Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

Мы просидели долго – уже гости один за другим разошлись по домам и праздновать продолжали только Серовы, а мы всё не могли наговориться. Наконец, как-то вдруг необычно притихшая Аня подсела ко мне поближе, прижалась к боку своим старшешкольницким тельцем, которое однако уже волновало, и сказала:

– Я вырасту и полюблю тебя. Я буду твоей Олей.

Я не мог не рассмеяться, хотя это было очень некрасиво. Она сердито посмотрела на меня и сказала:

– Ты только подожди, не женись!

– Анечка, да я давно женат! У меня и трое детей есть – старшей доченьке, твоей тёзке, уже шесть лет.

– А твоя жена.., – она запнулась, пытаясь сформулировать глубокую философскую мысль, но ещё не умея этого. – Она тебе… Оля?

Я понял её, но сделал вид, что нет:

– Да, её тоже зовут Оля.

Она посмотрела на меня как-то жалостливо.

– Глупенькой меня считаешь, да?

– Да что ты! – отмахнулся я. – Прости. Нет, она мне не Оля. Но она тоже выдающаяся женщина.

– Ну вот! – обрадовалась Аня. – Раз она не Оля, значит, она тебя рано или поздно бросит. Или ты её бросишь. И тут к тебе приду я. И буду тебе Олей.

У меня мурашки бежали по телу. А тут ещё ташкентское лето, с его особым, непередаваемым словами маринадом любви. Надо это всё прекращать, приказал я себе. И встал:

– Хорошо, милая девочка. Так и будет. А теперь давай по домам, а то уже скоро начнёт светать. И моя мама меня поругает.

Она захихикала: конечно, смешно – такой детина здоровый, с бородой и усами – и мама будет его ругать.

– Ещё и отлупит – она меня до старших классов лупила!

Аня совсем развеселилась. Подскочила, чмокнула меня куда-то в шею и побежала домой, крикнув уже из недр подъезда:

– Скорее бы тебя бросили! И скорее бы я выросла!

«Типун тебе на язык!», – подумал я, но домой сразу не пошёл, а стал кружить по нашему «пистолету» и прокружил почти до самого рассвета.

Мама уже встала: она никогда не спала долго – не была сама и не терпела засонь, вот и я такой же – в неё.

– Ну и загостился, – покачала она насмешливо головой, когда я вошёл.

– Так ведь не ехать же через весь город, потому и сидели.

– Это-то да, – согласилась мама и пристально посмотрела своим учительским взглядом-щупом. – А чего загадочный такой?

– Да с ребятами что только не вспоминали…

Она, конечно, не поверила, но и расспрашивать не стала.

– Ну иди ложись, поспи, а то голова болеть будет, – мама помнила, что у меня от недосыпа всегда прежде болела голова.

Я лёг и исчез с этого света. А проснулся в полной уверенности, что Аня мне лишь пригрезилась. Ибо такого в жизни просто не бывает.

30. ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

Аня напряжённо наблюдала за моим лицом. Глаза её светились счастьем, что однако не мешало искать такое же счастье в моих. Она вся подобралась, высвободила свои руки из моих, опять сцепила их в замочек и оперлась на него подбородком.

Конечно, теперь я её узнавал и удивлялся, как мог не узнать сразу. Вот тот же необычный разрез больших карих глаз – с чуть опущенными уголками. Высокие, как и у Оли Медведевой, скулы. Лицо поуже типичного для России, но столь распространённого в Туркестане овала, что уже одно это сносит мужские сердца. Волос Анечки-подростка я толком не помнил, они были по-южному коротко подстрижены, но лёгкая волна их, как и теперь, наискосок перечёркивала высокий лоб.

Да, это была несомненно та самая Аня, только взрослая, более того – давно не молоденькая. Складка на переносице выдавала волевой характер, что в общем-то не было для меня новостью – этот характер проявился ещё в её отрочестве, да как!

– У меня только два вопроса – остальное всё мне неважно, – сказала она, и складка на её переносице чуточку углубилась.

Я молчал. Я знал эти вопросы и боялся – не самих вопросов, а того, что на них придётся отвечать. Но если чего-то нельзя избежать, то с этим надо поскорее покончить.

– Да, я давно один. Ведь только это тебе и хотелось знать?

– Не хотелось, а нужно! – резко сказала она. – А вот это хочется – нужды-то в этом вопросе нет: как давно?

– Больше десяти лет.

У неё вырвался лёгкий стон:

– Мне же не было ещё и тридцати…

Она не справилась с выдержкой, которую старалась сохранять, и пристукнула кулачком по пластиковой поверхности харчевенной столешницы.

– Она тебя бросила? Или ты её?

– Никто никого не бросал, – я сразу понял о чём она. – Жизнь…

– Впрочем, неважно.

Только теперь она отпила свой каппучино и надкусила американский пончик под клубничной глазурью. Заедает досаду – это естественно.

– Я же знала, что так и будет. Боже, сколько потеряно времени!.. Надо было мне тогда в Ташкенте не отпускать тебя.

Я отхлебнул свой кофе – он совершенно остыл, но был приятным: я люблю привкус имбиря – даже в супы его всегда крошу.

– Как это ты себе представляешь? – подмигнул я ей. – Сопливая девчонка удерживает мужчину того же возраста, что ты теперь…

– Тебе разве было тридцать девять? – перебила она. – Мне сейчас столько.

– …у которого семья, трое маленьких детей, – продолжил я, согласно кивнув в ответ на её вопрос. – Это же фантасмагория какая-то!

– Всегда можно куда-то уехать, скрыться.

– Подумай что ты говоришь! Это не Америка, а я не Гудвин Гудвин. И ты – не Лолита. А главное, что нас от них отличает, они были вместе потому, что оба этого хотели. А я-то вовсе не хотел. Да и ты обещала меня полюбить когда-то в будущем – потому что тогда ещё и любить не умела.

Она, видимо, всегда отгоняла от себя это фактор и потому сейчас дёрнулась, хотела что-то сказать, но сдержалась.

– Ты прав. Но я не могу смириться, что ты так давно один, а я… а мы…

– Анечка, – взял я её за руку, расцепив кулачок под подбородком. – Нас нет! Есть ты и я. А нас – нет.

С этим фактором она тоже, вероятно, никогда не хотела мириться.

– Я обещала тебя полюбить – и полюбила.

– Так не бывает, – усмехнулся я. – Я бы ещё понял, если бы трогательная, трепетная девочка моментально влюбилась в тот момент, когда мы сидели на скамейке и вокруг нас была волшебная южная ночь: так бывает, сердца девочек вспыхивают в романтические моменты мгновенно. Но чтобы потом… Как это так: пообещала вырасти и полюбить – выросла и полюбила? Чепуха какая-то…

– Ты мне не веришь? – подняла она брови.

– Я не верю в то, в чём ты себя убедила. Ты размечталась – та августовская ночь этому очень способствовала, что и говорить, – заменить мне Олю, но ты даже не подумала – конечно, ты ж была ребёнком и о подобном думать не могла, раз слышала восторженные воспоминания о человеке, – а надо ли мне это.

– А разве не надо? – удивилась она, кажется, впервые задав этот вопрос самой себе.

– Конечно, не надо, – ответил я с улыбкой – наверное, горестной, я себя со стороны не видел, но точно – не печальной. – Подумай сама: если бы было надо, я бы горы свернул, но она была бы со мной, ни перед чем не остановился – такая у меня натура, уж поверь. Но я увидел её тем утром в янгиюльском совхозе…

– А я между прочим в нём была! – вставила она.

– Зачем?! – изумился я.

– Поход по местам твоей боевой славы, – улыбнулась она впервые за весь вечер. Улыбка была романтической, как у той девочки Ани из августа 91-го. – Дядя Жора свозил меня, я попросила – заодно и затарился там копеечными фруктами: урожай был огромный, а убирать стало некому – все работяги расползлись на заработки кто куда. Мне хотелось походить там, где ходили вы с Олей. Я потом и до автобусной остановки прошла пешком – дядя Жора всё удивлялся, зачем мне это.

Я слушал и поражался. Если бы я прочитал такое в книжке, то высмеял бы автора за графоманию, будь он хоть кто, хоть нобелевский лауреат: нельзя же придумывать столь очевидные ходули и выдавать их за отражение реальной жизни.

– Так что ты там говорил про этот совхоз? – спросила Аня.

Я встрепенулся.

– Да то, что, увидев Олю, когда приехал, не сразу даже узнал её – так она изменилась за два прошедших дня – и понял, что мы стали чужими. А зачем мне чужая? Мы могли бы стать невероятно близкими, но жизнь не дала – и тут ничего не попишешь. Так что я всю жизнь благодарил бога, хотя в него и не верю, что она была в моей юности, но вовсе не стремился вернуть её в свою жизнь.

– Но вы же даже собирались потом жениться! – воскликнула Аня. – Через несколько лет! Или я что-то путаю?

– Так и есть, – подтвердил я и снова увидел перед глазами сценку нашего с Олей последнего разговора. – И это лишь подтверждает, что всё наше с Олей осталось в том небывалом дне августа семьдесят второго года. Часто бывает, что перед смертью у умирающего больного наступает мимолётное улучшение – это организм противится близящемуся неизбежному концу и отчаянно мобилизует все свои оставшиеся ресурсы. Именно после той встречи, когда мы договорились на другой день ехать к моей маме, чтобы им с Олей познакомиться перед нашей женитьбой, мы больше с ней и не виделись. Всё наше с ней тогда было исчерпано – осталось только моё и её.

– Но кокон.., – начала Аня, однако я не дал ей договорить:

– А вот кокон продолжает освещать меня своим светом всю жизнь. Думаю, что и Олю тоже, даже если она этого и не сознаёт или сознаёт, но отгоняет почему-либо эту мысль. Такие вещи, как наш кокон, даются людям свыше совсем не зря. Поэтому мне что-то подсказывает, что она не пропала в жизни, хотя я и не могу её найти…

– А ты ищешь?

– Ищу, конечно – у меня болит душа за неё, я ведь хочу ей добра и счастья. И только когда получу подтверждение, что это у неё есть, наконец успокоюсь.

– И что, совсем-совсем никаких концов? – заглянула мне в глаза Аня.

– Никаких… Перешерстил весь Ташкент – никто из оставшихся там до сих пор знакомых ничего о ней не знает, как и не было человека. Мне помогала подружка моего детства Мила Сипко, мы выросли в одном доме, жили первое время через стенку, я в 17-й, а она в 18-й квартире. После землетрясения мы не виделись – они переехали, но знаю, что Мила стала хореографом, закончила тот же институт, что и Оля, только парой лет позже. Безрезультатно. Наконец, догадался, что надо бы расспросить своего одноклассника Юрку Александрова – знаменитого в Ташкенте театроведа, он там был как в Питере режиссёр Александр Белинский – знал всех и все – его.

– Знал?

– Умер. Алкоголизм. Я не успел…

Я помолчал.

– Всё же думаю, что дело всё в том, что Оли попросту уже давно нет в Ташкенте – как Союз развалился, иначе бы следы наверняка нашлись. Она же не инженер, каких тысячи и тысячи, – режиссёр художественной самодеятельности по специальности, значит, скорее всего, работает или работала до пенсии в каком-нибудь дворце культуры или вроде того. И художественная среда должна о ней знать – это же очень тесный мирок. Вон, ту же Милу если лично не знают, то через общих знакомых – уж точно. Да и по работе – она балетмейстер, в театре «Ильхом» ставила танцы, а сын танцует в театре Навои. Нет, люди художественной среды просто так не исчезают, даже если отходят от дел. Так бы и сказали: «Оля Медведева? Она давно не Медведева, но знаем, разумеется. К сожалению, в начале 90-х работы по специальности не стало, и с тех пор она работала продавцом в ЦУМе. Давно на пенсии, но жива». Например, я говорю. Или, не дай бог, не жива. Но нет – полная информационная тишина! Наверное всё же как-то уехала от этого малахольного кишлачного мустакиллика в Америку или Канаду. А может – в Европу. Дай бы бог, чтобы так и было.

Мы помолчали – каждый думая о своём.

– У меня тоже есть вопросы к тебе, – сказал я наконец. – Заказать ещё кофе? Донаты понравились? Может ещё и их? Или бургеры – проголодалась?

– Какие странные у тебя вопросы, – с издёвкой посмотрела она на меня. – Можно и кофе, и донаты – ничего так, свеженькие. А бургеры не хочу.

Я сделал заказ, заодно узнав, что «Бургер-кинг» работает круглосуточно – уже было довольно поздно. Так что можно продолжать спокойно сидеть – и беспокойно жить.

31. ОТВЕТЫ И ВОПРОСЫ

– Нет, вопросы, девочка, у меня другие. Прежде всего, скажи, как ты узнала меня у лифта? Всё же прошло столько лет – я вот тебя не узнал. А ты вот узнала, да ещё в такой темени.

Она взглянула на меня с выражением.

– Узнаётся всегда, когда хочется узнать, мой дорогой, к твоему сведению… Видела фотки с тобой на компе у Большаковых. В разные годы – и в 70-х ещё, и потом, и недавние. Видела, как ты…

– Старюсь? – покачал я головой, уловив ход её мыслей.

– Что ж, я тоже не молодею, – меланхолично сказала она. – Ты красиво старел. И забавно: у тебя долго половина головы была заметно темнее, чем другая, причём граница посередине головы проходила чёткая. И борода была рыже-белая – как у моего кота шёрстка.

– А у мужа? – резко спросил я.

Она посмотрела на меня, что меня поразило, сочувственно, словно ответ касался меня.

– Нет у меня мужа. И не было. И первой любви не было. Всё заменила та наша единственная встреча. Я прожила эти годы с тобой.

– Но…

– Да, стопроцентную верность не сохранила, уж прости – всё же живой человек. Но жила одна, наготове в любой момент примчаться и заменить тебе Олю.

Я укоризненно посмотрел на неё:

– Мы же только что это обсудили.

– Я говорю о том, чем я жила, – отрезала она. – Это моё, и не трогай его. Теперь вижу, что напрасно так построила свою жизнь. Но и не совсем. Ты не нуждаешься в замене Оли, это ясно. А во мне самой?

– Анечка, но если я тебя даже не узнал, то как ты сама думаешь?

Это было, конечно, жестоко. Но это была правда. А правда всегда лучше лжи. Или не всегда? В тот момент я не мог сказать себе это однозначно.

– Что я думаю? – переспросила она. Помолчав, ответила: – Я думаю, что ты не мог вот так просто забыть меня.

– Но вот видишь – забыл… И это естественно: не такое уж это было для меня событие.

Опять жестоко. Уже мне самому сделалось больно. Но врать я не мог. Ложь предполагала бы какое-то продолжение, развитие лжи – а это уже не человеческая, а адская игра.

– Может и для Оли так? – спросила она, удивив меня этим вопросом.

– В каком смысле?

– Ну в каком… Ты воспринял вашу встречу как светящийся кокон, а для неё это было лишь приятной болтовнёй с симпатичным мальчишкой после трудных вступительных экзаменов, и не более того. Ну вот как у тебя со мной – раскованной бойкой откровенной девчонкой. Потрепался, может даже удовольствие получил, потешил самолюбие – ко мне-де, сорокалетнему, семейному, всему в детях и женщинам уже не очень и интересному, льнёт безбашенная тинэйджерка – и забыл.

– А почему ты сравниваешь? Что общего?

Теперь уже она взяла мою руку и опять приникала губами к тому самому пигментному пятнышку на тыльной стороне правой ладони. Через него от её губ меня ударило током – так, как 3 февраля 1961 года, когда я сунул кусок стальной проволоки концами в розетку.

– Так вот, значит.., – начал я изумлённо, когда немного отпустил шок от электрического разряда

– Да, – сказала она. – Для меня наш с тобой ночной разговор тоже был светящимся коконом. А ты разве не понял? Иначе как объяснить, что маленькая чужая девочка вдруг обещает старику – не обижайся, вспомни, как сам в четырнадцать лет воспринимал сорокалетних – полюбить его. Не сейчас прямо влюбляется и падает от любви без чувств, а в каком-то там отложенном и неизвестном никому будущем. Просто так, от какой-то экзальтированности, такое желание не возникает. Я вышла из кокона и мечтала всю жизнь в него однажды вернуться. А ты и не понял. Так может и Оля так же этого не поняла.

Я был потрясён. Но что-то всё равно не вязалось. Конечно же!

– Если бы Оля отнеслась к нашему полусуточному разговору, из которого я не помню ни единого слова – только божественное свечение, она бы не уехала на другое утро, узнав, что я однажды ходил ночью на речку со своей однокурсницей, в которую был влюблён, как утром собирался идти с ней. Наоборот, она бы, такая же соплистка, как и ты тогда, в 91-м, ну на пару лет старше, загордилась бы даже скорее собой – вот, мол, какая я: завлекла своими статями парня взрослой девушки, экая я крутая обольстительница. А она уехала, и это было по-взрослому. Уехала, поняв своей ещё полудетской душой, что свечение внезапно оборвалось, и мы стали в одночасье чужими. И это не щекочущее юные нервы приключение кончилось – оказалось, что смята в комок вся наша едва-едва начавшаяся жизнь. И мы только и делаем с ней всю эту жизнь, что расправляем тот комок, разглаживаем его постепенно, чтобы было чем жить, чем дышать, чем чувствовать. У меня это получалось не очень – надеюсь, у Оли вышло гораздо лучше, и она прожила более или менее благополучную, то есть, бытовым языком говоря, счастливую жизнь. Этой мыслью я и живу.

Аня слушала мой монолог, и по её левой щеке медленно текла тягучая слеза. Она задержалась у обрыва с высокой скулы, долго там набухала новой слёзной подпиткой, но не сорвалась, а растеклась по щеке и потом снова собралась в тонкую струйку, замершую во второй раз на складке у рта. Она слизнула её кончиком языка и проговорила:

– Сашенька, родной мой, ты же всё это насочинял. На самом же деле она, как и ты обо мне, забыла о тебе и думать и жила, как могла, своей жизнью.

Я развёл руками:

– Я исхожу из логики поступков. А поступки совершал не я – я их лишь осмыслял и объяснял.

Я посмотрел на часы на смартфоне.

– Анечка, дело к ночи. Давай закругляться? Как-нибудь увидимся – и поговорим ещё. Мы же будем видеться? Раз уж ты, оказывается, большаковская родственница. Кстати, страшно подумать, что у них сейчас твориться после твоих эскапад. Прости, а что ты сказала про задержку? Неужто Андрей?

Она рассмеялась – тоже впервые за весь вечер.

– Ещё чего! Но пусть теперь повертится, как уж на сковородке – заслужил. За всё!

– За что за всё?

– А что истязал меня. – Она опять взяла мою руку – видимо, так ей легче было откровенничать. – Я ведь однажды ему всё рассказала про нас с тобой – про ту ночь. Увидела новые фотографии на свадьбе у их Коли – я на ней не была, лежала в гинекологии. Ну что вытаращился, – перебила она сама себя, увидев моё тревожное недоумение. – Если женщине под сорок и она живёт одна, дожидаясь своего одного-единственного, у неё не может быть всё в порядке, как у девочки. Так вот, я на Колину свадьбу не попала. Потом, выписавшись, пришла поздравить, и мы смотрели видеосъёмку свадьбы, рассматривали фотки – их были тысячи. И снова везде на них мелькал ты. И я не сдержалась, спросила Андрея – Ленка куда-то ушла, мол, кто это. «Что, понравился?» – подначил он меня. А я была уже не в силах терпеть бесконечное ожидание встречи с тобой, разнюнилась, да и возьми и всё ему выложи. Так он гад, сперва вроде как посочувствовал, а потом стал меня шантажировать. мол, скажу, где он, если ты со мной на дачу поедешь на пару деньков… Тьфу, противно!

– Вот уж не подумал бы такого об Андрее! – воскликнул я.

– Да понять его можно, – горько усмехнулась Аня. – Ленка его не любит, и он это знает. Какая-то история была у них в молодости, мне не рассказывали, так обрывками что-то долетало: то ли был у неё кто-то, то ли она хотела, чтоб был, да не срослось. – Тут я особенно постарался, чтобы у меня лицо ничего не выражало: дебил дебилом. К счастью, это удалось. – Словом, пожениться-то они поженились, да жизнь шла какая-то искусственная. Смолоду Андрей, Ленка жаловалась, гулял, потом, уже здесь, в Питере вроде остепенился, тут и Коля наконец родился. Но всё равно сознание, что Лена не любит его, его гложет и выжигает изнутри. А постарел, тут и седина в бороду – бес в ребро. И такой удобный случай – взять что поближе да повкуснее, причём без всякого риска.

– Что, прямо упорно стал домогаться?

– Ну не так чтобы нахрапом. Но часто напоминал, что как только я поддамся, так сразу он меня к тебе отвезёт. И знаешь, я в какой-то момент едва не дала слабину… Тут и одиночество, и без мужчины годами, и к тебе душа рвётся – всё вместе. Но удержалась – всё же Лена моя двоюродная сестра, не могу же сделать ей такую подлянку. Так что можешь мной чуточку погордиться. Я, повторяю, не девочка, разумеется, в сорок-то лет, но и не Андреева наложница. А он пусть теперь за все мои страдания словит от Лены по полной программе.

Я покачал головой, мол, как крутенько ты. Она ответила выразительным взглядом: мол, вот так вот, знай наших.

– Но с задержкой – уж слишком, – осторожно сказал я. – Мне кажется, перебор.

– В самый раз! – сверкнула глазами Аня. И я подумал, не дай бог такая женщина возненавидит – а меня-то ей было за что, как я понял.

Мы вышли из «Бургер-кинга». Была уже почти ночь. Ветер стих, и стало даже теплее – во всяком случае, по ощущениям. Аня даже шапочку не стала надевать, и её волосы волнисто отсвечивали золотом под фонарём у дороги.

– А Надю ты не искал? – вдруг спросила она.

– Ещё как искал! Но тоже всё глухо.

– А ведь я с ней встречалась. И даже разговаривала.

– Да ты что?! – вскричал я.

– Правда, это было тогда же, вскоре после нашего с тобой знакомства. Я уже собиралась уезжать в Ленинград – каникулы кончались. Поехала в город, зашла в Узсовпроф, спросила у мента на входе, как её найти – фамилию я запомнила с твоих слов – она на твою похожа.

– Это она и есть. Джабидзе – грузинская ветвь нашего рода.

– Так вы ещё и родственники с её мужем! – прыснула Аня.

– Такие же примерно, как Лермонтов со своими шотландскими предками. Ну и что Надюша? И чего ты вообще потащилась на неё смотреть?

– Мне же было страсть как интересно увидеть хоть одну женщину, которую ты любил.

– Что значит – «хоть»?

– А Оля, – начала она, но я прервал:

– А Оля не из этой категории. То, что у нас было с Олей, могло бы быть предисловием к «Ромео и Джульетте», но не ремейком. Знаешь, что такое ремейк?

Аня приосанилась:

– Юрфак Санкт-Петербургского университета. А ты думал, совсем уж простушка? Ташкентские девушки нигде не пропадают.

Но она промахнулась.

– Что-о? Нашла чем хвастаться! Путин вон тоже его закончил, а ни одной публично сказанной латинской крылатой фразы не произнёс, безбожно не переврав – перед всем миром стыдно.

– А Ленин? – ей казалось, что она нашлась.

– А Ленин там сдавал за курс экстерном, так что тоже не показатель.

– Я тебя сейчас укушу, – схватила она мою руку. Я инстинктивно отдёрнул. – А-а, боишься, бояка! – по-девчоночьи задразнилась она. – Знаю, не волнуйся, что такое ремейк – переделка на свой манер. Только вышла она не с грузином, а с каким-то евреем – тощим, как из Бухенвальда, усатеньким и походочка, как в море лодочка.

Я расхохотался – так точно она описала моего университетского друга.

– Так это Игорь Флигельман, наш однокурсник. Наверное, приходил навестить. Мы ещё в универе подшучивали над ним за его тощёбность: узник Бухенвальда. Тоже вот знать бы, где он и как. Нет, знаю точно, что в Израиле – мы с ним в тот мой приезд виделись, и он собирался как раз уезжать, но это и всё – тоже ищу, и тоже безрезультатно. И как тебе моя Надя показалась?

– Така модна дама! – сказала Аня так, что я сразу вспомнил мультик «Волшебное кольцо». – Они дошли вместе до ЦУМа, попрощались, он пошагал на трамвайное кольцо, а она зашла в ЦУМ. Поднялась на третий этаж, где женская одежда, и стала что-то там примерять. Я сделала вид, что тоже присматриваю одёжку. Когда она сняла пальто, которое оказалось ей узковато, и я спросила у неё размер, она улыбнулась и сказала: «Тебе, девочка, будет точно велико!» Да, голосок, я тебе скажу… Немудрено, что мужчины падали штабелями.

– Все эти «голоски», «кисея, эфир, полубогиня» – ерунда на постном масле… У неё сногсшибательный интеллект! Почти как у меня. Это меня и влекло. Она и с женщинами-то потому не особо любила общаться, кроме своей подруги Тани Козловой.

Аня посмотрела на меня насмешливо, но ничего не сказала. И правильно сделала – я и так знаю, что она подумала.

– Ну что, давай прощаться? – сказал я. – Тебе куда ехать? Я вызову такси.

– На Витебский. А ты разве со мной не поедешь? – спросила она с надеждой.

У меня перехватило дыхание – от этого «разве». Я не мог убить в ней эту надежду. У меня рвалось сердце.

– Как-нибудь в другой раз, хорошо? – приобнял её я. – Давай обменяемся телефонами – и созвонимся. Может быть встретимся даже раньше, чем думаем – на похоронах Андрея или Лены, смотря кто кого сегодня там грохнет.

Она улыбнулась, но ничуть не встревожилась.

– Никто там никого не грохнет, успокойся: куда они друг без друга. Пособачатся, как обычно – и помирятся.

Я вызвал такси, и оно почти сразу подъехало – диспетчер прислал ближайшую машину. Я сразу расплатился и открыл Ане дверцу «форда фокуса».

– Сашенька, – сказала она, усаживаясь на заднее сиденье.

– Анечка, – ответил я ей.

– Что ж, на сегодня мне много уже и этого, – она потянулась и в точности, как тогда, в 91-м, коротким клевком чмокнула меня в губы.

Вкус её губ был точно таким, как в её отрочестве.