Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

38. РАСТЛЕНИЕ СОВЕРШЕННОЛЕТНИХ

Остановились мы с Сашей Тютюнником в гостинице «Советская» на Рижском проспекте – теперь она называется «Азимут». В тот же вечер приехали Сашины деловые партнёры – председатель кооператива «Сотрудничество» Владимир Перельберг и его бухгалтер и, как я вскоре понял, пассия, красавица Валентина Исакова. Мы переместились в гостиничный ресторан, очень приятно поужинали, и они там же подписали договор о сотрудничестве, который я изучил перед встречей и внёс несколько поправок. Поскольку поправки соответствовали интересам обеих сторон, усиливая гарантии партнёрства, кооператоры только порадовались. И Перельберг тут же сделал мне предложение стать их консультантом.

– А как вы себе это представляете, Владимир Ицкович? – удивился я. – Я живу чёрте где, на Дону, в Волгодонске, вы – в Ленинграде. И потом, я же журналист с историческим образованием, а гражданское право освоил самостоятельно – для защиты людей в судах и правоохранительных органах, и моя квалификация ничем официально не подтверждена.

– Но если ты, Саша, – обратился ко мне председатель, который был много старше меня и потому я позволил ему ещё в начале ужина так меня называть, – всегда ведёшь дела так открыто и честно, как с нами, то именно такая квалификация нам и необходима. Но юридических вопросов у нас возникает вообще-то немного, – успокоил он меня, и тут был прав, поскольку бизнес только-только зарождался, правовая его практика сложится намного позже, а пока дела велись исключительно на доверии. А если доверие утрачивалось, то шли не в суд, а в хозмаг – за утюгом или паяльником, кому что больше казалось эффективным средством убеждения контрагентов. – Нам нужны консультации иного рода – скорее политические, чтобы на поскользнуться на подводных камнях.

Я перевёл взгляд на Тютюнника.

– Да, я рассказал Ицковичу, – улыбнулся он, назвав своего делового партнёра, с которым был знаком намного дольше меня, столь простецки, – что ты знаешь лично всех деятелей неформального демократического движения Ленинграда, многие из которых стали на майских выборах депутатами Ленсовета или пришли на работу в горисполком. Я тоже многих там знаю, но у меня дела на Алтае, сюда я приезжать стану редко, так что особо помочь кооперативу не смогу. А ты же независимый журналист, сам себе хозяин. Да и заработок тебе нужен

– Я-то независимый и заработок мне очень-очень нужен – но всё же где я, а где Ленинград…

– Это самое простое, – махнул рукой Ицкович. – Будешь приезжать к нам раз в месяц на неделю, не больше, давать советы по вопросам, что у нас накопятся, и возвращаться домой – у тебя же, я знаю, дети маленькие, ты им нужен.

У меня это не укладывалось в голове. Съездить в Ленинград из Волгодонска это не то что в Цимлянск – не автобус за 5 копеек, это же самолёт, ибо поездом долго тащиться, значит какие расходы! Но значимыми расходами они казались мне, а кооператорам, с их оборотами, даже в то время, виделись несущественными. Поэтому Ицкович с Валентиной только посмеялись моим доводам, и мы ударили по рукам, то есть открыли шампанское.

Мне положили невероятную по тем временам зарплату, естественно, оплачивали все транспортные расходы, гостиницу и проживание в Ленинграде. Первое время я останавливался всё в той же «Советской», где был нанят на работу, потом несколько раз – в «России» на Московском проспекте, напротив парка Победы, а позже жил прямо в офисе кооператива на «Красногвардейской», ныне – «Новочеркасской», в доме на углу Новочеркасского проспекта и Перевозного переулка, где внизу тогда был огромный мебельный магазин, чьи помещения сейчас поделены под добрый десяток разных других. Это была настоящая петербургская квартира со всей оставшейся от хозяев старинной мебелью и убранством, которую кооператив снимал у заместителя его председателя – квартира досталась ему по наследству от родителей, а сам он жил в другом месте. К моему приезду Ицкович забивал холодильник невиданным количеством вкуснейшей снеди, которой в Ленинграде до осени было полно, а морозильник – прекрасным мясом. Тут он убивал двух зайцев: ему нравилось, как я готовил, и нередко они с Валентиной приезжали обедать, а то и ужинать каким-нибудь узбекским блюдом, которое заказывали с утра по телефону.

…Но в тот раз – это был второй мой приезд в Ленинград в качестве консультанта кооператива «Сотрудничество», то есть в мае 90-го – я поселился ещё в «Советской» – в 5-этажном корпусе, что стоит под углом к высотному, параллельно Лермонтовскому проспекту, где были одноместные номера: мог уже себе это позволить. Моими соседями оказались Евгений Весник и Дмитрий Харатьян, которые приехали сниматься на «Ленфильме» в продолжении гремевших тогда «Гардемаринов» – фильме «Виват гардемарины!» (до сих пор не пойму, почему в итоге Весника в этой картине не оказалось), и мне каждую ночь названивали трепещущими голосами девчонки, по ошибке попадавшие ко мне вместо Димы.

С Вестником мы познакомились при комических обстоятельствах – у стойки гостиничного администратора. Нам обоим были нужны одноместные номера, но, как водилось в советских отелях, мест не было и не предвиделось. Понятно, почему – за них можно было выжать хорошую мзду у всякого рода дельцов. А тут два каких-то мужичка – один моложавый, другой – тоже, хотя и разница у них в возрасте лет этак тридцать. Видя это администраторша, которая Весника решительно не узнала, а меня и не могла бы, даже если б посмотрела дипломный фильм Камары Камаловой «Добрый день», ибо я снялся там в массовке в возрасте 11 лет, предложила нам:

– Есть только двухместный, и то, если откажетесь, сразу отдам – держать места у нас запрещено. Смотрите, какие вы приятные культурные мужчины – что бы вам не поселиться вместе? Думаю, вы не станете друг друга беспокоить.

– Но мне надо работать! – сказали мы с Вестником хором слово в слово.

Выглядело это комично, и она не удержалась от смеха.

– Хорошо, вот, – протянула она нам анкеты, – заполняйте, юмористы. – А когда мы дружно пошли к низкому столику поодаль, доставая ручки, всплеснула руками: – Ну прямо как в кино!

Смешнее, конечно, было то, что она умудрилась не узнать Евгения Яковлевича, что было, особенно в те годы, совершенно невероятно. Но, видимо, гостиничный администратор воспринимает потенциальных постояльцев, зависимых от неё всецело, как-то иначе. Это, между прочим, не моя мысль, а Весника, которую он высказал мне в ответ на моё недоумение, когда мы, весело переглядываясь, резво шли со своими сумками по мягкому ковровому покрытию в отведённые нам рядом номера, словно боясь, что администраторша передумает, догонит и отберёт у нас ключи.

С Харатьяном я так ни разу в гостинице и не столкнулся, с Вестником же, который был тогда в том возрасте, что я сейчас, мы два последующих утра вместе завтракали в ресторане и мило перебрасывались ничего не значащими фразами, как добрые соседи. Я благоразумно не признался, что журналист, иначе не услышал бы, конечно, множества его едких и смешных отзывов о театральной и киношной жизни того времени, сделанных хоть и мимоходом, но что называется не в бровь, а в глаз.

И вот после второго нашего с Весником весёлого завтрака в моём номере раздался очередной телефонный звонок. Поскольку предыдущие два дня и две ночи меня без конца донимали, принимая за Харатьяна, то, едва сняв трубку, я сказал в неё:

– Этот номер не Харатьяна – уточните его у дежурной по этажу, – и опустил на рычаги.

Спустя мгновения звонок повторился:

– Скажите, это номер Харатьяна? – услышал я в трубке голос Тютюнника.

– Да, но он вышел. А ты-то как здесь оказался?

Саша рассмеялся:

– Узнал? Что, Харатьян в «Советской»?

– Не трудно догадаться.

– Ты можешь ко мне подняться на 12-й, номер 12—32? – спросил Саша. – Дело одно небольшое есть.

– Иду.

В двухместном номере Саша был не один, а с парнем заметно младше нас – лет не меньше как на десяток.

– Знакомься, это мой партнёр Сергей, – церемонно, как он всегда это делал, представил его мой друг. – Теперь мы вместе работаем в Барнауле – торговля компьютерами расширяется, да ещё и игровыми автоматами занялись: спрос у нас бешеный, салоны открываются один за другим. Хотим застолбить свой приоритет в поставках и на днях прилетели с Ицковичем переговорить насчёт поставок из Швеции – у него там какие-то завязки есть. Предварительно уже обговорили. Он сказал, что и ты подъедешь и тут остановишься. Поможешь нам документы оформить?

– Какой разговор! Моя работа.

Мы сели за журнальный столик и собрались пить чай с роскошным тортом, какие теперь уже в Питере не пекут, но тут в дверь деликатно постучали.

– Да, открыто! – крикнул Тютюнник.

Дверь открылась, и в номер вошли трое армянских хлопцев. Они вежливо поздоровались с каждым из нас за руку.

– Садитесь, – любезно пригласил Саша. – Торт будете?

– Торт потом, – сказал один из армянских гостей, вытащил пистолет Макарова, навёл на Сергея и выстрелил.

Мы остолбенели. Все трое, потому что Сергей не упал. Он растерянно осматривал себя и не находил раны.

– Это холостой, – сказал с холодной усмешкой стрелявший. – А вот остальные семь – боевые, – заверил он и медленно повёл стволом, останавливая на несколько секунд его дуло напротив каждого из нас.

Второй армянин сел на Сашину кровать в ногах, напротив окна, а третий подпёр собой входную дверь.

Если вы думаете, что на выстрел сбежалась вся гостиница, то не просто ошибаетесь – вы, значит, в 90-х ещё не родились. Тогда подобная стрельба была обычным делом, и персонал гостиниц усердно делал вид, что ничего не слышал и не знает. И мы, и наши «гости» понимали, что никто не придёт до ишачьей пасхи.

– Если через час автоматов не будет, – сказал стрелявший Сергею, – положим и тебя, и твоих друзей.

Я ничего не понимал, а Саша, кажется, о чём-то догадался и тревожно взглянул на партнёра.

– Ребята, всё в силе, дайте пару дней – из Швеции точно привезут – гадом буду, – обратился тот к «гостям».

Те и бровью не повели.

– Гад ты уже сейчас, – совершенно справедливо констатировал стрелявший, поэтому я не мог с ним не согласиться. – Ты нам когда обещал поставку? Вчера. А сегодня мы должны были отправить автоматы в Ереван. Наши заказчики звонят и спрашивают, когда машина ушла. Мы сказали, ещё грузится. Если бы сказали, что нас кинули, то вас из Еревана искать бы не стали – закопали бы нас. Так что у тебя час. Ровно.

Сергей потянулся к телефону. Стрелявший остановил его жестом руки.

– Не надо никуда звонить.

– Но как же я спрошу…

И тут Саша не выдержал.

– Сергей, кого ты хочешь спросить?

– Ицковича, – затравленно проговорил тот. – Он же нам с тобой говорил, что у него в Швеции завязки по игровым автоматам.

Саша лишь молча повертел пальцем у своего виска, услышав этот детский лепет.

– Мы чего-то не поняли? – спросил у него стрелявший.

– Да их, этих игровых автоматов, ещё и в Союзе нет. Их нам только обещали, – проговорил Тютюнник побелевшими губами.

– А он, – стрелявший указал пистолетом на Сергея, – сказал, будут ещё вчера вечером. Мы под это заказ приняли. Тебе понятно?

– Мне-то понятно, – пробормотал Саша. – Но мы можем сидеть ту сколько угодно, а автоматы не появятся. А если нас убьёте – то и вообще никогда.

«Гости» переглянулись.

– Как встретиться с вашим этим… как он еврея того назвал?

– Владимир Ицкович. Позвоните ему сами, – сказал Саша. – Но он с вами не договаривался, так что отвечать за этот косяк не станет.

– Успокойся – мы с ним сами решим, – сказал стрелявший и снял трубку. – Говори номер.

Тютюнник продиктовал.

Стрелявший несколько раз набрал – всякий раз шли только длинные гудки.

– Если обманываешь, смотри! – погрозил он Саше пистолетом.

– Зачем мне обманывать? Чем скорее дело решится, тем нам лучше.

– Это ещё не известно, – недобро ухмыльнулся стрелявший – первый раз за всё время нахождения в номере; до этого он был спокоен и вежлив.

Сергея била нервная дрожь. Я никогда ещё не видел, чтобы человек так крупно дрожал. Он хотел унять её чаем, но выронил чашку, и она разбилась вдребезги.

Мне тоже было тошно. Я проклинал Тютюнника, такого всегда осмотрительного и благоразумного в вопросах политики, за то, что связал с эти трепливым недоноском – видимо, деньги уже начали слепить глаза и ему. Господи, скольких же замечательных людей они растлили!..

39. ВАШИМИ МОЛИТВАМИ

Так мы просидели почти до вечера. В мае уже чувствуется приближение белых ночей, которые наступают в первой декаде июня и длятся почти месяц. Но и позже ночь ещё вполне светла. Помню, привёз младшую дочку, Нину, поступать в институт (тогда он имел статус университета) культуры и искусств 7 июля. Мы поселились в комнате университетского общежития на Ланской, о чём я предварительно договорился по телефону с его комендантом, и около полуночи вышли пройтись. Нина оказалась в Петербурге впервые, и ей не терпелось самой увидеть белую ночь, о которой столько слышала и читала. Мы прошли дворами на проспект Косыгина у магазина «Народный», который работал круглосуточно, в нём даже были ночные скидки. Всё это было непривычно для вчерашней школьницы. Народу на проспекте было полно, а в «Народном» – вообще столпотворение. Под светлым небом то и дело подъезжали и отъезжали автомобили, звенели трамваи, катили троллейбусы и маршрутки. Нина потом говорила, что это на неё произвело даже большее впечатление, чем последующие гуляния в белые ночи по роскошному центру города, когда она уже стала студенткой. Что и говорить: первое впечатление всегда самое сильное.

Но и в мае, особенно в его середине, предчувствие белых ночей уже волнует душу. Во всей стране южнее темнеет в девятом часу вечера, а в Петербурге и в 11 ещё довольно светло. Впрочем, в тот день в «Советской» мне волновало душу совсем другое: когда же этот армянин с пистолетом, пахнущим порохом – явно бывшим так сказать в употреблении и после этого неумело почищенным, наконец дозвонится до Ицковича. Он набирал его номер каждые полчаса, а когда слышал всё те же длинные гудки, скалился и целился в одного из нас. Потом стал подсаживаться к нам по очереди и то приставлять дуло к виску, то тыкать им под рёбра, интересуясь ощущениями. Вставать не разрешал, только в туалет – и то с открытой дверью. Может думал у нас там припрятано оружие, не знаю. Никакого оружия у нас, естественно, не было. А если бы было, подумал я сейчас, как бы мы себя повели? Нет, хорошо, что не было, иначе бы точно живы не остались.

Наконец в пятом часу вечера стрелявший армянин дозвонился до Ицковича. Что говорил тот, я не слышал, но армянин, распаляясь, стал в конце концов истерически кричать так, что дрожали стёкла. Голос у него был визгливый. Думаю, он ещё больше нас боялся расправы – со стороны куда более серьёзных ереванских бандюг, ибо сам-то на бандита нисколько не походил – моё свойство видеть людей насквозь с первых минут говорило об этом однозначно. Скорее всего, местный то ли студент, то ли служащий, решивший легко подзаработать на перепродаже игровых автоматов и поверивший алтайскому бахвалу. Как я понял, он со своими приятелями познакомился с Сергеем в ресторане, где тот отрывался по-столичному после своего сибирского захолустья без отлучившегося куда-то Тютюнника. Оказавшись без присмотра хладнокровного старшего партнёра, зелёный барнаулец расхвастался новым армянским собутыльникам, что он-де такой-растакой бизнесмен. Те спросили, а не может ли достать игровые автоматы – в Ереване очень интересуются. Сергей заявил, что запросто, для него это раз плюнуть, и решил провернуть самостоятельную сделку – думаю, в обход Саши, поскольку ничего ему не сообщил и потому приход вооружённых армян оказался для Тютюнника не меньшей неожиданностью, чем для меня.

В конце концов, как я понял, армянин с Ицковичем пришли к тому, что армяне нас отпускают, мы уезжаем, а они дожидаются Ицковича, с которым, поскольку канал поставки из Швеции бэушных, конечно же, игровых автоматов принадлежит ему, и обсудят все детали сделки уже по-серьёзному.

– Э-э, а что я ереванским скажу? – вскричал стрелявший. – Они башку мне оторвут, что обещал сегодня отправить и не отправил. Там каждая минута денег стоит.

По мере того, что отвечал ему Ицкович, армянин успокаивался. Потом вскричал:

– Кто?! Как ты сказал?

Видимо, Ицкович назвал весьма авторитетное имя в Армении, что потрясло стрелявшего. Он покрылся потом и, повернувшись к нам, сказал, указывая пистолетом на дверь:

– Давайте, валите отсюда!

Мы ринулись к двери.

– Ключ оставьте! – зачем-то рявкнул армянин, и Саша отдал ему ключ от номера с красивым фирменным брелоком.

– Стойте! – снова крикнул она нам, когда мы уже вышли из номера. – Кто из вас Саша? – и протянул телефонную трубку.

Мы с Тютюнником тёзки, поэтому переглянулись. Однако трубку взял я, поскольку всё же именно я был работником Перельберга.

– Саша, привет, – сказал он мне благодушно, что меня удивило – мы тут такое пережили, а он спокоен. – Поезжай сейчас на «Красногвардейскую», там у «Швабского домика» тебя будет ждать Валентина. Она отведёт тебя в наш офис – он рядом. Жди меня там и никуда не ходи.

– Понял, – ответил я и отдал трубку армянину, который продолжил уже спокойно и деловито что-то обсуждать с Ицковичем.

– Куда теперь? – спросил в холле гостиницы Сергей, который всё ещё не мог унять дрожь. – Выпить бы…

– Вы куда хотите – а я без вас! – крикнул я барнаульцам, не оборачиваясь, и почти бегом устремился к троллейбусной остановке на углу Лермонтовского и Рижского. Доехал на подошедшей почти сразу тройке до метро «Балтийская» и с пересадками на «Площади Восстания» и «Площади Александра Невского» (тогда ещё не было «Достоевской», на которую теперь можно перейти с «Владимирской» и доехать напрямую до «Новочеркасской») добрался до «Красногвардейской». Поднявшись на поверхность по 7-й лестнице прямо у «Швабского домика» – традиционного немецкого ресторана, существующего и поныне, я сразу увидел у входа Валентину. Она махнула мне и скрылась в ресторане.

– Давай поедим, – предложила она. – С утра ничего не ела, да и ты там поди – тоже?

Я кивнул. Есть и правда хотелось.

– У меня дома вообще-то пироги, – сказала Валентина, которая уже угощала меня ими у себя на Белградской, и я смог оценить их прелесть – особенно на фоне прелестей Валентины. – Но сегодня муж дома, занят чем-то – будет нам мешать.

Есть пироги гостю с Дона муж Валентины, конечно, не помешал бы, но вот потчевать меня особенно ласково – вряд ли. Во всяком случае, свекровь Валентины всегда неодобрительно косилась, когда мы в мой предыдущий приезд в Питер – первый служебный – дважды уединялись с ней на застеклённой отапливаемой лоджии, утопавшей в комнатных цветах, и подолгу, ибо она никак не хотела меня отпускать, чаёвничали. Я с опаской относился к её гипертрофированному гостеприимству – не столько, кстати, из чувств её родных, сколько из-за Ицковича. Не хотелось на пустом в общем-то месте стать причиной его огорчений – он мне очень нравился. Открытый, добродушный, весёлый, очень внимательный и щедрый, он, как мне рассказывал, был до кооператорства замом директора одного из ленинградских таксопарков. Это меня ничуть не удивило – иначе откуда же у него взялся бы первоначальный капитал, без которого никакого дела не начать. Меня удивляло другое – его тщательность, рассудительность и точность во всём. И ещё – предусмотрительность. Тогда не было мобильников, но со связью Ицкович проблем не имел: у него в машине лежал в ногах увесистый мешочек, полный двушек – двухкопеечных монет, которыми тогда расплачивались в телефонах-автоматах. Он его всякий раз при случае пополнял. Если возникала необходимость позвонить с дороги, подруливал к ближайшему автомату, доставал горстку двушек – и никаких проблем. Ещё и с вечно спрашивавшими у автоматов монетки менее предусмотрительными ленинградцами, не скупясь, делился. И при всей его деловитости, Ицкович был фантазёр и мечтатель. Летом, когда стояла жара, а отдыхать было некогда, он заразил нас с Валентиной идеей ещё немного поднакопить финансового жирку и к следующему лету купить на средства кооператива просторный домик в окрестностях города, устроив в этом живописном месте дачу-коммуну, где отдыхали бы его жена и маленький сын Лёва, Валентина с мужем и моё большое семейство. Жаль, что всё это не сбылось…

Вкусно поев, мы с Валентиной, отправились в офис кооператива на 7-м этаже 8-этажного дома в самой последней парадной (реверанс петербуржцам), со стороны Перевозного переулка с отличным видом на Малоохтинский парк. Помещения в квартире, построенной в 1964 году, располагались шеренгой: слева от входа санузел, прямо – кухня, рядом – спальня, ещё левее, в конце длинного коридора – гостиная. Она была оклеена тёмно-зелёными обоями с крупным рисунком, на окне висели вишнёвого цвета тяжёлые плотные гардины; мебель была относительно старая, солидная но всё же не антикварная. Там, на большом кожаном диване я позже и спал, а спальней родителей хозяина, сдававшего, как я уже писал, полученную в наследство квартиру своему же кооперативу за хорошие деньги, не пользовался.

Валентина сварила прекрасный кофе в большой медной джезве и принесла его в гостиную, где я понемногу осматривался с дивана. Эта темноватая квартира, где и днём зажигали люстру – питерская постоянная хмарь и густые деревья парка через узенький переулок скрадывали почти весь свет, даже в пору белых ночей – нравилась мне всё больше и больше. И я там с удовольствием жил в последующие месяцы. И оттуда же ушёл 28 декабря 90-го года, нагруженный подарками Ицковича моим детям, попрощавшись с ним и Валентиной до середины января, а оказалось – был там в последний раз…

На большом овальном столе посередине гостиной, покрытом красивой тяжёлой жаккардовой скатертью, стояла ваза с конфетами и каким-то импортным печеньем, которое уже начало появляться в СССР. Я пересел в широкое кожаное кресло у стола, Валентина, поставив на стол наши дымящиеся кофейные чашки, и придвинув сласти, уселась на валик моего кресла опершись о его высокую спинку и взяла длинный пульт.

– Посмотрим видик? – спросила она и, не дожидаясь моего ответа, нажала на зелёную кнопку. – Тут у нас большая коллекция кассет.

Видик «Хитачи» стоял на изящном шкафчике типа комода и был подключён к большому, по тем временам, серебристому телевизору «Сони» рядом с ним. И вот, когда Валентина нажала на зелёную кнопку и в недрах видика раздалось характерное шуршание электромоторчика, на экране телевизора возникала живая картинка, от которой можно было, с непривычки, упасть в обморок. А у меня привычки не было – ни к видику – я вообще впервые его увидел в этой квартире, а до того только слышал, ни, тем более, к порно. Ибо картинка была именно этого жанра.

Я застыл. Валентинам тоже. Но выключать видеомагнитофон не спешила – вероятно, ждала моей реакции, и если бы она оказалась положительной, то, похоже, была бы не прочь продолжить просмотр вместе со мной. Но я, видимо, от неожиданности как-то дёрнулся, а может покраснел – во всяком случае не проявил готовности к продолжению горячего и влажного зрелища, и она тотчас щёлкнула пультом:

– Ой, прости – это ребята, что привозили на днях компьютеры из Финляндии, тут ночевали – и, видать, забыли свою кассету достать.

В ответ на щелчок пульта кассета VHS со скрипотцой выехала изо «рта» видика. Валентина выхватила её, словно она могла самопроизвольно вернуться внутрь и снова включиться, и положила на полку книжного шкафа в углу рядом с комодом, на которой вертикально рядами стояли многочисленные видеокассеты.

– Что хочешь посмотреть? – спросила она не оборачиваясь и протянулась к видеокассетам, от чего тесные белые шёлковые брючки ещё туже обтянули её изящные бёдра. После недавней внезапности это было трудоёмким зрелищем. Я отвёл глаза, повернулся к столу и глухо сказал:

– Да давай так кофе попьём.

И тут приехал Ицкович.

– Ну как, всё в порядке? – спросил он меня жизнерадостно, пожимая мне руку и похлопывая левой по плечу Валентину. – Поживи пока тут, а через пару дней съездишь за своими вещами и сдашь номер, – сказал он мне. – Новая зубная щётка, паста, полотенца где-то в шкафах, продукты – в холодильнике. Если что-то нужно будет купить – сходи поблизости, тут всякие магазины. – Он вытащил из кошелька коричневую сотенную купюру и положил на стол передо мной. – Пока дел к тебе нет, мы с Валентиной поехали, а ты смотри телевизор, видак – кассет вон полно всяких. Отдыхай от своей мелюзги. Не высыпаешься наверное? – участливо заглянул он мне в глаза.

– Да нет, – говорю, – у меня уже грудных нет, даже сыну уже второй год пошёл.

– Да, сообщи своим, что ты теперь на этом телефоне: номер там, на аппарате, в окошечке. Ключи вот, – он достал из шкафа резервные и подал мне. – Два замка, всё как везде – ничего сложного. Ну пока! А вечером позвоню: у меня есть вопросы о твоём друге.

– Каком? – не понял я.

– О Саше, – сказал Ицкович. – Ну, о Тютюннике.

И они уехали. А через час затрещал домофон: тогда их почти нигде не было, но этот дом был ими уже оборудован. Я не знал, как реагировать. Теперь бы позвонил по мобильному Ицковичу или Валентине и спросил, как быть, а тогда их ищи-свищи. Всех их дел я не знал, мало ли кто и зачем к ним явился. Ещё ляпну чего невпопад – и вдруг повторится пережитое в этот день.

Я затих, выключив даже телевизор, который перед этим решил посмотреть. Треск домофона повторился ещё пару раз, а на третий – осёкся. Ну и ладно, обрадовался я, не застал человек Ицковича и ушёл. Но не прошло и пяти минут, как позвонили уже в дверь. Я понял, что визитёр вошёл в парадную вместе с кем-то из жильцов. Значит, скорее всего, его тут знали, хотя и необязательно.

После нескольких звонков, я услышал из за обитой мягким звукопоглощающим материалом едва слышный голос:

– Саша, открой – это Тютюнник.

Меньше всего сейчас я хотел видеть его. Тем более, что Ицкович собирался о нём поговорить – явно неспроста. Но поскольку Тютюнника-то уж точно опасаться стоило, у меня не было причин его не впускать.

Я отпер дверь. Тютюнник смотрел на меня настороженно и при этом был неестественно оживлен.

– Чего ты так перепугался? Не открываешь… Ничего ж не случилось.

– Хорошенькое дело! – хмыкнул я.

– Да ладно, чего не бывает, – потряс он меня за плечо с деланной весёлостью. – Забудь!

Я продолжал держать его в прихожей и вовсе не разделял его бравады. Ещё бы, из-за него по сути мы все чуть не лишились жизни.

– Зачем ты пришёл? Ицкович был тут, но уже уехал. С Валентиной. А я тебе зачем?

– Да я переночую тут, – сказал он и по-хозяйски, легонько подвинув меня, прошёл в гостиную. – Не помешаю же? Вон, в спальне лягу. А утром приедет Сергей, и мы улетим в Барнаул – у нас вот билеты на два часа дня, я съездил купил, – показал он мне два бледно-зелёных листка с эмблемой «Аэрофлота».

Выгнать его я не мог. Но и общаться больше не хотелось. Сломалась иголочка. Вместо моего товарища, которого видели глаза, душа видела передо мной пустое пространство. Я только спросил:

– Эти армяне за тобой не притащатся? А то ещё тут ристалищ не хватало.

– Они больше никуда не притащатся.

– Как это?

– А их уже нет на свете, – беспечно ответил Тютюнник и многозначительно улыбнулся. – Так что, говорю же, забудь, как страшный сон, и расслабься. И это… да… мы говорили с тобой о сотрудничестве, чтобы и в Волгодонске продавать компьютеры через нас…

– Через кого – «через нас»? – уточнил я.

– Через меня и Сергея.

– Знаешь, Саша, не только я с ним не стану ничего иметь общего, но и тебе не советую – иначе не сносить тебе с таким партнёром головы. Давай займёмся этим вдвоём, без этого оболтуса.

Саша замялся.

– Нет, ну ты понимаешь… Я с ним несколько хороших сделок провернул. У него хватка есть.

– Видел я его «хватку»… Так что давай либо с ним, либо со мной.

Саша промолчал – он умел уходить от прямого ответа.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Вечером, когда позвонил Ицкович, я вполголоса сообщил ему, что Тютюнник здесь – будет ночевать до утра.

– А, тогда ладно, – сказал Ицкович. – Позвоню завтра. Или сам заеду.

Утром я ещё только проснулся и прошёл туалет, когда, не реагируя на затрещавший домофон, который явно набирал Сергей, Тютюнник вышел и прикрыл за собой дверь. Это означало, что он свой выбор сделал. Больше я его никогда не видел. Знаю, что и Перельберг тоже – он после того случая прервал с ним всякие деловые отношения и лишь изредка спрашивал, что слышно о Тютюннике. Но мне слышно не было – ибо я не слушал.

Выйдя из туалета, я запер за Сашей входную дверь и отправился в душ. Потом позавтракал и пошёл купить бельё и рубашки на смену, поскольку мои остались в сумке в гостинице. Я только после слов Тютюнника понял, почему Перельберг сказал мне пару дней там не появляться – пока не уляжется шум от находки трёх армянских трупов и не перестанет вынюхивать милиция.

На третий день под вечер я поехал в гостиницу, забрал вещи и сдал номер, который был оплачен до полудня следующего дня.

– Вы ещё здесь? – услышал я в коридоре удивлённый голос Евгения Весника, возвращавшегося после съёмочного дня – явно нелёгкого: он был очень уставший. – А я думал, уехали – завтракать не приходили.

– Отлучался в область по делам, – сказал я. – А теперь вот совсем уезжаю. Счастливо вам, Евгений Яковлевич, завершить съёмки!

– Вашими молитвами, – вздохнул он.

Мы тепло попрощались, и больше я Весника тоже никогда не встречал – только видел в новых «Гардемаринах».

Не бывал с тех пор и в «Советской» – она уже без меня стала «Азимутом».

А после 28 декабря того года не встречался и с Владимиром Ицковичем, который спешно закрыл кооператив, поскольку в декабре вышел закон «О предприятиях и предпринимательской деятельности», устанавливавший новые правила ведения бизнеса, и на что переключился, один бог знает. На мои редкие звонки (ибо приходилось звонить с переговорного пункта, дожидаясь соединения чуть не по часу, а то и больше, – дома у меня телефона ещё долго не было) жена Ицковича неизменно отвечала, что он вот только отъехал, а когда будет, не знает. Потом я вообще перестал звонить, но написал ему письмо. Однако через два месяца заказное отправление, так и не забранное им с почты, вернулось обратно. Номера телефона Валентины я не сохранил и потому не мог у неё прояснить ситуацию.

А в 5-м году узнал от жены Перельберга, что его самого убили ещё в 94-м.