Текст книги "Компликология. Создание развивающих, диагностирующих и деструктивных трудностей"

14. Возможно ли игнорирование деструктивных трудностей и их создателей? Анализ траекторий развития психологии счастья и процветания

В какой степени возможно игнорирование деструктивных трудностей и их создателей? Для ответа на этот вопрос интересно проследить эволюцию интенсивно развивающихся в последние 20–30 лет психологических подходов, которые изучают счастье, благополучие, процветание и разрабатывают практические рекомендации, как стать счастливее. Сразу подчеркнем, что это достойные задачи. Но заметим, что в зависимости от степени благополучия/конфликтности отношений, доминирующих в обществе и в окружающем мире, возникает проблема такой организации благополучия и счастья, которой не страшны действия негативно, враждебно настроенных субъектов (грабителей, международных террористов, внешних оккупантов, рейдеров и т. д.), активно мешающих процветанию. Поскольку большинство наук, изучающих те или иные явления и процессы в своей области, исследует и факторы, способствующие развертыванию этих явлений и процессов, и факторы, мешающие, подавляющие, возникает вопрос, как это изучение проводится позитивной психологией в соответствии с ее ценностными основаниями.

Цель данного раздела – проанализировать, как относятся к преднамеренному злу и к его носителям представители психологических подходов, изучающих счастье и процветание, каковы особенности и динамика этого отношения.

14.1. Общие представления о благосклонности/неблагосклонности мира в психологических подходах к изучению счастья и благополучия

Начиная с исследований Бенедикт Рут в первой трети XX в., в психологии развиваются представления о двух типах отношения людей к миру. Предельно четко эти типы сформулированы в «Учении о трех мирах», озвученном одним из персонажей романа С. Лема [1990, с. 207]:

«В благосклонном мире:

легче творить, чем уничтожать;

легче осчастливить, чем мучить;

легче спасти, чем погубить;

легче оживить, чем убить.

В неблагосклонном мире:

легче уничтожать, чем творить;

легче мучить, чем осчастливить;

легче погубить, чем спасти;

легче убить, чем оживить.

В нейтральном мире одинаково легко (трудно) и то, и другое».

Аналогично в работах психологов рассматриваются и сопоставляются:

• отношение к миру как в целом гармоничному, с низкой конфликтностью, где преступления и даже серьезные конфликты – отступление от нормы;

• отношение к миру как к наполненному противоречиями и конфликтами, недружественностью, которая если и не доминирует, то не может быть проигнорирована [Дружинин, 2000; Ениколопов, 2011; Поддьяков А., 2007б; Lee, 1995; Werner, 2004; Zabielski, 2007]. С. Н. Ениколопов анализирует концепцию С. Эпштейна, в соответствии с которой люди автоматически конструируют имплицитную «теорию реальности» [Epstein, 1991]. В нее входят следующие основные блоки: теория собственного Я, теория окружающего мира и теория отношений между Я и миром. Личностная теория реальности задает отношение к миру как к доброжелательному или несущему угрозу; как к осмысленному, предсказуемому, контролируемому, стабильному и справедливому или же наоборот; отношение к другим людям как к доброжелательным, не несущим угрозы или же как к потенциально угрожающим.

Далеко не во всех работах по психологии счастья и процветания можно найти формулировки, в которых явно выражено отношение к проблеме добра и зла. Мы отобрали те работы, в которых авторы занимают по отношению к этой проблеме рефлексивную позицию и стремятся донести свое мнение до читателя.

С точки зрения двух представленных типов отношения к миру, взгляды психологов, занявших эту рефлексивную позицию, можно разделить на несколько групп, в зависимости от того, как они оценивают: ныне существующий мир; необходимость и возможность его изменения; способы этого изменения (если оно, вообще, необходимо).

1. Позиция «Мир просто идеален, поэтому не надо его улучшать, все ваши усилия напрасны».

Четче всего ее сформулировал Н. Д. Линде, автор книги «Основы современной психотерапии», в «Сутре о счастье». Он пишет: «Как говорил мой гуру, “Врата ада заперты изнутри”. А если они заперты изнутри, то как Бог может вывести оттуда людей? Им хочется там находиться, и они держат круговую оборону, чтобы только не попасть в рай. Как может попасть в рай гневный человек? Как может попасть туда подавленный человек? Как может это сделать пораженный страхами и тревогами человек? Как может попасть туда вечно сражающийся человек? В раю нет атомных боеголовок! Но есть люди, которые так держатся за боеголовки, что не могут пролезть в рай! Самый лучший способ избавиться от войны и боеголовок – научиться жить в раю и научить этому своих врагов. Если все будут жить в раю, не нужны будут боеголовки и не будет никаких врагов. А если враги – такие дураки, что не хотят жить в раю, то им же хуже, хотя и жаль» [Линде, 2009].

Про преступность и преступников Н. Д. Линде ничего не говорит, но позиция, если рассуждать логически, и здесь должна быть такая же. Если не хотят жить в раю, то пусть насилуют, грабят, убивают и делают все остальное, что считают нужным, хотя и жаль.

Линде пишет: «Те, кто хочет “раскорючить” этот мир, пытаются все разложить по полочкам, все проконтролировать, все спланировать. Они хотят превратить мир в идеально работающий механизм, соответствующий их представлениям о правильной жизни. Это стремление имело огромное значение для жизни всего человечества. Коммунисты хотели “раскорючить” мир по-своему, а фашисты – по-своему. Что из этого получилось – всем известно, но ведь они исходили из гуманистического стремления людей XVIII в. все подчинить разуму, отказаться от Бога и от бессознательного!» [Там же].

Отношение Линде не к фашистам, а к антифашистам остается неизвестным. Они тоже должны были оставить мир в покое и ничего не пытаться «раскорючить»?

2. Позиция «Мир не идеален, но закономерно идет к лучшему». Стремясь к счастью и совершенствуя себя, мы работаем не просто на будущее благоденствие человечества, а на его всемогущество, всезнание и праведность.

Эту позицию отстаивает один из основателей позитивной психологии М. Селигман. Он пишет, что по мере развития человечества количество и значимость беспроигрышных, а не антагонистических игр все более нарастает. Это перекликается с аргументацией А. П. Назаретяна, что физическое насилие по мере развития цивилизации применяется все в меньшей степени [Назаретян, 2010], и К. Бенсона, что представления об отвратительности преднамеренно причиняемых страданий получают, очень медленно и постепенно, все большее распространение [Benson, 2001].

Сочувственно пересказывая положения Б. Райта, Селигман пишет: «Исторический прогресс – это не скорый поезд, а, скорее, упрямый осел: иногда он отказывается тронуться с места, а иногда и вовсе поворачивает назад. Но, несмотря на такие “остановки”, как холокост, инфекционный терроризм и геноцид тасманских аборигенов, мы все-таки движемся в направлении беспроигрышности» [Селигман, 2006, с. 329]. «Процесс усложнения преследует ни много ни мало, а обретение всезнания, всемогущества и праведности. Мы до этого не доживем, как не доживет и все современное человечество. Лучшее, что мы можем сделать, – способствовать прогрессу. Благодаря этому у нашей жизни появится смысл. Осмысленной жизнь становится, когда мы чувствуем себя частью чего-то большего, – и чем больше это целое, тем более глубоким смыслом полнится наша жизнь. Стремление постичь Бога, наделенного всезнанием, всемогуществом и праведностью, делает нашу жизнь частью огромного целого… Полноценная жизнь в том, чтобы идти к подлинному счастью, неизменно применяя свои индивидуальные достоинства. Но жизнь, исполненная высшего смысла, требует соблюдения еще одного условия – использования лучших своих качеств во имя человеческого знания, могущества и праведности. Такая жизнь воистину исполнена высшего смысла, а если, в конце концов, в ней появляется Бог, то и священна» [Там же, с. 335–336].

3. Третья позиция такова: «Вселенная не враждебна и не дружелюбна к нам, она просто безразлична» (Дж. Холмс, цит. по: [Чиксентмихайи, 2011, с. 32]). Состояние потока, позитивные эмоции, «как и все на свете, не являются чем-то хорошим в абсолютном смысле» [Там же, с. 118]. «Оптимальные переживания – это энергия, которая может быть использована во благо или во зло. Огонь способен как греть, так и испепелять; атомная энергия может генерировать электричество, а может уничтожить весь мир. Энергия – это сила, но сила – это лишь средство. В зависимости от того, на какие цели она направляется, жизнь становится неисчерпаемым кладезем богатства или же страданий» [Там же, с. 116–117]. «Наша задача – научиться получать радость от повседневности, не мешая другим заниматься тем же» [Там же, с. 119].

Это позиция другого основателя позитивной психологии – М. Чиксентмихайи. Позитивные психологи ссылаются на него очень избирательно и осторожно, подчеркивая одни фрагменты его подхода (например, рассмотрение потока как источника позитивных ощущений) и тщательно, даже искусно, обходя, как мы покажем ниже, другие составляющие этого подхода, в том числе и явное внимание к негативным сторонам человеческого бытия и к проблеме преднамеренного зла, мало свойственное большинству позитивных психологов.

Он пишет, что в состоянии потока, позитивных эмоций и даже счастья пребывали, вероятно, и маркиз де Сад, и простой китайский рубщик мясных туш, и зрители гладиаторских боев, и воины Золотой орды, прославившиеся своей жестокостью; а также пребывают ныне современные солдаты, уничтожающие противника; преступники, угоняющие машины; участники массовых актов вандализма и т. д. [Там же, с. 116–119]. Чиксентмихайи считает, что необходимо учитывать общий баланс порядка и хаоса, создаваемого разными людьми и социальными группами, стремящимися к достижению противоположных целей. Общество должно способствовать максимально возможному достижению целей всех его членов, минимизируя хаос. При этом он подчеркивает, что и это не гарантирует этичности происходящего, поскольку может достигаться за счет других обществ (нацизм).

4. Наконец, последняя позиция: «Вы не можете быть здоровым на больной планете» ([Servan-Schreiber, 2009, p. 81]; цит. по: [Wong, 2011, p. 77]). «Вы не можете жить здоровой и наполненной жизнью в больном мире, зараженном преступлениями, коррупцией, несправедливостью, угнетением и нищетой.[26]26
  Эмпирические исследования подтверждают это общее положение: у жертв ограблений ощущение субъективного благополучия значимо снижается, психологические потери очень велики [Kuroki, 2012].


[Закрыть] Это зло может разрушать индивидов и общества, подобно раковым клеткам» [Ibid., p. 77].

Это позиция П. Вонга, развивающего проекты «Радикальная позитивная психология для радикальных времен» [Wong, 2007] и «Позитивная психология 2.0» [Wong, 2011]. Он подчеркивает необходимость способствовать развитию хороших и достойных людей, как и гражданского общества в целом, а также преодолению и трансформации негативных явлений. Чтобы понять жизнь во всей ее сложности, надо изучать парадоксальные эффекты взаимодействия негативного и позитивного. Проект «Позитивная психология 2.0» дополняет критикуемую Вонгом американскую ветвь позитивной психологии Селигмана, создавая основу для развития добрых, хороших людей и психологически здоровых институтов – развития вопреки негативу и конечности человеческого существования [Ibid., p. 77–78).

Следует подчеркнуть: процитированные суждения относятся к уровню базовых, философских представлений о мире (из которых, заметим, вытекают те или иные конкретные практики). Соответственно допускают серьезную ошибку те исследователи позитивной психологии, которые настаивают на том, что она является одновременно и научно-позитивистской в традиционном значении, т. е. интересуется лишь фактами и методами и не претендует на философствование и построение определенного образа мира. Вышеприведенные высказывания – это именно философские суждения о добре (о «праведности будущего человечества», «священности жизни, в которой появляется Бог») и зле (геноциде, терроризме, преступности и т. д.) и о динамике этих явлений. (Подробная критика необоснованных претензий позитивной психологии на статус позитивистской науки дана также в исследовании Х. Фридмена и Б. Роббинса [Friedman, Robbins, 2012].)

Для понимания того или иного подхода важны не только его явные формулировки, но и их операционализация в методических подходах, отборе примеров и ситуаций для анализа, купюрах при цитировании и т. п. Нас будут интересовать особенности, связанные с высказанным или невысказанным отношением психологии счастья и процветания ко злу и его носителям.

Читая книгу И. Бонивелл «Ключи к благополучию: Что может позитивная психология», можно найти цитату М. Чиксентмихайи о том, что переживание потока не является абсолютным добром, его последствия надо обсуждать и оценивать, исходя из более общих критериев, а также два подтверждающих примера: игровая зависимость подростков и трудоголизм менеджеров [Бонивелл, 2009, с. 18]. Ничего более серьезного. Даже если считать, что Бонивелл решила отобрать лишь часть примеров, исходя из соображений краткости, приходится поставить вопрос: почему она выбрала именно эти?

«Что может позитивная психология» – так называется книга И. Бонивелл. Ответ: она может сре́зать ключевые положения и примеры (кейсы) своего отца-основателя, если они не укладываются в позитивную картину. Это, видимо, часть позитивной работы – особой деятельности по созданию оптимистического образа мира.

При этом Бонивелл [Там же, с. 33] совершенно справедливо пишет, что «в серьезных травматичных ситуациях (таких, как смерть, пожар, наводнение или изнасилование) оптимисты могут показаться неподготовленными, и тогда их прекрасный розовый мир рискует разбиться вдребезги (хотя оптимисты, по сравнению с пессимистами, лучше приспособлены к тому, чтобы выстроить его заново)». Но ни в этой книге, ни в других книгах по позитивной психологии не найти указаний на то, что способы совладания в ситуациях, вызванных чужими преднамеренными действиями (убийство, поджог, предательство), могут (и часто должны) быть особыми.

Позитивная психология, вероятно, может дать рекомендации жертве изнасилования, как ей справиться с произошедшим и счастливо жить дальше, но она не дает рекомендаций, что делать, если на твой поселок набеги бандитов совершаются регулярно и избиения, грабежи, насилие продолжаются постоянно при попустительстве тех, кто призван тебя защищать. Ведь возможный совет: «Немедленно обратитесь в полицию», – рассчитан на социальные институты, работающие в позитивном ключе. Именно такие институты интересуют позитивных психологов. Отклонения в работе этих институтов (свидетельством чего и являются набеги банд) не просто не интересуют, но даже само внимание к этим отклонениям со стороны представителей «просто психологии» кажется чрезмерным и вызывает сожаление у части позитивных психологов.

Интересно, что в тех, весьма редких, случаях, когда позитивные психологи пишут не вообще о жизненных неприятностях, стоящих на пути к счастью, а о столкновении с активным злом, описываемые ими примеры совладания отличаются одной своеобразной особенностью. В этих примерах люди не борются со злом, а занимаются собой – находят себе отвлекающее занятие. М. Чиксентмихайи подобрал следующие истории. Американский летчик во вьетнамском плену бесконечно разыгрывает мысленные партии в гольф и благодаря этому после освобождения блестяще играет реальную партию; венгерские политзаключенные в тюрьме организовали конкурс на лучший поэтический перевод; Ева Цезел, сидевшая в тюрьме на Лубянке, мысленно собирала настенные светильники из подручных материалов; А. Солженицын, в отличие от тех, кто пытался спастись, бросаясь на колючую проволоку, периодически впадал в состояние мысленного полета, «унесенности» прочь и т. п. [Чиксентмихайи, 2011, с. 116–150].

После этих описаний следует очень интересный абзац: «Ричард Логан проанализировал записи многих людей, переживших невыносимые ситуации, в том числе работы Виктора Франкла и Бруно Беттельгейма, размышлявших об источниках внутренней силы людей в экстремально тяжелых обстоятельствах. Оказалось, что всех “выживших” объединяла одна общая черта: “неэгоцентричный индивидуализм”, т. е. наличие важной цели, стоящей выше личных интересов.[27]27
  Заметим, что когда М. Чиксентмихайи пишет через запятую «неэгоцентричный индивидуализм, т. е. наличие важной цели, стоящей выше личных интересов», он смешивает весьма разные вещи. «Неэгоцентричный индивидуализм» означает, по Чиксентмихайи, что человек умеет «получать радость от повседневности, не мешая другим заниматься тем же». Но наличие важной цели, стоящей выше личных интересов, предполагает нечто иное. Эта важная цель может быть позитивной или же негативной, но в любом случае это не цель неэгоцентричного индивидуалиста.


[Закрыть] Такие люди не оставляют усилий, даже оказавшись в практически безнадежных обстоятельствах. Внутренняя мотивация делает их стойкими перед лицом внешних опасностей. Обладая достаточным количеством свободной психической энергии, чтобы объективно анализировать ситуацию, они имеют больше шансов обнаружить новые возможности для действий» [Там же, с. 150].

Итак – объективный анализ и обнаружение возможностей для действий. Но где же, где сами эти действия, ради которых были необходимы мысленный улет и фантазии? Здесь обрыв – примеров и описаний таких действий нет! Полемически заострим суждение: советский летчик М. П. Девятаев, проведший больше полугода в нацистском плену, сумевший собрать группу из других пленных и захватить немецкий самолет, за минуты разобраться в устройстве этой неизвестной ему системы (он тоже мысленно предварительно проигрывал, но не партии в гольф, а действия в самолете), сумевший уйти от воздушной погони и долететь до советской стороны, для М. Чиксентмихайи менее интересен, чем другой летчик, все время нахождения в плену мысленно игравший в гольф, кем-то освобожденный и затем продолжающий играть уже на свободе. Может быть, М. Чиксентмихайи и не знает конкретно про М. П. Девятаева, но он, что по-настоящему удивительно, как бы не знает и про другие случаи такого же рода, в которых был не только мысленный «улет».

Аналогично М. Селигман предваряет свою книгу замечательным эпиграфом (стихотворение Марвина Левина «Трансцендентность»), в котором есть такие строки: «И мы сумеем изменить себя // И, руки протянув через решетки, // Друг друга вызволить из плена». Но и у Селигмана нет примеров такой взаимопомощи, которая была бы связана с реальным сопротивлением насилию, – речь у него идет о вызволении друг друга из духовного плена прежних стереотипов.

Наиболее адекватную позицию, как представляется, занимает П. Вонг. Он выдвигает в качестве одного из положений своего манифеста радикальной позитивной психологии принесение свободы – находящимся в заточении, справедливости – притесняемым. Но и он ничего не пишет о том, как к этому требованию отнесется противоположная сторона – притесняющие и угнетающие, а также как с ними поступать, если они по-доброму на убеждения не поддаются и не хотят меняться.

На протяжении ряда лет создавалось впечатление, что про жизнестойкость и гибкость (resilience) позитивные психологи знают, а вот про сопротивление (resistance) – как бы нет или же настолько мало, что писать им не о чем и незачем.[28]28
  О том, что психологи недооценивают конструкт «сопротивление», пишут также Хаслам и Рейчер, критически анализируя Стэнфордский тюремный эксперимент Зимбардо [Haslam, Reicher, 2012].


[Закрыть]

Однако по мере изменения международного положения (первые работы, позиционирующие позитивную психологию как самостоятельное направление, появились на рубеже 1990–2000-х годов, когда это положение для США было весьма благополучным) изменялись и подходы позитивной психологии.

14.2. От позитивной психологии процветания к позитивной военной психологии

Обоснование позитивной психологии на начальных этапах

В своих первых текстах, посвященных созданию позитивной психологии, М. Селигман вводил ее как противовес той психологии, которую он называл негативной. В одной из своих статей (2000 г.) он писал: «В первую очередь я собираюсь обсудить представления негативной психологии и негативной социальной науки и противопоставить их представлениям позитивной психологии и позитивной социальной науки» [Seligman, 2000, p. 415].[29]29
  Позднее под влиянием резкой критики представители позитивной психологии отказались от использования оценочного понятия «негативная психология» и стали употреблять словосочетание «просто психология» (psychology as usual). Но, как пишет Б. Хэлд, выражение М. Селигманом задним числом своего сожаления по поводу того, что он использовал термин «негативная психология», принципиально вопроса не решает: исследовательница доказывает, что произведенная замена создает новые методологические проблемы [Held, 2005]. При этом в настоящее время часть позитивных психологов (возможно, не знакомых с первыми текстами отцов-основателей этого направления) просто отрицают факт использования позитивной психологией оценочного словосочетания «негативная психология» и факт резкого противопоставления: а) позитивной психологии, призванной стать «научным монументом», и (б) психологии негативной (психологии прошлого), основанной на «медицинской» модели. Более того, это противопоставление временами подается ими как изобретение самих противников позитивной психологии, приписывающих ей то, чего она никогда не делала, и пытающихся ее дискредитировать.


[Закрыть] Он рассуждал о том, что, например, политические лидеры Флоренции XV в., богатейшей страны Европы, решили вкладывать прибыль не в возрастающую военную мощь, а в создание прекрасного. США, по мнению Селигмана, переживают сходный всемирно-исторический момент: они могут выбрать ориентацию на оборону или же на созидание, но не памятников – произведений искусства, а памятника другого типа. Цель – создать «научный монумент: позитивную психологию»[30]30
  Этот фрагмент о позитивной психологии как «научном монументе» («памятнике») дословно включен также и в статью Селигмана и Чиксентмихайи в ведущем психологическом журнале США «American psychologist» [Seligman, Csikszentmihalyi, 2000], что свидетельствует о его значимости.


[Закрыть] [Seligman, 2000, p. 417].

«Негативная» же психология, по Селигману, реализует «медицинский», «клинический» подход: она чрезмерно озабочена депрессиями, шизофренией, алкоголизмом и прочими отклонениями. «Последние полвека наука психология, по существу, занималась одной-единственной проблемой – психическими расстройствами человека» [Селигман, 2006, с. 9]. Аналогично, по Селигману, обстоит дело и в других социальных науках. «Крепкая семья, здоровое окружение, демократия, гражданские свободы, экономическая стабильность – все это примеры позитивных институтов. Их изучением должны бы заниматься социология, политология, антропология и экономика, но эти дисциплины (подобно академической психологии) в настоящее время заняты в основном явлениями отрицательными – расизмом, дискриминацией полов, макиавеллизмом, монополизмом и т. п. Эти общественные науки выполняют грязную работу – ищут средства для борьбы с явлениями, затрудняющими нашу жизнь, – ну а пока, в лучшем случае, учат, как избежать подобных явлений или свести их действие к минимуму. Майк, Рей и я пришли к выводу, что людям необходима позитивная наука, изучающая явления положительные» [Там же, с. 342].[31]31
  Позитивные психологи подчеркивают: даже простой подсчет публикаций по психологии личности показывает, что значительно большее их число посвящено негативным эмоциональным состояниям и различным отклонениям, чем позитивным состояниям и норме, и этот дисбаланс настоятельно требует корректировки. Данный подсчет, вероятно, страдает неполнотой. Как указывает С. Дак, исследования в другой области – психологии межличностных отношений – демонстрируют противоположную тенденцию: значительно больший перевес текстов о позитивных сторонах этих отношений, чем о негативных, что должно служить обоснованием более детального изучения именно последних [Duck, 1994].


[Закрыть] Поскольку высказывание о «грязной работе», которой занимались социальные науки до позитивной психологии, является важным, во избежание разночтений приведем и оригинальный английский текст: «Sociology, political science, anthropology and economics are the proper home of such investigations, but these disciplines (like psychology) are also pervaded by the study of the disabling institutions, such as racism, sexism, Machiavellianism, monopolies and the like. These social sciences have been muckraking, discovering a good deal about the institutions that make life difficult and even insufferable. At their best, these social sciences tell us how to minimize these disabling conditions» [Seligman, 2002, p. 266]. В оригинале используется английское разговорное слово muckraking, означающее «разгребание грязи, мерзости», «копание в навозе».

Итак, на рубеже тысячелетий М. Селигман выражал критическое отношение к общественным наукам, изучающим различные проявления преднамеренно совершаемого зла (расизм, макиавеллизм и т. п.) и методы борьбы с этими явлениями, как к таким наукам, которые выполняют грязную работу, хотя сейчас актуально позитивное отношение к миру.

«Счастье и благополучие – цель позитивной психологии… Понятия “счастье” и “благополучие” мы используем как взаимозаменяемые термины, определяющие задачи нашей науки. Эти понятия включают в себя как положительные чувства и ощущения (восторг, комфорт), так и позитивные виды деятельности, связанные с поглощенностью и увлеченностью и совершенно лишенные чувственного компонента», – писал М. Селигман [Селигман, 2006, с. 337].

Аналогично И. Бонивелл отмечала: «Западный мир уже давно “перерос” те причины, которые лежали в основе исключительно медицинской модели психологии» [Бонивелл, 2009, с. 16]. Настало время «узнать о нормальной и успешной жизни нормальных и успешных людей, а не только о жизни тех, кто нуждается в помощи», «о великом искусстве жизни, которой живут люди в каждом уголке планеты» [Там же].

В целом создавалось впечатление, что позитивные психологи работают в рамках «дискурса гламура», если использовать слова В. Пелевина, сказанные не в адрес позитивной психологии, а в адрес ключевой составляющей современной культуры, дополняющей, по В. Пелевину, другую – «гламур дискурса». Дело выглядело так, что позитивные психологи либо действительно имели, либо пытались создать у читателя представления о мире настолько дружественном, что у его представителей нет негативных или опасных проявлений, сколько-нибудь достойных внимания. Соответственно ничего делать не надо, кроме как заняться собой, самосовершенствованием и ощущением счастья. Эта массовая позитивная психология в ее варианте, разработанном прежде всего для западного читателя, и возможна лишь в благополучном и хорошо защищенном обществе. Позитивное мышление, не ведающее о негативных сторонах жизни, особенно хорошо удается тогда, когда, метафорически выражаясь, за спиной у тебя стоит мама с автоматом.[32]32
  Чтобы лучше понять эту метафору, надо прочитать фантастический юмористический рассказ Джеймса Т. «Что нам делать теперь?» ().


[Закрыть]

Однако позднее риторика и практика позитивной психологии существенно изменилась.