Текст книги "Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина"

Япония в декабре 1941 года, когда немцы были под Москвой, напала на США и Англию и очень скоро захватила Индонезию, Филиппины, Малайю и Бирму. В течение 1942, 1943, 1944 и половины 1945 года против Японии оборонялись, а затем начали наступление США. Наступление США было настолько успешным, что к весне 1945 года японцы потеряли свои завоевания в Тихом Океане. Боевые действия велись уже близ главных островов Японии, а промышленные города, в том числе Токио, разрушались воздушными бомбардировками.

Дело для Японии после капитуляции Германии было настолько катастрофическим, что в конце июля 1945 года США и Англия предложили Японии капитулировать безоговорочно. Япония отказалась принять такие условия, и война у берегов и на берегах Японии продолжалась с прежним напряжением. В этот критический момент для ускорения развязки мы объявили войну Японии. Это было 9 августа 1945 года. У нас были старые счеты с Японией. Мы не забыли печальных событий 1904 и 1905 годов. Война с Японией на этот раз пошла молниеносно. Наши маршалы Василевский и Малиновский при помощи монгольской армии маршала Чойболсана за несколько дней разгромили японские армии в Манчжурии и принудили Японию к полной капитуляции. Акт капитуляции был подписан 2 сентября в Токийской бухте на палубе американского линкольна Миссури в присутствии представителей США, Англии и СССР. Мы получили обратно земли, потерянные нами в 1905 году, и, кроме того, Курильские острова. Японцам оставили только их главные острова. Китай получил обратно все, что он потерял за последние пятьдесят лет. Корея была восстановлена. Все это были отрадные события. 3 сентября наша страна праздновала день победы над Японией. Но одно событие затемняло всеобщую радость и вселяло тревогу. Ему суждено было вскоре сделаться пугалом для всего мира. Это печальное событие заключалось в том, что 6 августа американцы показали в действии АТОМНУЮ БОМБУ, а 9 августа атомный взрыв повторили. Атомная бомба напугала Японию и, возможно, принудила ее к поспешной капитуляции, при этом безоговорочной, но она напугала также победителей и привела в страх народы земного шара.

Во второй половине августа и первой половине сентября 1945 года я лечился в санатории «Сосновый бор», близ Москвы. Это был санаторий для ученых. В санатории получали «Британский союзник», газету, издававшуюся на русском языке в Москве Министерством информации Великобритании. В конце августа были получены те номера этой газеты, в которых было рассказано о действии атомной бомбы, сброшенной на японскую землю в начале августа. Впечатление от прочтения статей, посвященных атомной бомбе, было непередаваемо. Я жил в комнате с профессором Е. В. Близняком. Он был одних лет со мною; у нас нашлись общие знакомые, и мы быстро сдружились. Атомная бомба ошеломила нас обоих. Мы признались друг другу, что нас охватило чувство безотчетного страха:

– Располагаем ли мы сами таким страшным оружием? – спросил я.

– Бесспорно! – ответил он. – Капица работает над этим!

В течение нескольких дней в санатории среди отдельных групп ученых ставился вопрос о том, имеем ли мы сами секрет атомной бомбы и не остались ли мы в хвосте этого мощного изобретения. Большинство было уверено в том, что секрет атомной бомбы и ее производство нам известны, что атомная бомба имеется у нас в запасе на всякий случай. Я держался другого мнения. Я не сомневался в том, что атомной бомбы мы не имеем. В этом меня убеждал робкий характер сообщений по этому вопросу в нашей столичной печати. В начале сентября в санаторий приехал на отдых и лечение один московский физик. Он собирал вокруг себя по вечерам слушателей по вопросу об атомной бомбе. Мой приятель, упомянутый выше профессор Близняк, однажды зашел к нему, чтобы узнать, есть ли у нас атомная бомба или нет. Он был уверен в том, что даже если все это большой секрет, то физик намеками даст понять, что мы имеем или не имеем. Вернулся профессор Близняк поздно ночью. Я уже лежал в постели, но не спал, дожидаясь, какие вести он принесет. Он был хмур и на мой вопрос, что сказал нового профессор физик, ответил: «Он сказал не больше, чем написано в «Британском Союзнике». Вижу, что наши физики ничего не сделали. Атомной бомбы у нас нет…». Это признание было для него большим горем. Я же свыкся с этим горьким признанием раньше, чем сделал это профессор Близняк.

По приезде домой я встретился с нашим директором И. А. Хомяковым. Его первый вопрос был: «Как Вы думаете, имеем ли мы атомную бомбу?»

Я рассказал ему про свои догадки.

«Не потому ли президентом Академии Наук выбрали Вавилова, физика, вместо ушедшего в отставку Комарова, ботаника? – продолжал он, – Оскандалились наши физики!»

Среди научных работников нашего института выделялся своей начитанностью заместитель директора А. Б. Жуков. С ним мы часто беседовали о нашем международном положении. Он оценивал его, как незавидное для нас: «Нас окружают недружелюбием, – говорил он. – А все из-за этой атомной бомбы! Будь она у нас, мы чувствовали бы себя смелее, и нас бы уважали больше!»

Словом, атомная бомба была у всех на устах.

Шестого ноября перед ноябрьскими праздниками была сказана и передана по радио речь В. М. Молотова. Она касалась и международного положения. Три раза в своей речи он коснулся вопроса об атомной бомбе: один раз, умерял пыл наших зарубежных недоброжелателей, кичившихся атомной бомбой и возлагавших на нее затаенные империалистические надежды за наш счет, второй раз – предостерегал наших собственных оптимистов, недооценивающих значение атомной бомбы, в третий раз, в конце своей речи, выражая уверенность, что мы и сами будем иметь атомную энергию и многое другое. Смысл речи был понят мною, как подтверждение того, что секрета атомной бомбы и ее производства до ноября 1945 года мы не имели, но надеялись иметь ее в будущем. В таком смысле поняли речь В. М. Молотова и мои знакомые. В ноябре, вскоре после ноябрьских праздников, приехал ко мне мой старый друг В. П. Тимофеев, доцент Тимирязевской сельскохозяйственной академии:

«Что у Вас нового в академии, – спросил я у него, – что является ныне предметов Ваших бесед?»

«О чем говорим? Об атомной бомбе и пенициллине…», – ответил он.

В то время появился лекарственный (новый) препарат пенициллин (от плесени Penicillum), найденный английским ученым Флемингом, производивший чудеса в излечивании ран и ряда болезней… Тимофеев развивал мысль о том, что мы отстали в науке, пример тому – атомная бомба и пенициллин. Это была бесспорная истина, и против нее было трудно возражать.

Со страхом в душе от мыслей об атомной бомбе и нашей отсталости в науке и технике встретили мы новый 1946 год.

(Испытание первой советской атомной бомбы было произведено 29 августа 1949 года, испытание первой в мире термоядерной бомбы было произведено 12 августа 1953 года).

С 1946 года, можно считать, началась холодная война между СССР с одной стороны и США и Англией – с другой. Франция в этой войне была, хотя и не очень активно, на стороне США и Англии. Союзники определенно рассорились. США после войны 1941—1945 годов почувствовали себя военной державой сверхмощной силы и, не считаясь ни с кем, стали распространять в грубой форме свое влияние на все страны мира, подчиняя их своей экономике. В их орбиту вошли не только страны Южной Америки, но и страны Западной и Северной Европы, включая Англию и Францию. В Азии в их орбиту вошли Китай, Индокитайские страны и Индия. Последняя получила самостоятельность в 1947 году, разделилась на два государства: Хиндустан и Пакистан, но осталась в английском содружестве наций. Самостоятельные государства Африки тоже вошли в орбиту США. В противовес США и Англии встал СССР и близкие к нему государства восточной Европы, сбросившие с себя в результате разгрома фашистской Германии иго капитализма: Болгария, Албания, Югославия, Венгрия, Чехословакия, Польша, Румыния. Борьба двух миров, это было поистине так, проявилась в дипломатических отношениях, в заседаниях Организации Объединенных Наций (ООН) и в экономических мероприятиях. Строго говоря, СССР и страны новой демократии представляли в этот период огромный контингент, блокирующий в ООН США и их союзников. Даже культурная связь между двумя этими мирами прекратилась. СССР неуклонно развивал, начиная с 1946 года, свое потрясенное войной хозяйство и накапливал материальные ресурсы. Все советские граждане напряженно трудились над восстановлением своей страны, осуществляя план четвертой пятилетки (1946—1950 годы). К великому для всех нас огорчению, в 1946 году была сильная засуха, поразившая степную и лесостепную зоны Европейской части СССР. В 1948 году она повторилась в бассейне Средней и Нижней Волги.

В 1946 году удалось заключить мирные договоры с нашими бывшими противниками: Румынией, Болгарией, Венгрией, Италией и Финляндией. В этих договорах вместе с нами принимали участие США и Англия. Но с главными нашими противниками Германией и Японией, мирные договора не были заключены по вине США и Англии. Последние предпочли разделить Германию на две части: западную и восточную, организовав в Западной Германии, оккупированной ими, особое полуфашистское государство, противопоставляемое СССР. В ООН США и Англия сколотили послушное им большинство, противопоставляемое СССР. Таким образом, СССР и близкие к нему страны новой демократии: Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Югославия, Болгария и Албания (в ООН были приняты лишь Польша, Чехословакия и Югославия) оказались противопоставленными остальному миру, построенному на капиталистических основах. Это противопоставление чувствовалось очень нервно, так как в любой момент могло привести к настоящей разрушительной войне с применением атомной бомбы. Как ни старались наши представители в ООН добиться запрещения атомного оружия, как оружия нападения, эти старания не привели ни к чему: США настояли на сохранении и развитии производства атомной бомбы и угрожали ею социалистическому миру. Мы же, по-видимому, в конце 1948 года этим секретом еще не владели. Единственным утешением для нас было видеть глубокие социальные сдвиги в некоторых капиталистических странах, прежде всего во Франции и Италии. Эти сдвиги не сулили ничего доброго заправилам капиталистического мира. Не будь их, США и Англия возможно бы начали бы с нами настоящую войну. Пугал их и Китай, который в 1948 году в результате гражданской войны, разделился на северный – коммунистический и на южно-феодальн-капиталистический. Такова была международная обстановка за период 1946—1948 годов. Лейбористы, приходу которых мы радовались в середине 1945 года, оказались такими же империалистами во внешней политике, как и консерваторы, а демократы в США спустились после смерти президента Рузвельта (в апреле 1945 года) до уровня империалистически настроенных республиканцев и не поднялись после их (демократов) победы в ноябре 1948 года. С тех пор, как были написаны эти строки, прошло более двух десятков лет, а мир по-прежнему дрожит от страха перед ужасом ядерной смерти. Англосаксы (США и Англия) готовы повторить Гитлера! Вот так!

В нашей семейной жизни за это период произошли крупные события. В марте 1946 года родилась у нашего сына Бориса и его жены Нины наша первая внучка Ирина. Летом 1948 года, когда ей было два с небольшим года, она прилетела с отцом в Москву из Алма-Ата к нам в гости и обратно улетела тоже на самолете. Осенью 1946 года женился наш второй сын Владимир. Его жену звали Антониной Ивановной, родом из Мытищенского района Московской области. Антонина Ивановна работала нормоконтролером на том же заводе, где работал и Владимир. Осенью 1947 года у них родилась дочка, наша вторая внучка, Наташа. Владимир получил хорошую комнату на Арбате и переселился в нее, зажив самостоятельной жизнью. Осенью 1948 года женился и младший наш сын Петр на своей троюродной сестре Ирине Сергеевне Колесниковой, только что кончившей с отличием Ленинградский медицинский институт.

Мы с Екатериной Петровной за истекший период как-то сильно постарели. В 1948 года Екатерина Петровна под тяжестью многочисленных своих недугов принуждена была лечь в больницу (кремлевскую) для длительного лечения. Я большею частью держался на ногах, но чувствовал постоянную усталость сердца.

В 1947 году в дополнение к своей основной работе во Всесоюзном научно-исследовательском институте лесного хозяйства я был назначен членом коллегии вновь образованного в апреле 1947 года Министерства лесного хозяйства СССР, и в этом звании я нес обязанности председателя Технического Совета.

Екатерина Петровна и Александр Владимирович Тюрины. Пушкино, 1949 год

В связи с этим мне приходилось ездить в Москву два раза в неделю. Дополнительные обязанности по министерству сильно утомляли меня, и я стал подумывать о том, чтобы в конце 1948 года освободиться от них.

За истекший период я опубликовал ряд крупных работ: «Таксация леса», 2-е издание (вышла в 1946 году); «Лесная вспомогательная книжка» (вышла в 1946 году и написана совместно с Науменко и Воропановым); «Инструкция для устройства и ревизии устройства водоохранных лесов» (вышла в 1947 году).

Летом 1946 года я совершил на автомобиле большое путешествие по лесхозам Тульской, Орловской, Воронежской и Тамбовской областей. Ехали на виллисе с начальником Главлесоохраны Г. П. Мотовиловым и моим товарищем по Всесоюзному научно-исследовательскому институту А. И. Ильинским.

Группа лесоводов в роще лиственницы в Теллермановском лесхозе. 1946 год

Путешествие было длительным (около 3 недель), тяжелым (мы проехали около двух тысяч километров), но интересным. Я посетил Воронеж и видел его развалины, осмотрел заново Хреновский бор, Шипов лес, Теллермановский лес, Савальские и Тамбовские леса и увиделся со многими из моих милых моему сердцу учеников. Я видел любовное ко мне отношение моих товарищей и моих, милых моему сердцу учеников, и это обрадовало меня. Так уж устроено наше сердце: оно находит в себе дополнительные живительные силы, когда встречает дружбу и любовь!

Послесловие

В январе 1951 года я оставил (по тяжелой болезни) свою работу в Министерстве лесного хозяйства Союза ССР. Долго лечился в клинике уха, горла, носа Московского областного научно-исследовательского клинического института (МОНИКИ), благополучно перенес операцию в области уха с трепанацией черепа, но здоровье мое в целом было надломлено, и я с первого апреля 1952 года на 70-м году жизни стал пенсионером. Мне была назначена пенсия работника науки в размере 1600 руб. Будучи пенсионером, я продолжал работать за письменным столом: в 1952 году опубликовал «Основы хозяйства в сосновых лесах» (2 изд.); в 1956 году – Лесную вспомогательную книжку» (2 изд.); в 1959 году – «О зацветании черемухи обыкновенной, акации желтой и березы бородавчатой в Подмосковье за 74 года (1883—1956)», Ботанический журнал, 1959; в 1961 году – «Основы вариационной статистики в применении к лесоводству»; в 1963 году – «Очерки о лесоустройстве», журнал «Лесное хозяйство», 1963, №6,8,10; в 1965 году – «К познанию феноклиматических сезонов (времен года) в лесах СССР», «Лесной журнал», 1965, №4; в 1969 году – «О зацветании черемухи обыкновенной в Свердловске за 93 года (1871—1963)», Ботанический журнал, 1969, №4; в 1970 году – «Сезонные явления в лесах на Русской равнине, «Ботанический журнал 1970, №2; в 1971 году – «Закономерности в строении лесонасаждений и их использование в лесном хозяйстве», Труды ВНИИЛМ, т 53, 1971 г.

События в личной и семейной жизни за последний (пенсионный) период и размышления по вопросам общественной и государственной жизни описаны в особом труде: «Дедушкины рассказы о том, что было» (для внуков младшего, среднего и старшего возраста) рукопись, 1970 и 1972 годы.

В 1946 году, как я уже сказал, родилась наша первая внучка Ирина Борисовна, в 1947 году вторая внучка Наталья Владимировна. В 1949 родился внук Александр Петрович, а в 1952 – внуки Александр Владимирович и Олег Борисович.

Нина Ивановна Тюрина (Силантьева) (1916—1996) с Ириной и Олегом. 1955 год

Антонина Ивановна Тюрина (Прохорова) (1914—1997) с Натальей и Александром (Аликом). 1957 год

Александр Петрович Тюрин и Ирина Сергеевна Колесникова (мама Саши). 1957 год

Постоянная помощь Екатерины Петровны сопровождала и сопровождает меня в моих научных трудах. Все, что было опубликовано мною за последние пятьдесят лет и что находится неопубликованным в рукописях, – все это печаталось и печатается на пишущей машинке Екатериной Петровной. Мы относительно здоровы, хотя за последние годы перенесли ряд тяжелых заболеваний и не менее тяжелых операций. Нам много лет, мне девяносто, а Екатерине Петровне восемьдесят два.

Написано 30 марта 1972.

Приложения

Возвращение родителей из эвакуации

Летом 1942 года в сводках Совинформбюро появилось тревожное для нас сообщение – Воронежский фронт, город Воронеж под ударами фашистских войск. В этом городе жили наши родители… Тяжелая дума охватила меня и моего брата Петра. Мы в это время работали в городе Горький на заводе «Новое Сормово», жили, так сказать, на «птичьих правах» – в гостинице «Антей», что не позволяло принять к себе родителей. Да и как их принять, если для отца нет подходящей работы в этом крупном промышленном городе. А ведь идет тяжелейшая война и каждый специалист должен работать с полной отдачей сил по своей специальности. Наш руководитель – известный конструктор артиллерийского вооружения Василий Гаврилович Грабин знал о нашей тревоге, всегда интересовался, что нового известно о наших родителях. А что мы могли ответить в ответ, если не было писем. И вот осенью мы, наконец, получили письмо, в котором сообщалось, что с большим трудом родители на лошадях выехали из Воронежа, взяв с собой только небольшое количество вещей для личного пользования и документы. Они прибыли в город Лубяны, куда был эвакуирован Воронежский лесотехнический институт. На душе стало легче, значит живы. В это же время наш коллектив готовился к перебазированию в Подмосковье, в Подлипки. Поэтому вопрос о соединении с родителями отодвигался на неопределенное время.

В Подлипках мы обосновались в январе 1943 года. Весной того же года случайно встретил одного из учеников отца – Ивана Андреевича Хомякова, директора Всесоюзного научно-исследовательского института лесного хозяйства (ВНИИЛХ) в подмосковном Пушкино. И. А. Хомяков высказал пожелание привлечь отца к работе в ВНИИЛХ и пригласил меня к себе для продолжения разговора. Такой разговор состоялся через несколько дней на квартире у Ивана Андреевича. И. А. Хомяков предложил, что, если отец даст согласие, то можно оформить его перевод в ВНИИЛХ с предоставлением трехкомнатной квартиры в институтском доме. Но добавил, что пропуск в Москву он сделать не может, и не мог ли я это сделать по своей линии. Я обещал ему, что постараюсь, но гарантию дать не могу. На этом закончилась наша вторая встреча, после чего я стал «действовать».

При удобном случае я обратился к В. Г. Грабину (в то время он был Заместителем Председателя Верховного Совета РСФСР) с просьбой помочь мне получить для родителей пропуск в Москву. Через некоторое время такой пропуск был у меня на руках, о чем я сообщил И. А. Хомякову. Иван Андреевич ответил, что принципиального согласия на перевод отца в Пушкино он добился и, поскольку, пропуск есть, то надо считать вопрос решенным. Надо готовить родителей к переезду, но помочь мне в этом деле оказалось некому. Таким образом практические вопросы по переезду родителей замкнулись на меня. Но для этого необходим отпуск, минимум на десять дней. Но как быть, если во время войны ежегодные отпуска были отменены, а отпуска по личным вопросам, как правило, не предоставлялись. Но здесь В. Г. Грабин пошел мне навстречу, предложив отработать воскресные и праздничные дни без компенсации в счет десятидневного отпуска для организации переезда родителей.

Восьмого сентября 1943 года я сел в поезд и отправился на восток. Мои друзья сборщики, зная цель моей поездки, нацедили мне бутылку спирта – это тебе «валюта». Мы хорошо знаем, что без такой «валюты» на станции в обратном направлении делать будет нечего. Позднее я был очень им благодарен, когда столкнулся с проблемой приобретения билетов на станции Вятские Поляны. Молодцы ребята!

Мне надо было выходить на станции Сосновка за Вятскими полянами. В два часа ночи я выгрузился на этой маленькой станции. Надо было выяснить как добраться до Лубян, так как единственный способ передвижения – это «одиннадцатый номер», то есть пешком около семидесяти километров. Расстояние я прикинул по карте еще в Москве.

Я был налегке – одет в ватник с солдатским вещмешком за плечами. В числе немногочисленных вещей была «валюта». В общем, вид был полувоенный. Станция Сосновка – небольшое барачного типа строение. Внутри горящая печка, около которой сидит старик сторож, подбрасывая дрова На лавках несколько спящих людей, ждущих поезд на Вятские Поляны. Я подсел к старику, предложил закурить и мы разговорились. В середине разговора спросил старика как мне добраться до Лубян. Старик как-то косо посмотрел на меня в свою очередь спросил: «Есть у тебя?» При этом сделал движение пальцами правой руки. Я не понял тогда смысл движения его пальцев и вопроса. На всякий случай сказал: «Есть!» После некоторого молчания он мне объяснил, как надо идти. Надо постараться перебраться по железнодорожному мосту, так как если перейти речку по гужевому мосту, то придется сделать крюк километров так тринадцать. Перейти через железнодорожный мост можно рискнуть – сейчас глубокая ночь, встречный поезд будет только утром, а охрана моста, как правило, спит и поэтому риск самый малый. Затем, перейдя мост надо взять немного правее, через два километра будет деревня, следующая через пять, а третья через семнадцать километров. После третьей деревни надо идти по телеграфной линии, которая заканчивается в Лубянах. Пораздумав, я принял предложенный маршрут. Делать крюк в тринадцать километров мне очень не хотелось. С одной стороны путь до Лубян увеличивался до восьмидесяти километров и вряд ли такой «бросок» осилю за один уже не такой длинный световой день, а с другой стороны ночью я могу потерять дорогу и заблудиться. Надо рисковать и я рискнул. В полной темноте я крадучись осторожно ощупью переступал с шпалы на шпалу, боясь провалиться между шпалами или невзначай зашуметь. Когда благополучно перебрался на другой берег и, отойдя от моста на порядочное расстояние, присел на откос, вытер пот и смачно закурил. Первый этап был пройден.

Далее пошло веселее, через некоторое время взошло солнце, а я уже подхожу к второй деревне. Между второй и третьей деревней был хороший сосновый лес. Тишина, если не считать пения птиц. Настроение было хорошее, шел я беззаботно, время от времени в полголоса пел свой нехитрый песенный репертуар. На одной полянке присел перекусить и глотнуть толику водицы. Прошел я уже километров двадцать (отметка по часам) и требовался привал. Отдыхая, услышал недалекое женское пение, встал и пошел на голоса с целью уточнить дорогу. Окликнул и удивился, что женщины прекратив пение, дали стрекача. Меня они видели хорошо. Но в чем дело? Когда я вошел в последнюю третью деревню и постучался в первую же избу, чтобы попросить напиться, на меня спустили собаку, спустили собак и в других избах. Под лай многочисленных собак я прошествовал через всю деревню. Попросить напиться не могло быть и речи. На краю деревни был колодец с ведром. Я напился вдоволь, заполнил водой и фляжку. Впереди шли телеграфные столбы до самого горизонта, где виднелся лесной массив. Значит туда идет моя дорога.

Войдя в лес и пройдя немного, увидел, что мои ориентиры – столбы спускались в овраг, в лесную чащобу, а дорога свернула влево. Идти по столбам – это кратчайший путь, но продираясь через чащу леса эта короткая дорога может оказаться и длинной, если отмерять не по километрам, а по времени. Выбрал я всё же дорогу, по которой уже давным-давно никто не ездил – колеи заросли травой. Если есть дорога, то должна же она привести к жилью. Помню, что старик говорил, что третья деревня это последняя перед Лубянами. Значит дорога выведет меня именно туда.

Я с детства грибник. Жили мы тогда под Воронежем в лесу, а когда переехали в город, то лес был рядом. Какое блаженство и радость испытывает грибник, найдя белый, подосиновик или иной хороший товарный гриб. Эта страсть к грибной охоте осталась у меня и по сей день, хотя возможности для такой охоты теперь минимальны. Но что я увидел на этой заброшенной лесной дороге в Лубянах не поддается описанию. Сначала попадались одиночные белые (других грибов не было), затем все больше и больше и, наконец, их стало так много, что нельзя было ступить ногой, чтобы не раздавить гриб. Одним словом, можно было «косой косить» и все как на подбор калиброванные. У меня была «авоська» и я не удержался и стал собирать самые красивые. Темп ходьбы уменьшился, а груз увеличивался. Так несколько раз я высыпал грибы и вновь их собирал. Солнце уже было на закате, постепенно сгущались лесные сумерки, а Лубян все еще нет. Чувствовалась основательная усталость, хотелось пить, а воды уже в фляжке не было. В пути я был уже четырнадцать часов. Пройдя еще с километр, обнаружил, что грибы стали попадаться реже – значит, что жилье уже близко. Так оно и было – уже в темноте через поредевший лес показались редкие огоньки, дорога пошла под гору и через полчаса я вошел в долгожданные Лубяны. Пришлось изрядно поплутать пока я нашел дом, в котором жили родители. В дороге я был около семнадцати часов. Какая же была радостная встреча! Первый вопрос, который задала мама, был – как ты шел? Я объяснил и тут мама не фигурально, а физически упала на стул. Она объяснила, что по этой дороге никто из жителей не ходит, так как в лесу скрываются дезертиры и если кто нарвется на них, живым из леса не возвращается… Тут меня осенила мысль – старик сторож, видимо, и меня принял за дезертира и задал движением пальцев вопрос – есть ли у меня пистолет. По правде сказать, у меня пошли мурашки по телу. Наверное, и женщины, которых я встретил около третьей деревни, приняли меня за дезертира и спустили собак. Да, риск был велик, но все обошлось благополучно.

Через два дня собравшись, мы тронулись в путь на двух подводах в сопровождении двух сотрудников лесного института. К моему прибытию в Лубяны по телеграфу было передано распоряжение из Москвы о переводе отца на работу в ВНИИЛХ в Пушкино. Наш обратный путь до Вятских Полян уже шел по большаку, более восьмидесяти километров с одной ночевкой, то есть два дня. По прибытию в Вятские Поляны для меня наступил самый ответственный момент – надо сесть всем в поезд, а когда он будет и удастся ли сесть в него – этого я не знал. Первый разговор был с кассиршей, которая ничего определенного не сказала, и что билеты она может продать только по приходу поезда и при наличии свободных мест! Помогла «валюта» – билеты в кармане, а вот с поездом полная неясность, так как поезда ходят без расписания движения. Часа через два к станции подходит «пятьсот-веселый», состав из теплушек. Я несколько раз прошелся вдоль поезда – ни одна дверь теплушки не открывалась. Дело табак, подумал я. Но тут недалеко от меня, примерно в середине состава, открылась дверь, рывком откинул ее до конца и вскочил в теплушку. Народу там было полно – часть лежали на нарах, остальные сидели на мешках, узлах, на полу. На меня шикнули, а сопровождавшие нас товарищи, видя, что я уже в вагоне, подтащили вещи и помогли моим родителям влезть в вагон. Тут поднялся такой гвалт, что я не выдержал и запустил «трехэтажной» бранью, рукой схватился за задний карман брюк (там у меня был портсигар), заявив, что я всю эту спекулятивную шваль перестреляю. Гвалт сразу стих, пассажиры потеснились, освободив нам некоторое пространство перед дверью. Через несколько минут поезд тронулся. Две ночи мы просидели на чемоданах. По мере приближения к Москве, пассажиры постепенно покидали вагон, и мы перебрались на нары, где немного вздремнули по очереди. Подъехав к Петушкам, мы в вагоне остались одни – у нас были пропуска, а у остальных пассажиров их не было. В Петушках была первая проверка документов.

Приехав в Москву, мы сдали вещи в камеру хранения и налегке поехали в Тарасовку, где я жил с братом Петром. Вечером я уже сопровождал отца в Пушкино к И. А. Хомякову. На другой день, 18 сентября 1943 года я вышел на работу – отпуск мой закончился накануне.

Владимир Александрович Тюрин,

Москва, 1985 год