Текст книги "В пасти дракона"

– А сам ваш сын где?

– Он всё ещё в Харбине…

Вань-Цзы покачал головой:

– Вы жалуетесь на своё положение здесь, а мне вот думается, что здесь вы в гораздо большей безопасности, чем ваш сын и его жена в Маньчжурии!

– Да что же это значит? – вскричал в отчаянии Кочеров. – Совсем несуразное выходит! Взбесились, что ли, ваши китайцы? Ну, Харбин ещё туда-сюда; это – ваш город. А Благовещенск? Разве посмеют они косо посмотреть на русские владения?

– Тонущий, чтобы спасти свою жизнь, готов схватиться за раскалённое железо, – заметил китаец. – Теперь всё возможно. Такое настало время, когда исполняется даже неисполнимое.

– Ай-ай! Да ведь это же может очень плохо кончиться для ваших земляков, Вань-Цзы… Ведь вы ещё так недавно оказались бессильны перед маленькой Японией. Что же вы будете делать, когда на вас ополчится вся Европа? Вас разнесут…

– Наши правители боятся только русских, остальные не страшат никого в Китае, и управиться с ними будет совершенно пустым делом…

– Не думаю… Эх, на старости лет в такую передрягу мы со старухой попали!.. Никому не приведи Бог! И ушли бы, было ещё время, да вот Лена… Дочка, дочка! Грех тебе так стариков обижать!

– Я уже сказал вам, добрый батюшка, что Елена вернётся к вам! – горячо воскликнул китаец. – Я верну её, хотя бы для того пришлось мне пожертвовать своей жизнью. Бойтесь не за неё, а за невестку вашу… Она может пережить больше опасностей, чем вы и Лена…

Старику не хотелось верить, чтобы китайцы осмелились напасть на Благовещенск. Но Вань-Цзы говорил с полным убеждением. И Василий Иванович понял, что молодому китайцу известно значительно более, чем он говорит.

23. Нежданное горе

Варвара Алексеевна, покинув Пекин, без всяких приключений достигла Тонг-Ку, где из поезда железной дороги она пересела на поддерживавший рейсы во Владивосток пароход.

Путешествие по Печилийскому заливу совершено было при самых благоприятных условиях. Даже качки особенной не замечалось. Пароход, на котором пришлось плыть молодой женщине, принадлежал Восточно-Китайской дороге. Это был первоклассный ходок с машинами самой новейшей конструкции. Шёл он замечательно быстро. Переход на Чифу, а затем оттуда по Жёлтому морю в Нагасаки был совершён незаметно.

Пассажиров было не особенно много, но зато подобрались все люди бывалые, знавшие Китай и китайцев.

Между пассажирами шли бесконечные толки и всё на одну и ту же тему: о признаках какого-то странного брожения, замечавшихся в Китае в течение зимних месяцев и весны.

Варвара Алексеевна с тревогой прислушивалась к этим разговорам.

– Всегда боксёров было в Китае многое множество, но они держали себя смирно! – говорили в кают-компании. – Пожалуй, они были даже полезны, потому что из их среды набирался конвой для караванов, отправлявшихся вглубь страны…

– Да, это было, но теперь они отказываются от всяких сношений с европейцами… Они теперь всецело предались своим таинственным заклинаниям… Несомненно, что готовятся события, притом не без участия высшего правительства…

– Но оно при чём?

– О, китайские дипломаты очень хитры! Они выпускают боксёров, чтобы в случае неудачи свалить на них всю ответственность, а самим остаться в стороне.

– Стало быть, приходится ждать осложнений?

– Выходит, что так…

Когда пароход пришёл в Нагасаки, вести приняли положительно угрожающий характер. Говорили уже о том, что в Порт-Артуре стоят войска, готовые идти на границу Китая по первому приказанию, по первому вызову из Пекина. Всем было также известно из телеграмм, что около устья Пей-хо вокруг Таку собрались все эскадры европейских держав и со дня на день можно ожидать начала военных действий.

«Господи! – у Варвары Алексеевны замирало сердце. – А мои-то старики, а Лена-то!.. Что будет с ними, если там, в Пекине, вспыхнет бунт? Одни, совсем одни… беспомощные, беззащитные… Какие ужасы придётся им перенести!.. И зачем я только оставила их? Неужели Михаил ничего не знает?»

Теперь она уже жалела, что по пути не заехала в Порт-Артур к Шатову. От него бы она скорее всего могла узнать, в чём дело, но теперь возвращаться было поздно, да и на судне поговаривали, что без военного конвоя совершать рейсы далеко не безопасно: не только в Жёлтом, но и в Японском море появилось множество китайских пиратов. Их джонки целыми флотилиями следили за каждым купеческим судном, готовые напасть на него при первой только возможности.

Чем дальше шёл пароход, чем большее расстояние отделяло Варвару Алексеевну от близких, тем всё более тоскливо становилось у неё на сердце. Толки о подготовлявшихся событиях стали стихать; с удалением от очага волнения ослабевал и интерес к нему, но тем всё более думала молодая женщина о стариках Кочеровых, об этой хохотушке Лене, которую она так искренно любила…

О себе Варвара Алексеевна думала мало. Она спешила к своему естественному защитнику – мужу, и была уверена, что Михаил Васильевич сумеет оградить её от всех шестисот миллионов китайцев один.

Жизнь на пароходе тянулась однообразно. Все дни были похожи друг на друга. И день, и ночь только и видно было, что небо да вода. Даже разговоры стихли – истощились все темы, говорить было не о чем.

Почти у самого Владивостока рано утром, когда солнце ещё только поднялось над водной пустыней, весь пароход встревожен был криками:

– Эй, на борт! Пароход под ветром!

Все путешественники засуетились, засуматошились. Встреча в море вносила в монотонную жизнь некоторое разнообразие.

Палуба, несмотря на ранний ещё час, вся покрылась пассажирами. Явились бинокли, послышались нескончаемые толки о том, кого это «Бог даёт навстречу».

По волнам Японского моря, несколько накренившись, что придавало ему очень кокетливый вид, нёсся на всех парах один из красавцев-пароходов русского Добровольного флота.

Варвара Алексеевна с кое-какими новыми знакомыми тоже вышла из каюты и внимательно наблюдала, как сближались суда.

– Не время, как будто, «добровольцу» проходить! – услыхала она позади себя.

– Отчего?

– Рейс не подходит…

– Экстренный, быть может!

– И то! Разве что экстренный!

Но вот встречный пароход стал надвигаться всё ближе и ближе. Теперь уже можно было разглядеть его во всех подробностях; видна была даже палуба.

– Много народа… – заговорили на пароходе. – Откуда это столько?

Действительно, палуба «добровольца» сплошь была усеяна пассажирами. Едва только оба судна поравнялись и на «пассажирском» взвился в виде салюта флаг, как с борта встречного судна вдруг загремело:

– Ур-ра!

На палубе все пассажиры в недоумении смолкли, и вдруг пронёсся говорок:

– Солдаты… Мобилизация!..

У Варвары Алексеевны замерло сердце.

Одно только слово «мобилизация» привело её в ужас. Оправдывались все тревожные толки: мобилизация всегда и везде была предшественницей войны. Но с кем? С кем же иным могла быть война в этих местах, как не с Китаем?

А мощное, громоподобное «ура» так и неслось раскатами над необозримой водной пустыней…

Суда разошлись.

Теперь явилась новая неистощимая тема для разговоров.

На пароходе, где была Варвара Алексеевна, находились также несколько китайских торговцев, державших путь во Владивосток. Эти люди сейчас же сделались предметом внимания и бесконечных шуток со стороны русских спутников. Никто ничего точно не знал, но все уже старались предугадать события…

– А уржи! – дразнил китайского купца какой-то русский пассажир. – Вот видишь, какое дело выходит… Ваши с нами мало-мало воевать хотят… Разве это хорошо?

Глаза китайца растерянно бегали.

– Я ничего не знай. Ты покупай, я продавай! – лепетал он. – Кто хочет, воюй, а мне не надо…

– А всё-таки, коли война, так вам чики-чики придётся делать, не воюй вперёд!

Китаец казался испуганным ещё более, хотя и понимал, что весь этот разговор и добродушные угрозы не более как шутка, хотя и грубая.

– Я – не хунхуза! – бормотал он. – Мне чики-чики не нужно делать. Моя – купца. Я торгуй!

Разговоры, подобные этому, слышались везде на палубе. Китайцами вдруг заинтересовались. Опять пошли толки о Поднебесной империи. Но странное дело! Никто серьёзно не относился к такому ужасному делу, как начинавшееся кровопролитие, все – и русские, и японцы, да, пожалуй, и сами китайские пассажиры – смотрели на всё предстоящее как на пустяки…

Но Варвара Алексеевна, пожившая в Пекине, уже как-то инстинктивно соображала, что дело обстоит далеко не так просто, как смотрели на него эти близорукие люди, не желавшие видеть и тени опасности в наступавшей грозе.

Она припомнила мистические заклинания боксёров, которые не раз видела и слышала со стены Маньчжурского города во время вечерних прогулок; вместе с этим вспомнились ей и зловещие предсказания Шивы, этого мрачного японца, игравшего такую таинственную роль среди европейцев Пекина. Припомнила всё это молодая женщина и поняла весь ужас грядущей опасности для оставшихся в охваченном волнением городе её близких.

Но она была одна, чужая всем на этом пароходе.

Напрасно она пыталась при разговоре указать, что не всё так просто, как кажется, что Пекин давно уже охвачен народным волнением и что на этот раз дело не ограничится незначительными вспышками, а грозит перейти в серьёзное восстание. Её слушали со снисходительными улыбками и только старались успокоить уверениями, что, дескать, никогда ни один китаец не осмелится взглянуть враждебно на европейца.

Молодая женщина видела, что ей не верят, и наконец совершенно отстранилась от своих спутников, с нетерпением ожидая того часа, когда пароход отшвартуется у пристани во Владивостоке.

И вот этот с таким нетерпением ожидаемый момент на ступил.

– Хань-Шень-Вей! Хань-Шень-Вей! – заголосили китайцы, когда в отдалении показалась береговая полоса с пятью горами, у подножия которых вырос в какие-нибудь несколько лет этот город, превратившийся из жалкого приморского посёлка в прекрасную столицу русского Дальнего Востока.

Очень красив Владивосток издали, со стороны моря. Берег поднимается высоко благодаря гористой местности, окаймляющей бухту Золотой Рог и Амурский залив. Со стороны моря видны острова, отделённые от материка проливами. На них, в бухте, в заливе – всюду океанские суда: русские, японские, английские. Все флаги мира бывают здесь в гостях, и нельзя было лучше подыскать конечного пункта для рельсового пути, пролегающего и по Маньчжурии, и по Сибири, чем этот город.

Более чем на семь вёрст раскинулся он по береговой полосе. Сразу заметно, что это – город русский: ни малейшей симметрии в расположении улиц, площадей. Строились кое-как, где попало. Но эта неправильность не ко вреду общего вида. Она-то и придаёт Владивостоку своеобразную прелесть. Видно, что люди здесь живут кипучей жизнью, что город год от года всё растёт…

Каменные строения правительственных, железнодорожных и промышленных зданий выстроены вперемежку с деревянными домиками, но ни одно из них не имеет убогого вида. Всё ново, всё благоустроено на европейский лад. Только крепости и форты, расположенные на возвышенностях, как бы подчёркивают то, что Владивосток не только торговый центр, но и неприступная твердыня, грозная для врагов великой России.

Всего только сорок лет, как этот уголок земли стал русским[50]50
  Фактически занята Владивостокская бухта русскими моряками 20-го июня 1860 г.


[Закрыть], но жизнь его началась гораздо позднее, а именно когда в 1891-м году в присутствии ныне благополучно царствующего Государя Императора, тогда Наследника Цесаревича, состоялась закладка Уссурийской железной дороги, предназначенной быть концом рельсового пути, соединяющего Балтийское море с Великим океаном. С этого момента и началась жизнь. С его центра огромного Приамурского края. В бухте запестрели флаги иностранных судов, тысячами стали являться китайцы и японцы, хлынули русские люди, и за пять лет, прошедших с открытия железной дороги, Владивосток преобразился так, что его и узнать нельзя… Явились учебные заведения, торговые дома, фабрики, заводы, гостиницы, начали издаваться газеты… словом, закипела жизнь.

Варвара Алексеевна сравнительно недавно ещё покинула этот замечательный город, не успела забыть его и потому не была особенно поражена происшедшими в нём переменами. Она не обратила внимания даже на то, что набережная, на которую она сошла, прежде непролазно грязная, теперь вся оделась в гранит, и пароход, на котором она прибыла, прямо подошёл к ней.

Молодая женщина спешила в знакомое семейство капитана Неронова, где она предполагала остановиться по приезде. Несказанно она была удивлена, что на пристани муж не встретил её. Напрасно она озиралась вокруг, никого знакомого она не замечала. Не было не только мужа, но и никого из семьи Нероновых, которые, казалось бы, непременно должны были её встретить, даже и в том случае, если бы Михаил Васильевич по какому-либо поводу не прибыл во Владивосток в назначенный им же самим день.

Молодой женщине ничего не оставалось другого, как взять возницу и с пристани направиться к Нероновым, жившим в одном из домов главной улицы Владивостока – Светланской. Так она и сделала.

Возница попался ей русский, старик-молоканин. Он оказался очень разговорчивым и, увидев в Кочеровой приезжую, сейчас же пустился рассказывать ей о всех событиях последних дней.

– Не приведи Господи, что тут делалось, когда войска-то уходили! – говорил он.

– Что же? – спросила Варвара Алексеевна.

– И радость, и горе! Солдаты-то радуются, словно на праздник какой идут, офицеры – то же самое; а ежели кто женат да дети есть, так видно, что только крепится да храбрится, а у самого на сердце кошки скребут…

– Много ушло-то?

– Порядочно… Из Порт-Артура, слышно, затребовали…

– А здесь как, тихо?

– Чего же не тихо быть?

– А китайцы?

– Китайцы здешние ничего, они все мирные. Чего им бунтовать-то? Вот хунхузы, это разбойники китайские, те осмелели… Под самым городом бродят…

– Что же, прогнать их разве не могут?

– А зачем гнать? Они пока худа не делают… Так, бродят, что волки голодные… Мы их здесь не боимся. Вот бабьё, как солдат провожало, так голосило. Заживо хоронили. Не чают, пожалуй, что и вернётся кто…

Старик помолчал, но через минуту заговорил.

– И чего это людям мирно не живётся? Ведь так на драку да на смертный бой и лезут. Земли да неба, что ли, им мало? Всем хватает… Положим, что китаец для нашего брата, простого человека, куда какой народ вредный, а всё-таки и они пить-есть тоже хотят.

– Чем же они вредны для вас? – Варвару Алексеевну этот незатейливый разговор отвлекал от мрачных мыслей.

– А то как же! Нам из-за них скоро здесь питаться нечем будет.

– Это каким образом?

– Так… примерно, наш русский столяр, что ли, или сапожник, или иной какой, работает и кормится от своей работы, живёт сам и семью кормит. Сводит он концы с концами – и ладно. А от него и другой кормится. Нашему и пищу повкуснее нужно, и одежду, а кто из них и выпивает. Сам, значит, пользуется и другим пользу даст. Так?

– Так, а китаец?

– Китаец тьфу! Семьи у него нет здесь; стало быть, на одного себя только работает. Придёт, за полцены всякую работу делает и, нечего греха таить, може, и хуже, чем наш-то, зато добросовестнее. Китаец в своё время на работу выйдет, трезвый придёт; будет работать рук не покладая, ну, знамо дело, каждый хозяин такого работника уже из-за одной дешевизны предпочтёт.

– Да ведь это же хорошо! – воскликнула Кочерова.

– Хорошо-то хорошо, да только не для рабочего. Чужой человек у нас хлеб отбивает, а мы зубы на полку клади. Притом же наш, сказал я уже, и сам живёт, и другим жить даст, а китаец никому ничего. Горсточку риса в день дай ему, и сыт он. Копит деньги, а потом всё к себе на Родину увозит. Ох, много беды будет нам, русским, от китайца, да и не одним тем, что поблизости от него живут, а и всем прочим…

– Ну какая же беда!..

– Э, барыня милая, не говорите! Вот они и теперь ждут не дождутся, когда через Маньчжурию чугунка пройдёт. Русские, говорят они, добрые. Как дорогу откроют, мы все к ним пойдём, они нас не обидят. В Америку их, слышь, не пускают, так вот они к нам собираются… Будет беда! Почитай, хуже крыс этот народ. Крыса нажрётся и сыта, а китайцы всегда голодны.

– Да чем же они русским, притом ещё внутри России, повредить-то могут?

– Сказал, всю работу отобьют. Они и плотники, они и каменщики, они и кухарки, и прачки, и няньки, на все руки, словом. А что русскому будет делать, когда ему, по жизни, за работу меньше рубля взять нельзя, а китаец то же самое за двугривенный делать будет с великим удовольствием? Ложись да помирай тогда.

– Ну, до этого-то не дойдёт!

– Дойдёт, дошлый народ!.. Вы в этот дом, барыня, изволите? – указал старик на чистенький домик, приютившийся около каменной громады.

– Да, сюда…

– Не к капитану ли Неронову?

– К нему.

– Так-с! Самого капитана дома нет, с ротой ушёл, а хозяйка его больна после этого шибко…

«Так вот отчего никто не встретил меня! – подумала Варвара Алексеевна. – Теперь я понимаю».

Дверь ей отворил «бой» – слуга-китаец. Очевидно, он был уже предупреждён о приезде гостьи, потому что не выразил никакого удивления при виде её.

Действительно, Варвару Алексеевну ждали. Ей была приготовлена комната, но никто из хозяев не показывался. В доме царила мёртвая тишина. Даже дети примолкли – Кочерова знала, что у Нероновых двое ребятишек. Всё это немало смутило молодую женщину. Ей стало очень неловко за свой приезд не вовремя, несмотря даже на то, что их семья была в самых дружеских отношениях с семейством Неронова. Но делать было нечего; остановиться в одной из гостиниц, вечно переполненных всяким интернациональным сбродом, Варвара Алексеевна не решалась. Впрочем, очень скоро появление старушки-матери Неронова вывело молодую женщину из затруднения.

Лицо старушки было заплакано. Она не могла удержаться от слёз и кинулась в объятия Кочеровой, лишь только увидела её.

– Марья Дмитриевна! – воскликнула та. – Да скажите же, что такое приключилось! Что всё это значит?

– Оленька больна. И война всему причиной! – так и захлёбываясь слезами, отвечала старушка. – Этакая беда! Жили тихо, смирно, вдруг война, как снег на голову! Взяли Васю, ушёл он от нас, а Оля-то… маленького ждала. И так она в этом положении нервна всегда, а тут, как Вася уехал, сколько ни крепилась, не выдержала, свалилась… Неблагополучное разрешение… Выживет ли, неведомо. А Васе и писать нельзя. Ему тоже не сладко. Сердце-то, поди, так и рвётся. Несчастные мы! И зачем только люди проклятую войну придумали!..

– Что же с Олей?

– Без памяти она… Ещё что там будет, а здесь уже война жертву потребовала… Не одна, поди, Оля на Руси теперь так же страдает: каждая жена, каждая мать все глаза выплакала…

Варвара Алексеевна, насколько могла, утешила старушку. Та под влиянием ласковых слов несколько успокоилась, вспомнила, что гостья с дороги устала, и сейчас же принялась хлопотать по хозяйству.

– Уж простите, милочка! – говорила она. – Совсем я старая, с ног сбилась. Как Оля слегла, везде одна.

Через несколько минут в столовой уже кипел самовар, явилась лёгкая закуска. Варвара Алексеевна успела побывать у больной. Неронова действительно была без памяти. Нервы не выдержали, и жестокая болезнь свалила с ног молодую женщину, только что даровавшую жизнь новому человеческому существу.

Да, это истинно была жертва войны. Какое дело было несчастной больной до славы побед, до всех дипломатических ухищрений и политических осложнений? Что ей было за дело до того, что наглецы Запада, гнавшиеся за коммерческими выгодами, взбаламутили «живое жёлтое море» и разбудили свирепого Дракона? Ведь это они отняли у неё мужа, отца её детей, это они от тихой семьи бросили его в кромешный ад штурмов, битв, кровопролития… Ничего ещё не было сделано, а жертвы уже были налицо…

Взволнованная донельзя, со слезами на глазах, смотрела Варвара Алексеевна на свою бедную подругу, и мысли её невольно неслись к тем, кто мог уже стать жертвой прогневанного Дракона.

Марья Дмитриевна за чаем передала ей все подробности разлуки её сына с семьёй:

– Знаю я, сильно страдал Васенька. Только и виду не подал, что у него на сердце творилось. Словно на пустяшный какой манёвр с ротой своей пошёл. Улыбался всё. Пока он был, и Оля крепилась. Его мужество на неё действовало. Да как ему иначе было! Он пример должен был показывать другим – подначальным. Русский ведь он! Как поход объявили, будто переродился, будто другой стал. Ходит к солдатам, послужить уговаривает. Всех ободрил, все не на смерть, а на потеху пошли…

Так оно и было на самом деле. Старушка не преувеличивала. Велик дух русского воина! Во Владивостоке, откуда были отправлены в Порт-Артур первые воинские части, повеление о походе явилось полнейшей неожиданностью, но не было никого, кто бы при известии о походе выказал хоть на мгновение и тень слабости. От высших офицеров до последнего ротного замухрышки все выказали себя истинно русскими людьми. Без сожаления покидали тихие семьи, насиженные места. На смертельную опасность шли как на весёлый праздник. Всеми руководило одно только стремление: с честью выполнить свой долг перед Родиной. Да, велик русский воин могучим духом, способным горами ворочать…

Долго ещё рассказывала Марья Дмитриевна гостье о сыне, об его мужестве, сама не замечая, что молодая женщина так и порывалась спросить о том, нет ли для неё каких-нибудь известий о муже. Наконец она вспомнила.

– Ах! – всплеснула руками Марья Дмитриевна. – Вот что значит старость не радость… Из ума вон. О своих делах толкую, а позабыла совсем, что вам телеграмма есть… да и не одна ещё, а целых две!

Варвара Алексеевна мгновенно оживилась:

– Где же? От кого?

– Сейчас, сейчас! Одна от супруга, верно, а другая, уж не знаю, из Пекина, кажется…

Старушка побежала во внутренние комнаты и через минуту вернулась с двумя телеграммами.

Кровь так и хлынула в голову молодой женщины, когда у неё в руках оказались эти пакетики. Она не могла даже решиться вскрыть их сразу. Только совладав с волнением, Варвара Алексеевна, не глядя, открыла первую попавшуюся под руку телеграмму. Один взгляд, и содержание было уже известно. Сердце замерло у неё в груди, голова закружилась, в глазах потемнело…

Это была телеграмма из Пекина. Старики Кочеровы уведомляли невестку, что Лена пропала без следа…

Несколько минут молодая женщина была как в забытье. Едва придя в себя, она схватила вторую телеграмму.

Эта была от мужа.

Михаил Васильевич телеграфировал жене, что он не может встретить её, не может даже оставить своего поста. Он просил или почти приказывал ей немедленно ехать в Благовещенск, где у них был свой дом, потому что, по его мнению, во Владивостоке было далеко не безопасно. В Благовещенск он обещал прибыть и сам при первой возможности.

Телеграмма мужа была составлена в таких выражениях, что Варваре Алексеевне только и оставалось повиноваться.

Марья Дмитриевна заметила бледность, внезапно разлившуюся по лицу Варвары Алексеевны.

– Что с вами, милочка! На вас лица совсем нет! – воскликнула она. – Худое известие получили?

Кочерова горько усмехнулась:

– Лена пропала, Миша не может выбраться, чего же ещё? Пришла беда со всех сторон. Вот посмотрите.

Она передала Марье Дмитриевне телеграммы.

Старушка ахнула, когда узнала об исчезновении Лены, которую помнила ещё маленькой девочкой.

– Что же теперь делать-то? Беда такая! – воскликнула она.

– Как что! Мне нужно ехать в Благовещенск.

– Почему ехать? Полно! Успеете! Погостите, отдохните…

– Нет, нет!.. Может, Миша уже там… Телеграммы пришли три дня тому назад. Его надобно предупредить. Не пропадать же нашим старикам…

Сколько ни упрашивала Марья Дмитриевна гостью отдохнуть немного, Кочерова твёрдо стояла на своём. С первым же поездом Уссурийской дороги она уже мчалась в Благовещенск.

Быстро мелькали в окнах вагона виды один другого живописнее. Вот поезд, громыхая колёсами, пошёл по скалистому берегу Суйфуна; углублялся в страну. Промелькнули красивейшие Суйфунские, или Медвежьи, щёки – молодая женщина даже не бросила взгляда на открывавшиеся перед ней великолепные картины. До того ли ей было?.. Она переживала минуты острого горя. Прошедшее рисовалось ей в самом мрачном свете. А будущее? Будущее было окутано туманом неизвестности…