Текст книги "В пасти дракона"

Поздоровавшись с русскими войсками, которые громко и весело прокричали обычное приветствие, генерал начал объезжать союзные войска.

Получилась великолепная, необычная картина мира, картина, которой никто не видел от сотворения мира…

Среди заповедных стен и башен Императорского города, недоступного не только для всех иностранцев, но и для китайцев, на старинном мощёном дворе, куда не ступала нога ни одного простого смертного, выстроились чужеземные войска восьми наций, с ружьями, саблями, знамёнами, трубачами и оркестрами, и приветствовали криками и музыкой русского генерала.

Это был торжественный привет всех наций тем войскам, которые первые пробивались и пробились в Пекин и первые сражались за освобождение христиан.

Все иностранные генералы стояли у своих отрядов и приветствовали генерала Леневича. Здесь были: японские генералы Ямагата и Фукушима, французский генерал Фрей, английский генерал Гезели, американский генерал Чаффи и германский майор с русским орденом Святого Станислава на шее фон Мадэи. У своей бригады был генерал Стессель.

Не было только героя, который со своим отрядом первый взошёл на стены Пекина и пробил ворота другим войскам – раненого генерала Василевского.

Ровно в 8 часов утра генерал Леневич кончил объезд войск и со своей свитой отправился во дворцы. За свитой шли русские и остальные войска, с музыкой и распущенными знамёнами.

Выстрелы из английских орудий возвестили о начале шествия.

Зарокотали барабаны, запели флейты, и победители, сопровождаемые войсками всей Европы, вошли в заповедный дворец.

Войска проходили через длинные мощёные дворы, давно поросшие травой, проезжали под ветхими величавыми башнями, посреди пустынных тянущихся галерей и, наконец, подъехали к запретным дворцам, в которые не входил ни один европеец.

Здесь они сошли с коней и, поднявшись по беломраморным лестницам, вступили в сумрак и тишину древнего дворца. Высокие мрачные колонны, потемневший потолок и покрытый пылью трон посередине дворца – всё напоминало древние времена маньчжурской династии.

Отсюда триумфаторы снова пошли на каменный двор с мраморными площадками, лестницами и галереями, и снова находились в старинной высокой палате с троном, колоннами и курильницами перед тронным возвышением; трон, колонны и потолок подведены под медный цвет, и вся палата кажется медной. Обстановки в палате очень мало: столы и скамейки с древней причудливой резьбой. Нет ни пышности, ни великолепия: это скорее – место царственного уединения.

Перед воротами дворца появились китайские мандарины, из которых один с красным шариком, как говорили, военный министр. Мандарины с самым любезным и приятным выражением лица, под которым довольно ясно виделось сознание постигшего их национального горя и унижения, просили победителей пожаловать далее во дворцы.

Вот они опять вышли из полумрака и затхлого воздуха на солнце и идут по двору с потухшими курильницами и безлюдными галереями кругом. Это – вход во дворец, такой же мрачный и пустынный, как и прежние. Перед троном на большом столе поставлены жертвенные приборы, чаши, курильницы и дощечка в раме с надписью.

Это дух усопшего императора восседает на троне. Царствующий император здесь молится своему предку.

Но вот засиял свет. Генералы и свита выходят на свежий воздух. Любезный мандарин с высохшим лицом и умными глазами просит русского генерала свернуть с прямой дороги направо, так как следующие дворцы нельзя пройти насквозь. Тогда пошли по красивому мраморному двору с мраморными лестницами и площадками, поросшими травой и бурьяном. Кругом сон и молчание. У всех ворот и дверей стоят придворные слуги, такие же сонные, молчаливые и ветхие, как эти дворцы, и такие же ненужные, как этот бурьян.

По просьбе важного сановника с красным шариком пробрались по каким-то задворкам, мимо каких-то служб и каморок, представляющих закулисную сторону дворцов, и вступили в прелестную рощу из кипарисов и можжевельника. Столбы подпирают священные двухтысячелетние деревья, от которых остались одни огромные стволы, пережившие половину китайской истории. Мимо заглохших гротов и молчаливых теремов с затейливой угловатой крышей императорского жёлтого цвета триумфаторы вошли в великолепные расписные жёлтые ворота с надписью «Вечное сияние», и их встретили не высохшие безмолвные придворные мандарины, а весёлые русские солдаты, громогласное «ура» которых разбудило вековую тишину дворцов. Императорские заповедные дворцы были пройдены русским генералом, и генералы находились у выходных ворот среди стрелков 10-го полка и японцев, которые выстроились друг против друга. Английские пушки снова возвестили, что дворцы пройдены, а лежавшая на них непроницаемая завеса таинственности – спала. Среди войск при криках «ура!» и звуках музыки генерал Леневич прошёл со свитой вперёд и остановился у крайних выходных ворот.

Через несколько минут под воротами «Вечного сияния» показались русские матросы, выдержавшие геройски и безукоризненно двухмесячную осаду, а за ними стрелки с ружьями и патронами, в белых рубахах.

Это были войска Белого Царя, которые во главе всех других союзных войск проходили дворцы богдыхана. Их встретили восторженное «ура» и музыка.

За ними шли маленькие, но храбрые японцы, в белых куртках, в белых фуражках с жёлтыми околышками. Каждую нацию встречали криками «ура» и звуками марша. Генералы, бывшие во главе своих войск, присоединились к генералу Леневичу со своими штабами.

За японцами шли в чалмах и пёстрых рубахах англо-индийские войска – сикхи, раджелуты и уланы-бенгалы, рослые и красивые, которые с искренней радостью кричали своё «ура» в ответ на «ура» русских. За ними шли англичане – стрелки и артиллеристы – в шлемах и куртках песочного, коричневого цвета.

Того же цвета и покроя обмундирование у американцев, которые носят на голове мягкие шляпы с широкими полями. Американцы выделялись среди союзных солдат своим крупным ростом и вольным видом.

Затем показались французы в синих шлемах и костюмах; германцы в новеньких формах и шлемах шоколадного цвета; моряки итальянцы и австрийцы. Наш оркестр сыграл французам «Марсельезу», а германцам – «Wacht am Rhein».

Это великолепное шествие международных войск, говорит его очевидец и участник Д. Янчевецкий в «Новом крае», было живым олицетворением нынешнего политического положения в Азии. Впереди идёт Россия, великая и могущественная, за ней молодая Япония, так быстро двинувшаяся вперёд и обогнавшая на востоке остальные державы. За Японией третьей державой шла некогда могучая Англия, уступившая своё первенство в Азии России и Японии, потом Америка, Франция, Германия, впервые выступившие в Азии. Позади шли остальные державы.

В 9 часов утра парад кончился.

Генерал Леневич со свитой и с посланниками вернулся обратно в те дворцы, которые ещё не были осмотрены.

Интересен был собственный дворец богдыхана, с золочёным троном, курильницами, вазами, столиками, уставленными яшмами и нефритами, павильонами, опахалами и колоннами, исписанными надписями. Китайские мандарины любезно угощали гостей чаем и сладостями.

Осмотрев богдыханскую молельню и древнюю кухню, генерал Леневич и его свита оставили дворцы, которые были снова закрыты, и у ворот поставлены международные караулы.

Когда всё главное и трудное дело было кончено и Пекин был взят русскими войсками, явился главнокомандующий всеми союзными войсками в Печилийской провинции, фельдмаршал граф Вальдерзее. Он принялся устраивать блестящие парады, на которых очень эффектны были союзные войска. Устроено было несколько красивых зрелищ, но побеждать уже было некого. Зато у прибывшего главнокомандующего явилось совершенно другое дело: расправа с китайским народом, и свою роль в этом деле граф Вальдерзее выполнил блестяще…

Итак, в самый непродолжительный срок закончена была эта кампания, и даже не одна, а две, потому что вся кампания в Маньчжурии ведена была исключительно русскими, без всякого постороннего участия.

Велик воин земли русской, нет равного ему нигде ни по храбрости львиной, ни по милосердию к побеждённому. 1900-й год доказал это воочию.

57. Европейская расправа

Болезнь Лены помешала семейству Кочеровых выехать из Пекина, да им торопиться особенно было незачем: до окончания починки железной дороги путь был довольно затруднителен и возможен разве только по Пей-хо на судах.

А между тем всё семейство так и рвалось поскорее вон отсюда. Всё, что вынесено было во время осады, не могло сравниться с порядками, какие завелись в Пекине, когда хозяевами положения стали европейцы и началась грозная кровавая расправа над китайцами.

Кровь лилась рекой, совершались несправедливости, заставлявшие краснеть каждого честного человека за то только, что он живёт в Европе.

Страна оголялась от населения. Грабежи, убийства, насилие множились с каждым днём, а вместе с ними росла и распущенность. Уважавшему себя человеку приходилось бежать скорее в Тянь-Цзинь, куда выведены были русские войска и где поддерживались ими хоть некоторые законность и порядок, возможные в присутствии шаек европейских грабителей.

Шатов, взявший продолжительный отпуск, теперь постоянно бывал у Кочеровых в ожидании того момента, когда можно будет всем им уехать из этого великого города, ставшего центром насилия и грабежа.

– Да что же это такое? Как им не совестно, всем этим немцам? – искренно возмущалась старушка Кочерова. – Ведь и китайцы – люди! И их жалеть нужно!

Николай Иванович только пожимал плечами.

Он являлся в Пекине теперь совершенно частным лицом и убеждался только в одном, что быть европейцем при наличности всех творимых ужасов особой чести не составляет.

– Лена, милая, выздоравливайте скорее, и уедем прочь отсюда! – твердил он своей невесте.

– Да я совсем, почти совсем здорова! – отвечала та. – А здесь что?

– Не говорите! Нельзя было и думать, чтобы люди, считавшие себя культурными, могли так вести себя.

– А что же, что именно?

С нервной дрожью в голосе рассказал ей жених о некоторых случаях, имевших теперь место в Пекине. Особенно в этом неистовстве отличались немцы и англичане. Бедняков китайцев, совершенно мирных, ни в чём не повинных жителей, хватали десятками на улицах столицы, пристреливали после непродолжительной комедии, которую, однако, громко называли «судом». Несчастных, связанных по двое и по трое их же собственными косами, отводили на какой-нибудь двор, заставляли самим себе вырывать могилы и расстреливали тут же; а когда жалко было патронов, прикалывали штыками. Живы или мертвы были уничтоженные «по приговору суда» – до этого никому не было дела. Их закапывали, не обращая даже внимания на тех, кто выказывал какие-либо признаки жизни[94]94
  В «Bremer Burgerzeitung» напечатано следующее письмо немецкого солдата из Китая:
  «26-го августа 1900 года. Сегодня мы были неожиданно оторваны от обеда. Надо было спешить на помощь немецким матросам. Мы взяли в плен 70 китайцев, связали их вместе за косы, поставили посреди нас и повели. Некоторые из нас так немилосердно били этих китайцев, что кровь ручьём лилась со всего их тела. Я шёл впереди пленных и не принимал участия в экзекуции, так как подобная жестокость мне противна. Все пленные китайцы были приговорены к расстрелу. Для исполнения приговора был откомандирован и я. На пути к месту казни двое китайцев бежали. Остальные, 68 штук, были расстреляны. Я тоже стрелял. Мы стали в расстоянии 15 шагов, четверо против каждого китайца. Раздалась команда «Целься!» Поднялся визг китайцев о помиловании, но раздалось: «Пли!» – и визг прекратился. Мы ещё слышали тихое стенание. Китайцы, пробитые каждый четырьмя пулями, упали назад в ямы, которые они должны были заранее выкопать».
  В «Halberstädter Volkszeitung» напечатано письмо другого немецкого солдата в том же роде:
  «1-го сентября. Дорогая матушка! Я не в силах описать, что творится теперь на войне. Совершаемое нами избиение китайцев просто безумное. Их так избивают потому, что они стоят вне международного права. Пленных не берём, а всех перестреливаем или же, чтобы сберечь патроны, закалываем. В воскресенье мы должны были заколоть штыками 74 китайца. Китайцы застрелили одного нашего часового. Целый батальон был собран по тревоге и бросился преследовать врагов, причём в наши руки попали живьём эти 74 человека. Ужасно было смотреть, как их закалывали.
  Кончаю письмо в надежде, что это не долго ещё продлится, так как в противном случае забудешь, был ли я когда-либо человеком».


[Закрыть]…

О грабежах в императорских дворцах и говорить нечего. Не только они, эти роскошные дворцы, были разграблены так, что там ничего не оставалось, – не были пощажены и частные дома. Богатые пекинцы систематически разорялись, притом без всякой к тому нужды. Растаскивали целые состояния; веками накопленные богатства поступали в открытые аукционы награбленного, и всё это производилось якобы на совершенно законном основании.

– Неужели же это всё возможно? – взволнованно спрашивала Лена, когда жених рассказывал ей о происходивших безобразиях.

– Говорят, что в такое время нет возможности избежать мелких правонарушений, – отвечал тот.

– Мелких, вы говорите?

– Увы! Так считают хозяева положения…

– А вы ничего не слыхали об участи Синь-Хо?

Шатов, уже знавший, какую роль играл сын Дракона в судьбе его невесты, только опускал голову при этом вопросе:

– Его казнят…

– За что же?

– Он признан опасным… Главное лицо, руководитель могущественной секты… Казнят также и Эн-Хая, обвинённого в убийстве немецкого посланника.

– Но все говорят, что он исполнял свой долг… приказание начальства…

– Что поделать! Теперь не такое время, чтобы немцы стали разбирать такие мелочи… Эн-Хай приговорён, и казнь его назначена…

Лена печально поникала головой. Её простое женское сердце чуждо было пониманию различных политических тонкостей, и казнь исполнителя своего служебного долга она считала высшей несправедливостью.

Но, кажется, кроме неё, никто так в Пекине не рассуждал. По крайней мере, в день, назначенный для казни Эн-Хая, чуть не все европейцы, находившиеся в столице Китая, собрались на площадь.

Стояла жара. Лучи дневного светила лились с небесной выси, озаряя своим всё золотящим светом остатки разорённой столицы, так ещё недавно сиявшей своим великолепием. На площади казни собрались, словно на праздник, сотни европейцев. Дамы в щёгольских туалетах, последнем слове дошедшей сюда парижской моды, дипломаты из европейских посольств, подростки – их дети, братья, сёстры – все эти люди оживлённо беседовали между собой, ожидая появления китайских мучеников. Не было среди этой весёлой, оживлённой толпы только простых сердцем русских людей; к великой чести их, следует сказать, что зрелище казни не привлекало их, вернее всего, что предстоявшая казнь китайских патриотов вызывала в них чувство негодования…

Зато все остальные – прекрасные леди со своими чопорными супругами, болтливые, вечно оживлённые и необыкновенно изящные парижанки, немки, несколько итальянок – всё это разнообразное и оживлённое общество собралось на площадь, предвкушая предстоящее удовольствие «возмездия».

В местах, отведённых для зрителей, слышались весёлый говор и смех. Кавалеры были предупредительны, и дамам отвели места, с которых прекрасно обозревалось всё пространство площади.

А там, образовав полукруг, стояли европейские войска. Солдаты, достаточно привыкшие к подобным экзекуциям, были совершенно равнодушны. Они, не видавшие смерти лицом к лицу на полях битв, уже свыклись с видом казней, в бесчисленном множестве проведённых на их глазах. В центре перед строем разостлали циновку, и около неё стояли несколько китайских палачей с помощниками. На этот раз европейцы пожелали придать несколько официальности сему кровавому делу и готовились мстить за убийство Кеттелера.

– Говорят, кроме Эн-Хая, этого гнусного убийцы, будет казнён ещё кто-то? – спрашивала у своего кавалера, молодого дипломата, хорошенькая английская мисс.

– Да, ещё какого-то сына Дракона… Он будто был вождём одного из тайных обществ…

– Интересный тип?

– Не скажу… Старик! Я его видел при допросах. Впрочем, говорили, что это – святой боксёров.

– Ах как это интересно! – даже в ладоши захлопала мисс. – Казнь боксёрского святого… Такого зрелища никогда не увидишь у нас в Европе…

– Но разве это можно? Культурное пространство! У нас казни – редкость…

– А правда ли, что сюда нарочно прибыли ради зрелищ несколько туристов из Лондона?

– Представьте, не только из Лондона, но и из Парижа, и из Берлина…

В толпе действительно были несколько человек туристов, прибывших специально в Пекин для присутствия на казнях. Все они заметно выделялись среди остальных не успевшими ещё загореть лицами, светлыми костюмами и оживлённым любопытством, с которым они расспрашивали участников «пекинского сидения» о перенесённых ими ужасах недавней осады.

Почти у каждого из прибывших людей были в руках аппараты для фотографирования предстоявшего волнительного зрелища.

Они сгруппировались около оставшегося в Пекине Раулинссона и с вниманием слушали его рассказы об ужасах, что он перенёс.

Раулинссон чувствовал себя положительно героем. Он произносил речь за речью, необыкновенно довольный тем вниманием, которое оказывалось ему.

– Да, господа! – ораторствовал он. – То, что было нами пережито, это просто какая-то сказка. Ежедневно бесчисленные орды китайцев ходили на штурм наших баррикад, но мы всегда с честью отражали их нападения и сами, постоянно переходя в наступление, разгоняли их отряды. И так изо дня в день, два месяца… Это – просто чудесная победа Давида над Голиафом. А чего мы только не натерпелись! Ужасы, перенесённые парижанами во время осады Парижа немцами, ничто в сравнении с тем, что выпало на нашу долю. Представьте себе, что бы вы почувствовали, если бы вас облили кипятком и затем начали мало-помалу сдирать кожу! Разве это не ужас? А тут на ваших глазах погибают ваши дорогие, близкие существа: ваши жёны и дети. Они в руках злейших палачей, неистовых зверей в человеческом образе. О, если бы вы только перенесли это, вы, наверное, сошли бы с ума!

– Но, к счастью, не случилось, сэр, ничего подобного! – осторожно вставил один из туристов.

Раулинссон только на одно мгновение смешался и затем, оправившись, ответил:

– Но всё это могло случиться! Я сам читал про это в лондонских газетах.

Должно быть, сей аргумент подействовал: более возражений не последовало.

Толстый англичанин между тем с таинственным видом достал из портфеля фотографический снимок и, показывая его, произнёс:

– Но вот поглядите: мы поддержали достоинство Европы и доказали этим проклятым дикарям, что шутки с нами плохи.

На фотографии был изображён зал одного из дворцов богдыхана. В глубине зала стоял золотой трон «сына Неба», к которому в течение нескольких тысячелетий всякое живое существо осмеливалось приблизиться только на коленях, с низко опущенной головой. Десятки тысяч людей, бесконтрольно распоряжавшихся, в свою очередь, жизнью и смертью миллионов человеческих существ – гордые мандарины, дзянь-дзюни, повелевавшие по своему усмотрению целыми странами, – подползали к этой святыне Китая не иначе как на коленях, не смея оторвать от пола глаз. И это были избранные из избранных. И вдруг там, куда, как к святыне, неслись помыслы и взоры людей, важно расселись в небрежных позах представители высококультурной Европы, люди, громко кричавшие об уважении к чужим мнениям, люди, провозгласившие принцип: «Сила не право». И эти-то люди не задумались перед поруганием всенародной святыни. В своей необъяснимой гордости они даже открыто хвастались своим поступком, позволив запечатлевать его на фотографических пластинках, не понимая даже того, что этим они унижают своё достоинство гораздо более, чем тот несчастный народ, который по воле судьбы принуждён был подчиниться им.

Раулинссон с гордостью показывал свои фотографии, воображая, что они могут возвеличить достоинство Европы… Окружавшие его собратья-европейцы тоже выражали свой полный восторг, и ни в одном сердце, ни в одной душе не шевельнулось угрызение совести, никто не почувствовал стыда за совершённое, ничьё лицо не покрыла краска.

Скоро, однако, всеобщее внимание было отвлечено от Раулинссона.

– Везут, преступников везут! – прошёл шумок среди европейцев.

Послышались громыхание и скрип колёс. На площади показалась телега, в которой стояли на коленях связанные друг с другом спина к спине два человека.

Это были Эн-Хай и Синь-Хо.

Лорнеты дам, бинокли, объективы фотографических аппаратов направились со всех сторон на «преступников». Послышались отовсюду восклицания, в которых к несчастным не было и намёка на сочувствие.

– Они совершенно не интересны! – разочарованно воскликнула молоденькая мисс. – Я ожидала от этих преступников совсем другого…

– Я уже вам говорил это! – кивнул кавалер. – Что может быть интересного в этих дикарях!

– Но, может быть, они скажут какую-нибудь речь?

– Вряд ли! Не забывайте, что это не европейцы…

– Но посмотрите, как они странно держатся… Будто эта казнь, эта обстановка их совершенно не касается…

Да, и Синь-Хо, и Эн-Хай держались спокойно, с полным безучастием к происходящему. На их лицах не отражалось ни малейшего волнения. Они приближались к роковому концу с бесстрастием философий, вполне убеждённых, что жизнь или смерть не в человеческой воле и умирать приходится каждому человеку только один раз, но когда – не всё ли равно…

Их сняли с телеги и поставили около циновки. Эн-Хай равнодушно поглядывал вокруг, время от времени сплёвывал. Синь-Хо стоял с гордо поднятой головой, и в его взгляде ясно виделось презрение к палачам, не тем, которые должны были отрубить ему голову, а тем, которые заставляли первых свершить это.

Эн-Хай, постояв с минуту, дружелюбно и весело заговорил с палачами. Те дрожали всем телом, не спуская глаз с Синь-Хо. Ещё так недавно все они были уверены в его всемогуществе, а теперь он был отдан в их руки…

Подошёл один европеец в штатском платье и что-то тихо сказал английскому офицеру, командовавшему союзным отрядом, выставленным на месте казни. Тот в ответ ему кивнул и знаком указал на Эн-Хая. Палачи сейчас же схватили несчастного и обнажили его до пояса. Эн-Хай с прежним равнодушием сам стал на колени на циновку. Один из помощников палача схватил его за косу и оттянул ему голову. Палач занёс тяжёлый меч, но англичанин сказал что-то, и тот замер в своей позе.

Сейчас же вокруг защёлкали затворы фотографических аппаратов, и сцена казни была увековечена в десятках снимков.

Англичанин отдал новое приказание. Эн-Хая моментально сдёрнули с циновки и на его месте очутился в том же положении Синь-Хо. Он стоял свободно, склонив шею под роковой удар. Ни один из помощников палача не осмелился прикоснуться к нему.

Палач поднял меч… Рука его заметно дрожала. Вдруг он швырнул на землю орудие казни.

– Не могу! – глухо бросил палач. – Мои руки не поднимаются на него.

– Это отчего? – нервно вскричал англичанин.

– Он – сын Дракона!

Англичанин энергично выбранился, но взгляд, брошенный им на мертвенно-бледное лицо палача, сейчас же убедил его, что все приказания и уговоры теперь будут бесполезны.

– Эй вы! – крикнул он помощникам палача. – Отрубить голову этому старику!

Никто не двинулся с места.

– Вы получите хорошую прибавку к плате… Скорее!

Палачи только ещё отступили от жертвы.

Положение становилось неловким, зрители заволновались.

– Что это такое? Что случилось? – послышались возгласы.

Нужно было совершить казнь во что бы то ни стало.

В некотором отдалении за солдатами стояла кучка китайцев, насильно согнанных немцами для присутствия на казни.

Распорядитель экзекуции кинулся туда.

– Кто из вас хочет хорошо заработать? – кричал он. – Выходите! Нужно отрубить только одну голову, и плата будет выдана сразу!

Толпа молча отступила назад.

– Все вы будете расстреляны, если никто из вас не возьмётся! – кричал в бешенстве англичанин.

Вдруг толпа расступилась и безмолвно пропустила вперёд двоих молодых китайцев.

Это были Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу.

– Мы, господин, готовы! – воскликнул первый.

– Тогда скорее!.. Ну, живо за дело!

В несколько прыжков братья очутились около Синь-Хо. Младший брат схватил его за косу, а старший с злорадным выражением лица поднял меч палача.

– Что, сын Дракона! тихо сказал он. – И на тебя нашлась рука!

– Делай своё дело скорее! – также тихо ответил Синь-Хо.

Чи-Бо-Юй опустил меч. Удар был нанесён неопытной рукой и причинил несчастному пустяшную рану. Раздались рыдания. Это плакали палач и его помощники. Но вслед за первым ударом старший сын несчастного Юнь-Ань-О ещё шесть раз взмахивал и опускал меч, и наконец голова сына Дракона отделилась от туловища.

Казнь была исполнена. Европейский экзекутор протянул Чи-Бо-Юю и Тянь-Хо-Фу по крупной золотой монете.

– Вот вам! – с улыбкой сказал он. – Довольно?

Чи-Бо-Юй оттолкнул протянутую к нему руку так, что монета выпала из неё и покатилась прямо в лужу крови.

– Мы мстили за нашего отца! – сказал он. – А твоих денег за это проклятое дело нам не нужно.

– Ах вот вы как! – рассердился экзекутор. – Взять их! – приказал он солдатам. – Это бунтовщики!

Руки нескольких дюжих солдат сейчас же потянулись к братьям. Один из англичан, воспользовавшись моментом, наклонился, поднял окровавленную монету и с счастливым видом спрятан её в карман.

После этого палач мгновенно с одного удара отрубил голову Эн-Хаю.

Всё было кончено не только для Эн-Хая и сына Дракона, но и для сыновей Юнь-Ань-О. Европейские воины поняли по-своему распоряжение начальника: безоружные Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу были сведены с площади в переулок и там заколоты штыками.

Зрители-европейцы разошлись с площади не вполне удовлетворённые.

– Что это такое! – негодовал Раулинссон. Всё это так скоро, так просто, нечего было и посмотреть!

– Подождите, мистер Раулинссон, – успокоил его один из знакомых.

– Чего прикажете ждать?

– Вы же не скоро ещё уезжаете?

– Я? Нет. Теперь быть здесь очень выгодно… Вы знаете, я скупаю военную добычу и получаю хороший барыш.

– Так вот, значит, вы будете удовлетворены…

– Разве предстоит ещё?

– Да, немного покрупнее птицы. Наши настояли на казни нескольких мандаринов… Вот теперь вы, вероятно, будете удовлетворены совершенно…

– А скоро это?

– Если бы не Россия, то очень скоро.

– А что же Россия?

– Протестуют против казни! Изволите ли видеть, русские прониклись жалостью к китайцам, и несколько китайских голов, которые мы желаем отрубить, держатся на плечах только благодаря их упорству… Вы понимаете?

– Что же в этих головах русским?

– Они говорят, что это жестоко…

Раулинссон досадливо махнул жирной рукой, пальцы которой были украшены драгоценными перстнями, купленными за бесценок у мародёров-соотечественников.

– Эта Россия всегда мешает нам, – воскликнул он. – Я не понимаю, что ей только нужно. Здесь и так нет никаких развлечений… Право, ввиду этого одна-другая ловко срубленная китайская голова принесёт пользу всем томящимся скукой…

Кажется, если бы он был в состоянии, то бесчисленное множество китайских голов слетело бы с плеч в интересах скучающих европейцев.