Текст книги "На уличных подмостках. Сатира, юмор, приключения"

Часть 3
Бытовые неурядицы

Алтайские зарисовки

Род людской – это ошибка; без него Вселенная была бы прекраснее.

Б. Рассел

Алтай – благословенный край планеты. Какая другая сторона может превзойти этот сказочный уголок по красоте природы, щедрости земли и богатству лесных угодий? Может ли кто-нибудь назвать такую сторону? Не случайно уроженцы Алтая навсегда сохраняют в благодарных сердцах привязанность к памятному колыбельному пристанищу, куда бы их ни забросила непредсказуемая и своенравная судьба.

Так и Николай Иванович, заполучивший как-то жительство в Иркутске, всеми помыслами оставался там, в алтайской глубинке, на милой родине. Его детство прошло в добротном селе, где преуспевал колхоз-миллионер «Родина». Знатный колхоз неоднократно представлялся на выставке достижений народного хозяйства и даже был занесён в «Большую советскую энциклопедию». В этом хозяйстве с первого дня трудился дед Николая Ивановича, который до революции был состоятельным мужиком: имел мельницу, табун коней с десяток голов и другую скотину. В суматошные годы коллективизации дед Филипп безропотно сдал нажитое добро в колхоз и доживал как придётся.

Сколько помнил себя Николай Иванович, он с детства без ружья не обходился. В памяти потомственного охотника всплывали картины одна забавнее другой… Десятилетним мальчонкой он не отставал от охотников в таёжных походах. Водилось тогда в лесных урочищах откормленное зверьё, тяжело взлетали, уклоняясь от ружейного прицела, куропатки и тетерева. А высоко в небесах кружили, готовые камнем ринуться вниз, могучие коршуны, воздушные охотники за грызунами, зорко высматривая добычу на лесных опушках и злаковых полях.

…Однажды, когда зима уже вступила в свои права, Николка взялся почистить ружьё. Ему помогал младший братишка Володька. Малолетки настолько увлеклись профилактическим занятием, что оказались не в состоянии извлечь из ствола тряпку, туго забитую для очистки внутренней поверхности. Надумали вышибить затычку выстрелом. Николка зарядил ружьё и пальнул из него в избе, чтобы не встревожить выстрелом соседей.

Дым и пороховая гарь окутали помещение. Едкий запах вызывал у братьев удушливый кашель. Вот так почистили! В избе стало невозможно находиться, а ведь скоро должна была прийти мать, Мария Филипповна, которой строгости было не занимать. Оружейные чистильщики настежь распахнули двери и принялись размахивать тряпьём, пытаясь очистить загазованное помещение. Проветривание поддавалось с трудом, зато изба катастрофически выстудилась. Через полчаса дым рассеялся, но в доме установилась температура, близкая к уличной. Заметая следы содеянного проступка, подельники обильно окропили пол пахучим «Тройным» одеколоном, скинули верхнюю одежду и приготовились к нелёгким объяснениям с матерью, крутой нрав которой им не раз приходилось испытывать на себе.

Вошедшая Мария Филипповна сразу обратила внимание на домашний дискомфорт:

– Что вы тут наделали, чертенята? Почему дымом попахивает?

– Да ничего, мама. Ружьё только прочистили, гари в стволе было уйма.

– Одеколон почему разлили? Дышать невозможно! – выставила новые претензии строгая мать.

– Мы одеколоном-то и чистили. Говорим же, гари в стволе было уйма!

– Почему тогда холодище в доме? Опять из-за гари? – допытывалась Мария Филипповна, подозрительно оглядывая сыновей, беспечно шлёпающих босыми ногами по холодному полу.

– Как это холодно? Тепло… – пожал голыми плечами Николка, одетый в трусики и маечку.

– Что вы мне голову морочите с этой холодрыгой? Я покамест из ума не выжила! Что тут без меня устроили? Отвечайте! – напустилась мать на братишек, хорошо знакомая с их проказами.

– Чё устроили да чё устроили… Ничё не устроили, а в доме нам жарко, – поддержал старшего брата Володька, который сидел на полу, тоже в одних трусиках, и прилаживал к деревянной лошадке оторванный хвост.

Мария Филипповна примолкла, надела только что снятый полушубок и поделилась с ребятишками неважным самочувствием:

– Ой, детоньки, что-то знобит меня сегодня… Что же такое? Видать, расхворалась я…

– Знобит? Ты, мама, пока посиди, мы с Володькой мигом печь растопим. – Наспех одевшись, Николка кинулся во двор за дровами…

* * *

Детство, юность, распределение после института в Восточную Сибирь, но при каждой возможности Николай Иванович устремлялся к отчему дому навестить родных и близких, подсобить родителям по хозяйству. На этот раз он приехал в родное село, уже справив полувековой юбилей. Дом стоял всё так же прочно и горделиво, словно его не касалось разрушительное воздействие времени. Крепок был и дед Филипп, не согнувшийся под тяжестью прожитых девяти десятков лет. Он присел на лавочку и наблюдал, как внук, размахивая топором, колол дрова.

– Ты, Никола, коли те чурбаки, што потоньше, – не удержался дед от подсказки, – каки толстее, ставь в сторону, я их сам опосля расколю.

– Ты что же, дед, всё ещё меня за малого держишь? – обиделся внук, сам успевший стать дедом.

– Малой не малой, а каков есть, за того и щитаю…

Управившись с дровами, Николай Иванович отрядился привезти на лошади копёшку сена, заготовленного на покосных лугах. Он забросил на телегу ружьё, которое они когда-то чистили с Володькой, и дал ход коню Чернышу в сторону лугов. До копен было уже рукой подать, когда впереди по дороге показался большой выводок тетеревов. Они неподвижно сидели чёрными изваяниями, нахохлившись, словно ожидали чего-то важного.

Николай встрепенулся в знакомом охотничьем азарте. Он остановил Черныша и с ружьём на изготовку приблизился к стае. Выстрел – и крупная птица завалилась набок. Но почему остальные не взлетают? Охотник перезарядил ружьё и снова выстрелил. Ещё одна птица лежит на земле, но стая по-прежнему не снимается с места! Что же удерживает её? Не чучела же здесь выставлены!

Охотник подошёл вплотную к дичи, упорно игнорирующей его присутствие, и похолодел от ужасного зрелища… Они были ещё не мёртвыми, но и живыми их нельзя было назвать. Полудохлые красавцы в чёрном оперении ещё держались на лапах, подчиняясь инстинкту жизни, но в их отрешённых взглядах и позах с безвольно опущенными головами уже читалась близость кончины. Что за напасть приключилась с крылатыми обитателями алтайских лесов? Болезнь? Отрава?

Николай Иванович знал толк в охоте за дичью, но на этот раз испытывал к гибнущим птицам искреннюю жалость. Он сложил дохляков на телегу. Всего их набралось восемнадцать, тетеревов и тетёрок, которые лишь вяло трепыхались, подавая еле заметные признаки жизни. Тетеревятник повёз скорбный груз в село, где и предъявил его Фёдору Митрофановичу, знаменитому председателю колхоза «Родина»:

– Смотри, председатель, сколько дичи дохнет на твоих полях. Как это понять?

– Знаю про эту беду, Николай. А что делать? Эти пестициды мне уже давно покоя не дают, и обойтись без них никак нельзя, иначе сорняки задавят. Тоннами их сбрасывают с самолётов, вот и мрёт в округе всё живое.

Выяснив причину тетеревиного падёжа, Николай Иванович привёз «добычу» до дому, вынудив домочадцев поломать голову над тем, что же с ней делать. Налили смертникам корыто воды. Может, ещё оживут? Но те не оценили предоставленный им шанс на выживание.

Да, широко развернулся на благодатных алтайских землях Федька-председатель, друг детства, с которым они мальчишками вместе ставили на задворках петли на зайцев. Где они теперь, эти зайцы? Не видать и воздушных хищников с двухметровым размахом крыльев…

Быстро миновало гостевое время, гораздо быстрее, чем оно тянулось в обжитом Иркутске. Пора было собираться в обратный путь. Мария Филипповна развернула рукоделие, чтобы подшить желанному гостю обносившуюся одежду. Она взяла иголку и с первого раза продела через неё нитку.

– Надо же, – покачал головой Николай Иванович, – семь десятков разменяла маманя, а всё ещё без очков обходится.

Вспомнив о них, близорукий горожанин достал из футляра оптическое устройство для корректировки зрения и, водрузив его на нос, взял в руки газету недельной давности. Мария Филипповна бросила осуждающий взгляд на сына.

– Какие-то дохлые вы у меня растёте, как те тетерева. Молодой вовсе, а уж очки напялил, – словно прочитала она сыновьи мысли. – Да и что от вас ждать в городах-то энтих? Побывала ендова в Барнауле: теснота да срамота, глаза бы мои не глядели…

Настал день расставания. Дед Филипп запряг Черныша в телегу и отвёз внука до районного центра. «Ну и силён дед, – восхищённо думал Николай Иванович, – как пить дать до ста дотянет». Внук как в воду глядел – дед Филипп отдаст Богу душу на сто пятом году жизни…

Вот и Барнаул, на который у Марии Филипповны «глаза бы не глядели». На вокзале привычная людская кутерьма. Николай Иванович отошёл в сторонку, где на скамейках сидели, нахохлившись, пассажиры, словно их не касалась творившаяся вокруг суматоха тревожных девяностых годов.

В их неподвижных фигурах, одетых во всё чёрное, Николаю Ивановичу вдруг почудилось что-то тетеревиное…

Шовинист

Неприятности – о чём интересно поговорить.

Э. Г. Хоббард

Странные перераспределения рабочей силы происходили в народном хозяйстве Советской державы в страдную пору уборки урожая. Студенты и школьники, рабочие и служащие в массовом порядке выезжали в колхозы и совхозы по разнарядке, продиктованной партийными комитетами, отбывая там трудовую повинность и оставляя в земле добрую часть выращенной продукции. Тем не менее все задействованные организации отчитывались по инстанции об исполненном долге в «битве за урожай».

Ваня Салтыков в составе шефского отряда крупного предприятия прибыл из Ангарска на помощь местным труженикам полей в одно из бурятских хозяйств Прибайкалья. Начались унылые трудовые будни, скрашиваемые возлияниями опьяняющих напитков крепостью в сорок градусов. Однажды шумная ватага, полная желания приобщиться к развлекательному шоу аборигенов, двинулась к единственному в улусе очагу культуры. Тут и подтолкнула Ваню нечистая сила проехаться до клуба верхом на лошади. Посланник цивилизованного мира с трудом забрался на лошадиный круп и тронул поводья, подавая гнедой сигнал к движению. Угадав намерения наездника, лошадь, носившая претенциозную кличку Краля, взяла направление к оживлённому месту, откуда доносились заразительные музыкальные ритмы.

Ваня ехал по пустынным деревенским улицам навстречу поджидавшим его приключениям. Запущенная деревня во всей неприглядности отображала разразившийся на шестой части планеты период застойного социализма. Потомственные скотоводы, испокон веков не расположенные к земледелию, из приусадебных участков устроили затоптанные копытами и сдобренные помётом загоны для скота. Искривлённые ограждения из гниющих жердей смиренно исполняли своё межевое предназначение. Обветшалые домишки и полуразвалившиеся дворовые постройки, давно изнывающие без крепких хозяйских рук, омрачали ландшафт сельской местности. Расхристанные уличные дороги дополняли невзрачную картину раскинувшегося в степи поселения.

Преодолев намеченный маршрут, наездник приблизился к учреждению культуры. Молодые люди почтительно расступались перед движущейся массой мощностью в одну лошадиную силу. Не желая расставаться с преимуществами верхового способа передвижения, Ваня, не сбавляя хода, направил движение послушной гнедой к открытому дверному проёму центрального входа в клуб, из которого доносилась томная мелодия медленного танго. Помутившееся сознание подсказывало ездоку, что он совершает крайне рискованное дело, но Ваня надеялся, что у Крали хватит благоразумия остановиться у последней черты.

Однако же Краля, обрадованная редкой возможностью окунуться в праздничную атмосферу светского общества, бодро застучала коваными копытами по дощатым ступенькам приземистого крыльца. Верховой любитель танцев едва успел пригнуться в дверном проёме к лошадиной гриве, как оказался в центре внимания публики, ошеломлённой видением явившегося кентавра.

В зале началось всеобщее смятение. Нежные танцевальные парочки рассыпались по углам зала. Раздался визг всполошившихся лиц женского пола. Галантные кавалеры отреагировали на появление непрошеного всадника негодующим гулом. От всей этой какофонии у струхнувшей Крали голова пошла кругом.

К тому времени быстро протрезвевший ездок пришёл к резонному выводу, что пора уносить ноги от неприветливых сельчан. Он начал было разворачивать продвинувшуюся в глубь зала кобылу, но та окончательно оконфузилась перед избранной публикой. От стресса у Крали начались спазмы кишечника, и при развороте маневрирующей кобылицы на бильярдный стол, так некстати оказавшийся под вскинутым хвостом, градом посыпались округлые отходы пищеварения. Количество шаров на зелёном поле бильярда, исправно служившего средством проявления интеллектуальных задатков народа, удвоилось. Онемевшие игроки уставились на дополнительный комплект зелёных шаров, подёрнутых лёгкой дымкой клубившихся испарений.

Такого неслыханного надругательства над местными нравами и обычаями коренным жителям селения ещё не приходилось испытывать. Уничижительный обряд беспардонной Крали, оправившейся в благопристойном заведении на бильярдный стол, нанёс чувствительный удар по честолюбивому местному землячеству. Национальным чувствам потомков великих монгольских завоевателей, почитающих учение и заветы просветлённого Будды, было нанесено глубокое оскорбление.

Охваченные порывом справедливого негодования блюстители векового наследия бурятского народа стащили с лошади посягателя на их национальную честь и передали в руки подоспевшего наряда милиции. Протокол задержания подписала дюжина свидетелей бесцеремонного лошадиного вторжения в сельское учреждение культуры. Нарушителя общественного порядка упрятали в каталажку, инкриминировав ему проявление великодержавного шовинизма. По статье Уголовного кодекса ему грозило до пяти лет лишения свободы…

Василий Петрович, заместитель директора комбината по общим вопросам, отложив в сторону неотложные дела, срочно выехал из Ангарска в бурятские владения выручать из неприятностей набедокурившего по пьяному делу Ивана Салтыкова. Руководитель авторитетного предприятия вызволил «шовиниста» из тисков правоохранительных органов и доставил в родную обитель. С тех пор Ваня Салтыков проникся глубоким чувством неотъемлемой принадлежности к единокровному славянскому роду.

Прибалтика

Записки советских времён

Наше семейное путешествие по прибалтийским республикам состоялось в те времена, когда позиции советской власти казались незыблемыми. Оно начиналось с Таллина, старинного эстонского города. Его лаконичная архитектура не отличалась витиеватостью форм и прочими ажурными причудами, придающими построениям вид иконостасов под открытым небом. В этих на первый взгляд упрощённых городских очертаниях ощущалось выверенное чувство меры, присущее градостроителям прошлых веков. Таков и таллинский кремль – средневековое сооружение из природного камня, при виде которого казалось – вот-вот распахнутся кованные железом ворота и из-за высоких каменных стен хлынет тяжёлая конница, бряцая рыцарскими доспехами…

Мы бродили по старому Таллину, так непохожему на неухоженные русские города, поражаясь разнообразию и обилию товаров, особенно золотым изделиям, выставленным в магазинах. Большие кресты, тяжёлые цепи и масса украшений из золота плотным нагромождением тяготели над посетителями с торговых прилавков и стен, отливали солнечным светом, вызывая у них чувство благоговейного преклонения перед металлом, издревле властвующим над человеческими душами.

Узенькие улочки, где порою и двум велосипедистам непросто было разминуться, составляли диковинный колорит города. Наши похождения закончились тем, что мы заплутали в тесных городских лабиринтах. За помощью обратились к мужчине, мирно расположившемуся на скамейке уютного скверика. Рядом с ним находился футляр, в какие обычно помещали листы ватмана первого формата.

– Скажите, пожалуйста, как нам пройти к проспекту Ленина? – обратились мы к человеку с футляром.

– Проспект Ленина? О-о-о, это очень просто! – откликнулся он с сильным местным акцентом. – Только вы мне подскажите, в какой стороне находится высокий дом с круглой башенкой наверху? Я ничего не вижу…

Вот это номер! Получается, что заблудшие гуляки обратились к… слепому. Но вскоре стало ясно, что «слепой» попросту вдребезги пьян, это выдавали остекленевшие глаза и безнадёжно заплетающийся язык.

Возвратившись на квартиру, где остановились у родственников супруги, мы поделились впечатлениями о несусветном количестве золота в магазинах.

– Разве это золото? – отмахнулась хозяйка от нашего репортажа. – Вот в эстонское время было золото, а сейчас так себе, золотишко.

Мы приумолкли, почувствовав себя дилетантами в вопросах общественного уклада маленького балтийского народа.

– А что это за эстонские времена? – задал я неосторожный вопрос.

– Это были времена, когда Эстонию ещё не затолкали в русский свинарник! – вскинулась патриотка любимого края. – Посмотрите сами, кто переходит улицу на красный свет? Русские! Кто швыряет на тротуары окурки и загибает маты-перематы? А кто валяется на улицах вдрызг пьяный? Опять русские! Вот вам эстонские, а вот и русские времена…

Далее наш маршрут пролегал через Ригу, запомнившуюся оригинальным замыслом латышских скульпторов, стараниями которых в центральной части города была воздвигнута местная «статуя Свободы». Мы подошли к группе туристов, которым экскурсовод давал пояснения о статуе. Женщина, воплощённая в бронзе, стояла на пьедестале, на задней стороне которого были изображены муки и страдания порабощённого люда, на боковых барельефах – картины героической борьбы латышей с поработителями, а с фасада – ликование победившего народа.

Туристам всё было понятно, но экскурсовод попросил их обратить внимание на расположение композиции по отношению к частям света. Тогда-то и открылось коварство устроителей памятника. Оказалось, что бронзовая дама пышным задом бесцеремонно развернулась на восток, к Москве! В сторону русской Первопрестольной были обращены измождённые узники в оковах и цепях, тогда как просветлённый лик свободолюбицы – вместе с ликующим народом – устремлён на вожделенный Запад. Так рижские проповедники национального суверенитета выразили протест против «имперских замашек» могущественного восточного сюзерена…

* * *

Из столиц трёх прибалтийских республик наиболее привлекательным по оригинальности и изяществу городского зодчества нам показался Вильнюс. Неизгладимое впечатление произвела знаменитая башня Гедимина, века назад возведённая на господствующей в городе возвышенности как оборонительное сооружение. С башни открывалась превосходная панорама города со строениями, покрытыми красной черепицей. А вот и знаменитый костёл из красного кирпича, который в своё время за его изысканную красоту Наполеон готов был на ладони перенести в Париж… Но побывал бы император в островном замке Тракай, построенном в четырнадцатом веке в качестве резиденции литовских князей! Здесь и дворец, и крепость – удивительной красоты творение в не менее удивительном уголке природы, куда съезжались высокие гости со всей Европы.

Есть в Литве на берегу моря замечательное местечко с поэтичным названием Паланга. В местном музее янтаря жуки и пауки предстают изумлённому взору, словно живые экспонаты, застывшие в солнечной янтарной смоле из глубины в миллионы лет назад. Райский уголок Паланги с мягким умеренным климатом по достоинству был оценён московскими властителями и отведён под правительственные дачи союзного значения.

Мне же Паланга запомнилась ещё и великолепным качеством холодца, изготовленного тамошними умельцами. Прозрачный студень превосходного вкуса и толстый слой белоснежного жира на нём вызывали грустные воспоминания об отечественных аналогах с грязно-серой бугристой плёнкой, которую следовало считать за жировую. А какие сыры варили литовские умельцы! Какое пиво они готовили!

В одном из вильнюсских обувных магазинов разыгралась уморительная сцена с участием молодой литовской продавщицы и двух представительных покупательниц русского происхождения. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить принадлежность пары русскоговорящих к разряду светских львиц – по их горделивой осанке, назидательно-покровительственной манере разговора и тому едва уловимому чувству превосходства над окружающими, какое бывает присуще людям с завышенной самооценкой собственной персоны. В ожидании очереди «львицы» вели оживлённую беседу, соблюдая ритуал встречи особ, принадлежащих к элитному сословию жён высокопоставленных мужей.

Беруте – так звали продавщицу обуви – выжидательно воззрилась на первую из двух леди, у которой подошла очередь для покупки.

– Подберите мне летние ботиночки зелёного цвета для девочки, размер тридцать второй, – назидательно прозвучал заказ.

– Пожалуйста, – последовал учтивый ответ. Беруте нагнулась и извлекла из-под прилавка детскую обувку.

– Это ботинки для мальчика, а я просила для девочки, – снисходительно пояснила покупательница, отодвигая предложенный товар.

– Пожалуйста, – невозмутимая хозяйка обувного прилавка убрала ненужную коробку и, порывшись в запасах, молча выложила другую.

– Что вы подаёте? Ведь это демисезонная обувь, а мне нужна летняя! – В голосе дамы, заподозрившей в действиях работницы торговли скрытый умысел, зазвучали нотки раздражения.

– Извините, сейчас принесу летнюю, – с подчёркнутой вежливостью молвила Беруте и вышла в подсобное помещение.

Вернувшись, положила перед напыщенной клиенткой, у которой от былого благодушия не осталось и следа, пару зелёных… сандалий.

– Вы что же, издеваетесь надо мной? – взорвалась в негодовании респектабельная покупательница. – Забирайте свои сандалии, я прошу ботинки!

– Женщина, ведите себя прилично. Я уже не знаю, как угодить, а вы ещё крик поднимаете, – кротким голосом увещевала Беруте привередливую посетительницу. Самообладанию юной девицы можно было только позавидовать.

Очередь с интересом наблюдала за поединком миловидной девы с маститой дамой, где явное преимущество оставалось за молодостью. Ангельское личико Беруте являло образец невинности, тогда как покупательница скорее напоминала разъярённую фурию. Притихшая очередь видела, что благопристойная продавщица добилась своего, загнав чопорную русскую даму в глупое положение. Та ещё пыталась достойно выбраться из западни, в которую так непредвиденно угодила, но очередная попытка уточнить заказ завершилась тем, что ей были выставлены зелёные резиновые сапожки заказанного тридцать второго размера. Убедившись в бесполезности предпринятой затеи, разгневанная женщина разразилась обличительной тирадой и покинула негостеприимное заведение. Её напарница, не искушая судьбу, поспешила следом.

Так и я, нацепив на себя узкий галстук с национальным литовским узором, как-то зашёл в магазин для покупки женской сумки. Богатый выбор товара, какой не найти было в московском ГУМе, привёл меня в затруднение. Что выбрать? Подошла молоденькая продавщица, предлагая помощь на литовском языке.

– Лаба дена! – извлёк я приветствие из своего скудного словарного запаса.

– Лабас вакарас! – дружелюбно подхватила она.

– Мне бы подобрать подарочную женскую сумку, – продолжил я приятно начатое общение.

– Смотрите, – махнула рукой девушка в сторону манящих развешанных моделей, изменившись в лице, и двинулась прочь.

Мы уезжали из Прибалтики в родной русский «свинарник» со смешанными чувствами и противоречивыми впечатлениями о пребывании в братских республиках. Насколько же обоснованным было откровенное неприятие прибалтами присутствия на своих территориях великодержавного соседа? Исторически тяжело и беспросветно складывались судьбы прибалтийских народов. С двенадцатого века немецкие, польские, датские и шведские армии терзали, перекраивали и оккупировали их земли. С начала восемнадцатого века эстонцы и латыши, а затем и литовцы были включены в состав раздвигающей свои границы Российской империи. Предвоенная самостийная передышка – и снова они под патронатом сильных мира сего…

В годы советской власти Российская империя благосклонно относилась к прибалтийским республикам, развивала на их территории электротехнику, точное машиностроение, предприятия лёгкой и перерабатывающей промышленности, но в сознании коренных народов упорно тлела неприязнь к «старшему брату». Она и вылилась с распадом СССР в оголтелую русофобию от всех дворов и подворотен. Пойдёт ли она им впрок, история покажет, но пусть потешатся до поры до времени.