Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

В 1934 году Воронежский лесной институт один из первых вузов страны получил право приема для защиты докторских диссертаций по лесным наукам. Это право институт сохранил ненадолго. В 1937 году он не был включен в число вузов, получивших право приема для защиты докторских диссертаций. За ним было оставлено право приема для защиты лишь кандидатских диссертаций. В начале 1941 года в частной беседе с членами нашего коллектива я высказал мысль о целесообразности ходатайства перед Высшей аттестационной комиссией при Всесоюзном комитете по делам высшей школы о предоставлении права приема для защиты докторских диссертаций по лесным наукам объединенному Совету Воронежского лесного и Воронежского сельскохозяйственного институтов. Эта мысль была одобрена, и дирекция Лесного института поручила мне написать соответствующее представление. Я исполнил поручение дирекции и написал следующее письмо:

«Главному управлению Лесоохраны и Лесонасаждений при СНК СССР

В 1934 году Воронежский лесохозяйственный институт (в то время он носил название: Воронежский институт лесного хозяйства) первым среди лесных вузов СССР получил право принимать к защите по лесоводственным дисциплинам не только кандидатские, но и докторские диссертации. В осуществление этого права были допущены к защите и защитили в Ученом совете Воронежского лесохозяйственного института докторские диссертации следующие ученые (май 1937):

1) М. В. Колпиков (Поволжский лесотехнический институт) на ученую степень доктора сельскохозяйственных наук;

2) А. И. Тарашкевич (Ленинградский сельскохозяйственный институт);

3) А. И. Кондратьев (Московский научно-исследовательский институт по лесному хозяйству).

Высшая аттестационная комиссия при Всесоюзном комитете по делам высшей школы (ВАК) утвердила решение Ученого совета Воронежского лесохозяйственного института и присвоила вышеназванным ученым степень доктора сельскохозяйственных наук. В 1937 и 1938 годах при установлении нового порядка присвоения ученых степеней и званий и при пересмотре списка вузов, коим предоставлялось право приема к защите диссертаций, Воронежскому лесохозяйственному институту было предоставлено право приема лишь к защите кандидатских диссертаций. Однако ВАК в отдельных случаях и при новом порядке доверял Воронежскому лесохозяйственному институту прием и защиту докторских диссертаций. Так, например, в 1938 году была принята к защите, и в 1939 году защищена докторская диссертация профессором Н. П. Анучиным (из Сибирского лесотехнического института). ВАК утвердила решение Ученого совета Воронежского лесохозяйственного института и присвоила профессору Н. П. Анучину степень доктора сельскохозяйственных наук. Таким образом, все постановления Ученого совета Воронежского лесохозяйственного института о присвоении, на основе публичной защиты, степени доктора наук были подтверждены ВАК. В этом факте нельзя не видеть авторитетности решений Ученого совета Воронежского лесохозяйственного института в таком ответственном деле, как присуждение ученой степени доктора наук.

В конце 1939 года был проделан своего рода опыт защиты лесоводственной докторской диссертации в Воронежском сельскохозяйственном институте, находящимся в теснейшей научной связи с Воронежским лесохозяйственным институтом. Воронежский сельскохозяйственный институт имеет право (с 1937 года) приема и защиты не только кандидатских, но и докторских диссертаций по разнообразным сельскохозяйственным наукам. Поскольку лесоводственные дисциплины во многих отношениях близки к сельскохозяйственным наукам (в основе тех и других лежит культура почвы для выращивания растений), было вполне правомерным принимать в отдельных случаях к защите в Ученом совете Воронежского сельскохозяйственного института докторские диссертации и по лесоводственным наукам, используя в качестве официальных оппонентов профессоров Воронежского лесохозяйственного института.

Так в конце 1939 г. в Ученом совете Воронежского сельскохозяйственного института с привлечением оппонентов из профессоров Воронежского лесохозяйственного института была защищена докторская диссертация профессора Погребняка П. С. (из Киевского лесохозяйственного института), и ВАК утвердила решение Ученого совета Воронежского сельскохозяйственного института и присвоила профессору П. С. Погребняку ученую степень доктора сельскохозяйственных наук. Таким образом, за последние годы наметилась особого рода научная кооперация между двумя близкими по территориальному расположению и родственными по своим задачам институтами. Однако эта научная кооперация, проявляясь от случая к случаю, не получила до сих пор надлежащего оформления.

Не поднимая в данный момент вопроса о предоставлении воронежскому лесохозяйственному институту права к защите докторских диссертаций по лесоводственным наукам, в виду сложности этого вопроса, требующего разрешения в СНК СССР, Воронежский лесохозяйственный институт полагает необходимым использовать территориальную близость и научную родственность двух вузов Воронежского сельскохозяйственного и Воронежского лесохозяйственного институтов, для построения такой организации Ученых советов обоих вузов, чтобы в Воронеже был обеспечен теперь же прием к защите докторских диссертаций по лесоводственным наукам. В этих целях можно было бы наметить следующие два проекта организации дела:

1) Докторские диссертации по лесоводственным дисциплинам принимаются Воронежским сельскохозяйственным институтом, при чем защита их происходит в объединенном заседании Ученых советов обоих вузов;

2) Докторские диссертации по лесоводственным дисциплинам принимаются Воронежским сельскохозяйственным институтом, при чем защита их происходит в Ученом совете Воронежского сельскохозяйственного института, пополненном для этой цели специалистами лесоводами, членами Ученого совета Воронежского лесохозяйственного института.

Представляя приведенные выше соображения, Воронежский лесохозяйственный институт просит Главлесоохрану возбудить ходатайство перед ВАК о разрешении проводить защиту докторских диссертаций по лесоводственным наукам в объединенном заседании Ученых советов Воронежского сельскохозяйственного института и Воронежского лесохозяйственного институтов или в Ученом совете Воронежского сельскохозяйственного института, пополненном членами ученого совета Воронежского лесохозяйственного института – специалистами по лесным наукам, с возложением делопроизводства по приему к защите докторских диссертаций на Воронежский сельскохозяйственный институт».

Проект моего письма был принят и послан в конце февраля 1941 года в Главное Управление Лесоохраны и Лесонасаждений для последующего направления в ВАК. Директор нашего института Я. И. Кувшинов договорился по этому вопросу с директором Воронежского сельскохозяйственного института А. И. Моргановым, и тот заверил его, что не имеет возражений против проекта совместной работы обоих советов двух институтов. Проект был благоприятно оценен в Главлесоохране и переслан в ВАК. В средине апреля 1941 года ВАК рассмотрела проект и разрешил Ученому совету Воронежского сельскохозяйственного института, пополненному членами совета Воронежского лесохозяйственного института, специалистами лесоводами, принимать для защиты докторские диссертации по лесным наукам.

Таким образом, был признан воронежский научный центр лесоводственной мысли, в противовес Ленинграду с его старой высшей лесной школой. Я был чрезвычайно обрадован таким решением и праздновал его, как победу.

Летом 1939 года скончался профессор Киевского лесного института Д. И. Товстолес, занимавший должность заведующего кафедрой лесной таксации, мой старый хороший знакомый, с которым мы поддерживали дружеские связи около тридцати лет. Перед Киевским лесным институтом встал вопрос о замещении должности заведующего кафедрой лесной таксации. Дирекция института обратилась ко мне с просьбой принять на себя руководство кафедрой в порядке совместительства, полагая, что в последующем Киев соблазнит меня на переход в Киевский лесной институт. Я дал согласие на совместительство. Главлесоохрана, в ведении которой находился и Киевский лесной институт, не имела возражений против этого, вследствие чего Всесоюзный Комитет по делам высшей школы утвердил мое совместительство. Я договорился с Киевским лесным институтом, что беру на себя общее руководство кафедрой, руководство дипломными работами и научной работы кафедры. Я обещал, что буду приезжать раз в два месяца дней на двадцать, чтение же лекций поручаю доценту кафедры Ю. М. Руденко. В декабре 1939 года я выехал в Киев в первый раз. Мне предоставили отдельную комнату в профессорском корпусе. Я был неплохо устроен. Екатерина Петровна поехала со мною. Вследствие своей хронической болезни я уже не рисковал ездить надолго один. В то время наш старший сын Борис был на военной службе в Каменец-Подольске. Он нередко бывал в Киеве по служебным делам. Одним из мотивов, побудивших меня принять совместительство, была надежда видеться с сыном во время приездов в Киев. Возможность таких свиданий с сыном окрыляла и Екатерину Петровну. Киевский лесной институт был хорошо организованным вузом. Он имел небольшой, но красиво построенный учебный корпус и ряд домов для преподавателей, студентов и технического персонала. Разместился он в Голосеевском лесу на возвышенном холме, недалеко от города. Сейчас, когда я пишу эти строки, скорбное чувство охватывает мое сердце. Месяц назад, в августе 1941 года, институт был разрушен во время боев в Голосеевском лесу при августовском наступлении немцев. Никто не думал, что такая судьба постигнет институт.

Киевский лесной институт. 1955 год

В течение учебного 1939/40 года я приезжал в киевский лесной институт несколько раз. Екатерина Петровна несколько раз сопровождала меня. Поездка из Воронежа в Киев и обратно занимала 23 часа в пути в прямом поезде в мягком вагоне. Дорога переносилась мною удовлетворительно и не утомляла нас.

Преподавательский состав в Киевском лесном институте был очень квалифицированным. Из отдельных имен следует назвать: профессоров Я. В. Ролла (ботаник), З. С. Головянко (защита леса), Н. Н. Степанова (лесные мелиорации), Н. А. Коновалова (дендрология), Н. С. Погребняка (почвоведение). Оборудование кафедр общих и ряда специальных было вполне удовлетворительным. Преподавание велось на русском и украинском языках. Молодежь, приходившая в институт, из украинских средних школ, обычно знала только украинский язык и была мало знакома с русским языком. Совершенствование последнего происходило уже в стенах института и не всем удавалось. Дипломные работы поэтому частично писались по-русски, частично по-украински. Культурный уровень студентов на первых курсах был, пожалуй, ниже, чем в Воронежском лесном институте, дисциплина была тоже определенно ниже, чем в последнем. За 1939/40 учебный год у меня на кафедре в Киевском лесном институте было восемь дипломантов. В предшествующие годы они были единичны. Защита дипломов прошла очень хорошо. Работы носили научно-исследовательский характер, некоторые из них (Бабенко, Лазаренко) были серьезными исследователями. Я остался доволен первым годом своей совместительской работы. Студенты и преподавательский состав сблизились со мною. Мне нравилось в Киеве. Его мягкий климат был благоприятен для моего уха: там, во время моего пребывания, у меня не было осложнений. Я стал подумывать как обосноваться в Киеве. Случай представился для этого. Я вошел в строительный коллектив научных работников Киевского лесного института и принял участие в постройке коллективного дома по улице Павловской (дом №6). Я хотел иметь в общем доме отдельную небольшую квартиру и рассчитывал со временем переехать в нее в качестве собственника. К моменту окончания постройки дома я предполагал совсем перейти в Киевский лесной институт, оставив Воронеж. Но из этих планов ничего не вышло. Киевский институт сгорел. Киев попал в немецкую оккупацию, наш дом остался недостроенным и, может быть, уже погиб в результате военных действий. Наши сбережения, которые у нас с Екатериной Петровной имелись, застряли в неоконченной стройке. Такова, как говорится, судьба: никто из нас не мог предвидеть такого оборота событий.

Киев, Голосеево. Кооперативный дом. 1956 год

В Киеве на кафедре Лесной таксации коллектив был небольшой: доцент Ю. М. Руденко, лаборант (впоследствии ассистент) М. В. Шапошникова, старший препаратор (впоследствии лаборант) Л. А. Корниевская. Я очень сдружился с моими сотрудниками. Они работали прекрасно. К концу моего первого года работы в Киевском лесном институте доцент Ю. М. Руденко написал ценную кандидатскую диссертацию и очень удачно защитил ее на степень кандидата наук. Порученный ему курс лекций по лесной таксации он вел на высоком научном уровне.

По окончании первого года моего совместительства дирекция Киевского лесного института возбудила перед Главлесоохраной ходатайство о продлении моего совместительства еще на один год. Ходатайство было удовлетворено, и я проработал в Киевском лесном институте на прежних основаниях еще один учебный год (1940/41). Я заканчивал работу второго учебного года под гром зенитных орудий, под металлический звон немецких самолетов.

28 июня 1941 года я уехал из Киева последним сквозным воронежским поездом. Со мною ехали Екатерина Петровна и сын Борис, незадолго перед этим освободившийся от военной службы и вновь еще непризванный в ряды армии. Война свирепствовала и на фронте, и в тылу. Мирные планы дальнейшего устроения жизни, в том числе планы нашего будущего переезда в Киев на постоянное проживание, все это исчезло, как дым. 30 июня 1941 года я приехал в Воронеж. Я торопился поспеть на защиту докторской диссертации моего ученика, помощника и друга И. М. Науменко. Он защищал докторскую диссертацию на тему: «Прирост лесов водоохранной зоны». Диссертация писалась в течение более, чем пяти лет. Работа велась под моим наблюдением. В этой работе И. М. Науменко проявил смелость мысли, умение обобщать явления, знание литературы и практическую направленность своих предложений. Защита проходила в Ученом совете Воронежского сельскохозяйственного института с участием специалистов лесоводов, которому, как я уже отметил в предшествующей главе, ВАК предоставил весною 1941 года право принимать к защите докторские диссертации по лесным наукам. Докторская диссертация И. М. Науменко была первой, которая заслушивалась на основе предоставленного права в расширенном заседании Ученого совета Воронежского сельскохозяйственного института. Я успел приехать к защите вовремя. Мы ехали из Киева до Воронежа почти двое суток и прибыли в институт за час до защиты. Защита прошла удачно, и И. М. Науменко была присвоена степень доктора сельскохозяйственных наук.

Таким образом, один из моих учеников, мой помощник по кафедре стал доктором наук.

Профессор М. М. Орлов

Он был моим учителем в Петербургском лесном институте и руководителем в моей научной и практической деятельности, когда я поступил студентом на первый курс Лесного института в 1904 году.

Михаил Михайлович Орлов был уже профессором института (с 1901 года). До этого времени он был профессором в Ново-Александрийском институте сельского хозяйства и лесоводства (близ Варшавы). Будучи студентом первого и второго курса, я иногда встречал М. М. Орлова в парке лесного института, но еще не был знаком с ним. Он был среднего роста, отличался плотностью сложения, ходил с некоторой развалкой, но быстро; одевался скромно. В те времена не было места для публичных выступлений, и поэтому я не имел случая слышать М. М. Орлова ранее третьего курса, когда он стал читать нам, третьекурсникам, лесную таксацию. Лесной таксацией нас, молодых студентов, пугали старшие товарищи. Нам говорили, что это самая трудная из институтских наук, а о профессоре М. М. Орлове рассказывали, что он очень требователен и сух. Читал Михаил Михайлович превосходно, его слушали охотно, и лекции посещались почти всеми студентами без пропусков. Приходил он в аудиторию точно в положенное время и заканчивал лекции всегда каким-нибудь обособленным разделом курса. Я не помню случая, чтобы его двухчасовая лекция кончалась на недосказанном фрагменте. Его исключительная точность в действиях и в мышлении дисциплинировали нас. Но с нами, студентами, он был сух. Я не видел случая, чтобы после лекции он задержался в аудитории или остановился в коридоре для частной беседы со студентами. Мы тоже не делали попыток для начала такой беседы. Практические занятия по таксации мы проводили под руководством его ассистента Б. А. Шустова, впоследствии профессора Харьковского института сельского хозяйства и лесоводства (эвакуированный Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства, в 1915 году). Но практические занятия М. М. Орлов не заходил, вполне доверяя это своему ассистенту. Но экзамен по лесной таксации принимал он сам. На экзамене он показался нам сухим, далеким. Однако его манера спрашивать была спокойной и импонировала нам.

На следующий год, на четвертом курсе, он читал нам лесоустройство. Мы слушали его еще более внимательно, нежели на третьем курсе. Чувствовался в нем большой мастер своего дела, широко подготовленный теоретически и глубоко знавший нашу русскую практику. В то время М. М. Орлов уже в течение ряда лет был членом специального Ученого лесного комитета при Лесном департаменте министерства земледелия. Через него проходили все вопросы, связанные с устройством русских государственных лесов. Кроме того, он был консультантом в некоторых крупных частных лесных имениях. Каждый год он объезжал студентов старшего курса, находившихся на преддипломной практике, и потому хорошо знал леса в разных областях европейской России.

В конце четвертого курса обучения мне нужно было выбрать тему дипломной работы. К этому времени я уже был пленен кафедрой лесоустройства и лесной таксации и выбрал тему у М. М. Орлова.

Летом 1909 года я поехал в имение Агаркова в Минской губернии, что в западном Полесье, около местечка Ленино. М. М. Орлов был консультантом по управлению этого крупного лесного имения, имевшего площадь свыше ста пятидесяти гектар.

М. М. Орлов навестил меня. Мы провели с ним в беседах и в экскурсиях по лесам несколько дней, живя в одном доме. В этих беседах я увидел перед собою другого человека. Оказалось, что он не сух и не узок, что он широко образован и очень внимателен к людям. Одна особенность была для него характерна. Он оказывал поддержку многим людям, при чем эти люди часто не знали, кому они обязаны неожиданной поддержкой. После встречи в лесах Агаркова Михаил Михайлович сделался мне близким человеком, и я ощутил к нему сильную привязанность. Она не прекращалась до его смерти. По-видимому, и он заметил меня. Когда по окончании института я поступил на военную службу в 22 артиллерийскую бригаду в Новгороде, он написал мне летом 1910 года письмо с предложением стать его аспирантом. По окончании службы я поступил в аспирантуру. Характерна была его манера руководить мною. Она не была ни мелочной, ни щепетильной. Он сразу оценил меня, как работника, и предоставил мне полную свободу. Изредка я сам заходил к нему для короткой беседы по ряду научных вопросов, но сам он пригласил меня лишь однажды. чтобы решить вопрос о теме моей диссертации.

Под его руководством мне работалось легко. По окончании аспирантуры я был назначен лесничим Брянского Опытного лесничества. Такое, очень лестное по тому времени назначение, было подготовлено и проведено М. М. Орловым. Он имел большое влияние в лесном департаменте. Он верил в мои дарования и решительно продвигал меня, несмотря на мою молодость и возражения со стороны ряда лиц из лесного департамента.

Будучи лесничим, я продолжал переписываться с Михаилом Михайловичем. Он отвечал на мои письма быстро и исчерпывающе. Эта переписка была необходимой поддержкой для меня, особенно в первые годы. В 1913 году он заехал ко мне в лесничество, как руководитель лесного опытного дела, и положительно оценил мою научно-исследовательскую и хозяйственную деятельность. Наша переписка не прекращалась и в последующие годы, но после осени 1922 года сильно сократилась. Как я уже упоминал в одной из глав, осенью 1922 года я был избран профессором Ленинградского лесного института по кафедре частного лесоводства. М. М. Орлов хотел видеть меня на этой кафедре в старом Лесном институте. Приехав в Ленинград и оценив обстановку того времени, я принужден был отказаться от кафедры и остался в Воронеже. Михаил Михайлович был недоволен моим решением и не скрывал своего недовольства, считая мой поступок ошибочным, продиктованным неделовыми соображениями. Я несколько упал в его глазах. Его отношение ко мне изменилось, показался холодок, заметный для всех и для меня. Будучи прямым и честным человеком, он не скрывал этого холодка. Этот холодок остался до конца его дней. В последние десять лет его жизни (1922—1932 годы) мы все же встречались с ним, но очень редко. Так мы встретились с ним на выставке в Москве в 1923 году, на совещании по лесному опытному делу в 1925 году и у него на квартире в Лесном в 1931 и 1932 году. Наша последняя встреча была в Наркомземе СССР в Москве, в ноябре 1932 года, за месяц до его неожиданной смерти. В один и тот же миг мы подошли с ним к подъезду здания и вместе поднимались на третий этаж. Он был сильно подавлен. Как оказалось, у него только что украли старые серебряные часы, которыми он очень дорожил. Он придал этому печальному событию значение судьбы и связывал его со своей личной судьбой. 1932 год был для него чрезвычайно тяжел. Он подвергся травле за якобы буржуазные теории в лесоустройстве. В Наркомлесе СССР, в ведении которого находился Ленинградский лесной институт, его подвергли остракизму, а Лесной институт, где он служил тридцать лет, снял его с заведывания кафедрой организации лесного хозяйства. И этот крупнейший из русских лесоводов, воспитавший несколько поколений таксаторов и лесоустроителей, чье имя украшало и будет украшать нашу страну, оказался изгоем. Его гнали его же ученики, окончившие тот же Лесной институт, возомнившие себя новой солью земли, но оказавшиеся через короткое время опасными вредителями.

В декабре 1932 года М. М. Орлов внезапно скончался от паралича сердца, не вынеся оскорбительного отношения к нему одного из гонителей (Калинина), занявшего его место. Михаила Михайловича скромно похоронили. Ни один из лесных журналов, попавших к этому времени в руки гонителей или прихвостней гонителей, ни словом не обмолвился о смерти М. М. Орлова. Некролог о нем появился лишь в одном из немецких лесных журналов. Так ушел от нас выдающейся деятель науки и техники.

Его главнейшими трудами являются: «Лесная таксация» (три издания); «Лесная вспомогательная книжка» (восемь изданий); «Лесоустройство»; «Лесоуправление»; «Очерки по лесоустройству в его современной практике».

В 1929 году правительство присвоило М. М. Орлову звание заслуженного деятеля науки и техники.

Профессор Г. Ф. Морозов

Георгий Федорович Морозов был современником М. М. Орлова и стал профессором Петербургского лесного института в одно время с Михаилом Михайловичем, но умер на двенадцать лет раньше его, в 1920 году. Когда я поступил в Лесной институт студентом 1904 года, его имя пользовалось уже широкой известностью среди студенческой массы. Даже студенты первого и второго курса знали его. С его именем было связано учение о так называемых типах леса (тогда говорили – о типах лесонасаждений). Мы, студенты первых курсов еще не знали, в чем состоит суть этого учения, но о типах лесонасаждений слышали от студентов старших курсов, в коридорах, в студенческой столовой, особенно в последней, являвшейся своего рода клубом, где обсуждались всякие вопросы, в том числе и специально лесоводческие. Мы часто встречали Г. Ф. Морозова в парке Лесного института. Он имел большую бороду, светлые ласковые глаза и открытое лицо, привлекавшие к нему людей. Студенты любили его. Он легко сближался с людьми, и у него был обширный круг знакомых, начиная от лесничих и кончая членами Государственной Думы. Он был редактором «Лесного журнала», самого авторитетного периодического органа, просуществовавшего с сороковых годов девятнадцатого века до 1918 года. Около Георгия Федоровича всегда можно было встретить посетителей был ли он дома или в своем официальном кабинете. Преимущественно это были лесничие, приехавшие к нему за советом или привезшие с собою статьи для «Лесного журнала». Отмечу, что положение лесничих в дореволюционное время было весьма авторитетным. Это были люди с высшим лесным образованием и с большим производственным опытом.

Сотрудниками «Лесного журнала» были по преимуществу лесничие, таксаторы, лесомелиораторы.

С большим ожиданием мы встретили третий курс, на котором среди прочих специальных дисциплин начиналось Лесоводство, предмет, который читал Г. Ф. Морозов. Я отчетливо помню его первую вводную лекцию. Нас собралось много в обширной аудитории, хорошо, между прочим, приспособленной для ведения и изучения курса Лесоводства.

Он начинал читать с большим подъемом, расхаживая по возвышению, где стояла кафедра. Но скоро подъем его кончился; на два часа лекций не только не хватало лекторского энтузиазма, но, пожалуй, и материала. Нам стало неловко: лектор не обнаружил тщательной подготовки к своей лекции. Последующие лекции не поправили дела, и аудитория стала таять. Некоторые студенты приходили на первый час лекции и не были на втором, или наоборот. Дисциплинированности не было. По-видимому, это было следствием того, что сам лектор не был дисциплинирован в своем труде. Те же студенты вели себя иначе на лекции профессора М. М. Орлова. Таким образом, лекции Георгия Федоровича нас расхолаживали. Но писал он красочно, и его статьи давали нам то, что недоставало в его лекциях.

Практические занятия по лесоводству в то время занимали немного времени и велись ассистентом В. Н. Хитрово. Весною 1908 года они заключались в двух экскурсиях, проведенном в Охтинском и Лисинском учебных лесничествах. Мне лично они ничего не дали. На летней практике по лесной таксации я уже получил все это, что нам показывалось во время экскурсий. Когда я стал аспирантом у М. М. Орлова, я изредка бывал у Г. Ф. Морозова у него на квартире. Всегда у него кто-нибудь был или из лесничих, приезжавших в Петербург по своим или служебным делам, или из его ассистентов, или студентов дипломантов. В кабинете гости курили; иногда туда приносили чай. Хозяин, несмотря на утомление, рассказывал случаи из своей жизни или излагал содержание задуманных им статей или передавал отношение к лесоводству ученых университета и политехникума (профессоров Чупрова, Дена и других). Вечера проходили интересно и на меня они производили сильное впечатление. Но у меня невольно рождался вопрос: когда же Георгий Федорович работает, если вечера у него заняты посетителями? Как-то раз Г. Ф. Морозов встретил меня и спросил:

– Почему не заходите, Вас давно не видно?

– Я боюсь! – ответил я.

– Почему боитесь, что такое? – нервно спросил меня Георгий Федорович.

– Боюсь отнимать у Вас время и мешать вам!

– Не бойтесь, у меня все равно каждый вечер кто-нибудь, да бывает!

Действительно, как подтвердил его ассистент В. В. Гуман (впоследствии профессор), каждый вечер у Г. Ф. Морозова кто-нибудь бывал, и вечера у него обычно пропадали для научной работы. По-видимому, он работал глубокой ночью и нажил через это хроническую бессоницу, от которой жестоко страдал. Было видно, что его личная жизнь и труд не были упорядочены.

В 1917—1918 году после революции он принял живое участие в создании Союза лесоводов и был избран его председателем.

В годы гражданской войны он уехал из голодного Петрограда и волею судеб очутился в Крыму, где читал курс лесоводства во вновь созданном Таврическом университете в Симферополе. Он умер в 1920 году и похоронен близ Симферополя.

Составленный им курс общего лесоводства был издан уже после его смерти трудами его ученика и друга В. В. Матренинского. Эта книга читается и теперь с глубоким интересом. Для своего времени, когда я учился в Лесном институте, курс его лекций (в литографическом издании) был настольной книгой для лесничих и учебником для студентов. В конце двадцатых годов его учебник был переведен на немецкий язык и издан в Германии.

В 1929 году на Международном конгрессе лесных опытных станций в Швеции, я познакомился с швейцарским профессором Шеделиным и услышал от него мнение от этой книге: «Она очень хороша и интересна своим оригинальным мировоззрением, но очень длинна».

Через статьи и книги Г. Ф. Морозова передавалось читателю стройное мировоззрение автора. В этом мировоззрении, радикальном для своего времени, но несколько романтичном для тридцатых годов двадцатого века, передавались читателю любовь и научный интерес к лесу, воспитывалась привязанность к лесному делу. Немудрено, что Г. Ф. Морозов воспитал несколько поколений лесоводов, относившихся к своему делу с пламенным энтузиазмом.

Когда я вспоминаю Георгия Федоровича, я невольно вместе с ним вспоминаю членов музыкальной «Могучей кучки», включавшей в свой состав композиторов Мусоргского, Бородина, Кюи, Римского-Корсакова. Члены «Могучей кучки» вышли из военной среды. Георгий Федорович также вышел из военной среды. До поступления в число студентов Лесного института он был артиллерийским офицером. Лесное дело для него, как музыка для членов «Могучей кучки», было уже второй специальностью, но заполнившей всю его жизнь до конца.

Талантливость и самобытность одинаково характеризуют Г. Ф. Морозова, как и членов «Могучей кучки», но он был значительно моложе их, принадлежал к следующему поколению.

Профессор Н. С. Нестеров

Он не был моим учителем, но оставил след в моей жизни. Он был профессором лесоводства в Московском сельскохозяйственном институте (ныне Тимирязевская сельскохозяйственная академия). К Лесному департаменту и корпусу лесничих он не имел никакого отношения. Он издавал свой журнал «Лесопромышленный Вестник», выходивший каждую неделю, в котором можно было встретить критику деятельности казенного лесного ведомства, возглавляемого Лесным департаментом. В Москве в то время (конец Х1Х и начало ХХ века) существовало Московское лесное общество, состоявшее большею частью из крупных лесовладельцев и их лесничих. Оно было очень влиятельно и настроено критически к казенному лесному ведомству. Словом, в Москве явно чувствовалась оппозиция к казенному лесному управлению и его местным органам.