Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

Приехав в Воронеж, мы получили телеграмму наших детей, Владимира и Петра, что они находятся в Москве в ожидании назначения. В мае и июне они были на преддипломной производственной практике на заводе «Большевик» в Ленинграде. Последующее письмо от них извещало нас, что они выпущены из Московского механико-машиностроительного института, где учились, досрочно, без защиты дипломного проекта. Их назначили конструкторами на завод «Новое Сормово» в Горьком. В первых числах июля они выехали на службу в город Горький. Извещение о том, что наши дети получили оборонную работу с первых дней войны, нас обрадовало. Старший сын Борис, приехавший с нами из Киева, направлялся дальше в Алма-Ату на геологоразведочные работы в горах Алтая. Первого июля мы проводили его из Воронежа. 10 июля он был уже в Алма-Ате, в конце июля – в горах Алтая. Он был сначала главным инженером в разведочной партии, а потом и ее начальником. По легенде задачей партии была разведка на медь (фактически разведка была направлена на поиск полиметаллов, прежде всего, ванадия и урана). Его работа была сугубо оборонной. Мои племянники (два сына сестры и один сын брата) были призваны в армию. Младший брат Петр Владимирович тоже был призван и назначен командиром 8 батареи 3-го артполка. Вначале июля он был уже в боях с финнами на Ладожском озере. Вскоре я и сам получил повестку для явки в райвоенкомат, хотя по возрасту своему был уже снят с учета (мне было пятьдесят девять лет). Оказалось, что меня хотели перевести в высший комсостав (до этого я был в старшем комсоставе). Для высшего комсостава мои годы еще не были предельными, но тяжелая болезнь (гнойное воспаление над барабанной полости) заставила военные власти оставить меня в покое. Вскоре я получил назначение по линии противовоздушной обороны территории Воронежского сельскохозяйственного института. Я был начальником групп самозащиты одного крупного объекта с числом бойцов свыше пятидесяти. Это дало мне некоторое душевное удовлетворение участием в оборонной работе.

Тотчас по приезде в Воронеж, состоялась беседа с директором нашего института Я. И. Кувшиновым. Я сказал ему свое впечатление о положении Киева. Я подчеркнул, что нашему институту нужно быть готовым к приему Киевского лесного института, который, как и прочие вузы Киева, на мой взгляд, будут эвакуированы в ближайшие дни. Дней через десять после этого было получено распоряжение Главлесоохраны быть готовыми к приему эвакуированного Киевского лесного института. Однако ждать киевлян пришлось долго. Они приехали в двадцатых числах июля.

Приехал не весь институт, как мы ждали, а только часть студентов, человек сто пятьдесят, и несколько преподавателей. Оборудование института в составе трех вагонов прибыло лишь в августе. Вместе с оборудованием приехал профессор В. Э. Шмидт. Большая часть преподавателей осталась в Киеве. Там же остался и директор института С. А. Максимов. В. Э. Шмидт рассказал нам о боях под Киевом в Голосееве в начале августа 1941 года, в результате которого Киевский лесной институт сгорел. В сводках нашего информбюро об этих боях не сообщалось. Большая часть киевлян осталась в Воронежском лесном институте, другая – была присоединена к Брянскому лесному институту, эвакуированному в августе 1941 года в Советск Кировской области. На своем месте оставался пока лишь Воронежский лесной институт. Но город Воронеж в течение июля и августа 1941 года сам стал превращаться в прифронтовой город. Налеты немецких самолетов на военные заводы стали учащаться. Появились разрушения. Население деятельно строило щели и улучшало светомаскировку. Впрочем, налеты были только днем. Нервозность увеличивалась с каждым днем, так как фронт приближался к городу неуклонно и очень быстро. Уже в августе дальновидные и боязливые люди свободных профессий стали эвакуироваться из Воронежа. В августе же появились беженцы из других городов. Урожай хлебов в Воронежской области в 1941 году был очень хорош. Для его уборки в помощь колхозам и совхозам были мобилизованы студенты и преподаватели вузов, а также служащие учреждений. Многие учащиеся средних школ сделались трактористами и посильно помогали сельскохозяйственным работам. Но помощь города сельскому хозяйству все же была организована плохо. Много времени уходило на преодоление трудностей, связанных с отправкой людей, их питанием и расстановкой на работы. Поражало также то обстоятельство, что летом, в период напряженной полевой работы, город был переполнен колхозницами («дамы в платочках»), скупавшими в магазинах все, что там не появлялось. Уборка зерновых прошла, по-видимому, все же удовлетворительно, но сев озимых прошел хуже: он был запоздалым и неполным. Уборка сахарной свеклы прошла плохо: большая ее часть осталась в поле, меж тем урожай был выдающимся.

Несмотря на приближение фронта, вузы Воронежа деятельно готовились к новому учебному году и набрали студентов на первый курс. Но когда студенты съехались на занятия к 1 сентября, их за исключением студентов последнего курса послали на уборочные работы. В результате этого распоряжения, исходившего от областных властей, большая часть студентов первого курса, еще не знавшие вуза, разъехалась по домам.

В течение всего лета с каждым днем мы ждали перелома событий на фронте в нашу пользу, но перелома не было. Наше отступление по всему фронту продолжалось. Помощи нашего союзника Англии и нашего друга, тогда еще не союзника, США не чувствовалось. Мы же одни явно изнемогали в борьбе.

Я очень тяжело переживал наше отступление. Горько было сознавать, что к войне мы были не готовы, а опасности со стороны Германии не разгадали. Я находил утешение лишь в ежедневном труде, подготовляя ко второму изданию свою книгу «Таксация леса».

Весною 1941 года я заключил договор с Гослестехиздатом о переиздании моей книги. Книга должна была печататься в 1942 году. Хотя печатание учебников с начала войны прекратилось, но все же я подготовил свою книгу ко второму изданию.

В конце лета 1942 года в Воронеже стало очень тревожно. Было принято решение об эвакуации не только заводов, но и вузов. Для нас была намечена точка на Востоке: Лубяны Татарской АССР, на реке Вятке. В Лубянах был лесной техникум. В нем и предполагалось разместить наш институт.

Потеря нами в сентябре Чернигова, Киева, Полтавы заставила встряхнуться и самых беспечных. Воронеж стал укрепляться на его ближних подступах. Город перестал быть тылом. О нормальной жизни вузов перестали думать. Студенты и преподаватели работали на оборонительных сооружениях города. Налеты немецких самолетов участились, но непосредственной опасности городу еще не было. На западе нас продолжали защищать Орел, Курск и Харьков. В конце сентября они были еще в наших руках.

9 октября 1941 года пал Орел. Немцы прорвались южнее брянских лесов и за несколько дней захватили огромную территорию, взяв с налета Орел. Утром 9 октября после того, как сообщение о падении Орла было передано по радио, Воронеж охватила паника. Часов в девять утра ко мне на квартиру пришла моя лаборантка Л. М. Тимошина; она передала распоряжение директора института о немедленной упаковке кафедрального имущества. Порядок упаковки у меня на кафедре был продуман заранее, были подготовлены и тара, и упаковочный материал. Поэтому мы без труда приступили к упаковке.

Зайдя в институт около одиннадцати часов дня, я мог увидеть, что сотрудники всех кафедр, за немногим исключением, приступили к упаковке. Студентов не было видно, они были на оборонительных сооружениях. Не было в институте ни директора, ни его помощников. Канцелярия упаковывалась. Неутомимый секретарь института Я. Г. Попов был на своем посту и заменял собою ответственных товарищей. Встреченные мною научные работники института недоумевали по поводу отсутствия директора и его помощников. Как потом оказалось, директор института Я. И. Кувшинов находился почти неотлучно в райкоме и в райсовете, где имел какое-то особое поручение по обороне города. Его заместитель по учебной части П. В. Воропанов был болен, а помощник по административно-хозяйственной части был куда-то мобилизован. Как бы то ни было, институт в этот тревожный день был лишен руководства. Таким же был и следующий день. Появились слухи, что дирекция сбежала вместе со своими семьями. На деле так и было: семьи начальников спешно эвакуировались, и это создало среди людей нехорошее впечатление. Простые люди, не начальники, чувствовали себя заброшенными. Институт стал разваливаться. Отсутствие дирекции открыло дорогу разгильдяям и лентяям. Многие лица из технического персонала не выходили на работу.

Вечером 10 октября я был с Екатериной Петровной в городе у врача А. М. Емельяновой. Она работала в обкомовской клинике, но по болезни принимала на дому. По ее словам, поликлиника опустела наполовину: врачи-евреи эвакуировались в спешном порядке. Обратно мы возвращались ночью (на лошади). Улицы были темны, но шумны. Шум был особый. Гудели моторы автомашин, стоявших на улицах в темноте. Мы лавировали среди темных машин и один раз едва не опрокинулись. Зачем были эти машины на улицах в такой час в темноте? Лица, имевшие право распоряжаться и пользоваться машинами, эвакуировали спешно свои семьи, а некоторые уезжали сами. Город действительно был охвачен паникой.

Через день 11 октября рано утром ко мне зашел мой знакомый врач М. П. Седаев, лечивший мое ухо в течение длительного времени и всегда помогавший мне. Он хотел узнать мое мнение по поводу эвакуации. В то время М. П. Седаев был начальником одного из госпиталей. Он рассказал, что многие из начальников госпиталей (евреи по национальности) уже «самоэвакуировались». По поводу эвакуации я сказал: «Мы эвакуируемся только с нашим институтом, одиночным же порядком никуда не поедем». И добавил: «Одиночная эвакуация вообще ошибка. Сберечься можно лишь в коллективе».

В конце того же дня пришло сообщение, что немцы от Орла повернули на Север. Воронеж вздохнул свободнее, но эвакуация семей военных и партийных работников продолжалась. Продолжали уезжать евреи. До конца октября были вывезены многие заводы. Эвакуация вузов должна была начаться после вывоза заводов. Для многих вузов было неясно, куда они должны выезжать. Тем не менее, к началу октября вузы были готовы к отъезду. Точки назначения для них были уяснены. Но вагонов не давали. В нервозной обстановке некоторые наиболее перепугавшиеся профессора уехали одиночным порядком, оформив свои отъезды фиктивными командировками. К числу таких принадлежали профессора А. В. Думанский (из Химико-технологического института), Б. М. Козополянский из Воронежского университета, Квасников и А. А. Дубянский из Сельскохозяйственного института (Дубянский был к тому же депутат Верховного Совета РСФСР). Они, как и другие, не думали о своих обязанностях. Все они вывезли с собою свои семьи. Бегство ответственных людей вызвало чувство раздражения среди простых граждан. «Всякий забор столбами держится… Если столбы начали качаться то, что же нам, простым людям делать и куда податься?» – эти горестные слова я слышал от старшего лаборанта химико-технологического института И. М. Митрохина, ближайшего помощника профессора А. В. Думанского. Он явно осуждал бегство своего начальника.

Несмотря на суматоху и нервозность, занятия в вузах с последними курсами продолжались. Студенты остальных курсов находились на оборонительных сооружениях города и частично на уборочных работах в совхозах.

В начале ноября Воронеж сделался местом пребывания штаба юго-западного направления. В Воронеж прибыл маршал Тимошенко и его штаб. Их приезд окрылил надежды воронежцев на успешное сопротивление города против немецкого наступления. Ноябрьские праздники 1941 года прошли с участием маршала Тимошенко. Речи Сталина 6 и 7 ноября вселили в сердце граждан надежду на перелом в военных событиях.

Если по сообщениям нашего информбюро в 1941 году было трудно составить представление о линии нашего фронта для какого-либо момента войны, то особенно было трудно иметь представление о линии нашего фронта в начале ноября 1941 года. Мы знали, что Москва в опасности, но какая опасность угрожала, например, Воронежу или Ростову в ноябре месяце мы не знали. Лишь различные слухи волновали нас сообщениями, что бои идут у самых границ Воронежской области, возле Касторной и Ельца. Читателей газет и слушателей радио всегда раздражала манера информбюро того времени называть города и реки, около которых шли бои, лишь начальными буквами. Для чего нужно было делать все это, оставалось тайной. Игра в географические загадки была причиной часто возникавшей паники. В конце ноября появилось сообщение о боях у города Е. Начались загадки, какой это город, Ефремов или Елец? То и другое было тревожно. Эвакуация в Воронеже снова усилилась. Стали называть сроки вывоза вузов. Медицинский институт был вывезен первым. Вслед за ним снялся авиационный институт. В начале декабря должны были тронуться остальные вузы. Наш институт был готов к отъезду. Мы с Екатериной Петровной собрались ехать вместе с институтом. И хотя я заболел в конце ноября суставным ревматизмом ноги, болезнь не изменила нашего решения.

В этой атмосфере печали, уныния и безысходности вдруг прорезал луч света и надежды. Это был наш успех под Ростовом (конец ноября 1941 года), а затем успех под Тихвиным и Ельцом (начало декабря 1941 года) и разгром немцев под Москвой (середина декабря 1941 года). Наша эвакуация была отменена. Город Воронеж стал успокаиваться.

Почта и телеграф, плохо работавшие и в мирное время, в первые месяцы войны стали работать еще хуже. Осенью 1941 года почтовая и телеграфная связь практически прекратилась. Лишь в самом конце декабря 1941 года связь несколько улучшилась, и в Воронеж стали приходить письма и телеграммы, адресованные частным лицам. Примерно то же самое происходило и на железнодорожном транспорте. 10 ноября 1941 года дирекция нашего института отправила в Лубяны Татарской АССР профессора В. Э. Шмидта с несколькими студентами для подготовки помещений в Лубянах на случай эвакуации туда института. Они ехали до станции Вятские Поляны, через Грязи, Пензу, Казань, один месяц и два дня. В конце декабря 1941 года стал налаживаться железнодорожный транспорт. Вопрос снабжения населения Воронежа хлебом осенью 1941 года был разрешен удовлетворительно: хлеб выдавали по карточкам по 400 грамм на человека весьма исправно. Получение масла и мяса было весьма затруднительно из-за больших очередей. Мы, например, по этой причине не смогли получить эти продукты. Сахар выдавался по карточкам в размере 300 грамм на человека в месяц. Нас выручали воронежские базары. Базарные цены осенью 1941 были таковы: масло коровье топленое в начале осени 50 рублей, а в конце – 100 рублей за килограмм; мясо соответственно – 15 и 30 рублей, молоко (за литр) – 4 и 8 рублей.

Эвакуационные настроения в городе в течение всей осени подвели многих хозяйственников. Рассчитывая на отъезд, некоторые из них не позаботились о топливе, об отоплении домов, водопроводных колонок. Можно себе представить, какие бедствия пережили граждане Воронежа в зиму 1941/42 года при необеспеченности топливом. Центральное отопление в зданиях нашего института почти не действовало: учебный корпус был очень холоден, и в жилых домах было недостаточно тепло. Многие поддерживали тепло печками-времянками. К несчастию, зима 1941/42 года была исключительно суровой.

Она началась в первых числах октября 1941 года и в основном закончилась лишь в конце января 1942 года. Четыре месяца продолжалась беспримерная по своему ожесточению и размерам битва за Москву. Немцы хотели, во что бы то ни стало, как Наполеон в 1812 году, захватить ее. Мы решили, во что бы то ни стало, не только защитить ее, но и надломить спинной хребет немецкой армии. Наша воля, энергия, мужество, бесстрашие решили битву в нашу пользу. Битва происходила в нашем пространстве в многоугольнике со следующими городами по углам: Брянск, Ржев, Калинин, Яхрома, Кашира, Ефремов, Орел. Москва и Тула были в восточной части этого многоугольника. Стороны многоугольника равнялись от двухсот до четырехсот километров, а его площадь составляла около одного миллиона квадратных километров или десять миллионов гектар. Почти в середине этого многоугольника, но ближе к западной его стороне, лежало знаменитое Бородинское поле. На нем в 1941 году не было крупных сражений. За сто тридцать лет изменились масштабы, и то, что произошло в 1812 году на небольшом поле, потребовало в 1941 и 1942 году для своего решения намного больших пространств. Немцы наступали главными силами, как и Наполеон, по Смоленско-Московской дороге, но в отличие от Наполеона, они развернули огромные фланги для охвата Москвы с севера, северо-запада, юга и юго-востока. Левый их фланг шел от Великих Лук на Ржев, Калинин, Яхрому; правый от Глухова на Орел, Ефремов, Михайлов, Каширу.

В начале декабря 1941 года в центральной части фронт дошел до линии Звенигород – Наро-Фоминск; левый фланг дошел до Яхромы, а правый – до Каширы. Положение Москвы было угрожающим. Но в конце первой декады декабря 1941 года наши армии перешли в решительное наступление. Немецкие фланги были обломаны и обращены в бегство. Немецкий центр был вскоре обойден с юга и севера и стал отходить. В конце января 1942 года наши армии подходили к линии Ржев – Брянск, то есть примерно к тем рубежам, с которых началось немецкое наступление на Москву в начале ноября 1941 года. Битва за Москву стоила немцем не менее пятисот тысяч убитыми и один миллион ранеными. Нам трудно было оценить в 1942 году все результаты огромной битвы за Москву. Но, несомненно, наша победа над немцами под Москвой явилась для них по своим последствиям более тяжкой, нежели Бородинская битва в 1812 году для Наполеона. В Воронеже мы ярко ощущали все этапы битвы под Москвой. Судьба Воронежа была тесно связана с итогами битвы за Москву. Наша эвакуация была немедленно отменена, как только обозначилась удача нашего наступления, как только было обломлено южное крыло немцев, наступавшее на Москву со стороны Орла.

В критические дни борьбы за Москву 7 декабря 1941 года, Япония вступила в войну на стороне Германии. Ее внезапное и вероломное нападение на американский флот, стоявший в гавани Пирл-Харбор на Гавайских островах, имело успех и ослабило, вернее, напугало американцев. По этой причине американский флот не смог предотвратить десант японцев на Филлипинские острова и взятие ими главного города на острове Лусон – Манилы. Также внезапно японцы высадились на южной оконечности полуострова Малакка и стали наступать на юг с целью захвата Сингапура, оплота Великобритании на Дальнем Востоке. Англичане решили помешать десанту японцев, но жестоко поплатились, лишившись двух самых крупных и новейших линкоров, потопленных бомбами с японских самолетов. Это событие напугало англичан, и японцы пошли на юг к самому Сингапуру. В конце января 1942 года, когда битва за Москву завершилась в нашу пользу, положение англичан и американцев на восточной оконечности Азии стало критическим. Великобритания и США проявили здесь изумительную беспечность и непредусмотрительность. Очевидно, что они были уверены в том, что Япония побоится напасть на них, на две могучие державы мира. Но вышло иначе, Великобритания и США предстали перед глазами всех в наготе военной беспомощности.

Япония не напала на нас, и мы не объявляли ей войну. Для нас было достаточно одного европейского фронта: с Германией вели борьбу только мы одни. Странно было, что в военном отношении Великобритания слабо помогала нам. Ее воздушные налеты на города Германии были недостаточны и мало эффективны, так как не ослабляли военной мощи Германии. В тоже время война в Ливии против итальянских и германских сил, несмотря на их незначительность, не давала положительных результатов. К концу января 1942 года положение в Ливии, как и год назад, склонилось не в пользу Великобритании.

«Англичане не умеют воевать!» – таково было наше общее мнение в 1940, 1941 и 1942 годах. Неумение воевать показали и американцы за первые месяцы войны с Японией. Не потому ли, что они очень берегли свою жизнь? Чтобы сохранить свою жизнь, они предпочитали отступать, когда противник яростно, не щадя своей жизни, наступал, и наступали лишь тогда, когда имели решительное превосходство в технике и живой силе. Но этого превосходства, к сожалению, в 1942 году не имели. Французы, голландцы и бельгийцы сопротивлялись также слабо. Они берегли свою жизнь, предпочитая смерти рабство, и потому немцы имели над ними шумный успех. Надо отдать должное немцам: они не щадили своей жизни и сражались яростно. Битва за Москву показала, что в этом отношении русские превосходят немцев. Немцы испытали на себе бесстрашие русских, почувствовали, как под Москвой надломилась их воля, а вера в успех заколебалась. Когда-нибудь историки скажут, что под Москвой немцам была нанесена непоправимая и неизгладимая душевная травма.