Текст книги "В пасти дракона"

Заботливые маменьки, ещё и в глаза китайцев не видя, уже умоляли своих подруг застрелить детей, когда неприятели ворвутся в город. Даже «русские буры» в своих окопах смутились и присмирели. Короче говоря, весь Благовещенск приготовился к смерти, и всякий, кто мог, готовил дорого продать свою жизнь…

Как и всегда, оказалось, что у страха глаза велики.

Никогда и нигде китайцы и во сне не видали ни малейшей победы над русскими. На Благовещенск они даже и не думали идти, никаких истязаний «десяткам пленных» не делали.

Но как всегда, так и в этом случае, дыма без огня не было.

Тот небольшой отряд, что был послан по берегу Амура к Айгуну, совершенно благополучно и даже без выстрела добрался до поста, около которого были остановлены пароходом «Михаил», очутившимся под огнём китайцев, баржи.

Эти баржи были брошены без всякой защиты, но они оставались нетронутыми. Как их бросили, так они и стояли у берега…

Китайцев не было заметно. Длиннокосые засели в своей крепости, сидели там тихо и носу не высовывали. Отряд, не подозревая даже возможности иметь какое-либо серьёзное дело с неприятелем, совершенно спокойно расположился в зданиях поста на ночлег, не выставили даже цепи. Да предполагалось, что это и не нужно, так как впереди поста, выше по Амуру, расположилась крестьянская дружина, которая, собственно говоря, и заменяла цепь.

Ночь прошла довольно спокойно. На рассвете дружинники ещё до солдат поднялись и пошли с обозом вперёд. Всего через несколько сотен шагов дружинники наткнулись на густую цепь китайцев, сейчас же перешедших в наступление при виде далеко не важного врага. Случилось то, что и должно было случиться. Совершенные новички в военном деле, крестьяне-добровольцы, не бросив, впрочем, обоза, повернули и опрометью бросились назад.

– Китайцев видимо-невидимо, тьма тьмущая! – ещё издали кричали они солдатам, уже заслышавшим выстрелы и быстро построенным в боевой порядок.

Смутились, но не дрогнули русские солдатики. Сейчас же была выслана вперёд цепь, но китайцы, увлечённые первым и неожиданным успехом, вошли «во вкус побед» и наступали столь стремительно, что цепь пришлось отвести назад.

Началась перестрелка. Одним из первых выстрелов оказался ранен ротный командир. Волей-неволей маленький отряд перешёл в наступление, однако ненадолго. Словно на крыльях, прилетел на место боя свежий отряд полковника Печёнкина: рота и сотня казаков с двумя орудиями. Тут дело приняло совсем другой оборот. Печёнкинцы долго думать не стали. Едва явившись на место, молодцы с громким «ура» пошли на всё ещё наступавших врагов. Лихие казаки обскакали китайцев с флангов и с диким гиканьем врубились в массу их. Где же было тем выдержать молодецкий натиск? Китайцы кинулись бежать, устилая берег Амура своими трупами. Их преследовали, пока они не разбежались во все стороны.

Но в то время, когда китайцы ещё наступали, они успели захватить двоих местных крестьян. С пленниками они не церемонились и, без сострадания убив их, бросили на месте их тела.

Эти-то две жертвы стычки и обратились в «десятки мучеников» в глазах хвативших лишку зелена вина вестовщиков.

Перепуганные крестьяне-добровольцы и переполошили Благовещенск. Им-то и, главное, их легкомыслию благовещенцы были обязаны всем тем ужасом, который переживали они в течение нескольких часов.

Пьяных крикунов-вестовщиков сейчас же арестовали и посадили под замок; в это время пришло уже известие о подвигах Печёнкина, и Благовещенск поуспокоился, хотя страх окончательно не прошёл.

Все торговые помещения были заперты, банки прекратили свою деятельность. Обыватели, какие остались, попрятались, куда только могли. Благовещенск как будто вымер. Жизнь сохранилась только на ложементах, да и те стихли, перестали отвечать на выстрелы с китайской стороны. Патронов оставалось малое количество, а снарядов для орудия – и того меньше.

Если бы китайцы были деятельнее, то все пережитые лишь в воображении ужасы могли бы совершиться на самом деле…

Ушёл Печёнкин со своим отрядом за Зею, и в городе остались всего три неполные роты солдат да местные команды, на храбрость «русских буров» особенно надеяться не приходилось; это были люди совершенно незнакомые с военным делом. Каждый из них в отдельности несомненно был храбр, но на войне не столько значения имеет личная храбрость, сколько военная выправка, военное воспитание, умение повиноваться и с разумением исполнять приказания старших.

Итак, Благовещенск оставался совершенно беззащитен. Скоро ждать помощи было неоткуда – ближе Хабаровска не стояли войска, а оттуда даже форсированным маршем отряды не успели бы быстро прийти. Будь в Сахалине любые другие, но не китайские войска, от Благовещенска, этого единственного города в огромной Приамурской области, остались бы груды дымящихся развалин. Но китайцы словно развлечение себе устроили из бомбардировки. Они из Сахалина с рассвета и до сумерек, не жалея снарядов, стреляли по русскому городу. Стрельба их, однако, была безрезультатна. Дальше этого не шло. Из-за своих укреплений китайцы не показывались. Они как будто с нетерпением ожидали, когда в Благовещенск придут русские войска и разгонят их самих.

Когда прошёл первый страх, благовещенцы не только успокоились, но даже стали посмеиваться над своими недавними опасениями.

В это время и вспомнили об одной подробности, переданной явившимися с вестями из-за Зеи добровольцами. Они ещё тогда рассказывали, что в нападении на русских участвовали маньчжуры, которых все считали мирными. Теперь о маньчжурах вспомнили и ужаснулись…

Китайцы казались русским заведомыми трусами, которых бояться нечего, но маньчжуры – не китайцы. Это уже монголы, потомки завоевателей страны, люди умные, храбрые, решительные… Их было до пяти тысяч в Благовещенске, они видели, что город беззащитен, что население безоружно, что даже у многих солдат нет ружей, а вместо них американские дроворубные топоры.

Правда, они держали себя совершенно спокойно, угрожающего положения не принимали, но… чужая душа – потёмки. Разве можно было поручиться, что вся эта толпа не кинется разом на потерявших голову горожан?

От маньчжур решили освободиться хотя бы для того, чтобы немного успокоить своих, каждое мгновение трясшихся за свою жизнь.

Маньчжур, а вместе с ними и всех благовещенских китайцев, собрали на дворе земского лесного склада. Много их набралось. Сперва им предложили уйти к своим добровольно. Китайцы и маньчжуры зашумели, заволновались. Тогда их под конвоем доставили на берег Амура к тому месту, где начинался брод. Тот был не широк, но по нему можно было перейти реку с полной безопасностью. Судов для переправы не было, да и дать их было нельзя, потому что это значило бы снабдить сахалинских китайцев средствами для переправы. Ничего другого не оставалось, как заставить благовещенских китайцев перейти реку вброд.

Китайцы полезли в воду довольно спокойно и уверенно пошли к своим. Но когда они почти подошли к правому берегу Амура, земляки встретили их ружейным огнём. Несчастные, совсем забыв в испуге, что брод не широк, заметались в разные стороны; многие попали в глубокие места и утонули.

Не открой сахалинские китайцы огня по своим же, катастрофы не было бы; стало быть, совсем неуместны нападки на благовещенцев, якобы виновных в гибели китайцев; нет, в такое время, когда приходится думать о своей жизни, не до сентиментальностей; будь на месте русских в Благовещенске западные европейцы, они не задумались бы перебить несчастных сами, а тут китайцам была предоставлена полная возможность спастись, и если некоторым из них спастись не удалось, то, стало быть, так им на роду написано было и русских за это винить нечего…

С удалением китайцев в Благовещенске все вздохнули свободнее, но положение мало изменилось: город по-прежнему оставался беззащитным…

Варвара Алексеевна все эти тяжёлые дни провела в ужасной тревоге. Нервы её расшатались до последней степени. Она даже начала галлюцинировать. Постоянные пушечные выстрелы не давали ей покоя.

Лишь только забывалась она тяжёлым нехорошим сном, вдруг громыхали пушки. Бедная женщина вскакивала и начинала метаться по комнате.

– Миша! Это в Мишу моего стреляют! – кричала она. – Отдайте мне его! Где он? Миша! Миша!..

Её с трудом успокаивали. Но какой уж это был покой, когда несчастная молодая женщина всё время видела перед собой окровавленный труп замученного свирепыми врагами дорогого ей человека?

В Благовещенск уже пришли кое-какие вести о всём происходившем на линии Великой магистрали и южной её ветви.

Китайцы наступали везде. Всё, что созидалось годами упорного труда, было разрушено в несколько дней. Харбин был осаждён; из Гирина, Телина, Мукдена, со всех промежуточных станций русские отгонялись силой, противостоять которой они не имели никакой возможности.

Но всё это были только минутные успехи китайцев. Час грозного возмездия приближался. В Благовещенск подходили из Хабаровска войска, из Никольска-Уссурийского уже вышли отряды храбрецов. Упоённые первыми ничтожными успехами, китайцы ещё осмеливались оказывать сопротивление, однако это было очевидным безумием…

39. На Манчьжурию

– Варенька, милая! Да успокойтесь вы, ради Создателя! Измучилась я, на вас глядя! Ну можно ли, родная, так убиваться?

Это говорила Анна Ивановна Чемисова, та родственница, у которой остановилась по приезде в Благовещенск молодая Кочерова.

Прошли уже пятнадцать дней с того момента, когда безумцы на китайском берегу Амура осмелились открыть стрельбу по городу Белого Царя русского. Они только и делали, что стреляли по Благовещенску, но переходить в открытое наступление не решались.

В Благовещенске так привыкли к выстрелам, что перестали обращать на них внимание. Лавки, магазины, банковские конторы открылись, на базарах появились крестьяне – вся жизнь потекла по-прежнему. Падали, впрочем, ещё гранаты на улицах, но их обходили и особенного внимания не обращали.

Перепугавшаяся, чуть не обезумевшая от ужаса Анна Ивановна теперь уже сама первая смеялась над своими страхами и успокаивала Варвару Алексеевну:

– Полно же, говорю вам, Варенька. Вот помяните моё слово: жив ваш сокол ненаглядный, жив и скоро к вам прилетит…

Варвара Алексеевна только плакала в ответ:

– Где тут уцелеть? Сами же вы рассказываете, какие ужасы нашим пришлось вынести…

– Это когда к Харбину-то отступали?

– Да, да! Столько отрядов!..

– Да что же столько: в Телине, Гирине, Ляодуне – все в Харбине сошлись.

– А мукденский-то, мукденский отряд вы забыли…

– Н-да! Вот о нём одном ничего не слышно.

– А Миша мой там ведь!

– Ну что же! Грозен сон, да милостив Бог… Авось и наши мукденцы сойдутся… Пока решительного известия не пришло, головы терять нечего. Всё надежда есть. Может быть, мукденцы наши давно в Харбине. А там отсидятся, пока подмога не придёт… Я так думаю, что там они уже. Где же им и быть!.. Нам теперь радоваться бы! Христолюбивые воины наши так и подходят[68]68
  Из Сретенска отряды полковника Шверина и генерала Ренненкампфа, из Хабаровска генерала Сервианова.


[Закрыть]. Они живо этих китайских негодников уймут.

– Много подошло?

– Хватит! Пойдём-ка вечерком на военное поле!

– А что там сегодня?

– Будто вы не знаете! Эх вы, голубушка, как в свою горесть ушли, ничего видеть не хотите, ничем не интересуетесь… Сегодня на военном поле напутственное молебствие солдатикам, которые на китайца идут… Право, пойдёмте. Все поразвлечётесь малость… Так? И Господу Богу помолитесь… Об одолении супостата будут просить Создателя.

Известие о прибытии войск сразу же успокоительно подействовало на бедную женщину. Она почувствовала, что явилась надёжная защита, которая сможет оградить Русь святую от всякой напасти, от всякого супостата…

Наступил тёплый, тихий июльский вечер. Сыроватая полумгла окутала Благовещенск и его окрестности. Всё ещё громыхали китайские выстрелы, но не до них было. Со всего города сбегался народ на военное поле. И старики и дети, и здоровые и больные, и мужчины и женщины – все сошлись сюда и тихо стояли вокруг выстроенных в походные колонны рот в ожидании начала молебствия.

В середине поля был установлен аналой. Около него сошлись военный губернатор Амурской области генерал Грибский, генералы Субботич, Ренненкампф, высшие чины военные и гражданские. Все были как-то особенно настроены, да и в самом деле переживалась минута, редкая по своему великому внутреннему значению: этим молебствием открывался поход против врага, совершенно нового, с которым никогда ещё не приходилось встречаться на полях брани.

Там, за Амуром, простирались безлюдные пустыни Маньчжурии. На многие сотни вёрст раскинулись они, и вот предстояло всем этим людям не пройти, а пролететь их…

Да, именно пролететь, и не на крыльях, а на своих на двоих. Иначе невозможно было. Китайцы наседали на Харбин, и только орлиный полёт мог остановить их дерзкие покушения.

Пока ещё не началось молебствие, между собравшимися шли тихие разговоры.

– Собственно, два театра войны здесь, в Маньчжурии, – говорил сурового вида полковник стоявшему рядом с ним штатскому в форме инженера.

– Да, да, Гродеков и Алексеев… Но наступление предположено с четырёх сторон…

– Иначе нельзя. Знаете, кто пошёл из Сибири?

– Кто?

– Орлов, профессор!

– А, этот знаток Суворова?

– Он самый…

– Ему будет легко применить суворовские приёмы… Говорят, он, так сказать, анатомировал Суворова и его походы, вошёл в суть каждого движения нашего великого стратега…

– Да, он уже и на деле себя показал. Его отряд буквально летит… Мы здесь не трогались, а он уже к Хайлару близко… Поистине суворовские переходы.

– То-то от Мацеевского никаких тревожных вестей не приходит.

– Были вначале…

– Да, Монголия и Кяхта чуть было не вспыхнули… Спасибо Орлову!

В другом кружке беседовали о китайцах.

– Удивительно, зачем они всю эту кутерьму затеяли! – говорил один военный другому. – Чего они желали достигнуть этой глупой бомбардировкой Благовещенска?

– Не достигли. Но могли достигнуть.

– Ну да, это, конечно, возможно было бы! Завладей они Благовещенском, вся Приамурская область, весь Уссурийский край были бы отрезаны от России…

– План-то кампании был составлен очень умно.

– Только не ими!

– Ну да где же этим горе-стратегам до таких тонкостей додуматься!.. Тут видна опытность. Полный прорыв линии сообщения. Нет, не в Пекине этот план составлен!

– Да, вот, на всякого мудреца довольно простоты. План хорош, а ничего из него не вышло!

– Бог за Россию!.. Тс!.. Начинается молебствие.

Было уже десять часов вечера. Раздалась команда: «На молитву!» Со слезами и в голосе, и на глазах обратился к отправлявшимся в поход священник. Он говорил не о мести дерзкому врагу, а высказывал только уверенность в помощи Божьей, ибо «на начинающего Бог», а русским приходилось идти в этот поход на защиту своей дорогой Родины.

Солдатики слушали, и на лицах этих простых русских людей отразилось сердечное умиление. Они не размышляли, что, как, почему, они знали, что дерзкий враг осмелился нанести оскорбление их великой матери Руси святой, и все до одного готовы были исполнить свой святой долг: на поле брани живот свой положить за веру, царя и Отечество.

«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твоё», – могучей волной разлилось по военному полю.

Это служитель Бога живого с крестом и святой водой пошёл по рядам благоговейно замерших солдат.

«И победы благоверному Императору нашему Николаю Александровичу на супротивные даруй!» – с особенной мощью раздалось в тишине кроткой июльской ночи.

«И Твоё сохраняя крестом Твоим жительство!» – словно повинуясь могучему душевному порыву, подхватила безмолвствовавшая дотоле толпа.

А пушечные выстрелы с китайской стороны гремели как салют будущим победам славных русских героев.

В толпе, стоявшей на поле, всё пришло в движение.

Там плакали, крестились, крестили ряды солдат, у многих из которых струились по щекам слёзы.

Мощный порыв овладел этими людьми, ещё так недавно пережившими невообразимый ужас ожидания смерти. Они как будто ожили, воскресли в это мгновение, и главными виновниками их чудесного воскресения явились те простодушные люди – солдаты, которые, замерев в своих рядах, напряжённо следили глазами за седым высоким генералом с очень суровым, но в то же время привлекательным и располагающим к себе лицом.

– Ребята! – начал он, обращаясь к солдатам и офицерам, не глядя, однако, ни на кого из них, а устремив взгляд куда-то вдаль. – Поздравляю вас с походом! С Богом, братцы, идите на врага, нашу Русь обидевшего. Послужим батюшке царю и матушке России, покажем, что нам, русским, никакой враг не страшен. Побьём китайца длиннокосого! Всяких мы бивали врагов, теперь и до него очередь дошла… Пусть изведает силу русского оружия. Вперёд, молодцы! Царь-отец на нас смотрит, не посрамим русского имени!

– Рады стараться, ва-е-пр-ство! – дружно прогремели сотни голосов.

Генерал сразу переменил тон. До того он беседовал, убеждал, теперь он начинал приказывать.

– Вперёд идти смело, не оглядываться назад! – отрывисто выкрикивал он. – Врагам-неприятелям спуску не давать! Встретится с оружием – разбивать наголову и гнать, гнать без устали! Сдающихся миловать и напрасно не убивать, мирных жителей не трогать! Мы – воины, защитники веры, царя и Отечества. Помните это! С Богом!

Он махнул рукой.

Раздалась команда. Солдаты мерно, как на учении, перестроились в походный порядок.

Новые команды – и все роты, гулко шагая по высохшему грунту, тронулись по дороге к Верхне-Благовещенску, где назначена была переправа через Амур.

Осеняя себя крестным знамением, уходили в далёкий, полный опасностей поход солдаты; крестили их все остающиеся в маленьком городке. Восторг царил всеобщий. Совершалось событие, которого никто здесь не помнил и помнить не мог. В первый раз отсюда выходили на бранное поле могучие русские силы – в первый раз ещё с той поры, как этот великолепный край был присоединён к великой России.

До самого рассвета не спали в эту памятную ночь благовещенцы. До сна ли было? Они становились не только свидетелями, но и участниками совершавшихся великих событий.

Не могла уснуть и Варвара Алексеевна. Полное спокойствие овладело ею, лишь только она отслушала на военном поле напутственный молебен войскам. Словно кто уверил её, что теперь всякая опасность, и не для неё одной, для всех её близких, уже миновала. Все прежние страхи исчезли. Молодая женщина уверилась, что теперь она непременно увидит своего Мишу, что эти герои спасут его, если только он попал в руки к врагу.

Она и Анна Ивановна стояли на набережном бульваре, ожидая, когда небольшая благовещенская флотилия – «Михаил», «Гражданин» и блиндированная «Селенга», уже разведшие пары, – выйдет из Зеи, дабы отвлечь на себя внимание китайцев.

Тихо стояла толпа на берегу, ожидая решительного момента.

Был третий час утра 29-го июля. Только начинала брезжить заря, но ещё было темно.

Вдруг словно огненный пояс, сперва узенький, за ним широкий опоясал китайский Сахалин. Раздался гром пушек. На русской стороне все так и всколыхнулись.

– Господи! Идут… Пароходы идут… – пробежал по толпе сдержанный шёпот. – Начинается… Помоги, Боже!

«Михаил» и «Гражданин» шли, теснясь друг к другу, а блиндированная «Селенга» прикрывала их всё время, пока эти пароходы шли через город.

Стрельба китайцев всё усиливалась. Огонь от залпов пробегал по всей китайской стороне. На благовещенском берегу перестрелка была и слышна, и видна. К ружейным залпам примешивалось громыхание тяжёлых орудий Сахалина. Китайские пули щёлкали по железным пароходным кожухам и обшивкам. В то же время по всем улицам Благовещенска, близким к набережной, как несметные рои невидимых пчёл жужжали пули, шлёпались о крыши домов, скатывались с них на панели и с сухим, жёстким звуком падали на камни.

Стрельба была беспорядочной. Артиллеристы Сахалина словно не заботились о том, куда выстрелы были направлены и достигали ли снаряды своих целей… Вдруг к грому с китайской стороны Амура присоединились оживлённые залпы русских батарей, поставленных между городом и лагерем. Это было нечто совершенно другое. Залпы следовали за залпами непрерывно. В громыхании русских орудий слышалось что-то воинственно-спокойное, мощное, чувствовалась полная уверенность в недалёкой победе.

– Вот ад-то кромешный! – восклицали на берегу.

– Такого, как сейчас, и в первый день не было.

– А тогда было страшнее.

– Ещё бы! Впервой было…

Начинало уже светать, когда вдруг небо над Сахалином закраснелось…

– Что, что это такое? – заволновались на русском берегу.

Ответ не замедлил последовать. Густой столб чёрного дыма взвился над китайским посёлком. Налетел ветер и несколько развеял его. За ним ясно были видны зловещие ярко-красные языки пламени…

– Ура-а-а! – загремела толпа на русском берегу. – Наша взяла, зажгли!

Сахалин пылал, но китайцы и не думали прекращать бомбардировку. Напротив, они ещё усилили артиллерийский огонь. Боевых снарядов, очевидно, у них было множество, и китайцы их не жалели…

Манёвр русских удался как нельзя лучше.

Пока китайцы в Сахалине занимались совершенно бесполезной пальбой, русская пехота, казаки и артиллерия около Верхне-Благовещенска перешли на правый берег Амура никем не задержанные…

В первый раз ещё вступали русские врагами на китайскую землю!

Пехота развернулась цепью и стала на горе перпендикулярно берегу в нескольких верстах выше Сахалина.

Это было замечательно удачное движение. Теперь не было уже сомнения в том, что не только Сахалин, но и Айгун скоро будет во власти русских.

Грозным строем началось наступление, а китайцы так увлеклись стрельбой по пароходам, сновавшим по руслу реки для привлечения внимания, что не замечали приближение грозного неприятеля…

Но к утру устали и китайцы. Канонада мало-помалу стихла. Только изредка слышались отдельные выстрелы. Ночь прошла, засиял белый день.

Наступление русских на Сахалин шло по плану. Отряд подходил к посёлку всё ближе.

– Сотника Вандаловского ко мне! – приказал командующий отрядом.

На этот зов явился бравый казачий офицер, живой, расторопный. Лихой удалец!

– Послушайте, сотник! У меня к вам дело есть…

– Рад стараться, ваше-ство!

– Пожалуйста, возьмите казаков своих, пощупайте длиннокосых в Сахалине. Что они там думают о нас?

– Слушаю-с, будет исполнено!

– Надеюсь… Уверен, что вы отличитесь. С Богом! Успеха!..

Вандаловский, лихо козырнув, помчался во весь опор к своим.

– Сотня, равняйся! – раздалась его команда. – Марш!

Глухо застучали копыта казачьих коней по ровному каменистому грунту. Замирало сердце у казаков. На их долю выпадала слава первой серьёзной схватки с врагом в только что начавшейся кампании.

– Ребята, по фанзам пошарить нужно! – приказывал сотник. – Чуть где китаец – гнать и гнать!

– Знаем, ваш-благородие! – хором отвечали молодцы. – Уж будьте уверены, не осрамимся.

– То-то! Смотрите у меня!

– Будьте благонадёжны! Как в фанзу, так огонька и вздуем, чтобы теплее было!

Впереди перед сотней, как раз на её пути, раскинулся лесок, довольно густой.

– Китайцы там! – крикнул один из казаков. – Вижу! Сидят, приширшившись!

– Китайцы ежели, так выбить их надо! Чего на них смотреть! – крикнул сотник. – Вперёд, атаманы-молодцы, за мной!

Сотня, вытянувшись почти в прямую линию, понеслась к лесу с залихватским свистом, гиканьем и громким «ура!».

– Ваш-благородие! – подскакал к Вандаловскому казак. – Там этих самых маньчжур и не счесть.

– Много?

– Видимо-невидимо!

– А, тем лучше! Меньше останется их, – был ответ удалого сотника. – Вперёд, молодцы, гайда!

В лесу были действительно не китайцы, а маньчжуры. Их было очень много, и они храбро поджидали противника. Вандаловский пугнул было их залпом. Маньчжуры отвечали на него градом пуль.

– Пятерых ожгло! – услышал за собой Вандаловский, но и сам закачался в седле; это маньчжурская пуля угодила ему в ногу. Казаки бросились было на помощь.

– Ничего, пустяки, ребята! Бросьте! – крикнул Вандаловский. – Выгоните длиннокосых. Видите, орудия подходят… вас поддержат… Вперёд, молодцы!

Станичники уже знали, что «нехристи сотника подшибли».

– Ах они, такие-сякие-разэтакие! – послышались негодующие крики, и сотня с шашками наголо кинулась на маньчжур.

Натиск был молодецкий. И не такой враг, как маньчжуры, был бы ошеломлён им. Едва только молодцы-атаманы подлетели к врагам, те уже показали тыл. Вместо того, чтобы нападать, казакам пришлось только преследовать панически бегущего противника.

Меньшая часть ударилась в погоню, остальные на рысях понеслись к Сахалину. Скоро вокруг его запылали фанзы: молодцы-казаки хорошо знали своё дело.

Китайцы в Сахалине вместо того, чтобы приготовиться к обороне, всё ещё продолжали стрелять по Благовещенску.

Но там уже все были спокойны за успех дела.

– Экая пылища-то! – раздались около полудня крики.

– Где, где?

– Вон, ниже Зеи. Сила идёт большая, пыль столбом…

– Наши или длиннокосые?

– Кто их разберёт!.. Вон, из Сахалина побежали!

Действительно, главные силы китайцев отступили из занятого русскими Сахалина к Айгуну. Отступление было беспорядочное.

В половине второго упали в Благовещенске две последние неприятельские гранаты. Одна из них разорвалась между жилыми постройками дома Урланова на углу Зейской и Мастерской улиц, другая ударилась в окно дома Клосс, пролетела по комнатам и вылетела в другое окно. Разорвалась она в ограде и тяжело ранила осколками не успевшую укрыться старушку Долгову.

Последние гранаты – последняя жертва.

Испытания Благовещенска кончились. Миновали, как тяжёлый сон, двадцать дней осады и бомбардировки, начались дни отмщения…

Весь правый берег Амура против Благовещенска был окутан густым чёрным дымом, сквозь который то и дело прорывались огромные языки пламени. Слышен был треск загоравшихся построек. Внезапно ставший порывистым ветер словно бы помогал делу истребления, раздувая огонь.

Большой и Малый Сахалин перестали существовать!

Так начался знаменитый маньчжурский поход прошлого года…