Текст книги "Миллионноглазый (сборник)"

Русская идея в развитии

Русская идея есть единство. И что же? Трое русских, собравшихся за одной бутылкой, в любом вопросе имеют три полярных мнения. Двое русских, имея преимущество крови, бегут к третьему, еврею или грузину, чтобы предать друг друга. Один русский вместо того, чтобы с восторгом присоединиться к великому русскому имени, оплевывает его.

В этом нет загадки. Множество народу, одаренное собственными мнениями, пытаются эти мнения продавить. Явление похвальное, но бесперспективное.

Что здесь ценно для человечества, а что губительно?

Губителен возникающий хаос, не имеющий общей составляющей. Ценно количество мнений (идей).

Иногда возникает общее стремление к одному результату – победе в войне, например. Или выходу в космос. Или универсальной идее братства. Тогда наступаем на горло ради общей победы.

Но почему победа не может быть более продолжительной? Почему снова и снова возникает бутылка на троих, грузин с евреем и отрицание собственной истории?

Только по причине некоего стереотипа. Какой-то идиот решил, что русские стремятся к соборности, а внешние обстоятельства не дают им объединиться. И возникает христианство, социализм. Возникает колхоз, партия власти.

Да нет же! Конечно же, русские стремятся к индивидуализму и правам личности, а ложные представления толкают их к единству.

Что получается? Толпа гениальных вольнодумцев сбивается в кучу. Нет общей жизни. Одно взаимное раздражение. И любая другая толпа, объединенная одним-двумя вожатыми, спокойно опережает их на любом историческом этапе. Скажем, абсолютно неличностные китайцы в последние годы.

Что требуется изменить в подходе? В подходе требуется каждому вольнодумцу придать безличностную толпу. Что и происходило в многонациональной стране. И в ее окрестностях. В Китае, в частности, в Персии или Палестине.

Однако заклинание о единстве и соборности сжимало расширяющуюся галактику и превращало ее в сорок бочек арестантов.

Не секрет, что сегодняшний мир стремительно несется к коммунизму. Уже очень скоро Ротшильды и Гейтцы наравне со всеми пойдут через проходную на трудовой подвиг. Кто ими станет руководить? Вожатые? У которых одна тактика в голове и ни клочка стратегии?

Только русские вольнодумцы спасут мир, растащив его по своим направлениям.

Давно известно, что одна идея (в данном случае маниакальное стремление к справедливости) может победить только в том случае, если оно начнет делиться на разные течения и заполнит всё пространство жизни.

Модификации справедливости вместо модификаций социализма.

Русская литература сегодня

Литературе в ее сегодняшнем виде на русском лет 250, не более. Но судя по виртуозным строкам Ломоносова про букву «Г» ей значительно больше и она не приобретала за эти 250 лет, а теряла. Вначале Пушкин произвел ей усекновение и усреднение по французскому рецепту. Затем за дело принялись прозаики от Толстого до Достоевского. Тогда-то русская литература пропиталась гнилью публицистики и распухла до водянки. Я исключаю из этого ряда известно кого: Гоголя, Тютчева, Лермонтова, Чехова, Анненского, Хлебникова, Мандельштама, Платонова и еще кого-то, пусть не обижаются. И я скажу – списочек-то не слабый.

С тяжелым чувством спускаюсь в нынешний пропахший мышами подвал.

Прежде всего отвергаю абсолютно московское убожество ста последних лет и в особенности последних двадцати. Только из санитарных соображений называю Сорокина, Пелевина. Специально не даю имен приличных, поскольку рядом со списком больших они еще не устоялись.

Но их мало. Их больше в провинции, в Питере – а эти не допущены.

Поэтому вид русской литературы сегодня подростковый. Что там из нее вырастет в связи с оккупацией страны Садовым кольцом, пока непонятно. Хочется думать, что обычная честность в суждениях быстро расставит всё по ранжиру и отыщутся Тютчевы и Платоновы.

Глисты сосут Россию, глисты. Широким спектром – от Венедиктова до Пу. Фармакология не поможет – только бабкины травы.

Русский вопрос

1.

Русского человека, как никакого другого, постоянно тянет поговорить на общие темы. И постоянно точит мысль заняться каким-то новым делом. Потому у нас так хорошо жилось немцам, евреям, которые заряжаются на всю жизнь в своей узкой специализации. Соединение русской глобальности с этим профессионализмом давало всегда удивительные результаты.

Когда же власть берет русская стихия – начинается 17 год.

Русским ни в коем случае нельзя закисать. Им надо смешиваться, двигаться. Иначе дело плохо. Сами они не приспособлены для движения вперед, даже обладая чудовищной силой. Эта сила, не приводимая в действие, – гремучая смесь, безумие, ядерный распад.

Царизм всегда чувствовал (наверху это хорошо различимо) как ему поджаривают пятки. И направлял силу на завоевание, на безумные иногда дела. Например, строительство Петербурга, разведение картошки, – что угодно. При Николае Втором, наиболее чутком из царей, возникла полная растерянность власти, шараханье, ужас. Судьба деда его парализовала, не давала сосредоточиться, принять решение.

Действия властей в России всегда напоминали действия обреченных, сидящих на мине с часовым механизмом – все тихо, сонно, но где-то что-то тикает. И всё громче. Но по-прежнему всё сонно. Рвануть может в любой момент.

Только страшный террор или победоносные войны могли остановить часы на время. Две подряд проигранные войны сметали династии и режимы.

19 век был спокойным после великой победы Двенадцатого года. Войны Великой Отечественной хватило на полстолетия. Афганская катастрофа и экономический крах – это две проигранных войны. Произошла выбраковка режима.

Но западный вариант в России невозможен. Она не может повторяться, не желает. Не желает – и хоть кол на голове теши. Что-то выдумает густое и свое.

И дорог у нас не будет американских. Скорее дирижаблями станут пользоваться. И это не ирония. Так и будет.

Откуда эта чудовищная сила? Сейчас ведь державу трясет так, что искры из глаз, а – не рассыпается.

Разрешат богатеть. Может быть, сюда уйдет чудовищность? Этой стране богатеть еще никогда не разрешали. Впервые алчный взор России стал действительно алчным. Богатеть! Вот это цель! Вперед!

Со стоном, со сладострастием начинают богатеть. Надо видеть, как строят дачи из воздуха, из ничего, – только дайте клочок болота!

Может быть, главное слово для России сказал японский бизнесмен, когда на вопрос: «Когда, через сколько лет она догонит развитые страны?», ответил коротко: «Никогда». Это слово вонзилось во всех сразу.

Всё. Начинается гонка. Это будет так стремительно, что этого не подозревает никто. Сейчас ситуация напоминает бега – лошадь, храпящую от нетерпения, из последних сил удерживают конюхи. Запреты вот-вот падут и начнется трудовой запой.

Запад конечен. Он был ограничен Атлантикой, но умудрился перепрыгнуть океан и продолжиться в Америке. А Восток бесконечен. Он рождает волны, идущие на Запад. Поэтому Запад постоянно совершенствуется, консолидируется, стремится к охвату Азии. Но неудачно. Колониализм умер. А экономически Азию не завоевать. Она переимчива. Не России Западу надо бояться. Ему надо бояться Сингапура и Южной Кореи. Вот где, на самой оконечности, происходит рождение волны. Таиланд. Малайзия. Существует, правда, американизированная Япония. Но Япония – калиф на час. Все решится, как всегда, наличием пространств.

Главный путь с Востока на Запад принадлежит Китаю. Он зарос. И сейчас он проходит через Россию. Она станет экономическим хребтом Евразии. И это не самое страшное, что могло быть. Россия двупола, двурасова, двулика. Она строилась именно для нынешней ситуации, для нынешних коммуникаций.

Пустыни Центральной Азии в будущем будут кормить весь мир. Они станут центром мира. Потому что океан переместился вверх, в воздух. Бухты и пляжи уйдут для отдыха, для радости. Для труда предназначен большой азиатский стол. Здесь сомкнулись мусульманство, буддизм, православие, то есть христианство.

2.

Когда какой-то народ начинает воевать со своими соседями и при этом чаще побеждает, когда он победоносно идет из края в край, – история бывает обычно восхищена. Александр Македонский, Дарий, даже Чингисхан, не имеющий сегодня сильных заступников – все они – герои.

Но когда народ, развившийся в мощную державу, в самой своей силе начинает себя калечить, уничтожать лучших и приносящих ему славу, когда он судорожно сжимает в своей руке случайные и бесполезные символы, когда он горячечно повторяет какое-то заклинание, темное для всех окружающих, – разве этот народ достоин смерти?

Достоин, говорят соседи. Но говорят тихо, на ухо друг другу. Достоин, говорят дальние наблюдатели, с ужасом и омерзением наблюдавшие самоистребление народа.

Достоин, говорят бегущие из этого народа эмигранты, потрясенные на всю жизнь, потерявшие к ней вкус.

Достоин, говорят подчиненные народы, сжатые в сумасшедших объятиях братства. Все они говорят так из самосохранения.

Они знают, что от внешних врагов можно защититься, даже погибнув. От себя защититься нельзя.

Так почему и за что русские убивают сами себя?

Россия – это некий художник, создающий картины собственной своей жизнью. Художника мы ценим за неожиданность мышления, за прорывы из здравого смысла. В этом отношении Россия – классический пример организма с художественным мышлением.

Хороша Швейцария, создавшая для своих граждан рай на земле в рамках здравого смысла. Хороша Франция, импульсивная любительница быстротекущих форм.

Темна, убога Россия, и вдруг – победоносна, стремительна, все в нее влюблены, но только на один день. Завтра здесь будут вешать и пытать. Послезавтра – каяться, говорить пошлости. Еще через день обнаружатся в ее громадных карманах седые старцы не хуже буддистов, и неожиданные гении вроде Лермонтова и Платонова. Евреи, давно ничему не удивляющиеся и лишь делающие заинтересованные глаза по поводу различных событий в мире, сатанеют от тупости, упрямства, пошлости русских, а когда уезжают из России – умирают от ностальгии по ее канавам и кустам.

Загадка России сродни загадке жизни вообще. Если отыщется смысл существования этого места, где люди умеют умирать, то отыщется и гималайский человеческий путь ввысь.

В мыслях о России всегда есть грусть, даже печаль, какая-то тяжело-сладкая. Как будто земное ядро якорем держит готовую воспарить душу. Как будто выпили по первой, после долгих трудов и драк и все существо объединилось в одном вопросе «зачем?». И вот-вот будет ответ.

Русский джихад

Есть народы, никогда не видевшие моря.

Есть народы, постоянно качающиеся на волне.

Здесь разделительная черта.

Твердь под ногами и твердь до горизонта.

Палуба и очертания берегов, которых надо достичь и разграбить.

Семья и традиционные ценности.

Разбой и разврат. Разделяй и властвуй.

Мировая история мысли. Разрушаемые с моря цивилизации.

Пираты в виде прилипал и паразитов. Пятая колонна. Отсутствие признаков благородной воли.

Терпение. Терпение. Терпение.

Аскариды, вырастающие в цепни. Проникновение в мозг, в кровь. Смрад.

Отбрасываем, вырываем с кровью, вспоминаем дохристианское, настоящее, грозное. Русский джихад. Последняя черта.

Русский из Сан-Франциско
(о поэзии Ивана Буркина)

Кажется, что эмигрантская русская литература и первой, и второй, послевоенной волны, уже исследована. И Поплавский, и Чиннов, и Елагин изданы на Родине, получили свое место в иерархии. Выстроился ранжир имен не менее (а часто – и более) справедливый, чем ранжир советского периода. Где, например, в современном культурном сознании имена Кедрина, Маршака? Где открытые, буквально отрытые, неизвестные нам поэты 20-50 годов кроме Мандельштама и обэриутов? Разве помнит кто-то ленинградца Петрова, чьи прекрасные стихи публиковались во франкфуртской «Камере хранения»? Это долг, это обязанность многочисленного племени литературоведов – напоминать, вспоминать, открывать. Вместо этого благородного занятия литературоведение выстраивает ряды одних и тех же имен, как таблицу чемпионата по футболу. И пробует командовать процессом. Хотя бы один из них откопал кого-либо, наглухо замурованного в чугун двадцатого века? Один Евтушенко, пожалуй, поработал на этом поле, вернув нам с десяток имен в своих огоньковских публикациях. Чего стоит хотя бы Мария Шкапская, совсем не уступающая Ахматовой или Цветаевой.

Но и в эмигрантской поэзии были свои генералы. И там был дух Главлита и субординации. Бунин там был слишком прост. Генеральной линии соответствовали имена Адамовича, Г.Иванова, Ходасевича и Бродского. Всё, что носило печать сарказма, надрывных обид, одиночества было правильным. Шаг влево, вправо, назад или вверх признавался ересью и примитивом. Показательна в этом смысле позиция Бродского: если Евтушенко – за, то я против! Надо же понимать, что такое отношение ставит вас на одну полку.

Иван Афанасьевич Буркин жил в Пензе и в тридцатых годах ему повезло окончить институт и никуда не загреметь. В войну ему повезло повоевать против фашизма. Не повезло попасть в плен. Повезло остаться в западной Германии. Повезло уехать в США и преподавать там долгие годы в университетах. Сегодня Ивану Афанасьевичу прилично за восемьдесят. Он выпустил не больше десятка поэтических сборников, книжки прозы. У него есть имя в русской эмигрантской литературе. Но его нигде не упоминают, ни в одной «футбольной команде».

В перестройку он попробовал вернуться в Россию. Но не смог прижиться в лихорадочной Москве. Николай Якимчук в Петербурге издал три его книжки. Привезя Буркину часть тиража, 200 книг, он оставил их в такси. Книжки не вернули. Ивану Афанасьевичу и в этом был знак. Он вернулся в Сан-Франциско.

Мне повезло в офисе «Петрополя» на Пушкинской, 10 открыть книгу «Возмутительные пейзажи…» и я не смог от нее оторваться, пока не прочел всю. Затем еще две книжки «Путешествие на край абсолютного сна» и «Луна над Сан-Франциско». С тех пор я знаю, какие три имени называть, когда меня спрашивают о трех лучших русских поэтах XX века: Хлебников, Мандельштам, Буркин.

Это смело, нагло, провокационно, скажете вы. Но это мой выбор. Который я попробую сейчас обосновать.

Хлебникова я только однажды, на Сенной площади умудрился прочесть так, как ему это открылось для себя лично. Я буквально зашатался: это была плотнейшая, без единого гвоздя летяще-ревущая конструкция, несущаяся помимо воли автора в нужном ей направлении. Поэт был внутри своих слов, как пилот, и только успевал перекладывать рули. Хлебников не был «поэтом для поэтов», как его окрестили неумные люди. Он кувыркался в небе, пролетал на бреющем, касаясь протянутой ленты – он был абсолютно точен! Ни одной лишней запятой, ни одного слова в проброс! Он тут же врезался бы в землю, употреби он не тот размер или смазав четкость.

Мандельштам, если вы помните, на современников производил впечатление недоучки. Он брал совсем не обязательные для современников совмещения смыслов, эпох, касался их личным перстнем и создавал картины не менее живые, чем видимые и слышимые людьми. Мандельштам создавал миры не менее яркие, чем демиург. Он доказал то, что доказывали до него: искусство не соревнуется с жизнью, оно создает новые. Разве могут современники простить такую наглость? Никогда! Даже такие, как Пастернак.

Но если Хлебников и Мандельштам уже мертвы и уплатили своей гибелью за собственную неосторожность, то Буркин, к счастью для него, никого не злил. У него хватило терпения выдержать тон скромного подмастерья. В него никто пристально не вглядывался. Я вас уверяю: как только современники разглядят что-то оскорбляющее великое, они тут же разорвут и великое и пилота.

Мне остается процитировать Ивана Афанасьевича и несколько пояснить и слегка направить читателя. Сразу скажу, что Буркин создал русский белый стих. Он пользуется сложнейшими перебивами ритма, его слова всегда занимают столько места, сколько положено (в ритмике, размерном стихе даже Тютчев иногда вынужден удлинять или укорачивать). Благодаря такой свободе у него возникают сумасшедшие метафоры. Они сами возникают, он их только регистрирует. Следовательно, язык – живое существо, типа лошади или орла. Если ему не мешать, он поражает больше всяких библий.

Открываю наугад:

МЕДЛЕННОЕ ОПИСАНИЕ ИГРЫ НА РОЯЛЕ

…6.

 
Я забыл
о черной тени
на полу.
Она
трагически шаталась,
дёргала плечами,
собиралась опрокинуться
и вызвать к жизни
другую тень.
Она собиралась
вызвать к жизни
призрачные тени звуков –
трясущаяся,
исковерканная тень
пианиста,
который сбросил её,
как мокрую одежду,
и которого
нужно вытаскивать из музыки,
как утопленника из воды.
 

Прибавить нечего, нечего убавить. И как прозрачно! Не надо искать угол зрения, не надо знать, куда тебя отсылают – к грекам, к Перуну. Всё здесь для окончившего обычную школу. Демократия жеста.

Снова наугад:

СТИХОТВОРЕНИЕ

(в котором я защищаюсь от Хлебникова)

А осень висит запятой.

Хлебников

 
Закуска играет в селёдку,
и аппетит на серебряных лапках
напоминает хищников.
Дельфины играют в радугу,
сверкая всеми линиями
и врезаются как мечи в море.
На райском берегу
пальмы вытянули
гусиные шеи,
и в купальных костюмах
блаженствуют
выпуклые ожидания.
Из песни сделали соловья
и тот начал разбойничать
в музыке.
Деньги превращаются
в грязное бельё,
и банк становится
прачечной.
В зоологическом саду
звери живут на пенсии.
Одуванчик отцвёл
и надел парик.
Костёр машет
носовыми платочками
беспочвенным путникам.
Есть страна,
где на вопросы
отвечают пистолеты.
Душа принимает обиды
на короткой волне.
Где выход
из этого стихотворения?
 

Во всяком безупречном есть наиболее близкое тебе. У меня своя жизнь, свои интересы, но я всегда готов принимать подарки. Если Лермонтов подарил мне в 1840 году одно из стихотворений, что же – я должен выть от зависти? Да я засмеюсь от счастья! Дарите, дарите! Я всё возьму, всё распробую!

И завершу уже не наугад, а выбрав:

ЛУНА НАД САН-ФРАНЦИСКО

 
Чуден, как Днепр у Гоголя,
город Сан-Франциско под луной.
Луна словно Оксана
смотрит на него из небесной Малороссии,
и Сан-Франциско как парубок в белой свитке
стоит, измученный ожиданием
и опоясанный блеском.
Какая струна кольнула его в сердце,
какая волна кидалась к нему на шею в светлые ночи –
он весь охвачен томлением,
и улицы его как кисти цветущей акации
висят над хлебосольным заливом.
Николай Васильевич!
Встаньте,
возьмите перо,
забудьте про Оксану и луну в Гамбурге
и посмотрите на луну,
которую делают в Сан-Франциско,
на Тихий океан,
который объездил весь земной шар,
но вернулся опять в Сан-Франциско,
чтобы лежать, как влюблённый,
у ног любимой…
Эх, луна!
Эх, Сан-Франциско!
Эх, Николай Васильевич!
 

Русский с евреем – братья навек

У кавказцев прослеживаемая история не менее двух тысяч лет. Когда пришли русские, по решению Ватикана – значительно более молодая нация, и стали проводить экспансию языка, культуры и технологий, возникла ситуация, когда более «взрослая» цивилизация попала в положение низшей, в том числе культурно.

Насмешливое отношение к внешности, обычаям и даже акценту (у людей, освоивших русский как второй язык!) способствовало возникновению тлеющей вражды к пришельцам, которая до времени была приглушена жесткой подчиненностью центру и зависимостью в технологиях.

Как только выявились слабые места, старые обиды вспыхнули. Что делать в таком случае господствующему народу (русским)? Или уходить, как англичане ушли из Индии, или встраиваться в новую реальность, то есть организовать массовое обучение местным языкам и наречиям, в чем русские традиционно не сильны.

Третий путь, который находится в русле современного мирового развития – совместное движение к интеграции, затруднен по причине непроясненности совместной истории. Необходимо проговорить, обсудить все конфликтные ситуации, вплоть до мельчайших.

Это надо сделать не только в отношениях с Кавказом, но и остальными нациями, вплоть до самых «мирных» сегодня марийцев, удмуртов или карелов. В советское время национальная политика велась хотя и формально, неталантливо, но старательно. Неизвестно, каково влияние, допустим Кугультинова или Кайсына Кулиева на общие отношения русских и калмыков, русских и балкарцев. Видимо, большое и плодотворное.

Сегодняшние отношения американцев с эскимосами, индейцами, французов с барбадоссцами или новокаледонцами имели в своем зарождении громадное влияние советской национальной политики. И, освоенные творчески, дали замечательные результаты.

Но, пожалуй, ни один из межнациональных конфликтов в России рядом не стоит с конфликтом русско-еврейским. Здесь ее будущее. От плодотворности сотрудничества русских и евреев зависит всё. В этом конфликте, при всей его «разработанности» в литературе и жизни, существуют с той и другой стороны непонятные зоны умолчания, которые до обидного снижают общий итог совместно построенной культуры. Причем искать сейчас истоки вспыхивающей вражды бессмысленно – они покрыты слоем последующих событий, всё сплелось и спеклось. Однако недостойные обеих народов жалкие и тупые претензии можно и нужно рассматривать и тщательно выжигать.

Претензия русских: евреи лицемерны и хитры. Они держатся вместе и пытаются создать в России свое государство.

Претензия евреев: русские завистливы и ленивы. С ними невозможно постоить удобную жизнь.

Не составляет труда доказать, что евреи бывают лицемерны и хитры, но далеко не до такой степени, как их вынуждала к этому длительная история подавления. Больше того – евреи способны быть не менее русских безупречными патриотами России. А по поводу создания России под еврейским господством я скажу одно: если ты так слаб и бездарен, что позволяешь кому-то поработить тебя, то что ж – давай, порабощайся. Ни Чехов, ни Вавилов, ни Прокофьев этого не боялись.

Так же не составляет труда доказать очевидный факт русской восприимчивости, гостеприимста и трудолюбия. Тот путь, какой по воле Ватикана прошли евреи за четыре тысячи лет, русские в крови и в пене проскакали за тысячу. Удобную жизнь русские пока не построили. Но построят. Примеры удобной жизни – на русских дачах, где они из горбыля и навоза воздвигают сады Семирамиды.

Странно приводить подобные аргументы, пытаясь честно развязать межнациональные узлы. Это как будто более пристало делать популистам в период выборов. Но здесь два обстоятельства, которые требуют именно такого способа общения.

Первое: вопрос межнациональных конфликтов должен обсуждаться всеми членами общества и быть им понятен.

Второе: в любой кухне – у драматурга, у слесаря, у президента – ведутся те же разговоры. Национальный вопрос не может быть изложен тонко и элитарно. Это вопрос грубый и простой, поскольку он касается жизни и смерти.