Текст книги "Миллионноглазый (сборник)"

Серебряный детский сад

Два-три последних года в культурном пространстве российских столиц, напоминающем станцию переливания крови, фуршет на халяву и самозахват лавровых венков одновременно, происходит еще и какое-то общее движение к центру. Все оказались одинаково озабочены местом эпохи в ряду других эпох.

А так как отдел культуры ЦК давно распущен, то решили обойтись собственными силами. Но у отдела культуры были хотя бы критерии классового отбора и соображения полезности для социалистического строительства.

Здесь же только смутное желание соответствовать прошлым и западным образцам. Желание создать шкалу ценностей. И это прекрасно, давно пора. Плохо то, что смутное. Могут случаться смешные вещи. Что и происходит.

В театральной среде запущен в обиход термин «серебряный век петербургской режиссуры». Еще раньше был лозунг: русский рок – лучший в мире. Два этих утверждения применяются прежде всего к Петербургу. Можно добавить сюда и третье, пока не оформленное: Ленфильм и Голливуд, битва титанов. Что происходит на самом деле? И что должно происходить?

Прежде всего, нельзя ставить телегу впереди лошади. Когда исполнители, а исполнители в данном случае режиссеры, решают сказать новое слово, то непременным условием здесь является прежде всего слово. Какое новое слово они используют? Слово Чехова, Мрожека, Стоппарда, Беккета. Эти слова были использованы предыдущими режиссерами Станиславским, Бруком, Штайном, Товстоноговым. Надо ли напоминать, что тогда эти слова были действительно новыми. И замахиваться на них, пытаясь извлечь новый смысл можно, лишь имея неистовый натиск Някрошюса. Но даже Някрошюс вначале ставил современные пьесы, и очень мощно. Поэтому в театре, если иметь в виду действительные открытия, необходимо и единственно возможно идти от современности. Странно, что об этом приходится говорить. Потому и вынесено в названии текста определение «детский сад». Пусть он и называется серебряным.

В чем причина стойкого отвращения режиссеров к современности? Причина тоже детская: они не знают ее, и знать не хотят. Они боятся. Так же как дети боятся страшных сказок на ночь. Поэтому происходят действительно смешные вещи.

Актеры, нищие, мобильные и знающие о современности всё, даже больше, чем нужно, выходят на сцену для исполнения неких туманных предположений о внутреннем мире Мюссе. Разве это не смешно?

Это еще и печально, потому что стоимость спектакля – несколько сот тысяч долларов. Несложно подсчитать, что этих денег хватило бы на заработную плату всему коллективу на годы. А спектакль умирает после десяти показов. А то и не выпускается вовсе. И это при том, что редкие практически бесплатные спектакли по современным русским пьесам идут при аншлагах годами. Как в этом случае назвать работу серебряного детского сада? Только не исканиями. Исканиями надо заниматься в институте или на кухне.

В русском роке всё несколько иначе. Там как раз современность рычит и беснуется. Там действительно мощные фигуры Шевчука, Кинчева, Сукачева и других не только собирают, а и впрямую формируют поколения. Но звучание русского рока, его база остаются самодеятельными. Не случайно следующей ступенью развития рок музыкантов неизбежно оказывается городской романс. Там можно не слушать рассуждений о технике и аранжировке. Там все просто и душевно. Но приезжает «Рамштайн» и всё летит к чертям.

Кино в данном сопоставлении занимает срединное место. Не о современности там нельзя, но и избегнуть конкуренции с Западом тоже нельзя. Остаются детские радости страшненьких и дурно пахнущих сказочек про Брата, про Глухих и прокаженных. И те же нескончаемые стоны о недостатке денег. Хотя на наших глазах ухнул, как в МММ, суперголливудский бюджет «Цирюльника». Куда? Зачем?

Ничего не будет, пока исполнители не обратятся к современным писателям, драматургам, сценаристам. Пока они не научатся их уважать.

Ни-че-го.

Серпом по горлу

На Невском «быстрой еды» в красивой западной упаковке уже хватает. Но большинству населения она недоступна. Даже войти в такое заведение простому человеку неловко.

Шаверму иногда, с риском для желудка, сглотнуть удается, а вот чизбургеры, сэндвичи и иные навороты уже за стеклянной витриной и какие там цены и какие порции – с тротуара не разглядишь. Хотя, должен сказать, облизываться не стоит.

Гуляя с гостями из Америки всё по тому же центру, выпиваешь чашечку кофе за 90 рублей с внутренним облегчением – платит пригласившая сторона – и успеваешь поразиться вкусу пойла.

Или в галерее известнейшего торгового центра выбираешь апельсиновый сок за 27 рублей стакан и оставляешь его невыпитым, потому что серпом по горлу: где они такие апельсины закупают, в какой такой Гнилозамбии?

Тут же за изрезанным столом сидят мрачные сутенеры, к которым подпархивают довольно уже истрепанные путаны примерно такого же действия как апельсиновый сок.

Вспоминается невольно то благословенное время, когда в кафе-автомате на Рубинштейна любой студент или библиотекарь мог сообразить замечательную солянку и отварную треску с пюре, да еще и накрыть все это чашечкой кофе в Сайгоне.

И закрадывается крамольная мысль: а может быть наши пирожки с мясом на Садовой за 10 копеек были самой вкусной быстрой едой в мире? Может быть, наши тети Полины вручную заворачивали нам в чебуречных и пельменных то, что можно теперь только у лучших хозяек или в парижских ресторанах? И почему пропали все эти вкусности с наших улиц? Какой враг народного желудка лишил наших поварих профессии, а нас – покоя?

Чиновник! Верни людям быструю русскую еду! Змей.

Сила в смирении

Почему в вечность мы смотрим вперед, а не назад? Каждый человек вечен, каждый куст, травинка, мотылек, потому что его существование до настоящего момента непрерывно.

И то, что будет – так же вечно, потому что вечно прошлое. Существование эволюционно, но теория эволюции не учитывает именно вечности сзади нас, а берет конкретный случай Земли, Галактики, Вселенной и тому подобное. Глупо пытаться объяснять вечное конкретным.

Непознаваемость мира не должна бесить человека. И не в гордыне дело. Гордыня всегда от крайней неуверенности.

Почему не должна бесить? Потому что человек – бесконечно малая частица вечности, ничто, и в то же время – ее центр, узел. Единственное лекарство от неуверенности, отчаяния – осознание себя в центре, осознание того, что ты был и будешь всегда.

Конечно, Бог существует. Так же как существует для младенца мать, для собаки хозяин. Мать говорит: «Не трогай – обожжешься». Ребенок трогает, обжигается и боготворит мудрость матери.

Замыслы Бога непонятны не потому, что Он их скрывает. Собака не понимает, почему она сторожит дом. Но сторожит. И ей бесполезно объяснять право собственности. Хотя само право может быть абсурдным и несправедливым.

Венец творенья, человек, – венец конкретного творенья. Почему не надо объяснять целей творенья? Потому что они необъяснимы. Собака получает корм и конуру, зная, что она ведет себя, как надо. Человек получает удовлетворение от жизни, когда ведет себя, как надо. Единственный общий закон – послушным быть легче.

Но глупая собака может только лаять. Хорошая собака может даже сомневаться и бунтовать против хозяина, убегать от него.

Она – лучшая. Но всего лишь собака, как бы ни любил ее хозяин.

Печально.

Сила и бессилие чиновника

Когда моему сыну исполнилось три года, я пошел устраивать его в детский сад. Никогда в жизни я не давал взяток. На этот раз взял коробку конфет и положил ее на стол перед заведующей.

– Приходите в сентябре, – сказала она.

– Ну что ж. Хорошо, – ответил я и протяну руку за коробкой.

Возникла пауза и заведующая не выдержала. Она уже почувствовала вкус конфет и это было сильнее ее.

– Ну, хорошо, – сказала она с раздражением. – Приводите его завтра, – и почти вырвала коробку из моих рук.

Прошло тридцать лет, но они не изменились. Только коробкой конфет уже не обойдешься.

В чем сила и бессилие чиновника?

Это большая тема, но я попробую уложиться.

Сила чиновника в том, что он неуязвим, пока ему ничего не нужно от тебя. А бессилие в том, что он все же человек.

Я могу понять Поприщина и Башмачкина и сочувствовать им. Мне симпатичны чиновники Столыпина и его реформы. Я преклоняюсь перед чиновниками Дзержинского, победившими детскую беспризорность голым энтузиазмом. Но куда они все подевались?

Менты, охотящиеся за несчастными таджиками (500р с головы), служащие пенсионного фонда, гоняющие полумертвых стариков за бесчисленными справками, районные власти, превратившие дачную амнистию в личный промысел, высшие чины, распиливающие бюджетные деньги на откаты. Звери. «Всё дозволено,» – так сбылось самое черное пророчество Достоевского.

Однако рассмотрим предмет без эмоций. Я нисколько не сомневаюсь в том, что подавляющее число чиновников вполне нравственные, семейные люди и их нехорошее поведение объясняется

Рассуждения петербургского писателя и драматурга Александра Образцова о русском языке и его положении в мире естественным образом опускаются (или поднимаются) к проблемам современных искусств, имеющих своим основанием именно язык – литературе, театру, кино и журналистике.

Сила слов

1.

Сила России не в ядерном оружии, не в космических технологиях и не в запасах сырья. Сила России в языке.

Не случайно в бывших республиках Союза первыми же законами русский язык объявлялся вне закона. Напрасно. Бессмысленно. Опасно для самих же запрещающих. Потому что язык, удобный для общения, распространяется и живет по законам газообразования – он неуловим, неуязвим и вездесущ.

Однако это не значит, что на родине этого самого языка, в данном случае русского, он может и должен расти подобно сорной траве. Да, современный русский язык сам находится под мощнейшим воздействием двух полярных влияний.

Во-первых, на него чудовищно накатил язык английский. Он накатил так круто и вдруг, что на наших улицах появились вывески на этом наглом наречии. И мы никак не можем отбежать от него на безопасное расстояние и немного отдышаться.

Во-вторых, на русский язык набросилась орава несовершеннолетних мракобесов. Песенки попсы и их птичьи чириканья опасны не тем, что они деформируют язык. Пусть бы мяли и деформировали себе на здоровье: это право и обязанность каждого подрастающего поколения. Молодой человек говорит два-три слова на все случаи жизни только по причине своего яростной сексуальной силы. Но попса и ее песенки не имеют ничего общего с этой гормонокипящей страстностью. Попса мурлычет, и язык в этом мурлыканьи погружается в столетний сон, летаргический, последний. Под «попсой» в данном случае я понимаю прожигателей жизни, которых совершенно безосновательно называют будущим «средним» классом.

Да ничего подобного! Средний класс мускулист, быстроног и непоседлив. Он каждую минуту готов к путешествиям и подвигам. Не надо на него клеветать. Но у нас нет среднего класса, вот проблема. А природа, как известна, не терпит пустот. Литература у нас еще не подошла. Театр занимается самоудовлетворением и практически мастурбирует сам на себя. Что же остается для сохранения языка в форме? Конечно же, Государственная Дума и публичные политики. Здесь наш народ находит полнейшее удовлетворение.

Прежде всего надо отметить великого реформатора языка Виктора Степановича Черномырдина. Черномырдин работал на уровне бессознательном. Он не придумывал свои шедевры (я абсолютно серьезен! Черномырдин несомненный гений словообразования!), он их выпевал. Когда Виктор Степанович сидел с баяном и как бы сурово обводил присутствующих своим экспремьерским оком, так и хотелось завопить: давайте придумаем должность для Виктора Степановича, чтобы она его удовлетворила! и пусть он тогда радует народ так часто, как сможет.

Нельзя в этой связи не вспомнить Жириновского. Вот уж кто работает ответственно. У него иная, но также серьезная ориентация. Жириновский – мастер сильных и неожиданных метафор. Он воздействует на наше чувство коллективизма. Мы в потоке жириновского выбалтывания узнаем свои бредовые идеи и избавляемся от них.

Самый же сложный, целиком интеллектуальный способ воздействия на населения при помощи слов обнаружил Чубайс. Только Чубайс мог уговорить целый народ отказаться от заработанных им богатств в пользу его, Чубайса, немногих приятелей. Теперь, когда чары Чубайса рассеялись, терять нам уже нечего. Давайте и дальше наслаждаться музыкой родного языка.

2.

Является ли язык собственностью народа или это нечто эфемерное, принадлежащее всем? Вопрос забавный, но на самом деле, при размышлении, не такой уж забавный. Конечно, каждый имеет право изучить язык и говорить на нем. Такое развитие событий даже лестно для хозяев языка. К тому же некоторым это приносит неплохие барыши. Косвенные, правда, но очень и очень неплохие.

Существует в мире несколько языков международных: английский, испанский, в какой-то мере французский, арабский. В странной мере – русский. Казалось бы, что за вопрос? От Китая до Лондона, от Австралии и Латинской Америки до Калифорнии русский язык помогает в общении сотням миллионов людей.

Но!

Русские почему-то должны быть благодарны людям, изучающим русский язык. Хотя я не встречал человека, который сам, без всякой объективной причины взялся бы за изучение чудовищно трудного русского языка. Может быть, именно трудность в изучении заставляет русских почти благоговеть, почти раболепствовать перед иностранцами, которые этот язык осваивают?

Но почему американцы, англичане, французы, немцы и прочие народы бывают недовольны, если на их языке говорят с акцентом, они высмеивают производителей акцента и презирают их, а русские только умиляются и начинают любить их больше, чем соотечественников? Где кончается обычное (пусть и гипертрофированное) гостеприимство и начинается пресмыкание?

Граница здесь неразличима. Но данный феномен говорит только об одном: об удивительном простодушии русских. О простодушии, которое люди западные, цинические и убогие, не могут себе даже представить в его истинном значении и объеме. Ибо простодушие русских – это их особая честь и подобие креста. И если уж говорили в прошлые века о народе-богоносце, то всё это – о русском народе.

Вся история России – соединение немыслимого терпения и вселенских забот об общем доме человечества. Никогда ни один генерал не становился у нас диктатором, царем и проч. Больше того, зачастую люди, почти не говорившие по-русски (вспомним Петра III, Екатерину, Сталина) становились правителями по закону наследования (часто самозваного, как у Романовых, Брежнева и Ельцина).

Я далек от мысли, что данные заметки как-то повлияют на дальнейшее поведение народа. Он по-прежнему будет горячо приветствовать Пушкина, Айтматова и Искандера. Но я хочу вбросить в общественное сознание мысль о национальной гордости. Не о гордыне, являющейся одним из основных грехов. А о гордости, которая наряду с честью является обязательной для любого народа, мыслящего себя великим (опять же чести и гордости я не нахожу в действиях западных народов: одну только гордыню и нарушение договоров и Священного писания).

Так вот я призываю русский народ ввести штрафные санкции за употребление языка в порочащем его смысле.

Что это значит?

Надо запретить по-русски оскорбительно говорить о России и русских. Пусть говорят через переводчиков. Надо запретить использование русского языка всуе.

Не надо приветствовать желание говорить по-русски. Если тебе надо, сам научишься. Плевать нам на то, говоришь ты по-русски или нет. Это твои проблемы.

Не зря богатые латыши нанимают русских гувернеров для своих малолетних детей и сами уже почти не имеют акцента.

Куда вы все денетесь? Чаще смотрите на карту полушарий.

3.

Говорить о том, что любое проявление человеческого общения и общественной жизни связано с языком – банально, но это надо повторять вновь и вновь. Иначе все искусства одно за другим переместятся в видеоряд.

О театре не принято говорить непосвященным. Это такая священная корова. Знать о том, почему в театре происходит именно это, а не что-то иное, дозволено не всем. Вернее, не дозволено никому. Если хотите, можете попробовать осторожно на театр гавкнуть. От вас отвернутся все, как от прокаженного.

Я собираюсь не только гавкать, а лаять. От души. Имею право.

К февралю 2005 года я, к своему удивлению, занял пятое место в Петербурге после Шекспира, Островского, Гоголя и Чехова. У меня в театрах идут шесть названий пьес. После меня и Пушкин, и даже Достоевский. Потому я воспользуюсь такой компанией и полаю вволю.

Что есть театр? Для чего он содержится на деньги налогоплательщиков?

Не должно быть никаких сомнений в его предназначении: театр существует для того, чтобы люди прилично оделись и с женами пришли пообщаться с остальными приличными людьми города. Это называется – общественная жизнь. Потому что на тротуарах или в метро общественной жизни не бывает. А без общественной жизни нет общества. Плохой был строй – социализм, но это был общественный строй. При нем театр достиг невиданного расцвета. Может быть, за неимением других возможностей общения. Может быть. Но – достиг.

Новая власть, демократическая, отчего-то решила, что общество, общественная жизнь не нужны. Зачем, когда обозначены три ветви власти, а там еще и четвертая портит воздух? Кому нужна головная боль типа общества? Чтобы оно имело свое мнение? Помимо Кремля, Москвы и администраций?

И театру была предоставлена возможность как бы быть и как бы ни быть. Негласное соглашение: мы вас не трогаем, а вы нас. Что это значит?

Демократия не трогает театр, который обладает во всех городах лучшими зданиями. Театр может сдавать эти здания в субаренду, может получать от демократии дотации, оставаясь в городских и федеральных бюджетах отдельной строкой. Может надувать щеки и проводить свои какие-то фестивали и награждения (сугубо внутри страны, типа попсы). Может платить по сто долларов народным артистам, но позволять им не работать.

Театр не трогает демократию.

Всё. Этим всё сказано.

Вы можете представить себе в столичном театре спектакль типа «Ревизора» или «Самоубийцы»? Я – нет. При этом театральные начальники вопят на каждом углу, что современных пьес нет. Нет современных пьес? Да вы в своем уме? После того, как целое столетие в стране процветали лицемерие и все остальные комические и трагические страсти?

Но – нет. Власть предпочитает, чтобы ее не трогали. Театр предпочитает, чтобы ему всё позволяли.

Теперь зададимся вопросом: что театр получил от такой безмерной безответственности?

Он получил чрезвычайно слабое коммерческое руководство своей деятельностью. Вопрос об окупаемости даже не поднимается. Но если бы и за кордоном театр был исключительно дотационным! Нет. Там дорогие билеты, там высокие зарплаты. Могут сказать, что мы не можем позволить себе билетов в 50 долларов. Можем! Московский «чёс» работает именно по таким ценам. А аренды и зарплаты у нас на два порядка ниже, чем в Европе.

Где промежуточные основные деньги? У монополистов. Кто сегодня монополисты в театре? Вчерашние завлиты, заслуженные Герои труда, новые владельцы, которые владеют театром очень ловко: ни за что не отвечая и всё имея. Конечно, с какой стати они станут поддерживать театральную реформу, которую мало осведомленное правительство когда-то умудрится сварганить?..

Но это всё – на тему плохого руководства. Вот если бы нашелся хороший продюсер… Смею вас уверить: никакой продюсер, даже Сорос, современный российский театр не поколеблет. Потому что в нашем театре существует диктат судорожного нетворческого усилия. Судорожное нетворческое усилие осуществляет театральный режиссер. Он в массе своей самодур, насильник и злодей. Система подготовки режиссеров в стране (и в мире – это наш вклад в мировой упадок культуры) напоминает подготовку партийных работников. Некий барин подбирает под себя курс в театральном институте. И готовит из своих студентов будущих «творцов». Примерно так «обучаются» и студенты другой специальности – в Литературном институте, который я сам имел удовольствие закончить с неиссякаемым сарказмом. Что получается в результате? В результате получаются люди с непомерными творческими амбициями, но абсолютно не обеспеченные профессией для реализации амбиций.

В самом деле: тексты пьес пишут драматурги, играют спектакли актеры, свет ставят художники по свету, сцену сочиняют театральные художники. Что остаётся?

Кама Гинкас, известный московско-ленинградский режиссер, рассказывал, как его однокурсники-актеры, которым он мешал на сцене, попросили его спустится в зал и порежиссировать. Чем он и занялся с большим успехом. То есть, способности режиссера в основном лежат в плоскости создания мифа – о себе, о спектакле, о современном театре. А когда уже и миф не может ничем питаться (зрительные залы пустуют), то возникает совершенно уже запредельная апология глупости: Константин Райкин озвучил мечту всех шарлатанов от театра – оказывается, главным событием в театральном процессе должна быть и стала, наконец… скука!

Нас за кого держат эти господа? С какой стати мы должны наблюдать их унылые перепевы позавчерашних «исканий»? Где крепкая современная драма? Где комедия? Где актеры, открытые на театральной сцене, а не в «ящике» (и в буквальном смысле слова)?

Слава богу, драматургов пока никто не отменял. А так как драматург является основным действующим лицом в театре, то он должен иметь там долю.

Сегодня основными владельцами государственных театров в Петербурге являются упоминавшиеся уже бывшие завлиты, Герои труда и бессрочные главные режиссеры. Думаю, что хотя бы две вакансии должны быть отданы драматургам. Сам я мог бы взять театр Комедии. Николай Якимчук, известный издатель и небезуспешный драматург, согласен возглавить театр на Литейном.

Обещаю, что через год это будут самые посещаемые и самоокупаемые площадки. Только за счет репертуара, который на две трети будет современным и русским.