное им не погибает, а заставляет трепетать благодарностью сердца облагодетельствованных?

Посмотрим дальше.

Мергень, Цицикар, Гирин, Мукден, Ляо-Янь – заняты русскими войсками.

Однако был ещё один пункт, на который почему-то не было обращено внимания, и там никого русских не было.

Это – Синь-Дзинь-Тин, самая древнейшая из всех столиц Китая. Очень древний город, колыбель Маньчжурии. В нём есть императорские усыпальницы, превосходящие на несколько веков древностью усыпальницы Мукдена. Значение Синь-Дзинь-Тина как древнейшей столицы подтверждается тем, что правителем его – фудутуном – обыкновенно назначался один из родственников самого богдыхана.

Полковник Мищенко, тот самый, который совершил со своим отрядом геройское отступление от Ляо-Яня, а потом прославил своими подвигами Россию, сперва под Ин-Коу, а затем во время похода на Мукден, вдруг получил от фудутуна Синь-Дзинь-Тина слёзное послание.

Фудутун сперва горько жаловался на то, что русские забыли и его, и город, а затем горячо просил полковника прийти поскорее, потому что разбежавшиеся после погромов китайские солдаты грабят город, убивают мирных жителей и вообще страшно бесчинствуют. Вся надежда фудутуна и горожан возлагалась на русских, только в их помощи виделось спасение.

Что-то до сих пор не слышно было, чтобы с подобными просьбами обращался к графу Вальдерзее кто-либо из градоправителей Печилийской провинции, а ведь и там разбежавшиеся солдаты и боксёры занимались грабежами и насилием.

Впрочем, в подобных просьбах не было надобности; европейские войска при первой возможности шли сами и… грабили мирных жителей ещё активней, чем боксёры.

Полковник Мищенко, получив эту просьбу, немедленно сформировал отряд из 300 человек лёгкой конницы и полубатареи и вышел из Мукдена. Путь был нелёгкий. Приходилось идти горами, и стоял такой мороз, что один из нижних чинов отморозил себе на ноге палец. На всём своём пути отряд гнал, как стада баранов, банды китайцев, принадлежавших к рассеянной китайской армии. Эти храбрецы, превосходившие русский отряд в несколько раз по численности, всегда улепётывали при первом приближении русских.

К несчастью, просьба фудутуна пришла слишком поздно.

Когда явились русские, Синь-Дзинь-Тин был уже разграблен и разорён. Китайские же грабители убрались подальше вглубь страны, где и рассеялись, так что отыскать их не представлялось, возможным.

Отряд должен был возвратиться в Мукден[104]104
  5-го декабря 1900 года.


[Закрыть].

Вообще странно создан русский человек. Есть в его характере одна черта, за которую многие порицают русских людей: это умение подстраиваться к окружающей среде, приспосабливаться без ущерба для себя к чужой жизни. Куда бы ни пришёл русский – везде он свой. Так было и в Маньчжурии, в занятых русскими войсками пунктах.

Не перечесть всех поразительных примеров этого.

Заняли русские тот или другой город, заняли с бою. В паническом ужасе разбегается по окрестным лесам и трущобам население. Тот остаётся на месте, кто только ноги унести не смог. Но вот проходит день, за ним – другой… в завоёванном городе всё тихо и спокойно. Жилища стоят целые, никто ни поджигать, ни разрушать их не думает. Тот, кто остался, никакой обиды не потерпел, напротив, успел уже в самое короткое время подружиться и с этими наводившими ужас казаками и пехотинцами.

Смелеют бедняки; один вернулся на старые пепелища, другой, третий – глядь, никаких следов разрушения, храмы и кумирни целёхоньки. Ни один бог из них не выброшен, даже молитвенные палочки все остались на своих местах.

На улицах и в переулках всё тихо. Правда, и тут, и там видны солдатики, но они ведут себя чинно, мирно, никого не трогают. Даже, завидев какого-нибудь китайца постарше да посолиднее или женщину с ребёнком, сами сторонятся – дорогу дают…

Где же страшные враги?

Изумляются китайцы, совсем не того ожидали они. Им-то их же власти – фудутуны, дайотаи и прочие – наговорили, что русские более свирепы, чем головорезы-хунхузы; тигров поэтому ожидали бедняги встретить в этих завоевателях… а вместо этого – хорошие, добрые, никому беспричинно не делающие зла люди.

Теперь уже час от часу смелеют беглецы. Спокойно возвращаются они по домам. Всё их именьишко, весь скарб домашний не только целы, но даже находятся под особой охраной…

Вместо взяточника и вымогателя дайотая русский начальник, офицер, ласковый, предупредительный.

Прежде, при своих, так было: у начальства только богатый прав, а бедняк всегда виноват; теперь – нет; не прав богач, так и не прав; ежели прав бедняк, то он без всякой взятки у русского начальника правду найдёт.

Китайское сердце к справедливости чутко… Также и сердце маньчжурское.

Время идёт, дивятся побеждённые всё более. В окрестностях солдаты, их же земляки, появились. Первое что – своих же грабить начали. Что же русские? Они идут на защиту своих недавних врагов от разбойников.

Примечают бедняги всё.

Там, где нет импаней, солдат развели по обывательским домам. Дрожат хозяева: страшный враг в доме. А этот «страшный враг» суток не пробыл, а в хозяйской семье стал своим. Не ему хозяева служат, он им услужить старается… То воды натаскает, то дров, то, гляди-ка, с голопузыми китайскими ребятишками, как заботливая нянька, возится, играет – верно, свои пузыри приходят на память, и ради них чужие становятся дорогими.

Смотрят бедняки – дивуются. Где же враги-то? Пришли братья добрые. Нет зла на сердце у них.

Праздник там какой выдастся у русских, смотрят китайцы, собрались кучки солдат все одной роты. Откуда ни возьмись гармоника, а не то самодельная балалайка. «Музицирует» усатый «кавалер», а у самого рожа от душевного восторга лопается, когда вдруг развеселившиеся товарищи в присядку пойдут… Шум, гам весёлый кругом, песни залихватские…

Где же тигры лютые, бессердечные? Нет их. Братья всё это добрые.

Смотрят побеждённые и верить не хотят, когда доходят до них вести из несчастной столицы.

– Быть этого не может! – говорят они вестовщику. – Сколько времени прошло, как живём вместе, кроме доброго, ничего не видали… Случилось тут как-то, угостился один из русских нашей рисовой водкой и обидел китайца… Так их же командир своего наказал за это престрого, а обиженного наградил. Вот они какие враги!

Но вестовщик стоит на своём.

– Да у вас кто здесь? – спрашивает он.

– Как кто? Враги!

– Русские?

– Русские!

– Вот в том-то и всё дело! А там европейцы: белые дьяволы. Пока русские в Пекине были, они сами никого не обижали и другим обижать не позволяли… Ушли они – и горе всем нам!

Только головами покачивают побеждённые, а вестовщик из несчастного Пекина продолжает речь.

Он рассказывает, что от самого Тонг-Ку и до священного Пекина, на том пути, по которому прошли европейцы и японцы, кумирни разорены и испражнениями загрязнены, все фанзы пусты, поля стоят неубранными; рассказывает, как во дворцах, куда ни один человек до того не смел иначе как босой и с опущенной головой входить, европейские солдаты в грязных сапожищах расхаживали; рассказывает, а сам слезами захлёбывается, как реками лилась кровь, а слушатели все недоверчиво качают головами.

– Отчего же у нас-то всё не так? – спрашивают они. – Вон в Мукдене их самый главный начальник солдат поставил, чтобы гробницы богдыханов охранять и чтобы этим выказать почёт нашим святыням…

И слышат они один ответ:

– Оттого, что это – русские.

– Но наши же их первые обидели, первые на них с оружием напали, по их городам стреляли, их земляков убивали…

– Так вот за это они наших солдат и потрепали, а с тем, кто мирный, русские не воюют и, кроме добра, ничего им не делают.

И всюду так, как рассказано: и в Мергеле, и в Цицикаре, и в Мукдене, и в Гирине…

К одному только, живя с русскими, не могли привыкнуть китайцы.

Вот что рассказывает по этому поводу один из южно-маньчжурских корреспондентов «Нового края».

«В Крещение в городе Ляо-Яне были водосвятие и парад, в коем участвовало до тысячи человек и смотреть который высыпало чуть не всё туземное городское население.

Парад проводился на площади, и китайцы охватили его кольцом, образовав такую плотную толпу, что разве только какой-нибудь мандарин, как Гоголевский городничий в церкви, нашёл бы в ней место.

Парад произвёл громадное впечатление на китайцев, особенно крики «Ура!». Как только раздались первые раскаты клича, компактная масса китайцев отхлынула назад, и на лицах у многих показался испуг. Нужно было видеть этот момент, не поддающийся даже описанию. Последующие «ура» вызвали уже меньше эффекта, но всё-таки чисто рефлекторным движением толпа каждый раз подавалась назад».

Да разве на одних только китайцев производил такое впечатление этот могучий русский боевой клич?..

История сохранила не одно свидетельство того, что от русского «ура» бегали врассыпную и французы, и англичане, и турки, да и вся Европа, приходившая с Бонапартом в Москву.

Только народ русский не чета китайскому. Встряхнулся богатырь-исполин, и разлетелись прочь все жалкие мошки и паразиты, осмелившиеся нарушить его покой… Китайский же народ не выказал достаточно силы для этого, и паразиты совсем крепко угнездились в его организме.

Но это ещё не значит, что делу конец.

Борьба белой и жёлтой рас только начинается. А чем она кончится, этого сказать не сможет никакой пророк…

Однако, несмотря на то, что между русскими и мирным населением Маньчжурии установились самые дружеские отношения, что дзянь-дзюнь Мукдена не раз навещал Порт-Артур, где его везде встречали с подобающим его званию почётом, страна всё-таки была во власти террора.

Мы уже видели, что фудутун Синь-Дзинь-Тина обратился к русским с просьбой о помощи, и его просьба была не единственной в этом роде.

Разбежавшиеся после бесчисленных погромов китайские солдаты соединялись с хунхузами, образовывали шайки и всюду грабили своих земляков, разоряли деревни и города, так что в глазах мирного населения русские являлись его истинными защитниками и покровителями. Всюду начальников отрядов засыпали гражданские китайские власти просьбами о помощи против разбойников, и в большинстве случаев эти просьбы не оставались без удовлетворения.

Китайское правительство было бессильно. Ему в пору было только исполнять требования европейских дипломатов. Регулярных войск у богдыхана не было; стало быть, не было и прочной власти. При таких тяжёлых для Китая обстоятельствах было бы более чем жестоко со стороны русских оставить Маньчжурию. Уход русских войск отдал бы всю страну в руки отчаянных головорезов. Мало того, в случае ухода русских пропали бы все труды по сооружению Великой магистрали, в которую уже вложены были десятки миллионов русских денег и сил. И вот Россия оказала новое благодеяние Китаю, оставив в Маньчжурии до поры до времени свои войска, в присутствии которых мирное население могло чувствовать себя в полной безопасности…

Европейцы сейчас же сообразили, какой лакомый кусок ускользнул из их рук.

В то время, как Пекин был разграблен вконец, Маньчжурия осталась неприкосновенной. Все богатства, хранившиеся в её городах, были целы.

Шум, вой, лай, хрюканье понеслись по всей Европе, когда ситуация стала очевидной. Пекинские грабители поднимали крик, а Европа вторила им на все голоса. Они требовали ни мало ни много – немедленного удаления русских из Маньчжурии, имея в виду, что в одном Мукдене хранилось всевозможных богатств не меньше, чем в Пекине. Если бы после ухода русских послать туда Вальдерзее с пекинскими отрядами, можно было бы хорошо поживиться…

Но на сей раз у господ европейцев сорвалось…

Маньчжурия никогда не попадёт в их загребущие руки. Мощная в своей доброте Русь святая не пустила и не пустит туда тех, кто обобрал древнейшую столицу мира. Было сказано паразитам-пигмеям: «Руки прочь!».

Именно так и следует понимать последнее правительственное сообщение о маньчжурских делах, послужившее ответом на шумиху, поднятую в Европе!..

Повествование наше должно на этом кончиться. Рассказ подошёл к самым последним дням, и всё дальнейшее принадлежит будущему. Скромный же автор повествования не желает пророчествовать. Он дал в своём труде свод того, что доходило в разное время с Дальнего Востока до слуха россиян. Все приведённые в повествовании факты переданы с возможной правдивостью – за это автор ручается; а если в рассказе и найдутся промахи, то невольные, и благосклонный читатель простит их.

Поход русских на Пекин – поход исключительно идейный. Не ради какой бы то ни было выгоды пошли русские люди против соседа, с которым никогда прежде войн не вели, а, напротив, были всегда в самых дружественных сношениях. Русскими, идущими на Пекин, руководила исключительно идея…

Какая?

Нельзя не признать того, что китайцы живут совсем в особых условиях быта. У них собственные взгляды на вещи, на взаимоотношения. Эти взгляды выработались более чем сорокавековым существованием страны, всегда замкнутой в своих пределах и не допускавшей к себе никого чужого. Китайцы – великие практики. Каждый китаец – это купец; а купцом нельзя быть, не будучи практичным. Не думайте, что китайцы не видели всей пользы от железных дорог, телеграфа, разработки минеральных богатств. Нет, они не так просты. Во время японской войны 1895 года они не тронули телеграфа, который был им нужен для связи со столицей. Во время прошлогодних волнений боксёры испортили частную телеграфную проволоку, но оставили правительственную, необходимую для сношений с Тянь-Цзинем и Таку. Когда китайские войска отступали перед генералом Ренненкампфом, между отступавшими отрядами и главными силами работал телеграф. Ничего подобного и быть бы не могло, если бы по невежеству китайцы считали телеграф бесполезной вещью и противной даже им как новшество, не согласное с их религиозными верованиями. Они понимали выгоды всех новшеств, но в то же время видели, что всё это уходит из их рук и попадает в руки европейцев. Белые дьяволы забирали себе всё. Вопрос, таким образом, стал исключительно на так называемую «шкурную» почву.

С населения требовались подати, налоги, прямые и косвенные, а средства к добыванию их и вообще к борьбе за существование не увеличивались, а уменьшались.

Что же было делать китайцам? Погибать? Так ведь и таракану жить хочется, а не только китайцу, скромному, трудолюбивому человеку. Вот на этой-то экономической почве и вспыхнули беспорядки, произведённые сообществом «И-хо-туан» – боксёров.

Затем эти столь печально закончившиеся для самого Китая беспорядки, поднятые сперва бессознательно, приняли вполне определённую форму, вылившись в нападения на посольский квартал в Пекине. Не правительственные войска производили эти беспорядки, а сам китайский народ.

Что говорить – личность посланника неприкосновенна. Мало того, посягательство на его особу – вполне достаточный повод для вооружённого столкновения. Но до таких суждений и в Европе дошли не сразу. Давно ли и там стали признавать посланников неприкосновенными? Европа не так уж давно вышла из варварского состояния, чтобы другим навязывать то, что недавно не признавалось ею самою.

Кроме того, безусловно, необходимо принять во внимание и то, с кем приходится вести дело и при каких обстоятельствах. В столице Китая дипломатический корпус с своим десантом образовал вооружённый лагерь, откуда европейские матросы занялись стрельбой по вполне мирным гражданам и китайским солдатам.

Что иное, кроме страшного народного озлобления, должно было вызвать это? Что бы сказали мы, если бы какой-нибудь иностранный матрос или даже сам посланник начал постреливать из своего ружья, избирая целью наших земляков? Если бы такого субъекта не убрали в сумасшедший дом, то толпа, опомнившись, немедленно разорвала бы его в клочки. А в Пекине именно это и проделывалось.

Но, к сожалению, правда стала известна в Европе слишком поздно, а иностранная пресса раздула заурядные уличные беспорядки в кровавую бойню.

Каких только ужасов не сообщалось об участи европейцев в Пекине. Тогда-то и родилась идея русского похода на Пекин – идея освобождения мучеников или, если они погибли, достойного отмщения за их смерть.

И во имя этой идеи, чистой и бескорыстной, поднялся могучий, великодушный Медведь Севера и пошёл с военной угрозой на своего старого друга – китайского Дракона.

Едва пошёл он, и сейчас же увязались за ним жалкие пигмеи.

Никакая идейная цель не руководила ими. Они видели лишь возможность наживы. На первом плане стояли экономические интересы.

А Медведь шёл и шёл вперёд. Под его ударами пали неприступные форты Таку, Тянь-Цзинь и наконец Пекин…

Пришёл Медведь – картина не та, которую он ожидал увидеть. Все европейцы живы и здоровы. Умерли те, кому на роду в это время смерть была написана, а остальные в крокет да лаун-теннис под гром китайских пушек играли да проект медали в память «пекинской осады» обсуждали…

Увидел всё это Медведь, и ясно ему стало, что в Пекине для него нет дела, а раз нет дела, то сейчас же он и ушёл восвояси.

Он-то ушёл к себе, а те, кто явился с ним, остались…

Пока союзники не вошли в Пекин, можно объяснить и простить европейцам их неистовства на пути к столице Китая: беспощадное, ненужное истребление мирных жителей страны, их жилищ и имущества; но когда союзники пришли в город, и европейцы убедились, что там все их соотечественники здоровы и невредимы, то можно ли без содрогания вспоминать об их «подвигах», совершаемых даже после начала мирных переговоров?

Карательные экспедиции, доходившие на Севере даже до Калгана, в ужас приводили самих участников их. Все эти Фрицы, Вилли и прочие, письма которых облетели благодаря газетам весь мир, сами по себе честные люди, и их сердца до боли сжимались, наверное, при одних только воспоминаниях о морях пролитой их руками неповинной крови…

А этот триумф европейских войск в Пекине, когда они после взятия города русскими шли через дворцы, священные для сотен миллионов людей? День этот в Европе осмелились назвать «величайшим днём в истории XIX века», а между тем этот день был позором Европы.

И мы, русские, имеющие в недалёком прошлом Москву с точно такими же «подвигами» европейцев, не можем не сочувствовать от всего сердца несчастному Китаю.

Недалеко, быть может, то время, когда явится у Китая свой художник вроде нашего Верещагина, и тогда на полотне будут увековечены деяния Европы в Пекине, как увековечен Верещагиным позор Европы в Москве.

Но что сделано, то сделано…

Остаётся только радоваться тому, что Россия и русские оказались совершенно непричастными к пекинским злодеяниям…

Велик Бог земли русской!

Он, Всемогущий, не оставляет своими и великими, и богатыми милостями нашу Родину и её верных сынов. Он, Всесильный, всегда хранит её от бед и напастей, от всех испытаний.

Много врагов у нашей великой и могущественной матушки России, ох как много! С завистью смотрят жалкие, трусливые и алчные пигмеи на северного колосса; уж чего они только не придумывают, чтобы столкнуть его с великого прямого пути чести и добра… И клеветы-то всевозможные, и хулы придумывают, и кулаки свои малосильные на него насучивают сообща, оружием стук и бряк поднимают…

Пусть себе! Не страшно.

А Маньчжурия на разграбление «культурной» Европе всё-таки отдана не будет. Один только её прямой хозяин – Китай – имеет право получить её. И получит он её, но получит сохранённой, цветущей, если только будет в силах сохранить её такой и в будущем.

В Европе же пусть себе утешаются и строят из себя известную моську из басни. В самом деле, не страшно… Мы – русские, с нами Бог! Бог же, как всем это известно, не в силе, а в правде.

Вот уже полтора года Великобритания, считающая своего населения гораздо больше, чем Китай, напрасно старается одолеть жалкую горсть мужиков и пастухов Южной Африки, а ничего не выходит из её стараний, потому что правда не на стороне сильнейшего.

А уж если сильнейшая в мире нация, располагающая и силами, и громадными средствами, с двумя десятками тысяч плохо вооружённых, но зато полных сознанием правоты своего дела земледельцев не в состоянии справиться, то с нами-то, русскими, и миру всему борьба не под силу.

Помните это, помните все, что мы – русские, что с нами Бог…