Текст книги "Миллионноглазый (сборник)"

«Феодосийский десант»

Мой участок в Крыму недостаточно приподнят. То есть, из окон веранды и комнаты виден залив и дальняя, степная часть берега, но не виден сам город. А мне хочется видеть уже не только генуэзскую крепость и Карантин. Мне хочется видеть и свежую сосновую чащу сбоку от хребта Тепе-Оба, где я сижу.

Я постоянно стараюсь встать на цыпочки. Я взбегаю иногда выше. Туда, где действительно «птичий полет», и дышу. Но мне хочется поднять себя за волосы именно на своем участке. В этом, если хотите, моя глубинная философия проживания жизни.

Я хочу изменять свою жизнь, и мне это удается. Мне удается влиять на окружающее пространство, не насилуя его. А улучшая, хочу я сказать, но не решусь. Хотя и подумаю так.

Итак, «Феодосийский десант».

В прошлом году перед крыльцом росла громадная бесплодная вишня. Я ее спилил по частям до уровня колчерукого немого слуги: на нем висит рукомойник, полотенце. На его обрубках сушится промытая летняя обувь. Сложнее обстояло с громадным многоствольным миндалем, тоже бесплодным. Он закрывал залив. Пилить его дешевой ножовкой (все же наша родная сталь остается неплохой, если прочищать ее трехгранным напильником) – тяжеловато. К тому же вишня в роли слуги подразумевалась, а миндаль был обречен. В холодном апреле я сжег его по частям в полубесполезной печке, главным достоинством которой было уютное и яростное гудение огня. Однако не весь миндаль сгорел. На высоте трех метров остались четыре неравномерных ствола, похожих на диковинную зенитную батарею.

Я долго присматривался к ним боковым зрением. Ничего не связывалось. То есть, можно было затеять громадную, вернее – громоздкую обзорную площадку с непонятными пока перилами, непонятным способом крепления к земле помимо этих зениток. Это требовало досок, полубруса, ведра краски, болтов, сверления. Я погряз бы в этом. К тому же – что здесь было общего с тем стремлением встать на цыпочки? Ничего. Один матерый дачный снобизм.

В один из моментов внутренней насмешливости возникла идея кровати. Она была так смешна, такие могла породить анекдоты среди соседей ближних и дальних, что-то вроде «Писатель на дереве», что я от души наслаждался этой перспективой. Потому что я люблю привлекать внимание, но не люблю знаков чужого внимания – так.

За домом, там, где к нему примыкал склон, заросший кизилом и боярышником, стояла когда-то кровать с рваной панцирной сеткой. Я приготовился вязать на нее футбольную сетку: когда страна развалилась в 1991 году, в магазинах возникали иногда смешные цены – так я купил в Гостином дворе эту сетку размером 13 на 3 метра за 13 рублей. Долгие годы на дачах я изготавливал из этой сетки прекрасные кровати, натягивая их на каркасы из брусков или досок. Этот кусок сетки был последним. То есть кроватей получилось не меньше десятка. Я освободил железную основу кровати от ржавых панцирных лохмотьев и снова посмотрел боковым зрением на миндаль. Все равно не было цельного впечатления: ну да – летние ночи, близкие звезды над головой, утренний ветерок, радость жизни. Но это как выращивать кур для яиц и мяса. Я такой человек, что куры в данном случае мне были бы необходимы скорее для гуано. Или для размышлений о чуждости птицы и человека.

В таком состоянии неопределенности я начал пилить по уровню стволы миндаля. Затем притащил уворованную с бесхозного участка лестницу сложной судьбы, с металлическими боковыми полосами и защелками непонятного предназначения (и чрезвычайно уместные в дальнейшем), плоский ржавый бензобак, еще вполне железный…

Так сложился контур. Две ржавые трубы я укрепил противоопорой миндалю, замуровав их в камни двумя ведрами бетона, на них уложил доски, из валявшихся на участке уголков (сколько железа и бетона на Родине! Сколько его зарастает землей для будущих археологов: почему эти люди так убеждены в целесообразности построек и вещей прошлого? Они что, не видят сегодняшнего дня? Не знают собственных заблуждений? Почему они так безапелляционны, полны такого научного чванства? Они не знают, что все великие писатели – графоманы без специально образования, все философы – бродяги и пьяницы, все великие ученые – самоучки? Зачем им нужна классификация?! Я подозреваю, что совсем не для порядка) – из уголков, повторяю, я устроил продолжение обзорной площадки вбок, на них должна была лечь кровать.

И все равно не вытанцовывалось. Был анекдот, уже был. Но хотелось большего. Как в «Ревизоре». Отдельным вопросом стояли перила. Точнее, они не хотели стоять. Их крепление к площадке было шатким. Любые исполинские гвозди медленно и неостановимо размочаливали бы доски, перила были обречены. Тогда я понял: шаткость перил должна быть их достоинством, их первичным признаком. То есть площадка тем самым выходила из разряда хозяйственных построек и плыла по направлению к какой-то идее шаткости. Почти художественной.

Эти мысли зароились, когда я извлекал из зарослей шиповника ржавые уголки, соединенные сваркой и перекрученным металлическим прутом в композицию, годную уже только на свалку – я люблю такие превращения, из грязи да в князи. Уголки были изогнуты кем-то очень прихотливо: как будто Иван Заикин гнул их в цирке-шапито на радость портовой шпане.

Еще не понимая замысла, я начал втыкать уголки, выгибая пруток, в пазы между досками. И вдруг… Боже, как оно красиво возникает! Перед моим внутренним взором (так) возник «Феодосийский десант». Я понял, что любую композицию в словах, в красках или железе возможно объяснить и она не потеряет от этого своей силы! Это противоречило моим художественным принципам. Но это было так.

Я покрыл композицию черной эмалью.

И выпил вечером, глядя на нее из окна веранды (изогнутые черные фигуры, бензобак, койка в кубрике, шаткий трап, ржавые трубы причала на фоне Феодосийской бухты!) одну за другой три рюмки настойки. С последней рюмкой в пятку мне кольнуло. Наутро я еле смог доковылять до двери: соли из колена под воздействием настойки чабреца, мяты, полыни и проч. выстрелили в пятку. Но это уже другая поэма.

Фидель сказал

Фидель сказал: «Если писателям так нравится писать, зачем им за это еще деньги платить?»

Можно продолжить за него подобное об изобретателях, об ученых, о рабочих высокой квалификации, о крестьянах, о бизнесме… Но как же это? Если бизнесмену так нравится делать деньги, то зачем ему еще за это платить?

И получается, что лучшим другом любого режима является спекулянт, ибо увлеченно работающие, любящие свою профессию рабочие, ученые, писатели, чиновники совершенно спокойно обойдутся без Фиделя Кастро, Ким Чен Ира, Путина и Бушей старшего и младшего. Но кто же им позволит?

Весь марксизм может быть изложен в одном предложении: в мире существует два класса – работники и надсмотрщики, которые методом конституций как могут сдерживают наступление земного рая. Ибо согласно действующие работники давно бы его построили.

Любой начальник – враг. Он ни на миг не остановится перед тем, чтобы уничтожить свободную мысль и ликвидировать ее автора. Поэтому бороться с ним надо его же методами – конституционно, а также и силой оружия, если потребуется защитить жизнь. Могут сказать, что наступит хаос. Не наступит, если вместо начальников будут избраны координаторы, то есть работники, обладающие любовью к профессии координации и управления. Человек – это животное, живущее по понятиям. Понятие «начальник» необходимо украсить так же как «педофил» или «людоед».

Ближе всего человечество подошло к решению этой задачи в небольших сообществах – экипажах кораблей, на хуторах, в семьях, в дохристианской Руси, где действовали вече и копная правда. Апофеозом беззакония являлся Рим цезарей.

Флюорография

Возможности сделать человека зверем у нас есть везде. Кажется, например, что уж флюорографию-то можно не бояться. Что такое флюорография? Дождался мужской очереди, встал, уперся подбородком, расставил локти и лови рентгеновские лучи в свое удовольствие.

Не все так просто. Виктор Федорович Омельяненко решил устроиться электриком на базу у Ладожского озера. До того трудился в таксопарке кузнецом. Задавили арендной платой. Решил осуществить мечту всей жизни – поработать на природе.

Но не знал Виктор Федорович того, что внешность обманчива. Иначе он не стал бы соваться во флюорографию на Обводном, 144, где просвечивал людей благообразный старичок, этакий доктор Айболит.

Денег за флюорографию у нас не берут даже в нынешнее драконовское время. Ходи себе, просвечивайся, пока сам не засветишься. Виктор Федорович, обманутый благообразием, неосторожно поведал старичку о том, что в ранней юности имел затемнение в одном из легких.

Что ж, если имел, то получи его обратно. Результат проверки не замедлил сказаться.

Виктор Федорович всполошился. Кому интересно через тридцать лет получить дырку в легком? Но одновременно и недоумение высказал, потому что вид имеет цветущий.

Недоумение неприятно поразило старичка. Поэтому результат не замедлил сказаться и на этот раз. Снова та же туманность в легком обнаружилась у Виктора Федоровича. Но уже со спины. Тут он всполошился не на шутку. Быстренько добежал до флюорографии своего Кировского района по Оборонной, 35 и просветился в третий раз. Всё чисто!

Тогда Виктор Федорович помчался на Обводный к своему старичку. А там уже целая компания началась в борьбе за честь мундира. Заведующая флюорографией грозно спросила Виктора Федоровича:

– Кого вы посмели привести вместо себя на флюорографию?.. Отвечать, не молчать! Смотреть в глаза! Адрес туберкулезника на стол!

Виктор Федорович оказался не робкого десятка. Он снова, в четвертый раз встал под рентгеновские лучи. И что он этим доказал? Правильно, результат не замедлил сказаться и на этот раз. Снова дырка в легком, только в другом месте.

Плюнул Виктор Федорович на странности медицины и поехал на Ладогу рыбку ловить да лампочки менять.

Но у нас ведь что поразительно в противоборстве человека и государства? Государство (в данном случае флюорографическая станция на Обводном, 144) никогда и ни за какие коврижки не сознается в своей вине. На что уж в большевистские десятилетия побаловалось с народом, а ведь так и не повинилось.

Так и флюорография. Вцепилась в Виктора Федоровича наподобие бешеной собачки. Через некоторое время получает он повестку уже с Оборонной, 35, из тубдиспансера, с требованием явиться.

А что? Если не явится – с милицией отвезут! Чтобы не распространял болезнетворные туберкулезные бациллы! Да они у него сейчас любую форму найдут, чтобы только старичка своего покрыть! Вот это я понимаю – служебное братство.

Нам с таким братством никакие НАТО не страшны. Пусть только сунутся. Всех на воронках развезем куда следовает.

Формирование элит

Я поймал себя на ужасной мысли: я спокойно, изучающее и иронично отношусь к советской истории. Это я! Который совсем недавно ненавидел все советское, который презирал коллективизм, который мечтал о встрече с инопланетянами (французо-итало-англами). Что случилось?

Случились следующие события.

Во-первых, я не перестаю умнеть, даже на протяжении этих заметок. Это заглушает сожаления от собственного несовершенства.

Во-вторых – по порядку: советское встроилось в обычную схему формирования элит. Коллективизм западного толка оказался значительно более нетерпимым, душным, смрадным. Коллективизм западного толка предполагает уже абсолютное одиночество. В коллективизме советском был хотя бы момент кухонного торжества и платонических влюбленностей. А встречи с инопланетянами в свете всего перечисленного…

Поэтому сосредоточимся на формировании элит. Здесь лежит под половичком ключик, отпирающий все загадки современного миропорядка. Которые, уверяю вас, нисколько не сложнее ваших кроссвордов.

Я человек сугубо русский. В связи с последними событиями на Украине многим в нашей стране доставляет удовольствие произносить эти слова снова и снова. Это как бы ты выгодно и по любви женился и теперь повторяешь без конца: я женат, слава тебе господи, женат… Ющенке из Сум надо ставить мраморный монумент.

Если взглянуть внимательно в глубь веков, то один лишь момент можно различить подобного самовыражения: с 1813 по 1815 год. Да и то с французским прононсом.

Сегодня я с необычайным наслаждением повторяю весь день, глядя себе под ноги: я русский, господи! Русский! Счастье какое…

Думаю, что не один я, глядя под ноги себе, повторяет подобную чепуху. Повторяют это бразильцы, китайцы, филиппинцы, индусы, перуанцы, замбийцы… Вслед за норвежцами, французами, чехами, шведами, японцами…

Я турок, господи! Какое счастье. Я турок.

И кому мы обязаны этим бесплатным удовольствием?

Ведь послушайте: за все удовольствия надо платить – надо покупать вкусную еду, напитки, удобное и теплое жилище. Надо платить за головокружительный секс. На воспитание детей надо тратить большие деньги. И только ощущение национальной избранности бесплатно.

Но кто к середине двадцатого века гордо заявлял о себе: я, гражданин такой-то страны? Кто?.. Я скажу вам – кто. Вы и сами знаете. Десяток стран Старого Света и США. Всё. Остальные – или колонии или зависимые монархии.

Кто вас освободил для ООН? Кто дал вам флаги и гимны? Может быть, ОБСЕ? Или НАТО? Кто вам подарил это удовольствие, граждане остального мира?

Мы вас освободили. И не от угнетения человека человеком. Человек человека угнетал и будет угнетать. Все это взаимно и нерасторжимо. А вот угнетение сильных стран слабыми прекратили мы, русские.

Йес!

Единственная из великих стран, не имеющая колоний! Единственная из наций, живущая значительно хуже нацменьшинств! Берите, пользуйтесь! Здесь все бесплатно для гостей!

Только зачем же хозяину на прощанье салатом в морду?

Минутой прежде я уже произвел одно из открытий в новой истории: Русская революция 1917 года была не социалистической, а национально-освободительной. И она позволила абсолютному большинству стран мира избавиться от унизительной (в том числе колониальной) зависимости от малочисленных стран-паразитов Запада. А колониальная система, я вам доложу, была значительно преступнее фашистской. И еще: колониальной по существу была система в России, где подавляющее большинство народа было в рабстве.

Теперь подумайте: человек, вчерашний раб, путем хитроумных комбинаций в виде террора и идеологических догм (в которые заигрался, поймите и простите его, раба, за эту запальчивость) вырывается из колониальной зависимости.

Для того чтобы не попасть в эту зависимость вторично, вчерашний раб выстраивает государство насилия, обращенное штыками исключительно в оборонительных целях на Запад.

Что делает вчерашний раб и, признаемся, мало образованный гражданин для того, чтобы в дальнейшем не чувствовать себя одиноким?

Верно, он сшибает запоры со всех клеток на Земле, где еще томятся невольники. В Индии, в Китае, в Никарагуа и так далее.

За такую подрывную работу вчерашнего раба не любят демократические государства, называющие себя так исключительно за высокий жизненный уровень. Они его обвиняют в нарушении прав человека. Причем, вдумайтесь, прав своего человека, человека своей страны. (На которую демократическим странам совершенно плевать. Как сказала некая железная дама: пусть там останется пятнадцать миллионов русских, больше не нужно, больше опасно. Чем эта дама отличается от Геббельса, непонятно. Почему этот многодетный отец покончил с собой, а дама стала сэром? Таинственно все в мире.) А страна, нарушающая чужие права человека, выбрала сама себе такую мрачную годину. Потому что мне никто и никогда не докажет того, что кучка преступников поработила народ и заставила его быть нехорошим.

«Нехороший народ» – это, извините, расизм.

Даже германский народ 1930-х годов что-то никто не посмел назвать нехорошим. Хотя мы все видели, как летят книги в огонь и как грамотных людей везут эшелонами в печи. А неграмотных жгут на месте. И все же – примите народ таким, какой он есть. Любой человек может сойти с ума. Убивать его за это – фашизм и колониализм. А если уж он выздоровел и готов влиться в семью народов, то не зажимайте его голову в железное кольцо и не лейте в глотку расплавленный металл. Он может вспылить и разбить всю эту лавочку.

Вернемся к элитам. К их возникновению и формированию.

Не менее трех раз надо повториться для того, чтобы тебя услышали.

Формирование элит – тема не новая. Она так или иначе обсуждается не только политиками и философами. Это – любимая тема романистов. Скажем, у Фолкнера, у Бальзака, у англичан перескок честолюбцев снизу вверх чаще всего стихиен. Как бы некуда ему стремиться кроме как путем коварным и кровавым в высшие слои общества.

Иначе в России. Здесь люди стремятся понять смысл существования. Путь обогащения и успеха всегда считался в России не чистым. Здесь корни всех русских бед и основа русского духовного могущества. Несомненно, успех по-русски – это уважение окружающих. Как, впрочем, и везде на Востоке.

Поэтому формирование элит после Русской революции 1917 года шло скачкообразно, нелогично, противоречиво.

Когда евреи и другие инородцы поспособствовали крушению романовского царизма, они естественным путем потребовали страну на разграбление. Евреи, в частности, готовы были не только заменить элиту в искусстве, науке и управлении экономикой, но и в политике. Грузины осваивали политику и органы подавления. Латыши в основном распространялись в армии. Армяне пошли в торговлю и промышленность. Побитые революцией немцы смиренно осваивали ремесла. Татары демонстрировали наряду с остальными нерусскими, но мирными народами России сугубо местные амбиции. Что оставалось русским, затеявшим этот беспримерный исторический кавардак?

Им оставалось быстро и неуклонно образовываться, чтобы через десять-пятнадцать лет заменить в государстве промежуточные инородческие элиты собой.

Особенностью Октября 1917 года была полная и безусловная отмена прежних элит. Здесь не было места национализму. Здесь любые благополучные люди романовской России объявлялись врагами будущего общества. Вплоть до зажиточного крестьянства. Тем самым объявлялась невозможность реставрации.

Если судить по сегодняшнему дню, усилия были недостаточны. И никакие усилия не были бы достаточны, поскольку, как уже говорилось дважды, ложные социалистические идеи (тупые, добавлю, и мерзопакостные) закрутили молодое русское государство в штопор самоуничтожения.

И все же. Все же!..

Без этих проклятых идей было не обойтись. Ибо Европа, наблюдая гибель России в коммунистическом саване и безусловно уверенная в летальном исходе, поленилась сделать ей контрольный выстрел в голову.

А Россия выплыла.

Она выплыла, воспитав путем ликбезов и рабфаков смешную узконаправленную элиту. И перед второй мировой войной эта рабфаковская молодежь, почти сплошь русская, путем мгновенного террора 1937 года заменила промежуточную инородческую элиту.

Крепость тогдашнего режима Сталина была беспримерна, если даже полная замена элит почти не сказалась на результате начавшейся войны.

Скорее даже эта замена укрепила режим, поскольку новые кадры в армии и экономике были натасканы на современных идеях и не несли груза прежних побед.

Интересно было бы знать хотя бы сегодня, в какой степени успехи СССР были обусловлены личными качествами Сталина? Думается, что в очень небольшой. Масса русских начальников среднего и высшего звена несомненно направляла своего выдвиженца как поток направляет щепку в строго определенном направлении, как бы эту щепку не крутило и не подбрасывало.

Принято думать, что вторая мировая война окончательно обескровила СССР. Что генетически русские обречены.

Полнейшая глупость.

Успехи русского государства в 40-60 годах двадцатого века были беспримерны. Практически ко времени Брежнева большая часть мира оказалась под советским протекторатом. И это при том, что одна страна (СССР) помогала, чем могла, всей этой большей части мира. В то же время развитый Запад лихорадочно вооружался, но ничего не мог противопоставить СССР.

Много говорится об отставании Советского Союза в производительности труда. Но это как посмотреть. За те деньги, которые тратил Советский Союз на армию, США не смогли бы спустить на воду и десятка атомных подлодок.

Конечно, производительность труда на конвейерах Запада была выше, чем в Саратове или Иркутске. Но, во-первых, все это касалось потребительских товаров, во-вторых, качество советских товаров было явно не ниже. Пусть мне покажут человека, носящего драповое пальто и фетровую шляпу, загружающего продукты в холодильник, садящегося в автомобиль – все это сегодня и изготовленное в пятидесятых годах – на Западе, а не на Востоке.

Узконаправленные элиты 30-х годов привели СССР к кризису 70-80-х годов. Русские начальники среднего и высшего звена, играющие в домино, не смогли выдержать вызова новых технологий. Может быть, они бы его и выдержали, если бы их славные крестьянские головы не были забиты мертвой политграмотой. Политграмота не позволила во время сменить элиты.

Появление манкуртов типа Ельцина, Чубайса, Березовского отразило глубокий кризис русского общества в переходную эпоху. Это общество, освобожденное от мертвой идеологии социализма, испытало некое подобие нокаута, мгновенной потери ориентации. Может быть, из-за долгожданного притока свежего воздуха.

Во время паузы, вызванной нокаутом, любой цивилизованный арбитр открыл бы счет и позволил бы России встать на одно колено до счета «девять». Западный мир не стал играть в демократию. Он бросился добивать упавшего.

Сегодня вторично, после 1917 года, Запад в бешенстве наблюдает недостаточность своих усилий.

В России уже состоялось формирование новых элит.

Первые состояния, доставшиеся при грабеже общей собственности немногим «олигархам» не определяют ничего. У олигархов нет ни власти, ни – что самое главное – обаяния. Они обречены на изгойство.

А первые политики, пришедшие вместе с манкуртами, уже несли на себе груз и достоинство национальной элиты. Ученые, предприниматели, чиновники прошли жесткую, окончательную проверку эмиграцией. Те, кто уехали, унесли часть русского влияния на Запад. Те, кто остался, неизбежно войдут в русло национальной идеи.

Национальная идея России, естественно, – русская идея. Здесь нет альтернативы. Потому что сформировавшиеся элиты подпираются почти равнозначными соперниками из разных слоев общества и из разных краев и областей. Поскольку русские составляют абсолютное большинство населения новой России (и относительные меньшинства сопредельных буферных стран), то проблема федерализма не имеет смысла. Россия – унитарное государство, населенное однородно талантливым народом.

Никаких расистских теорий о небывалой талантливости отдельных наций в противовес «русской отсталости» рассмотрено больше не будет.

Мы в результате 400-летней борьбы избавились от иноземного ига, как бы оно не называлось: «западничество», «евразийство» или выгодный кому-то «космополитизм».