Текст книги "В пасти дракона"

21. Лицом к лицу

Прогнанные из Посольской улицы боксёры отошли недалеко. Острастка повлияла на них, но не особенно внушительно. Они собрались вокруг своих вождей неподалёку от иностранного квартала и ожидали их приказаний.

Вожди их совещались. В небольшой кумирне, разукрашенной изображениями рассвирепевшего дракона, важно заседали до двадцати китайцев и маньчжур в одеждах, убранных всеми отличиями и-хо-туанов. Это были главари сообщества. Все они с большим почтением относились к одному из своих, в котором уже по одному только этому почтению можно было признать высшего из начальников боксёров. Это был Синь-Хо, убийца старого Юнь-Ань-О и похититель маленькой Уинг-Ти. Он держал себя среди собравшихся товарищей с холодным бесстрастием человека, привыкшего во всём к беспрекословному подчинению.

– Что повелишь нам теперь, сын Дракона? – спрашивал у Синь-Хо «князь» пекинских нищих, главный руководитель всего сброда, наиболее заинтересованного в начавшейся смуте. – Приказывай, и мы готовы повиноваться!

Синь-Хо, слушавший дотоле с опущенными в землю глазами, поднял голову и окинул единомышленников гордым взглядом.

– Наступает великое время, братья, – проговорил он. – Пробил час нашей мести. И ничто не отвратит нас от нашей святой цели. Мы должны двинуться на врага и освободить от него нашу Родину. Я обошёл все земли Китая от востока на запад и от севера на юг, и везде верные готовы сбросить с себя ненавистное иго иностранцев. В Шандуне, занятом немцами, в Лиантонге у русских, в Куанг-Сю – везде ждут знака из Пекина, чтобы начать великое дело. Мы здесь должны подать этот знак. Всё готово, но не нужно торопиться, и наше решение должно быть обдумано, а не принято наугад.

– Говори, говори, сын Дракона, что думаешь ты? – раздались голоса.

– Наш великий патриот князь Туан, верховный глава «И-хо-ту-ана», уполномочил меня сказать каждому из вас, что гнев Дракона и месть его должны быть направлены не на европейцев, а на тех, кто, преступая все законы, отказался от Родины, от веры своих отцов и стал рабом пришельцев. Я говорю про тех недостойных наших соотечественников, которые продались белым дьяволам и держат их сторону. Они прежде всего достойны наказания… Пусть же оно и падёт на их головы.

– Но иностранцы? Разве мы должны оставить их ненаказанными?

– Божественный Кон-Фу-Цзы говорит: «Прежде чем наказывать, прими все меры для исправления провинившегося и казни его только тогда, когда твои попытки не будут иметь успеха!». Так говорит мудрейший из мудрецов, и мы должны следовать его указаниям и в нашем великом деле.

– Что же делать нам? Как заставить европейцев убраться из нашей страны? – выступил глава нищих. – Никто из них не согласится нас слушать, никто из них не примет наших наставлений…

– Не нужно увещеваний! – отвечал Синь-Хо. – Есть средство, которое может подействовать на них…

– Назови его…

– Страх!

Собравшиеся смолкли, очевидно, не совсем уразумев сказанное.

– Ты, сын Дракона, говоришь о страхе, – выступил старик-боксёр. – Но разве иностранцы боятся чего-либо? Не лучше ли сразу покончить с ними?

– Нет! – резко отвечал Синь-Хо. – Это невозможно. Мало того, это бесполезно. Мы без малейшего труда можем взять всех их и предать самой лютой смерти, но что же из этого? Будут истреблены живущие среди нас теперь, на их место явятся другие. Они приведут своих солдат и разорят нашу страну, мстя за гибель своих. Этого не хотят ни «сын Неба», ни мудрая Тце-Хси. Китаю пока ещё не под силу борьба со всеми народами. Поэтому нужно попугать их ужасами грозящей им участи, но оставить им жизнь. Страх перед смертью заставит их покинуть нашу страну, и дело уже наших мандаринов будет не пустить их обратно… Но те из наших соотечественников, которые изменили своей Родине, да погибнут! Истребляйте их, и да не родится жалость к ним в сердцах ваших… Помните это!

Синь-Хо не успел докончить речь, как в кумирню вбежал молодой боксёр. На лице его ясно отражался испуг.

– Спасайтесь! – кричал он. – Белые дьяволы идут… Они вооружены, и вам грозит гибель. Белые дьяволы окружают этот храм.

Лицо мрачного Синь-Хо загорелось гневом.

– Как они смеют распоряжаться так! – воскликнул он. – Кто дал им право нападать на китайский народ, который не сделал им ещё никакого зла! Разве Пекин уже завоёван, что они хотят ввести в нём свои порядки?..

– Их немного, сын Дракона! – воскликнул молодой боксёр, принёсший весть о приближении европейцев. – Прикажи, и мы сметём их всех с лица земли.

Синь-Хо на мгновение задумался.

– Нет! – сказал он. – Хотя пробил час, но в чаше нашего долготерпения есть ещё место для нескольких капель… Нужно подождать… Разойдитесь, братья, и будьте готовы действовать по первому знаку…

В одно мгновение кумирня опустела. Да и пора было. Отряд из нескольких десятков французских, германских и итальянских матросов быстро окружил её. Намерения европейских моряков были далеко не из мирных. Они шли в грозном молчании, держа наперевес ружья с примкнутыми штыками. Изредка только раздавалась команда офицеров.

Никогда и нигде ещё на белом свете не совершалось ничего подобного. В незавоёванной столице государства, которому даже и войны объявлено не было, распоряжались не его правители, а никем не уполномоченные чужаки, распоряжались, грозя ослушникам в случае неповиновения вооружённой силой, в полной уверенности, что именно так и следует поступать…

И кто же были эти люди?

Да те самые, которые всегда провозглашали, что «сила не право», кто выше всего ставил «свободу человека», «демократию» и постоянно твердил о том, что мир держится на трёх великих устоях: свободе, равенстве и братстве.

С великой гордостью следует отметить, что среди этих своевольников не было ни одного русского.

Пришли эти люди, заняли кумирню и, не найдя там никого, с торжеством как «победные трофеи» захватили кучу красных тряпок, которыми украшали себя, в отличие от всех остальных, боксёры. С этими трофеями все отряды и разошлись по своим посольствам.

Но ответ не замедлил последовать.

Едва только начало темнеть, как почти около самого иностранного квартала в Ха-Дамынской улице Маньчжурского города вспыхнул пожар…

Горела протестантская часовня.

Это Синь-Хо и его друзья отвечали европейцам за их легкомысленную выходку.

Пожар был пустяшный, но в европейском квартале начался переполох.

– Вот то, чего я более всего опасался! – говорил полковник Шива, собрав около себя кружок европейцев. – Теперь следует принять все меры безопасности. Ужасы близки…

– Но что? Что нам грозит? – сыпались тревожные вопросы.

– Я получил сведения, что боксёры явятся сегодня в ночь выгонять нас: так решили их вожди.

– Полковник, вы знаете всё, что делается здесь; скажите, неужели же высшее правительство Китая бессильно против этого сброда?..

– Не бессильно, но оно не имеет желания останавливать это движение.

– Чем мы провинились перед ним?

– Вероятно, у императрицы и Туана создалась строго определённая цель. Мой совет – принять все меры предосторожности и прежде всего забаррикадировать улицу с обеих сторон. Всё-таки – хоть какая-то защита…

Этому совету поспешили последовать. На конечных пунктах Посольской улицы: у русской миссии с западной стороны и у итальянской – с восточной, из первых попавшихся материалов – брёвен, досок, пустых бочек и телег – были сооружены баррикады, за которыми укрылись отряды моряков, готовых встретить врага и дать ему отпор, если только тот посмеет сделать решительное нападение.

А зарево пожаров всё разгоралось над Пекином. В разных частях города один за другим вспыхивали новые пожары. Ярко-багровые облака плыли над Пекином. Было светло, как будто день наступил среди ночи. Никто в европейском квартале, уже превратившемся в вооружённый лагерь, и не думал спать. До сна ли было? С городской стены, примыкавшей к Посольской улице, видно было, как пылали здания русской духовной миссии, охваченные со всех сторон всепожирающим пламенем. Вот огненные языки показались из окон величественного Дунь-Танского (восточного) собора: боксёры добрались и до него. Запылали здания морской таможни. Зарево отдельных пожаров, поднявшись к нему, слилось, и висело над городом в облаках, как некий огненный венец. До собравшихся на стене европейцев ясно доносились треск загоравшегося дерева, грохот обваливавшихся и подгоревших зданий, дикие завывания всё более и более разнузданной толпы.

На Посольской улице господствовало смятение. Из каждого дома слышались плач детей, перепуганных доносившимся шумом, истерические рыдания женщин, уже видевших опасность перед собой. И вот среди всего этого хаоса пронёсся крик:

– Боксёры!

На мгновение стало тихо. Смолкли женщины и дети. Только у итальянской баррикады заметно было движение. Это занимали позиции итальянские моряки, на долю которых выпадало отражение первого натиска китайских патриотов.

Большой отряд боксёров, кончив поджигать европейские дома, храмы и часовни в Китайском городе, прорвался через Ха-Дамынские ворота в Маньчжурский город и теперь шёл в улицу посольств, не ожидая встретить на своём пути серьёзной преграды. Боксёры шли сплошной массой. Ни у кого из них не было огнестрельного оружия. Пики и ножи – вот и всё их вооружение… И с этим жалким оружием они ни на минуту не задумывались броситься вперёд даже тогда, когда увидели перед собой баррикаду.

Впереди главного отряда шли несколько десятков совершенно безоружных боксёров, нёсших факелы, которыми они освещали путь остальным. По пятам отряда следовала огромная толпа нищих, оборванцев и бездомной черни, желающая поживиться при разгроме посольств.

Все эти обезумевшие люди шли не так, как ходят обычно. Они на ходу низко кланялись и приседали, словно призывая на помощь покровительствующее им божество. Свои призывы к этому божеству они сопровождали ужасным криком:

– Ша! Ша! Убивайте!

Крики сотен голосов, передававшиеся на всём огромном пространстве, леденили кровь в жилах защитников посольств. Иностранцы с ужасом поглядывали друг на друга. «Нас так мало! – выражали эти взгляды. – Боксёры задавят нас числом».

– Солдаты! – тихо отдаёт приказание командир итальянских моряков. – Помните свой долг. Если нам суждено умереть, мы должны как можно дороже продать свою жизнь… Стрелять залпами!

– Последний патрон беречь для себя! – тихо шепчут друг другу солдаты, замирая в напряжённом ожидании.

Боксёры подошли на выстрел. Грянул залп. Пули дождём брызнули в ряды наступавших. Это не остановило их. Ещё залп, ещё и ещё. Перед баррикадой выросли горы тел. Слышались стоны, вопли, предсмертное хрипенье и – о диво! – боксёры будто только затем и пришли к баррикаде, чтобы уложить около неё несколько десятков своих товарищей. Толпа сброда, сопровождавшая «носителей духа», разбежалась при первых же залпах, а сами боксёры под выстрелами европейцев подобрали своих убитых и раненых и в прежнем порядке удалились в Китайский город.

Первый натиск был отбит, но все в европейском квартале понимали, что это – начало, продолжение же не замедлит последовать.

Однако день, наступивший за этим нападением, прошёл довольно спокойно. По всей Посольской улице были расставлены караулы не только из моряков-десантников, но и из числа русских студентов и служащих в русско-китайском банке. Опасались не столько нападения, сколько внезапного пожара.

– Огня следует бояться более чем боксёров, – толковали среди европейцев. – Китайцы – искусные поджигатели, и беда будет, если мы не успеем вовремя доглядеть за ними.

– Но неужели же это всё будет продолжаться? Неужели мы предоставлены только себе?

Полковник Шива, появлявшийся везде, где только начинались подобные разговоры, пожимал плечами и загадочно улыбался.

– Это – только начало! – говорил он.

– Начало! Не может быть! Давно уже должна была явиться помощь… Лорд Сеймур…

– Он не придёт сюда! – холодно ответил японец. – Не ждите лорда.

– Не ждать? Но почему же? Разве у вас есть сведения?

– У меня есть сведения обо всём, что происходит… и даже о том, что произойдёт… Я и мои люди недаром безвыездно живём здесь пять лет. Мы знаем всё.

На Шиву смотрели с недоумением.

– Позвольте, полковник, – вмешался Раулинссон, – если вы знали, что предстоят эти ужасы, почему же вы заблаговременно не покинули Пекин?

– Никакой солдат не оставляет своего поста без позволения начальства.

– Но вы даже никого не предупредили о том, что готовится здесь.

– Зачем я буду предупреждать? Я работаю на пользу своей Родины, и не моё дело указывать другим на то, что они должны были бы видеть сами.

Всё это японский полковник говорил медленно, не допускающим возражений тоном. Каждому, кто прислушивался к его словам, было ясно, что этот человек – одна из тех незаметных глазу пружинок, которые приводят в действие сложный механизм, направив ход его в ту или другую сторону.

Теперь он говорил с такой уверенностью о том, что помощи от отряда Сеймура ждать попавшим в западню европейцам нечего, что ему начинали верить.

– Лорд Сеймур иначе не желает прибыть в Пекин, как совершив путь от Тянь-Цзиня по железной дороге! – пояснял Шива. – Он находит, что только этот способ передвижения достоин европейцев. Но теперь рельсы давно уже сняты, и по железной дороге Пекина не достичь.

– А знаете ли вы, полковник, что в Тянь-Цзине находится русский отряд? – вступил в разговор новый собеседник, близко стоявший к русскому посольству и поэтому располагавший достоверными сведениями.

Шива смутился:

– Да, я знаю это! – пробормотал он.

– А знаете ли вы, что русские солдаты не нуждаются в железных дорогах, когда им приказано идти вперёд, и такой переход, как от Тянь-Цзиня до Пекина, они легко могут проделать за трое суток. Что вы скажете?

– Я знаю и это! – оправился японец. – Но опасаюсь, что русским нельзя будет выйти из Тянь-Цзиня… Поверьте, мне известно, что такое русские, но и для них есть невозможное…

– Вы думаете, что их не пустят?

– Боюсь этого…

– Будущее, конечно, покажет, кто из нас прав, но надежды на помощь извне, как кажется, терять не следует.

– Да, вы правы! – угрюмо улыбнулся Шива. – Надежда на будущее – это сладкий соус, под которым можно примириться даже с таким скверным блюдом, как настоящее. Но слышите выстрелы?

Действительно, со стороны английского и бельгийского посольств трещала ружейная перестрелка. Боксёры произвели нападение на англичан и бельгийцев. Залпами удалось их разогнать и на этот раз, причём боксёры бежали так поспешно, что оставили у позиции англичан тела своих убитых товарищей.

Надежда – это действительно такой соус, который самое отвратительное жизненное блюдо превращает в произведение лучшего повара.

Несмотря на категорическое заявление Шивы о том, что Сеймура ждать нечего, все европейцы по-прежнему были вполне уверены, что помощь близка. Стоило только где-либо раздаться шуму, похожему на отдалённые пушечные выстрелы, как по всей Посольской улице с быстротой молнии проносилась весть:

– Сеймур идёт! Европейские войска близко!

Но чем сильнее были надежды, тем ужаснее разочарование.

Через перебежчиков-китайцев были получены несколько известий от начальников международного отряда. Неутешительны были эти вести. Отряд освободителей продвигался столь медленно, что нечего было и ждать его скорого прибытия.

А расправа боксёров с теми, кого китайцы считали изменниками Родины, уже началась. Подожжён был великолепный Нань-Тан (южный собор), вокруг которого жило множество китайцев-католиков. Едва только клубы чёрного дыма показались над величественным храмом, как началось массовое избиение всех, кого только боксёры признавали за христиан. Не было никому пощады. Женщин, детей, стариков убивали, где только находили их. Дома сейчас же поджигались, а пекинская чернь кинулась грабить имущество этих несчастных жертв народной свирепости.

Но европейцев боксёры не трогали.

– Невозможно спокойно переносить все эти ужасы! – заговорили в европейском квартале, когда пришло известие о неистовствах боксёров и черни вокруг Нань-Тана. – Мы должны перестать уважать себя, если не подадим руку помощи несчастным.

– Как же помочь им? Тут нужна сила, и сила немалая… Нет возможности выйти отсюда.

– А это необходимо!

– Никто не решится идти на верную гибель…

Но такие смельчаки были. Нашлись среди злополучных обитателей европейского квартала люди, готовые идти на всякую опасность, чтобы подать в несчастье руку помощи себе подобным, хотя и совершенно чужим и по духу, и по крови. Эти смельчаки были русские.

Никто не решался выйти из-за баррикад Посольской улицы. Хотя и не надёжная, а всё-таки это была защита. За баррикадами и боксёры теперь уже не были так страшны. Но совсем другое дело было оставить эту защиту и идти жалким ничтожным единицам против тысяч, вырвать из их рук обречённых на гибель, вступать в открытую борьбу с обозлённым народом.

На такую самоотверженность способны только русские.

Небольшой отряд наших моряков, забывая об опасности, вышел из забаррикадированной улицы и ровным шагом, каким обыкновенно ходят наши солдатики, когда им приходится бывать на дозорах, пошёл в Нань-Тан.

К удальцам присоединились несколько американских матросов, но отряд всё-таки был очень мал. Никто и не думал, чтобы эти отважные люди могли вернуться назад.

Но они, эти беззаветные удальцы, вернулись, ведя с собой несколько сот китайцев, спасённых ими от ужасов обрушившейся на них мести боксёров… В приведённой толпе были мужчины, женщины, дети. Все они, только что пережившие страшные минуты своей жизни, дрожали от ужаса при одном только воспоминании о том, что творилось в эти последние часы в китайской части Пекина. Даже матросы, народ не особенно чувствительный, плакали, рассказывая о том зрелище, какое им пришлось видеть. Вокруг Нань-Тана трупы лежали грудами. На некоторых были заметны бесчисленные раны. Несчастных не только убивали, но и издевались над их телами. Детям боксёры разбивали головы о камни. Взрослых, ещё живых, разрезали на куски, сдирали кожу, отрубали руки и ноги, оставляя их в мучениях истекать кровью. Многих живыми бросали в пламя горевших домов. В толпе проснулся зверь. Убийства для боксёров было мало, им нужно было видеть, как мучаются их жертвы. Месть их не ограничивалась смертью. Страсти разгорелись, и звери-мстители изощряли свою фантазию, изобретая муки, одну страшнее другой…

Но пока их жертвами являлись только китайцы. Русско-американский отряд прошёл среди масс рассвирепевшего народа и возвратился обратно, не потеряв ни одного человека.

Мало того, русские привели с собой около десятка разбойников, которых удалось захватить на месте преступления… Их товарищи даже и попытки не сделали их отбить.

– Запереть этих негодяев в конюшню! – последовал приказ. – Если они попытаются бежать, стрелять по ним!

Моряки с большим усердием следовали приказанию. Захваченные боксёры были крепко связаны и заперты в конюшне русского посольства.

Пример русских удальцов подействовал. Видя, что они возвратились целыми и невредимыми, сейчас же расхрабрились немцы и даже увлекли за собой англичан. Составился англо-германский отряд, который со всеми мерами предосторожности пошёл в восточную часть Пекина, где ещё накануне всё уже было выжжено и уничтожено боксёрами и где, пожалуй, их уже и не было. Ходили и вернулись с успехом, привели с собой ещё несколько сот китайцев-протестантов, но никого из боксёров захватить не смогли.

В Посольской улице были и дома китайцев. Едва только начались беспорядки, как все они ушли, оставив свои жилища на произвол судьбы. Спасённых несчастных расселили частью в этих брошенных домиках, частью во дворце князя Су-Цин-Вана, тоже оставленном хозяином.

Смелое появление русских матросов среди бушующей массы произвело и на боксёров, и на примкнувший к ним сброд впечатление. Целый день в Пекине царила тишина, но едва только стемнело, опять запылали пожары всё в той же восточной части китайского города. Китайцы поджигали последние оставшиеся целыми жилища христиан, христианские храмы, часовни. Они не пощадили ни американских больниц, ни школ – всё предавалось пламени, всё разрушалось до основания, словно в этом были причины китайских бедствий.

Но пока боксёры ограничивались только истреблением своих земляков и уничтожением построек. Никто из европейцев ещё не пострадал.

Это был тот самый день, в ночь после которого была взята русскими удальцами Таку…

22. Отрадная весть

Вань-Цзы, остановленный Раулинссоном и Миллером, спешил к старикам Кочеровым, и только врождённое чувство деликатности заставило его вступить в разговор, принявший столь неприятный для китайского патриота характер. Чувствуя, что самообладание покидает его, молодой китаец поспешил уйти, жалея, что не сделал этого ранее.

«Как они рассуждают! – с грустью думал он, идя вперёд по улице. – И так, как рассуждает этот, рассуждают все они… Какая напыщенность, какая самоуверенность! Только они – люди; только они имеют право жить и наслаждаться жизнью… А все остальные живут единственно для того, чтобы служить им и работать на них… И это – люди, осмелившиеся хвастаться своей культурой, называть свой народ величайшим народом мира!»

Невольно в сердце Вань-Цзы зарождалось озлобление против европейцев. Он начинал думать, что его соотечественники правы, поднимая народ против европейцев.

«Но отчего же русские не таковы? – пришло новое соображение. – Я знаю многих из них. Есть и между ними плохие люди. Но даже в негоднейшем русском я никогда не замечал такого презрения к другим, какое я вижу среди англичан, немцев и даже французов. Высокомерное презрение! Неужели же они не понимают, что этим они же сами роняют своё человеческое достоинство?»

Негодование так и кипело в сердце бедного Вань-Цзы, когда он думал о разговоре с Раулинссоном.

Домик Кочеровых был уже виден, когда задумавшемуся молодому человеку кто-то преградил дорогу.

Вань-Цзы так был погружён в свои думы, что даже не обратил на эту встречу внимания и хотел уже обойти встречного, но тот сам остановил его, протягивая вперёд руку.

Теперь молодой китаец быстро пришёл в себя и поднял голову.

– Синь-Хо! Ты! – воскликнул он.

Перед ним стоял тот, кого среди боксёров величали сыном Дракона.

– Да, это я, Вань-Цзы! Ты не ошибся! – отвечал Синь-Хо.

Лицо его не было сейчас так мрачно, как всегда. Напротив того, он даже улыбнулся.

– Я вижу, что ты узнал меня, и очень рад этому! – говорил он. – Обыкновенно меня стараются не узнавать…

– Но что тебе нужно от меня? Как ты очутился здесь?

Синь-Хо улыбнулся презрительно.

– Отчего же мне не быть здесь? Разве эта земля, на которой мы стоим, не принадлежит китайскому народу? Разве дети этого народа лишены уже права ступать по родной земле?

– Но опасность!

Синь-Хо пожал плечами.

– Я не боюсь ничего. Притом здесь меня никто не знает. Не случайно же я имею пропуск… Видишь, он выдан в английском посольстве…

– Как ты приобрёл его?

– Как? Чего нельзя приобрести за золото, звон которого так ласкает слух каждого европейца?.. Но это всё неважно. Я пришёл за тобой, Вань-Цзы!

– За мной? – в голосе молодого китайца послышался страх.

– Да, за тобой. Почему тебя это пугает? Или изумляет?.. Или и ты уже изменил своей Родине и переметнулся на сторону её врагов?

– Нет, я верен по-прежнему…

– Это хорошо. Я знаю, что ты говоришь правду и скорее согласен умереть, чем сказать ложь… Ты видишь, что я тебе верю, и даже твои частые посещения этого проклятого места не поколебали моего доверия.

– Что же тебе нужно от меня, Синь-Хо?

– Я послан призвать тебя к делу.

Вань-Цзы вздрогнул.

– Не бойся! – заметил это Синь-Хо. – Дело тебе будет дано по твоим силам. Величайший из патриотов князь Туан по-прежнему милостив к тебе. Он зовёт тебя, и ты должен повиноваться.

– Я приду… Когда мне велено явиться?

– Завтра перед закатом солнца. Туан будет ожидать тебя. Ты знаешь свою участь, если ослушаешься. Теперь прощай!

Синь-Хо повернулся, чтобы уходить, но в это мгновение внезапная мысль осенила Вань-Цзы.

– Синь-Хо! – воскликнул он голосом, в котором слышалась мольба.

Тот остановился и исподлобья взглянул на Вань-Цзы.

– Что тебе?

– Ты могущественный человек, Синь-Хо! – спеша и захлёбываясь словами, заговорил молодой китаец. – Ты – слава всемогущего «И-хо-туана» и его великий жрец. Кто может знать пределы, до которых простирается твоя власть, великий сын Дракона?

– Что же из этого? – скривился в насмешливой гримасе Синь-Хо. – Я польщён, что ты, считающий дракона пустой выдумкой, вдруг говоришь о всемогуществе его слуги. Не робей, говори, что тебе нужно от меня?

– Тут, Синь-Хо, была девушка, русская… Она никому не сделала зла, Синь-Хо, клянусь тебе в этом.

– Что же с ней?

– Она пропала. Бесследно пропала в ту ночь, когда верные хотели разогнать веселившихся иностранцев. Она, эта девушка, была очень легкомысленна и сама виновата в своей беде; она убежала из-под надёжной защиты, и её нигде нет. Даже следов не найти.

– Ты говоришь, русская девушка? – подумав с мгновение, переспросил Синь-Хо.

– Да… Только ты можешь найти её.

– А ты почему так интересуешься ею? Какое тебе дело до неё?

Вань-Цзы смутился:

– Ах, Синь-Хо!..

Сын Дракона как-то криво улыбнулся.

– Не из-за неё ли ты такой частый гость в этом проклятом месте? О, Вань-Цзы, я начинаю думать, что на тебя нельзя положиться. «Кто любит чужую женщину, тот не любит своей матери», – говорит мудрец. Но всё равно. Что ты хочешь от меня?

– Я прошу тебя узнать, что с ней, жива ли она или умерла… Ты это можешь, Синь-Хо!

– Может быть, я уже знаю, где та, о которой ты говоришь!..

– Знаешь, Синь-Хо? – так и кинулся к нему молодой китаец. – Дай мне возможность успокоить её отца, её мать, умирающих от тоски по ней.

Синь-Хо покачал головой:

– Нет, я ничего тебе не скажу, пока ты не заслужишь это! Если действительно девушка дорога тебе, то ты не посмеешь изменить нам, боясь за участь, что ожидает её в случае твоей измены.

– Так она жива! – засиял от радости Вань-Цзы. – Именно так я должен понять твои слова, Синь-Хо?

– Жива.

– О, благодарю тебя! Благодарю от всего сердца, от всей души! Я не смею больше спрашивать тебя ни о чём, но, Синь-Хо… я знаю, что ты добр, что ты не позволишь обидеть это ни в чём не повинное существо.

– Всё зависит от тебя… Прощай, я должен спешить! Не забудь приказания. Помни, Туан ждёт тебя…

И медленными шагами Синь-Хо пошёл прочь, оставив Вань-Цзы трепещущим от внезапно охватившего его восторга.

Синь-Хо шёл по европейскому кварталу вполне уверенно, как человек, который знает, что ему бояться здесь нечего. На ходу он низко кланялся высокопоставленным европейцам, встречавшимся ему, и даже смелость свою простёр до того, что совершенно свободно заговаривал с солдатами.

Благодаря пропуску он беспрепятственно миновал Посольскую улицу и скоро затерялся в толпе, шумевшей и волновавшейся у Ха-Дамынских ворот.

Вань-Цзы между тем, забывая даже своё достоинство, опрометью бросился бежать к домику Кочеровых.

– Она жива, жива! – кричал он, вбегая на порог.

Вид его был такой радостный, что оба старика поняли: парень явился с хорошими известиями.

– Что такое? Жива! Лена жива! – воскликнул Василий Иванович, кидаясь навстречу китайцу. – Наша Лена? Вы узнали это? Господи, благодарю Тебя!

Кочеров кое-как говорил по-английски, по крайней мере настолько, что мог достаточно свободно объясняться с Вань-Цзы. Дарья же Петровна поняла по его радостному оживлению, что получены добрые известия о дочери, и тоже прежде всего осенила себя крестным знамением.

– Жива она! Слышишь, старуха! Жива наша Ленка! – возбуждённо говорил Кодеров. – А ты её за упокой собиралась поминать. Вот хорошо было бы… Да вы откуда это знаете, Вань-Цзы?

– Мне сказал об этом один из самых могущественных людей в Пекине.

– Да, вот как! Вот она, радость-то нежданная-негаданная… Но где же она? Пойдём к ней скорее, приведём её домой. Что же вы молчите, Вань-Цзы? Где Лена?

– Я не знаю! – опустив голову, печально ответил тот.

Кодеров изумлённо взглянул на него.

– Как же это так, Вань-Цзы? Вы сами говорите, что наша Лена жива, и в то же время не знаете, где она… Это что-то не так.

– Уверяю вас, что я знаю только одно это и не больше… Пока достаточно и этого. Важно, что Елена жива. Можно быть спокойным за неё. Впереди много ещё времени, я сумею разыскать её.

Василий Иванович недоверчиво покачал головой.

– Нет, где уж тут! – он был печален. – Такие времена… Нос на улицу боязно высунуть, а не то чтобы искать… Эх, дочь, дочь! Видно, придётся умереть, не повидав тебя перед смертью.

– Что с Ленушкой-то? – вмешалась Дарья Петровна. – Или что очень худое, если опять ты так понурился?..

– Не знаю, старуха! Вот Вань-Цзы говорит, что она жива, а где она – и сам не знает… Эх! Жаль, что Михаила нет! – вспомнил он о сыне.

Для него промелькнул было, но всего на одно мгновение, луч отрадной надежды, и затем всё снова скрылось под мраком неизвестности. Он даже почти не слушал, что говорил ему гость.

– Нет, добрый батюшка! – Вань-Цзы всегда так называл старика Кочерова. – Теперь я вполне надеюсь, что мне удастся вернуть вам дочь. Вы знаете, кто мне сказал, что она жива? Синь-Хо, сын Дракона, глава и жрец сильнейшего и могущественнейшего из тайных обществ Китая. Десятки и даже сотни, тысячи людей, рассеянных по всей стране Неба, беспрекословно повинуются ему. Для них каждое его слово – закон. Он знает всё, что делается в стране, и ничто не ускользает от его внимания. Он всесилен, потому что в глазах своих подчинённых он – носитель духа и властен наделять его великой силой всех простых смертных. Пусть это – жалкое суеверие, пусть это – ослепление, но с ним всё-таки нужно считаться. Ослеплённые суеверы пойдут на смерть по первому знаку своего вождя. Всё, что происходит теперь в Пекине, всё – его дело. Он поднял народ на европейцев. Недавно только Синь-Хо вернулся из поездки по отдалённым иностранным провинциям, где он объявил всем верным китайцам волю Дракона. Трудно будет европейцам бороться с ним. Он один думает за всех, он один ведёт дело разрушения, он всесилен. Если он говорит, ему можно верить безусловно. И про то, что Елена жива, сказал мне он…

Вань-Цзы торжествующе посмотрел на Кочерова, ожидая с его стороны какого-нибудь замечания, но старик молчал, погружённый в свои думы.

– Счастливица Варвара, – будто в забытьи, проговорил он. – Живёт теперь спокойно, никаких страхов не испытывает. Вовремя уехала!

– А где она? – спросил китаец.

– В Благовещенске.

– Как? Там? – вскрикнул Вань-Цзы. – Ведь вы же говорили, что она поехала во Владивосток. Отчего же она не осталась в этом городе?

– Вышло так. Пишет, что муж велел ей как можно скорее отправиться в Благовещенск. Там, дескать, спокойнее. А около Владивостока эти ваши хунхузы так и рыщут. Долго ли до беды?