Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

Весна 1944 года пришла поздно и была холодной. Как обычно, мы принялись за огороды. Наш огород состоял из трех небольших кусочков общей площадью в три сотки и находился близ нашего дома. Земля была сухо-песчаная, довольно бедная. Мы посадили и посеяли, внеся удобрения, картофель, морковь, репу и ряд других овощей. Несмотря на засушливое лето, все росло удовлетворительно. В июле мы стали пользоваться овощами, а в августе картофелем. Наш стол сделался разнообразнее. Здоровье Екатерины Петровны стало улучшаться, но сын Владимир от переутомления начал чувствовать себя худо. В середине лета он получил за свою работу орден Знак Почета. Награждение несколько приподняло его силы и настроение. Он был горд, что первый из нашей семьи получил орден.

Владимир Александрович Тюрин – орденоносец

В конце зимы он получил комнату в Москве на Арбате, в доме 35, кв. 34. Дом 35 великолепен и выглядит, как старый замок. Мы побывали в комнате сына. Она была довольно просторна, находилась на шестом этаже, выходила окнами на Арбат и обещала после ремонта сделаться уютной. Но так как ремонта не было, сын Владимир, как и сын Петр, сохранивший за собой комнату в доме отдыха им. Калинина, жили с нами. Мы с Екатериной Петровной этому были только рады.

В начале июня я совершил с группой ученых (среди них был и мой брат Иван Владимирович) длительное путешествие на юго-восток в Бузулукский бор для выяснения причин его усыхания. Около бора, близ станции Тоцкая Оренбургской железной дороги, на артиллерийском полигоне находился в то время мой младший брат, капитан артиллерии, Петр Владимирович. В первый год войны он командовал батареей на Карельском фронте, а затем был переведен на полигон старшим преподавателем офицерских курсов. Перед отъездом из Москвы я известил его письмом о нашем приезде в Бузулукский бор и просил побывать у нас. Письмо пришло вовремя, и брат приехал к нам. Я не виделся с ним двенадцать лет. Мы были очень близки с ним все время. Была близка к нам и его жена Мария Лаврентьевна. Их сын Володя, учившийся в Коканде в военном училище, часто со мною переписывался, и был мне, как младший сын. Наше свидание с братом было задушевным, но, к сожалению, очень коротким. Мы пробыли в Бузулукском бору две недели и возвратились в конце июня.

Петр Владимирович Тюрин. 1941 год

С того времени сохранились следующие мои письма к Екатерине Петровне:

«10 июня 1944 года

Дорогая моя Катя, здравствуй!

Нахожусь на веранде дома, где мы живем, и пишу тебе письмо, надеясь послать его с П. П. Изюмским, который собирается ехать в Москву 11 июня. Приехали вчера. Были встречены приветливо и хорошо устроены. Сегодня осматривали лес. Здесь более дико и некультурно, нежели в Брянском опытном. Усадьба в семи километрах от Колтубанки. Дорога плохая. Но нас привезли в автомашине. Ехали хорошо, хотя сильно изнервничались из-за билетов, которые по недоразумению прогулялись в Пушкино и были вручены там при твоем содействии. Если бы ты не направила Марину с тем же поездом, с каким она приехала, наша поездка сорвалась бы. Скучаю. Нахожусь в том тревожном состоянии души, какое бывает со мною, когда тебя нет со мною или близ меня. Чего не передумаешь, и все в одиночку, без тебя. Я жалею лишний час, когда мы не вместе. Так мало осталось нам жить и жаль каждого часа, когда не чувствуешь себя совместно с тобою. И всегда в таких случаях приходят печальные мысли. Не знаю, как пройдет эта неделя. Рассчитываем выехать 18 июня, полагая, что Иван Андреевич настоит на том, чтобы 16 июня была послана из Наркомата путей сообщения соответственная телеграмма в Чкалов о бронировании для нас мест в поезде. Думаешь ли ты обо мне? И какими мыслями думаешь? Мы оба вошли в душу друг к другу и уже не можем жить друг без друга. Крепко тебя целую. В.в. т. С. Целую Володю и Петю.

Ходил сейчас в баню. Хорошо вымылся и переменил белье. Чувствую себя физически удовлетворительно. Но на душе печально, тревожно, тягостно, я не умею от этого никуда уйти! Катюша моя милая, как мне не хватает тебя в этот час, если бы ты знала и ведала Это! Саша».

13 июня 1944

«П. П. Изюмский заболел и не уехал. Письмо не послано. Надеюсь, привести его с собою. Жарко и душно. Около пятнадцати часов ежедневно проводим в лесу. Ухаживают за нами отлично. Живем в одной комнате с Ваней. Много беседуем о делах. О себе, о личном – никогда. Это как раз то, что мне нужно. На душе по-прежнему тяжело. Я не могу жить без тебя. И когда тебя нет, нет ни писем, ни телеграмм я погружаюсь в свое далекое печальное прошлое, в эпоху 1908—1912 года. Мне ты нужна всегда, как друг-утешитель, как милая, добрая, верная жена, как моя половина души, как сама жизнь. Без тебя для меня не было бы жизни и не может ее быть. Поэтому я не терпел и не терплю разлуки с тобой даже на короткое время. Нынешняя разлука особенно тяжела. Вероятно, потому что нам осталось немного времени вообще жить на этом свете, во всяком случае меньше, чем раньше. Только в одном случае можно найти утешение и оправдать разлуку, если она продлит нам жизнь, если от разлуки очистятся наши души от житейской пыли, и они еще теснее, если это возможно, сольются друг с другом. Как бы я хотел, чтобы эта разлука была последней!

Мы путешествовали вместе в 1942 и оттого, что были вместе, мы были всегда душевно слиты друг с другом. И если по временам изредка раздражали друг друга (иногда это бывало), то быстро утихали и снова были вместе душой и телом. Как же я хочу, чтобы мы всегда были вместе, как тягостна была для меня эта поездка в самом начале, когда она только замышлялась, и как она тяготит меня теперь! Друг мой родной, моя жизнь и всегдашняя радость в этой жизни, как я тоскую по тебе все время, и днем, и ночью, и во сне…

Крепко тебя целую. В.в. т. Саша.

Привет Волю и Пете».

В начале августа проездом на фронт побывал у нас из Коканда сын брата Петра Владимировича – племянник Володя. Он был выпущен из военного училища лейтенантом связи. Мы были рады видеть этого милого двадцатилетнего юношу, но нам было тяжело провожать его на фронт. Когда-то мы провожали на фронт его отца. Это было в 1916 году в Брянском опытном лесничестве. С тех пор прошло почти 30 лет!

Владимир Петрович Тюрин – сын Петра Владимировича

Несколькими месяцами раньше мы проводили на фронт нашу племянницу, дочь Марии Петровны, Галину Якимук. Она окончила Московский гидрометеорологический институт и отправлена на фронт лейтенантом. Мы любили ее, как дочь, эту умную, добрую и милую девушку. Ей было двадцать два года.

Лето 1944 года было наполнено блестящими победами наших войск. В начале июня наша армия перешла в успешное наступление на Карельском фронте и в короткое время заняла Выборг, и освободила Петрозаводск. Силы финнов были надломлены, в начале сентября они капитулировали. В конце сентября с ними было заключено перемирие, возложившее на них тяжелые обязательства. От них была взята Петсамская область и восстановлена граница 1940 года. В конце июня перешли в наступление наши белорусско-балтийские армии.

Это наступление было столь успешно, что через месяц были освобождены вся Белоруссия, Западная Украина, восточная часть Польши с городом Люблин и часть Литвы с ее столицей Вильно. В середине августа перешли в наступление армии Украинских фронтов и заняли Румынию. Румыния, а вскоре с ней и Болгария, капитулировали. С ними было заключено перемирие в сентябре месяце, возложившее на них серьезные обязательства. Болгарская и румынская армия стали сражаться на стороне союзников.

Галина Алексеевна Якимук. 1944 год

Лето 1944 года было также счастливым для армий наших союзников в Западной Европе и в Италии. Весною 1944 года они успешно начали наступать в Италии против немцев, проникших туда с севера и захвативших еще осенью 1943 года всю Северную и Среднюю Италию. За лето союзники сумели освободить Среднюю Италию. В начале июня союзники с большим успехом высадились в Западной Европе на берегу Нормандии и повели сильное наступление против немцев. В августе они сделали новую высадку на юге Франции, Бельгии и Южной Голландии. В конце лета союзные армии подошли почти вплотную к границам Германии.

Разгром Румынии, выход из войны Румынии и Болгарии повлекли за собой быстрое очищение от немцев Балканского полуострова. Их балканские армии застряли в горах и лесах и постепенно уничтожались греческими и югославскими партизанами. Кольцо вокруг Германии сжималось. В это, примерно, время появилось в наших газетах (15 августа) следующее обращение плененного нами под Сталинградом фельдмаршала Паулюса:

«К немецкому народу, к военнопленным немецким

офицерам и солдатам, находящимся в СССР

Под Сталинградом 6-я армия под моим командованием, выполняя приказ Адольфа Гитлера, сражалась до последней возможности в надежде, что, принося себя в жертву, она этим самым даст Верховному Командованию возможность закончить войну с более благоприятными для Германии результатами. Эти надежды не оправдались!

В связи с событиями последнего времени продолжение войны для Германии превратилось в бессмысленное кровопролитие.

Красная Армия наступает широким фронтом и уже достигла границ Восточной Пруссии.

Во Франции англо-американские войска прорвали немецкую оборону и вышли на широкий оперативный простор французской территории. Ни на Востоке, ни на Западе Германия не располагает резервами, которые могли бы восстановить положение.

Превосходство противника в воздухе и на море настолько подавляюще, что положение, вследствие этого, становится еще более безнадежным. Война для Германии проиграна.

В этом положении Германия оказалась, несмотря на героизм своей армии и всего народа, по вине государственного и военного руководства Адольфа Гитлера. К этому следует добавить, что методы обращения многих доверенных Гитлера с населением оккупированных областей вызывает отвращение у каждого настоящего солдата и у каждого истинного немца и должны повлечь на нас самые тяжелые упреки со стороны всех народов мира.

Если немецкий народ сам не откажется от подобных злодеяний, то он будет нести полную ответственность за все.

Ввиду этих обстоятельств, я считаю своим долгом заявить всему немецкому народу и моим товарищам в плену следующее:

Германия должна устранить Адольфа Гитлера и установить новое государственное руководство, которое закончит войну и создаст условия, обеспечивающие нашему народу дальнейшее существование и восстановление мирных, дружеских отношений с нашими нынешними противниками.

Москва, 8 августа 1944 года, Паулюс, генерал-фельдмаршал».

Достойно внимания, что обращение Паулюса было сделано почти за три недели до капитуляции Румынии и за месяц до капитуляции Румынии и Болгарии.

Но оно не подействовало на германский народ.

Однажды в середине августа 1944 года в заседании Лесной экспертной комиссии при ВАК Всесоюзного комитета по делам высшей школы, сидевший рядом, мой друг профессор Г. Р. Эйтинген тихонько спросил меня:

– Когда Вы родились Александр Владимирович?

– В 1882 году, – ответил я.

– А когда поступили в Лесной Институт?

– В 1904 году.

– А когда кончили?

– В 1909 году. (В сентябре 1909 года именно 25 сентября, я защитил свою дипломную работу. В августе 1911 года она была напечатана в «Журнале сельского хозяйства и лесоводства»).

– Знаю этот журнал, ответил Г. Р. Эйтинген.

На этом разговор и закончился. Я не придал ему значения.

В двадцатых числах сентября Г. Р. Эйтинген прислал мне коротенькую записку, извещавшую меня, что в воскресенье 24 сентября он заедет ко мне после обеда с В. П. Тимофеевым, моим старым учеником и другом.

Вечером 24 сентября мы стали поджидать гостей. Наши сыновья Владимир и Петр, в этот день были на работе. Гости приехали засветло. Мы уселись за скромный обед в нашей скромной столовой. Несмотря на тяжести четвертого года войны, Екатерина Петровна смогла изготовить вкусный рыбный пирог. Во время обеда Г. Р. Эйтинген встал и попросил сказать небольшое слово. С большой теплотой и сердечностью он прочитал следующее приветствие:

«Дорогой Александр Владимирович!

Научный коллектив кафедры Лесоводства Сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева ко дню тридцатипятилетней деятельности Вашей шлет Вам самый горячий от всего сердца привет. Мы ценим в Вашем лице ученого, который своими оригинальными исследованиями законов роста определил самобытные черты в развитии русской лесной таксации.

Мы ценим в Вашем лице наставника, за четверть века создавший высшую школу, в которой воспитался многочисленный состав советской молодежи, осуществляющий в государственном лесном хозяйстве лучшие традиции русской лесоводственной техники

Мы ценим в вашем лице деятеля, который на лице самой земли оставил неизгладимый след своей плодотворной лесоводственной работы в Брянском опытном лесничестве.

Мы любим в Вас нашего товарища и друга, в котором талант исследователя и наставника сочетается с моральной чистотой душевного облика, выражающего лучшие идеалы передовых деятелей русской культуры. В Великую Отечественную войну, на пороге седьмого десятилетия своей жизни, Вы сохранили творческие силы, и мы горячо желаем вам, дорогой Александр Владимирович, долгих светлых дней на Вашем благородном жизненном пути.

Г. Р. Эйтинген, В. П. Тимофеев, Кондратьев

Москва, 24 сентября 1944 года».

Я был тронут до глубины сердца. Я не терплю официальных чествований и понимаю А. Ф. Кони, который однажды уехал от своего юбилейного праздника, чтобы только не быть на нем.

Но такое дружеское приветствие, которое было сделано в дружеской обстановке, было мне по душе. Поздно вечером приехали наши сыновья и приняли участие в нашем неожиданном семейном празднике.

В октябре 1944 года в небольшой компании лесоводов я съездил в Тульскую Область для осмотра лесов в Тульских засеках. Так с давних пор называются леса, расположенные южнее Тулы в виде длинной дуги и прикрывавшие город Тулу и Москву от набегов кочевников в средние века нашей истории. Длина этой лесной дуги равна около ста пятидесяти километров, а ширина около пяти километров.

Нас ехало пять человек: начальник Главлесоохраны Г. П. Мотовилов, его помощники С. К. Флеров и И. В. Горячев, заместитель директора нашего института А. Б. Жуков и я. Мы ехали на автомашине. Леса тульских засек сильно пострадали от зимних морозов 1939—1940 годов и стали засыхать. Мы ехали с целью выяснить, что делать с пострадавшими участками леса. В Туле мы должны были встретиться с тульскими лесоводами и совместно с ними осмотреть леса. Мы выехали из Москвы 10 октября в полдень и в пять часов вечера были в Туле. Дорога и погода были превосходны. Шоссе Москва – Тула было асфальтировано и содержалось в порядке. Местность была слегка волнистой и очень красивой, особенно между Серпуховым и Тулой. В Серпухове мы увидели следы военных разрушений. Хотя город не был в руках немцев, он пострадал от бомбежек. Тула, несмотря на то, что была в полукольце военных действиях, не пострадала. Мы были удобно устроены в гостинице, а о нашем питании позаботился начальник тульских лесов И. П. Носков.

На другой день 11 октября, мы отправились в тульские леса. При выезде из города нам показали обширную местность, прилегавшую к Туле с юга по Орловскому шоссе, на которой в зиму 1941/42 года происходили бои тульских рабочих полков с немцами. Тула в то время была в мешке, но отстояла себя, проявив при этом в течение полутора месячных боев исключительное мужество своих граждан, и нанесла немцам огромный урон. Это был первый город, отстоявший и сохранивший себя.

Слушая рассказ о борьбе Тулы с немцами, из которой Тула вышла победительницей, я с грустью думал о трагической судьбе близкого мне Воронежа, который без сопротивления был занят немцами в июле 1942 года. Очевидно, тульские граждане, старые оружейники, были сильнее духом, нежели воронежцы.

В двенадцати километрах на Орловском шоссе, почти у самых тульских засек, мы проехали через Косогорский металлургический завод. Он был, как нам сообщили, разрушен немцами, но мы нашли его работающим на полную мощность. Туляки сумели восстановить его довольно быстро и пустить в ход.

Путешествуя по тульским лесам, мы заехали в Ясную Поляну. Она стоит у южной опушки засек. Засека прикрывает ее с севера. Вид на яснополянскую усадьбу Толстого с шоссе, когда едешь от Орла в Тулу, превосходен. Невольно вспоминаешь описание Лысогорской усадьбы в романе Толстого «Война и мир». На южной покатости невысокого холма, поросшего по бокам лесом, действительно на поляне, обогреваемой солнцем, расположена толстовская усадьба. Два белых дома стоят поодаль друг от друга на вершине холма, а белые служебные постройки стоят пониже, на южном склоне холма. Две всем известные башни у ворот видны издалека. Мы въехали в усадьбу по старой березовой аллее. Ели, посаженные между березами в конце девятнадцатого века по желанию С. А. Толстой, выросли и превратили аллею в березово-еловую. По этой причине она стала темной. У дома, где жил Толстой, по-прежнему, стоит старый ильм – дерево бедных. Он еще жив, но постепенно засыхает. Его лечат и подкармливают в надежде, что это поддержит его старческие силы, но едва ли надолго.

В Ясной Поляне я был раньше в 1927 году, и теперь сравниваю, что видел, с тем, что было раньше. Внешний вид усадьбы не изменился, но плодовый сад, посаженный Толстым, померз в зиму 1939/40 года, засох и вырублен. На месте старых деревьев думают посадить новые, но еще не посадили. Парк мало изменился. Лес около могилы сильно поднялся. Трупы немцев, похороненных здесь зимою 1941/42 года, убраны, место тщательно очищено. Могила Толстого тщательно украшена астрами. Сначала мы осмотрели жилой дом Толстого. Внутри он пострадал от немцев. Перед уходом они подожгли полы, но огонь довольно быстро успели потушить оставшиеся служащие музея. Теперь все отремонтировано и выбелено, как внутри, так и снаружи. Дом получил характер бытового музея. Наиболее сильное впечатление в доме производит самая большая комната второго этажа, служившая у Толстых все время столовой и гостиной. В ней, как и прежде, стоят два рояля, посредине обеденный стол с самоваром и посудой. По углам – круглые столики, а около них кресла и стулья. Прочие комнаты, по-видимому, служили у Толстого в разное время разным целям, так как в 1927 году они описывались посетителям и были убраны иначе, чем в этот раз.

Второй дом, похожий на первый и удаленный от него на сто пятьдесят метров, использован в качестве литературного музея. Он также пострадал от немцев, но полностью восстановлен. Между двумя описанными домами в юности Толстого стоял большой дом с колоннами. Он был продан на слом самим Толстым в середине пятидесятых годов и увезен в село Долгое. Если бы этот дом сохранился, усадьба была бы еще красивее. Тогда она охватывала бы весь холм и полнее гармонировала с парком и лесом. Надо отдать должное вкусу князя Волконского, дедушки Толстого по матери, построившего в конце восемнадцатого века великолепную Яснополянскую усадьбу в полной гармонии с окружающей местностью. Искусство ансамбля, которым владели наши предки, заслуживает нашего внимания и подражания.

Мы провели в Ясной Поляне несколько часов. Перед нашим умственным взором прошла вся жизнь Толстого. Здесь он родился, здесь прожил большую часть времени и здесь же был похоронен. Соки этой земли, которую он страстно любил, вошли в него, и этой же земле он отдал себя. Не раз он говорил, что любил и любит Россию, и любит ее через Ясную Поляну. Эти слова близки каждому. Каждый из нас тоже любит Россию через свою Ясную Поляну, которая есть у каждого из нас, хотя и не в таком виде, как у Толстого.

В доме литературного музея мы долго сидели в одной из комнат, посвященной «Войне и миру». На стенах висели иллюстрации к отдельным главам романа. Мы чувствовали близость переживаемой нами Отечественной войны с эпохой 1812 года, отображенной в великой книге, сделавшейся святыней для нас, русских. Поистине, эта книга, которую не забудут века!

В одной из комнат литературного музея показаны фотографии и картины, иллюстрирующие уход Толстого из Ясной Поляны. Эта трагедия остается непонятной, несмотря на многочисленные высказывания очевидцев. Она страшит каждого, кто к ней прикасается, размерами человеческого горя и предчувствием, что в действительности она была еще страшнее.

На возвратном пути в Москву мы коротенько осмотрели Тулу. На ее окраинах были видны новые большие дома, но старая Тула с ее деревянными постройками явно разваливалась. Такие же впечатления остались от Серпухова и от других поселений, через которые мы проезжали. В деле строительства жилых домов мы, очевидно, далеко отстали от потребности: старое разрушалось быстрее, чем возникало новое.