Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

Окрестности Саранска, к сожалению, не интересны. Около города нет ни леса, ни реки.

Вечером 4 сентября мы сели в казанский поезд. Нам достали целое купе в мягком вагоне. Я был несказанно рад счастливому стечению обстоятельств и в полной мере отдыхал в мягком вагоне. Утром 5 сентября мы были уже в Чувашии. Из окна я видел озимые посевы в большом количестве. Было ясно что в Чувашии сельскохозяйственная жизнь протекала более успешно, нежели в южных областях. С нетерпением я ожидал Волги. Наконец, и Волга. Мы тихо проехали по волжскому мосту и скоро достигли станции Васильево. Как давно я хотел побывать в Заволжье! Было десять часов утра. Мы находились в центре Татарской АССР. Было тепло, тихо, солнечно. Сосновый лес окружал станцию. На душе у нас с Екатериной Петровной было также тихо и светло.

От станции Васильево до станции Кукмор

Тотчас по приезде я сделал визит в татарское Управление лесоохраны. Оно помещалось в доме Казанского лесхоза, усадьба которого была расположена у самой станции Васильево, в пятидесяти метрах от станционных путей. Начальника лесоохраны не было. Я познакомился с его помощником С. П. Тимченко. Он принял живое участие в моем устроении, вызвал старшего лесничего Казанского лесхоза С. Г. Тимофеева, познакомил меня с ним и попросил устроить меня в отношении помещения и продовольствия. В квартире С. Г. Тимофеева оказалась свободная комната, и он предложил ее мне. Я был благодарен ему за гостеприимство. Комната, которую С. Г. Тимофеев тотчас показал мне (его квартира – домик-особняк находилась в пятидесяти метрах от управления), была хороша и мне понравилась. Дом был одноквартирный, с верандой и стоял в сосновом лесу в ста метрах от станции Васильево. Наши вещи, которые мы сложили на станции, тотчас были привезены на лошади, и через час после нашего приезда мы были уже устроены, после чего я зашел в контору Казанского лесхоза и познакомился с его директором. Это был, как оказалось, мой ученик В. М. Фирсов. Он разрешил вопрос о нашем продовольствии и обещал достать машину для нашего продвижения к Советску. Все устраивалось, казалось, согласно намеченного плана. Наши саранские провожатые вечером 5 сентября уехали в Казань по своим делам. Мы рассчитывали, если будет автомашина, выехать в Советск 7 сентября. 6 сентября в Васильево приехало на практику несколько наших студентов из Советска. Они, узнав, что я нахожусь в Васильево, зашли ко мне. Из их сообщений было видно, что наш институт не думает оставаться в Советске, что он возбудил ходатайство перед Главлесоохраной о размещении его в Лубянах на реке Вятке в пределах Татарской АССР. Это известие было столь важным для меня, что я тотчас же запросил по телеграфу начальника Главлесоохраны Г. П. Мотовилова о том, куда мне ехать, в Советск или Лубяны. Ответ на мой запрос, куда мне ехать, пришел только 19 сентября. Г. П. Мотовилов сообщил мне, что нужно ехать в Лубяны. Я был рад, что мне не пришлось напрасно ехать в Советск. До получения ответа у меня было много времени. Я использовал его разносторонне. Прежде всего, я познакомился со специалистами Татарского Управления лесоохраны и с его начальником И. Д. Егорочкином. Как начальник, он был человек новый. До этого он был директором Татарской лесной опытной станции. Однажды в беседе со специалистом лесоохраны С. П. Тимченко зашла речь об инвалидах Отечественной войны, лесных служащих, потерявших в войне руку. Он обратился ко мне с просьбой помочь Управлению в изготовлении лесной вилки для таких инвалидов. Я согласился это сделать и через несколько дней предложил конструкцию измерительной вилки для пользования одной рукой. Теория этого инструмента была очень проста. Предложенная мною конструкция измерительной вилки была одобрена. По изготовленному мною чертежу была заказана в мастерской управления модельная вилка. Ее изготовили к 22 сентября. 24 сентября в особой комиссии, при моем участии, ее испытали. Она дала превосходные результаты и была легка в работе одной рукой. Рисунок и описание мерной лесной вилки для пользования одной рукой опубликованы в моей книге: «Таксация леса», 2 издание, Гослесиздат, Москва, 1945.

Ничто больше не задерживало меня. Я мог ехать. И. Д. Егорочкин наметил следующий план моего дальнейшего путешествия: ехать московским поездом от станции Васильево до станции Кукмор; половина моих вещей сдается в багаж; меня сопровождают двое сотрудников управления; директор Казанского лесхоза В. Ф. Фирсов договаривается с начальником станции о предварительной продаже нам четырех билетов; директору Тулбинского лесхоза, ближайшему к станции Кукмор, дается телеграмма о подаче на станцию Кукмор к московскому поезду 25 сентября двух подвод. Этот план был принят и приведен в действие.

Днем 25 сентября мы выехали московским поездом, идущим в Свердловск, в сопровождении двух провожатых от управления. В десять часов вечера 25 сентября мы приехали на станцию Кукмор. В Кукморе мы провели целый день и ночь довольно уютно в наемной квартире у служащего Мамадышского леспромхоза. Утром 26 сентября из Тулбинского лесхоза приехала моя ученица В. С. Скуратович. Она была на практике в Тулбинском лесхозе и занимала должность инженера по лесокультуре. Ей было поручено организовать нашу поездку от станции Кукмор до Тулбинского лесхоза. В. С. Скуратович рассказала нам о Тулбинском лесхозе и о местности, по которой нам предстояло ехать. Днем 26 сентября был сильный дождь, и дорога размокла. Но к утру 27 сентября погода улучшилась, и мы выехали в Тулбинский лесхоз.

От Кукмора до Лубян

Станция Кукмор находится на высокой горе. С этой горы через расщелину оврага, сбегающего на восток (по нему спускается к Вятке железнодорожный путь), видна глубокая долина реки Вятки. Наш путь к Тулбинскому лесхозу и Лубянам лежал на юго-восток. До лесхоза от Кукмор считается тридцать километров. От лесхоза до Лубян пять километров. Мы выехали на двух подводах. Нас сопровождал конюх лесхоза Василий Спиридонович Любимов. Это был на редкость заботливый и внимательный проводник.

Сначала мы спустились от Кукмор в глубокую долину к татарской деревне Магарач. Мечеть и минарет стояли в середине деревни. Они были целы. Кладбище было окружено березовой рощей и охранялось. По нему не ходили ни овцы, ни козы. Проехав еще несколько татарских селений и реку Сюга, мы стали подниматься на высокий водораздел между Сюгой и Вяткой. Подъем был тяжел. Мы шли пешком около трех километров, чтобы облегчить труд лошадей. Поднявшись на водораздел, мы увидели впереди почти ровную поверхность, лишь слегка изборожденную долинками небольших ручьев. Вид с этого водораздела назад на реки Сюгу и Кукмор был незабываем по своей красоте и величию.

На середине пути, в пятнадцати километрах от Кукмора, мы остановились для отдыха в селении Бияр. В нем жили татары и удмурты. Селение производило приятное впечатление своей уютностью и порядком. От Бияр начались леса Тулбинского лесхоза. Это были елово-пихтовые-липовые насаждения с богатым подростом из пихты и ели. Леса были обнесены изгородью со стороны поля для защиты от скота. Уже вечерело, когда мы въехали вглубь тулбинских лесов. Природа была красива. Мы любовались чудесными видами и радовались, что будем жить среди красивой природы. Около восьми часов вечера в совершенной темноте мы приехали на усадьбу Тулбинского лесхоза и были устроены на ночлег в квартире одного из служащих лесхоза. Нам отвели отдельную комнату и снабдили продовольствием. На другой день я разговаривал по телефону с Лубянами. Наш институт еще не прибыл туда, но Лесной техникум, на территории которого должен был разместиться наш институт, уже получил распоряжение Главлесоохраны подготовиться к приему института. Я попросил директора Лесного техникума А. Ф. Булимова сделать распоряжение о подготовке для меня квартиры. Он обещал это сделать. Днем 29 сентября я один съездил в Лубяны для предварительной разведки. Поднявшись от усадьбы лесхоза на гору, отделяющую реку Вятку от впадины, в которой помещалась усадьба лесхоза, я был поражен открывшимся передо мной видом. Невдалеке под горою сверкала стальная полоса реки Вятки; за нею шли необозримые леса и поля Удмуртской республики. Близ реки в хвойном лесу на противоположном берегу белели на солнце деревянные крыши домов поселка Лубяны. Через реку ходил паром. Я переправился через Вятку около деревни Гурьевки. Ширина реки была с полкилометра. На другой стороне реки я был встречен моим учеником, ассистентом нашего института М. М. Вересиным, мы трогательно обнялись. Оказывается, он и еще двое наших преподавателей с несколькими студентами приехали из Советска накануне в качестве передового отряда. Из лесхоза сообщили в техникум, что я выехал в Лубяны. М. М. Вересин попросил лошадь и приехал за мною на лошади. Вместе с ним мы доехали до техникума. От берега реки до него было два километра. К сожалению, мне не понравились ни Лубяны, ни техникум. В техникуме было много зданий, но уюта и порядка не было. Таким же неопрятным был и поселок.

Я познакомился с директором техникума А. Ф. Булимовым. Он уже подготовил мне комнату. Это был педагогический кабинет в учебном здании. Комната была обширной и чистой. Вид из нее на реку Вятку, горы и леса был прекрасный. Мне она понравилась. Вечером этого же дня я вернулся в лесхоз, а на другой день мы с Екатериной Петровной переехали в Лубяны на постоянное жительство. Мы были встречены на левом Лубянском берегу Вятки, нашим директором Г. С. Гапоненко, только что приехавшим в Лубяны. Мы встретились радостно. Он приехал за мной на лошади. Вместе с ним мы направились в техникум. Наше последнее дальнее путешествие закончилось. Мы вошли с Екатериной Петровной в приготовленную для нас комнату. Она понравилась и Екатерине Петровне. Мы оба вздохнули облегченно. После трех месяцев пути мы обрели постоянное пристанище, и при том красивое, чистое, теплое. Это было 30 сентября 1942 года.

Сохранившееся письмо нашего старшего сына Бориса к братьям, написанное в 1942 году:

«Добрый день братишки!

С большой радостью получил с очередным караваном ваше письмо от 25 июля, открытку от стариков из Анны от 10 июля и телеграммы от вас и от них из Балашова, где они сообщают, что следуют на лошадях к Пензе. Я так рад, что им удалось благополучно выбраться из Воронежа, но меня все-таки беспокоит их состояние здоровья, ведь путь до Горького довольно долог в условиях военного времени, и я не знаю, как долго им придется ехать до Вас. Хотелось бы думать, что они уже успели добраться до Вас и находятся в безопасности. Последние дни я просто не находил себе места, беспокоясь за их судьбу. Теперь просто гора свалилась с плеч. Из папиной открытки неясно, эвакуировались они вместе с институтом, или в индивидуальном порядке? Первое было бы, конечно, во много раз лучше, так как значительно облегчило бы им путь следования. Напишите, как Вы думаете устроить стариков и сколько вам нужно перевести денег, чтобы Вы смогли устроиться большой семьей, переведу немедленно. Пока прошу начальника партии перевести Вам некоторую сумму на первые расходы.

Очень хорошо, что старики теперь будут вместе с Вами, у них будет меньше беспокойств и почти вся семья будет в сборе. Даже можно сказать вся, так как я то очень давно живу в отделе. У меня сейчас деньги есть в достаточном количестве, так как я трачу в полевых условиях весьма немного и следовательно, не срезывайте необходимых расходов на хорошее обустройство. Постарайтесь запастись максимумом продуктов на зиму, чтобы улучшить свое питание. К сожалению, ничего нельзя переслать вам почтой, так что буду высылать вам деньги, а вы уж там реализуйте их на месте.

Работы идут по-прежнему, живем вполне удовлетворительно. Окружающие уверяют, что я даже толстею, чему, правда, не особенно верю. Питание у нас теперь достаточное, так что пояса подтягивать не приходится. Погода стоит также менее жаркая. Уже чувствуется некоторое влияние осени, хотя последняя начинается в этих местах значительно позже. Сейчас заканчиваем первый этап работы, относительно продолжения работы пока ничего неизвестно. Работаем пока без проекта и смет, поэтому срок окончания работ неизвестен. Поговаривают, что партия может остаться на зиму, это было бы мало приятно, так как культурный минимум здесь совершенно отсутствует. Связь же с населенными пунктами зимой будет очень затруднена. Правда, загадывать на долгий срок трудно, но все же приходится. Думаю, что придется заняться английским языком. Я просил вас купить и выслать мне учебник английского языка (и французского языка); если в Горьком их можно достать, то очень прошу поискать и выслать. Пишите чаще и подробнее. Если можно, пришлите свои фото и фотокарточки родителей (снимите их, когда они приедут), а то у меня их нет.

Ну, пока. Пишите.

Борис, 15 августа 1942 года».

Проснувшись утром 1 октября, мы увидели из окон нашей комнаты (они выходили на северо-запад) прелестный вид на горы по реке Вятке, большой пруд и сосновый лес, окружавший Лубяны. М. М. Вересин любезно достал нам продовольственные карточки, по которым мы получили в сельпо хлеб. Кое-какие продукты оставались у нас от дороги. Поэтому мы смогли удовлетворительно позавтракать и после завтрака отправиться осматривать Лубяны. Окрестности поселка были очень обширны. Перед нашим домом внизу протекала лесная речка Лубянка. На ней была построена плотина, образовавшая большой пруд. Пруд питал мельницу, принадлежавшую техникуму. На мельнице была установлена турбина, дававшая электроэнергию для освещения поселка. Поселок на километр тянулся по обеим сторонам Лубянки. Немного ниже, километра через два, Лубянка впадала в Вятку. Близ устья Лубянки стоял большой лесопильный завод. В поселке была почта, телеграф, телефон, аптека, амбулатория и небольшая больница. Мы посетили аптеку и подновили наши лечебные средства, сильно поредевшие в течение трех месяцев нашего путешествия. В поселке было два магазина сельпо и две столовых, одна от сельпо, другая от Лесопродторга. В них можно было пообедать. Столовая техникума только что открылась. В ней мы могли получать завтраки. В общем, в первый день мы не плохо устроились с питанием.

Окрестный бор, очень старый и обширный (до 12000 га), мне понравился. Привлекали красотой и соседние поля, примыкавшие к бору. Они пестрели перелесками. Ближе к селению на полях была скошена гречиха. При закате солнца жнивье гречихи горело червонным золотом. Красивые окрестности примиряли нас. Мы чувствовали себя неплохо. Дом, в котором мы жили, стоял на границе Татарской и Удмуртской республик. Граница шла по опушке бора и пересекала наш дом. Бор принадлежал татарской республике, а окрестности поля – Удмуртской. В самом здании, поставленном несколько вкось по меже, часть комнат принадлежала Татарской, а часть – Удмуртской республике. Если мы лично устроились сразу же довольно сносно, и могли работать. чувствуя себя не лишенными благ культуры, то с устроением всего института не ладилось. Институт должен был разместиться в зданиях техникума, имевших избыточную площадь, но сам техникум не закрывался и продолжал работать. В таком случае, руководство вузом и техникумом нужно было бы возложить на одно и тоже лицо. Но этого Главлесоохрана как раз и не сделала. Директор института Гапоненко, приехавший в Лубяны в один день со мною, не привез с собою полномочий единоначальника и вследствие этого попал в положение бедного просителя. В такой обстановке он попросил меня дать телеграмму начальнику Главлесоохраны Мотовилову о немедленном введении единоначалия по управлению вузом и техникумом. Я сам видел положение дел и поэтому считал своим долгом бить тревогу. Вечером 1 октября я дал следующую телеграмму-молнию:

«Москва, Петровка,12

Начальнику Главлесоохраны Мотовилову

Считаю своим долгом сообщить Вам, что для успеха дела необходимо немедленное осуществление единоначалия по управлению вузом и техникумом Лубянах.

Профессор Тюрин».

Гапоненко со своей стороны молнировал о том же. Телеграфный приказ о введении единоначалия пришел только 7 октября. Вечером 8 октября приехала из Советска основная часть научных работников и студентов института. В этот день Гапоненко вступил в исполнение также и директора Лесного техникума. Прежний директор был переведен на другую работу.

Расселение научных работников и студентов было очень трудным делом, так как жилищный фонд техникума был разбазарен: он был использован посторонними людьми. Условия питания оказались также тяжелыми. Обеды и завтраки в столовой не давали полной сытости, а купить продукты за деньги было трудно. Раз в неделю в Лубянах был базар, но на него мало что привозили. Чаще всего на базаре бывал картофель (100 рублей за пуд), иногда появлялось мясо (баранина 200 рублей за килограмм), мед (250 рублей за килограмм), масло (500 рублей за килограмм), лук (25 рублей за килограмм). Нужно было иметь очень много денег, чтобы пользоваться базаром. Но научные работники таких денег не имели. По случаю эвакуации они не получали также и академических пайков. При наступлении холодов явилась нужда в дровах. Топливо было близко, в рядом лежащем лесу, но таскать его нужно было на себе, так как лошадей для возки дров не хватало. Словом, перспективы были не радостные. Однако 15 октября занятия в институте начались. Через день Гапоненко уехал в Казань по делам института устанавливать связи с республиканскими учреждениями Татарской АССР. Без него 18 октября пришел приказ из Главлесоохраны о назначении директором института Н. И. Фортунатова, бывшего доцента нашего института, начальника Свердловского управления лесоохраны. Как директор Гапоненко не пользовался авторитетом. Назначение Фортунатова, опытного администратора, лесного специалиста, явилось правильным решением, хотя несколько запоздалым.

Вскоре по нашем приезде мы получили письма от наших сыновей из Горького. Они были благополучны. Мы были спокойны за них. Наша жизнь также шла ровным ходом. Мы вставали в семь часов, завтракали в восемь, обедали в двенадцать, вечерний чай пили в пять вечера, ложились в десять и были относительно здоровы. В ясные солнечные дни мы гуляли по окрестностям. Позади нашего дома шел старый тракт, большая дорога, на город Елабугу. Он был обсажен старыми березами. Глядя на него, я часто вспоминал Елабугу и мое первое далекое путешествие. Тогда я был на дороге к Елабуге с востока, из Мензелинска. Теперь, через пятьдесят лет, я совершал свое последнее дальнее путешествие и был на дороге к Елабуге, но уже с запада. Тогда был восход мальчика, теперь – закат старца.

Во время нашего пути и по приезде в Лубяны мы пользовались каждой возможностью, чтобы узнать правду о Воронеже. Официальные сообщения были так скупы и неопределенны, что по ним нельзя было иметь представление о том, что происходило в Воронеже и под Воронежем в июле 1942 года. Неоднократно указывалось, что бои шли на западном берегу Дона южнее и севернее Воронежа, но ни разу не упоминалось о боях на правом берегу Дона западнее Воронежа. Из этого можно было сделать вывод, что правый берег Дона западнее Воронежа, а возможно и сам город, находился в руках немцев. Еще 10 июля, когда мы уезжали из Анны, наш директор Гапоненко видел в Анне областного военного комиссара, только что прибывшего в Анну из Воронежа. По его сообщению, Воронеж уже тогда был занят немцами. В двадцатых числах июля я встретился в Тюковке с нашим преподавателем Скрипниковым, секретарем партийной организации нашего института, выехавшим из Воронежа после нас. Он с горечью говорил, что под Воронежем произошла позорная для нас история. Я не расспрашивал его: было ясно, что Воронеж оставили без сопротивления. Последующие события подтвердили, что Воронеж был сдан без сопротивления в ночь на 8 июля. Немцы заняли центр города и стали постепенно просачиваться на окраины, в том числе на территорию Сельскохозяйственного, Лесного и Химико-технологического институтов. В середине июля под Воронеж прибыли более стойкие военные части. Они вытеснили немцев с территории институтов, но выбить немцев из города не смогли. В таком положении линия фронта оставалась, как выяснилось потом, до конца года. Во время боев в июле многие здания институтов, в том числе огромный учебный корпус Воронежского сельскохозяйственного института сгорели со всем оборудованием и библиотекой. Частное имущество по квартирам было разграблено. Погибла и моя библиотека.