Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

Годы моего обучения в Мензелинске прошли в доме моего дедушки Василия Филипповича Колесникова, отца моей матери. В то время, когда я жил в его доме, у него была небольшая семья, состоявшая из его жены, моей бабушки Варвары Павловны (в девичестве Ащеуловой), сыновей – моих дядей: Алексея Васильевича, Владимира Васильевича и дочери – моей тетки Анны Васильевны. Она скончалась в 1891 году, через год после моего поступления в школу. Дом был не в центре города, а ближе к окраине, на углу двух улиц, возле большой площади. Усадьба имела небольшой передний двор, сад, огород и задний двор для скота. На усадьбе было два дома, новый и старый. Оба дома были невелики, в каждом было по одной квартире. В старом доме жил Алексей Васильевич, в начале 90-х годов еще холостой. Он служил секретарем уездного съезда судей и был хорошо обеспечен, так как получал тысячу рублей золотом в год, цифра весьма большая для Мензелинска при дешевизне жизни в то время. В новом доме жили дедушка с бабушкой, дядя Владимир Васильевич и тетя Анна Васильевна. Здесь жили в учебное время моя сестра и я.

Дедушка Василий Филиппович Колесников родился в 1836 году. Он был моложе моего отца на четыре года. Отец моего дедушки был солдатом Кутузовской армии, проведший всю кампанию 1812—1815 годов. Он участвовал в Бородинской битве, проделал весь поход в Пруссию, Францию и был в Париже. Прослужив в армии двадцать пять лет, он вернулся в Мензелинск в начале 30-х годов искалеченным ветераном. Здесь он женился и имел единственного сына, моего дедушку. Умер он в 1848 году от холеры, когда его сыну было около 12 лет.

По законам того времени, мой дедушка, как сын солдата, должен был идти в солдаты на правах кантониста, но, очевидно, как единственный сын матери-вдовы был, в конце концов, оставлен при матери. Он окончил уездное училище в Мензелинске. До глубокой старости дедушка занимался самообразованием, читал газеты и журналы, знал хорошо русскую литературу, обладал громадной и четкой памятью, широким и проницательным умом. С ним можно было беседовать на разнообразные темы и чувствовать приятность от общения с умным и образованным собеседником. Свою жизнь Василий Филиппович организовал целиком сам за счет настойчивого непрерывного труда. По окончании уездного училища он начал службу помощником волостного писаря. Потом служил в должности волостного писаря, а на склоне лет перешел на службу в городскую управу Мензелинска. В начале 90-х годов ему пришлось бросить службу из-за болезни глаз (катаракты). Хозяйство на надельной земле (он принадлежал к сословию крестьян города Мензелинска) вел его сын, мой дядя, Владимир Васильевич. Чтобы не было скучно, дедушка завел при доме небольшую бакалейную лавочку, где торговал разными товарами, от сахара до керосина включительно. Это давало ему небольшой заработок, около пятнадцати рублей в месяц. Живя у дедушки, в свободное от учения время я помогал ему в его несложной работе. Цены на основные товары, существовавшие в то время, мне памятны до сих пор.

Дедушка был высокого роста, довольно строен; голову носил прямо и имел открытое простое русское лицо. Он всегда был деятелен, аккуратен, дисциплинирован в труде и отдыхе. Его настроение всегда было жизнерадостным, а печали он развеивал в систематическом труде. На меня, внука, дисциплинированность дедушки имела огромное воспитательное значение. И сейчас, размышляя над тем, где я мог получить основные черты своего характера, должен сказать, что получил их от дедушки. Я в полной мере его воспитанник, ученик, затем друг и близкий товарищ.

Хозяйство уже не лежало на дедушке, его заменил сын, мой дядя Владимир Васильевич. Плохое зрение способствовало размышлениям о душевной жизни, продумывать то, что было пережито, и в этот момент рядом с ним появился восьмилетний внук. Естественно, что дедушка и внучек, проводя вместе большую часть времени, сблизились, а потом сдружились. Занятия по торговле в лавочке были нашим совместным трудом, прерываемым моим пребыванием в школе. Часы отдыха мы проводили вместе. Иногда в зимние вечера я читал ему вслух, иногда мы с хохотом играли в карты (в мельники и в свои козыри), а по субботам вместе ходили в монастырскую церковь ко всенощной. Дедушка любил эту церковь потому, что там, у монахинь, было чисто, культурно, кроме того монашки замечательно хорошо пели церковные песнопения. Я также любил монастырскую церковь, но по другим причинам: там на полу лежали толстые кошмы. Если я уставал стоять на ногах, то опускался на колени; от кошмы было мягко и тепло моим коленям. Мне также нравилась опрятность во всем монастыре, чистота, порядок, обилие цветов и зелени. Ничего этого не было ни в соборе, ни в Троицкой церкви. Наши путешествия к всенощной почти всегда сопровождались приключениями. Случалось почему-то так, что мы часто приходили с мокрыми ногами, хотя большинство луж уже просохло, а ручьи перестали течь. По-видимому, здесь не обходилось без моих шалостей, или же я искал новых путей, по которым еще никто не ходил. Дедушка относился к таким приключениям добродушно. Иногда перед сном дедушка рассказывал мне о разных вещах из своей жизни, а также из виденного им и прочитанного. Очень часто я расспрашивал его о войне 1812 года, в которой его отец участвовал. Дедушка любил Кутузова, а еще более Суворова. Из его рассказов, еще до того, как я начал читать исторические книги, я узнал много подробностей из жизни этих двух великих полководцев. Дедушка сообщил мне также, что обоим полководцам дали княжеский титул.

– А что такое князь? – спросил я.

– Это почетное, самое почетное звание. Его дают только великим полководцам, – ответил дедушка.

Его слова я запомнил и однажды поставил дедушку в неловкое положение. Были гости. Я присутствовал тут же, сидя в уголке на стуле, около своего столика. Во время беседы была произнесена фамилия Кугушев с прибавлением слова «князь». Когда на минуту установилось молчание, я спросил дедушку: «Князь Кугушев – это тоже великий полководец?» Взрыв общего хохота был ответом на мой вопрос. Но после дедушка объяснил мне, что, к сожалению, есть князья не по заслугам, а по рождению. Этого, однако, тогда я не понял, пока не подрос и не узнал жизнь побольше. Князь же Кугушев был потомок прежних татарских мурз, обрусевших после покорения Прикамского края. Никаких заслуг за ним не числилось.

Когда я уехал учиться в далекие края, то постоянно переписывался с дедушкой и иногда приезжал в Мензелинск повидаться с ним и другими близкими и родными мне людьми. Он был крепкий старик, но осенью 1911 года на семьдесят пятом году жизни опасно заболел. Я заехал в Мензелинск и навестил его. Он лежал в земской больнице.

Как теперь, вижу его на постели. Он лежал в коридоре, так как коридор не был проходным, его место не было плохим. Он был спокоен, сознавая свое положение, но находил силы шутить. В то время я уже кончил Лесной институт и был оставлен при институте для подготовки к профессорскому званию. Дедушка был горд за своего старшего внука, самого близкого к нему из внуков. Он давно уже думал о том, чтобы найти невесту внуку и женить его при своей жизни. На эту тему мы не раз шутили, и это доставляло нам обоим много удовольствия. Мы представляли себе разные комбинации по поводу моей предполагаемой женитьбы. Так и в этот раз последнего нашего свидания после приветствий и расспросов он полушепотом сказал мне, шутливо улыбаясь: «А я тебе, Саша, невесту приглядел! Ох, хороша…", – а потом добавил. – Говорят, у тебя своя невеста завелась?» Я ответил, что своей невесты у меня нет, и что я охотно познакомлюсь с той, о которой он говорит.

Эта была наша последняя встреча и последняя беседа. Через несколько дней я уехал в Петербург, и скоро ко мне пришло печальное известие, что дедушка умер. Чувство глубокой горечи и сейчас западает мне в сердце, когда я думаю о величавом старике. Он был моим учителем в жизни, воспитателем моего характера и лучшим моим другом.

Моя бабушка Варвара Павловна была на два года моложе дедушки. Они поженились, когда дедушке было восемнадцать, а бабушке шестнадцать лет. Дедушка рассказывал мне, как он встретил бабушку первый раз. Было воскресенье, шли к обедне. Дедушка был со своим приятелем, когда их обогнала группа молоденьких девушек. Среди них была и Варвара Павловна. Дедушка впервые встретился с нею; она так сильно и сразу понравилась ему, что когда его приятель в шутку спросил его:

– Какую из девушек посватать за тебя?

– Он серьезно ответил.

– Посватай вон ту!

И указал на Варвару Павловну. Все это произошло, как говорил дедушка, почти мгновенно. Варвара Павловна Ащеулова (такова была ее девическая фамилия) действительно была вскоре высватана за дедушку, и свадьба их состоялась.

Моя мать была их первым ребенком. Бабушка была очень красива и сохранила следы прежней красоты до старых лет. Когда она одевалась в свои лучшие платья, я всегда ею любовался. В те далекие времена женщины не получали образования, не получила его и моя бабушка, но свою первую дочь, мою мать, она настояла научить грамоте. Это был значительный шаг вперед, тем более интересный, что женских школ тогда не было, и девочек приходилось учить грамоте на дому.

На плечах у бабушки было значительное домашнее хозяйство. У них было несколько коров, овец; были куры, гуси, индюшки; было три или четыре лошади. Для полевых работ приглашался постоянный рабочий. К полевому хозяйству бабушка не касалась. Оно целиком лежало на ее сыне, моем дяде, Владимире Васильевиче. Не мало забот доставляли и мы с сестрой, живя в доме дедушке. Ласковая, внимательная бабушка окружала нас тем уютом и душевным теплом, которые так необходимы детям. Мы учились в спокойной обстановке, лишенной суеты, шума и нервозности, обычно тяжело отражающихся на развитии детей. Не знаю, кто больше любил меня, мать или бабушка. Но я был привязан к бабушке необычайно. В последний раз я виделся с нею в 1901 году при кратковременном приезде в Мензелинск. Встреча была такой радостной, что старушка едва удерживалась на ногах от волнения, так как мы давно не виделись с нею. Она уже прихварывала, но казалась довольно крепкой, хотя ей было тогда за шестьдесят. Скоро я снова уехал и более ее уже не встретил. Она умерла в 1903 году. Вспоминая ее, я всегда думаю о ней, как о типичной русской героической женщине, которая спокойно, приветливо смотрит на жизнь, скромно несет свою долю обязанностей и непрерывным трудом, мягким любовным отношением к людям создает здоровую основу общего благополучия, совершенно не сознавая своей великой роли в жизни.

В начале 1894 года мой дядя Владимир Васильевич Колесников женился. В дом дедушки вошла молодая женщина, жена дяди, моя новая тетя Анна Трофимовна (Колесникова). Ее девическая фамилия была такая же, как и у ее мужа. Они оба находились в очень далеком родстве. Я внимательно стал изучать свою новую тетю и полюбил ее. Она имела характер спокойный, выдержанный, тактичный, и была очень доброй. С ее приходом в доме дедушки появился юмор, которого раньше в доме не было. По вечерам мы с сестрой любили слушать ее рассказы, полные добродушной веселости. Самые простые вещи в ее передаче делались интересными. Она умела подмечать смешные стороны у людей и передавала их с необычайной для нас, детей, выпуклостью. Я сохранил с ней и моим дядей Владимиром Васильевичем дружескую переписку до сих пор. Письма тети и теперь полны добродушного юмора, заражающего весельем. Мой дядя Владимир Васильевич унаследовал от своего отца, моего дедушки, его дарования и склонность к общественной работе. В начале этого столетия он выдвинулся как общественный деятель, был членом выездной земской управы и приобрел авторитет не только в городе, но и в уезде. Гражданская война 1919—1920 годов заставила его однако оставить Мензелинск и переселиться в Уфу.

В доме дедушки я прожил годы моего первоначального обучения, с 1890 по 1898 год, в течение восьми лет. Через сорок с лишним лет, оглядываясь на этот период, я оцениваю его как исключительно благотворный, способствовавший раскрытию во мне природных дарований, и я с глубокой благодарностью вспоминаю дедушкин дом и его семью. Дом сохранился, как мне передавали, но в нем живут уже чужие люди.

В августе 1890 года дедушка повел меня в приходскую школу. Мне не было полных восьми лет, я хорошо считал, но читать не умел. Меня приняли в школу. Моей учительницей была Анна Ивановна Будрина. Почему-то мне трудно давалось соединение слогов в слова, и я отчетливо помню, что очень долго не мог прочитать слово «тарелка», хотя рисунок под этим словом в «Азбуке Бунакова», как будто бы, должен был способствовать моей догадке и помочь чтению. Эти трудности испытывали и другие ученики. Не помню сейчас, почему это происходило. Наблюдая обучение грамоте своих детей, я мог видеть, что этот раздел грамоты, наоборот, давался им легко. У Анны Ивановны я проучился недолго. Вскоре после того, как я научился читать трудные слова, меня перевели во вновь открытую школу на той площади, где был дом дедушки. Это было близко и так удобно, что в большую перемену я бегал к бабушке выпить чашку молока и съесть кусок хлеба. Нашей новой учительницей была молодая учительница Софья Алексеевна Касаткина, только что кончившая прогимназию в Мензелинске. Она была на редкость одаренная и обаятельная девушка, с несомненными педагогическими способностями. Дело обучения у нас с ней пошло очень быстро. К новому году я уже читал и писал. Нашими учебниками были «Родное слово» Ушинского, арифметика Евтушевского и книги для чтения Л. Н. Толстого. Эти учебники нас увлекали, особенно глубокое впечатление оставили у меня книги для чтения Л. Н. Толстого. Один из рассказов, напечатанный там, «Мильтон и Булька» я и теперь вспоминаю с самым теплым чувством, а с тех пор прошло более пятидесяти лет. Уже на первом году обучения мне выпало счастье прикоснуться к творчеству огромного таланта. Сила его обаяния благотворно коснулась детской души и привлекла к себе на всю жизнь. Многие из его рассказиков, помещенных в книжках для чтения, я читал вслух дедушке, и он, знавший главнейшие произведения Л. Н. Толстого, был в восторге от них.

В те времена не было, как теперь, готовых тетрадок с различными графами. Тетрадки мы делали сами из писчей бумаги и графили тоже сами при помощи особых квадратных линеек (квадратиков). Каждый школьник имел при себе тетради по письму и арифметике, квадратик для графления, карандаш, ручку с пером и чернильницу. Лист бумаги (полный развернутый) стоил полкопейки, лучший сорт – копейку. Карандаш стоил от трех до пяти копеек, перо полкопейки. Книги для чтения Л. Н. Толстого стоили, кажется, пятнадцать или двадцать копеек каждая. Всего их было четыре книжки. Теперь эти книжки сделались редкостью и, вероятно, мало кто их знает даже из преподавателей. А жаль, эти книги заслуживают большего внимания. В начальной школе у С. А. Касаткиной я проучился один год. Об этом годе у меня сохранились лучшие воспоминания. Впоследствии С. А. Касаткина вышла замуж за моего дядю Алексея Васильевича Колесникова и сделалась моей теткой. Их брак не был счастливым. Обаятельная Софья Алексеевна Касаткина, к сожалению, очень походила по своему характеру на Варвару Павловну Лаврецкую из романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо». Она и сама происходила из угасавшего и разлагавшегося дворянского рода. Но дядя мой Алексей Васильевич Колесников не походил на Федора Ивановича Лаврецкого. Уже после моего отъезда из Прикамского края дядя получил назначение крестьянским начальником в Керенск Иркутской губернии. С ним поехала туда и жена его Софья Алексеевна. Через несколько лет дядя умер в Керенске, а Софья Алексеевна продолжала жить там до февральской революции, после чего, как мне передавали, перебралась с детьми в Москву. Потом след ее потерялся. Что стало с моей обаятельной учительницей, я не знаю, даже не знаю, жива ли она.

Городское училище в Мензелинске обслуживало не только город, но и огромный уезд. В нем давалось некоторое неполное образование в размере нынешней неполной средней школы. Училище состояло в то время из четырех классов: первые два класса имели по два отделения. В первое отделение первого класса принимали мальчиков, прошедших первый класс приходского училища. Таким образом, чтобы нормально кончить городское училище нужно было проучиться семь лет. В училище преподавались: русский язык (грамматика, синтаксис, история литературы), арифметика в полном объеме, геометрия, физика, естествоведение, история общая и русская, география, рисование и закон божий. Преподавателями были воспитанники Оренбургского учительского института. Этот институт был образцово поставлен и имел хорошую славу. Городское училище в Мензелинске было обеспечено специальным, просторным, светлым каменным зданием, имело хорошие кабинеты по физике, естествоведению и располагало значительной фундаментальной библиотекой классиков литературы. Преподавательский состав городского училища пользовался авторитетом среди жителей города.

Осенью 1891 года меня зачислили в городское училище, где я и пробыл шесть лет до его окончания в 1897 году. Вначале мне не понравилось на новом месте: было слишком шумно, а малышей затирали, иногда даже били старшие ученики. Вдобавок, ходить из дома было далеко (больше одного километра). Осенью и весною, когда кругом была непролазная грязь, хождение в училище было истинной мукой. Но постепенно я привык к училищу и полюбил его. В то время заведовал училищем (был его инспектором) Никольский; учителями были: Пушков, Козлов, Пшеничников и Коробко. Все они были питомцами Оренбургского учительского института. Закон божий преподавал священник Троицкой церкви Лавр Фенелонов. Первые годы моего обучения в городском училище преподаватели специализировались по отдельным предметам. Так Пушков преподавал русский язык, Пшеничников арифметику.

Года через два после моего поступления в училище был принят новый порядок преподавания. Суть нового порядка заключалась в том, что преподаватель прикреплялся к определенному курсу и вел его до окончания училища, преподавал все предметы, положенные по учебному плану. К нашему курсу был прикреплен Д. Е. Пушков. Он и довел нас до окончания, преподавая (с момента прикрепления к нам) все предметы. Только закон божий во всех классах преподавал Лавр Фенелонов. Не помню сейчас всех учебников, которые у нас были, но по арифметике был учебник Малинина-Буренина, по геометрии – учебник Вулиха, по истории – Иловайского, по истории литературы – Острогорского (двадцать биографий знаменитых русских писателей). Обычно у нас было по пять уроков каждый день. Дома, вечерами, нужно было тратить время на подготовку уроков не менее трех – четырех часов. Таким образом, наш рабочий день школьника был не менее восьми часов. Такой же продолжительности рабочий день был и у наших учителей. Занятия начинались в девять часов утра и кончались в третьем часу дня. По вечерам в училище мы никогда не собирались. Не организовывалось там ни бесед, ни развлечений. Здание работало только днем. В остальное время оно очищалось, проветривалось. Среди предметов была и гимнастика. Преподавал ее местный фельдфебель. Кажется, она была не каждый день. Ее не любили, она проводилась не утром, а по окончании уроков и сильно нас утомляла. Закон божий обычно не любили в школах, но уроки нашего Лавра Фенелонова мы слушали с удовольствием. Он умел рассказывать даже ветхий завет увлекательно, как историю. Много лет спустя, когда мне пришлось читать роман Леона Фейхтвангера «Иудейская война», я вдруг почувствовал, что об этом я где-то уже слышал. Имя Флавия, еврейского историка, сидело у меня где-то в тайниках моего мозга. «Откуда это?» – спросил себя и вдруг вспомнил, что действительно Лавр Фенелонов много десятков лет тому назад рассказывал нам об этом самом Флавии и передавал содержание его книг. Надо было иметь большой характер и значительные умственные запросы, чтобы среди казенной церковщины сохранить душу живую, как сохранил ее Лавр Фенелонов, сумевшим сделать интересным для нас, школьников, даже ветхий завет.

Я не встречался с ним по окончания училища, но всегда интересовался его судьбой. Кажется, он сделался потом жертвой алкоголизма. Из всех учителей наибольшее влияние оказал на нас Д. Е. Пушков, принявший наше поколение на свое попечение и доведший нас до окончания курса.