Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

– К счастью, недолго, – сказал я, вздохнув. – Жизнь-то уже у финиша.

Она встала. Стала заново упаковывать наспех разорванный свёрток с действительно очень красивым бельём, которое, я подумал, наденет сегодня же ночью – для Андрея. Что ж, помогай им бог.

– Поцелуй меня, Саша, – вдруг сказала она, когда всё уже было управлено.

Я удивился: что, рецидив вчерашнего закидона. Но она смотрела на меня глазами привычной мне за десятилетия Лены. Я обнял её. Целоваться в первый раз даже в юности нелегко, а если два старика, пусть и не замшелых и ещё о-го-го – но старика, поверьте, особенная оказия.

Она сама нашла мои губы, и поцелуй вышел авторский – Ленин. И тут, ещё не отстранившись, но уже на изготовке, она прошептала прямо мне в рот:

– Я всё же люблю тебя. И потому я тебя предупредила – я не могла ударить тебе в спину, даже в шутку.

Я резко отодвинулся от неё, чтобы видеть глаза – мне всегда нужно видеть глаза. Она улыбнулась уголками совсем ещё не старушечьих губ, у которых не было и следа мимических морщин.

– И где же твоя профессиональная наблюдательность, скрипторис?

– Да объясни!

– Подсказка здесь. Я принесла её с собой. Я так надеялась, что ты поймёшь всё сразу.

Я быстро оглядел кухню: всё было, как и до её прихода. И тут взгляд упал на стол.

– Три булочки, – вырвалось у меня.

– Да, ты купил четыре рогалика – на нас двоих, это логично. Но нелогично для двоих приносить три булочки. Эх ты, скрипторис! – щёлкнула она меня пальцем по носу. – А туда же: полвека в журналистике, – передразнила она меня, вообразив, что я так говорю, хотя я и не говорю, во всяком случае ей.

Уже натягивая ветровку, она вновь меня огорошила:

– Какая всё же я дура, что не целовалась с тобой в Фергане – мне так понравилось! И усы твои с бородой совсем не колются, как может показаться.

– А тогда их и не было, – напомнил я.

Она рассмеялась.

– Вот потому, видимо, и не целовалась – недоставало нынешней степени пикантности. – И взмахом руки как смыла весь предшествовавший разговор. – Пошла, надо кормить Андрея – уже ведь обед на носу. У тебя есть еда? А то давай к нам.

Я отрицательно помотал головой. Она поняла, что я не о еде, и ушла.

24. ИГОЛОЧКА НЕ СЛОМАЛАСЬ

Нет уже массовости в нашем поколении – так, редкие пеньки, да обгорелые печные трубы. Жизнь движется, как лесной пожар: настоящее исчезает, в прошлом ничего нет. Поэтому жаль терять даже эти пеньки и эти трубы. В молодости б я, как это в моём характере, просто отстранился от них, этих несносных Большаковых, как если бы их и не было. Если я теряю интерес к людям, они перестают для меня существовать, и ничем уже их в мой круг не вернуть. «Только дураков, Саша, обманывают дважды», – сказал как-то мой первый в жизни босс – начальник отдела культуры и быта «Фрунзевца» подполковник Владислав (Вадим) Журавлёв. Сказал мимоходом, а оказалось – дал главный совет на всю жизнь.

С тех пор я и отстраняюсь, если что не по мне, а обман толкую для себя расширительно – не только тривиальное враньё, а как и обман ожиданий, вынуждение обмануться. Я практически не ошибаюсь в людях: бог дал мне такое зрение, что я сразу вижу человека насквозь – возможно, иначе я бы и не стал журналистом, а потом не метаморфизировался в скрипториса. Но даже видя и сознавая, что человек, с которым приходится соприкасаться в силу не мной созданных обстоятельств, не оказался бы поблизости, будь эти обстоятельства зависимы от меня, я всё же, в интересах дела ли, либо иных каких-то, поддерживаю с ним отношения, нисколько не обольщаясь при этом на его счёт. Но стоит ему, этому человеку, заступить за невидимую линию, прочерченную моим внутренним лазерным маркером, как он, никуда не деваясь физически, проваливается для меня эмоционально в бездонную яму, и место провала мгновенно затягивается схлопнувшимся пространством.

В молодости я называл это «сломалась иголочка». Как-то бежит мне навстречу прелестная девушка, ну прямо живое воплощение Венеры Каллипиги, а знаю – вчера она мне соврала. Не изменила, не предала – мне вообще, не поверите, женщины не изменяли, не предавали меня и не бросали – три «не», как я всегда говорю. Нет, просто была неискренна там, где быть искренней нужно паки и паки, и всё – моментально исчезло очарование, а с ним – интерес. И бежала уже чужая, а потому сердцем больше не видимая плоть, пусть и прекраснозадая.

– Ну Саша, ну Саша, ну Саша! – бросилась она мне на шею, едва не опрокинув в полную чашу фонтана у театра Навои почти в том самом месте, где летом 56-го нас с мамой посадил на парапет фотограф и сделал божественный кадр: я смотрю в объектив, а мама, по его указанию, мимо, и это придало карточке такую художественную и даже историческую весомость, что с неё можно запросто делать плакат «Наше время». – Ну почему, ну почему, ну почему?! – кричала она, накладывая свой крик на живой звук фонтанных струй, – и тем тоже фальшивила: она работала ассистенткой звукорежиссёра на радио и знала усиливающий эффект подобного наложения, и ловила, ловила мои губы, чтобы меня парализовать, обезволить и вернуть, как телёнка.

– Сломалась иголочка, – отстранил я её, больше не чувствуя одуряющего магнетизма подвижного женского тела под тонкой блузкой, который мощнее любых гравитаций – и в нашей вселенной, и в параллельных.

– Какая иголочка? – отступила она и сама. – Ты о чём?

– Сказочку сказываю, – бесстрастно ответил я. – На высоком дубу примостился сундук, в сундуке сидит заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в яйце – иголка, сломаешь которую – и будет мне смерть.

Она была не умненькая красавица, а, как и все мои женщины, – красивая умница. Она всё поняла. Но снова шагнула ко мне и прижалась в последней отчаянной, уже на авось, попытке, часто тряся скульптурной головкой:

– Не сломалась, не сломалась, не сломалась…

Я отвёл её руки и, больше ничего не сказав, обошёл и зашагал в редакцию – место покоя и успокоения.

К слову, вот погребают же в храмах, а почему бы не упокоивать завещавших это скрипторисов в редакциях – ведь это же тоже святилища, причём куда менее ханжеские и фарисейские? Я б там лежал кучкой пепла в жестянке из-под «Ахмада» – моего любимого чая – на полке со всякой всячиной, как папаша героя Де Ниро – Джека Бёрнса в «Знакомстве с Факерами», рядом с недопитым кофе, надкусанной сушкой и немытым стаканом из-под вискаря, никому не мешая. А если бы даже рассыпали в пылу спора с рукоприкладством, под вискарь в том стакане, так его не помыв, кто же всех гениальнее в данном прокуренном помещении, не беда – из праха вышел, во прах и вернулся, можно и щёточкой в совочек смести – и опять в ту же баночку. Конечно, химера мне грезится, но кто знает – если вдруг заживусь, может и такой ещё последней обители удостоюсь – нравы, знаете ли, меняются…

Однако о Большаковых. Или я постарел кривобоко, или что-то в скрипторисах снова преображается, но на сей раз я не услышал столь характерного стального хруста сломанной иголочки. И ушли они от меня – сволочи, ясно, но, как прежде, свои. Это меня удивило, я даже измерил температуру – путём прикладывания ладони ко лбу – градусника у меня отродясь не водилось. Мне он кажется странным как медицинский аксессуар: подскочит температура – почувствую и без него, нет – так тем более знаю, что всё в порядке. Говорят, имеет значение степень нагрева бренного тела: мол, если мал он, организм борется сам, а велик – принимай препараты. А у меня нет дома никаких препаратов вообще, кроме йода – на случай, если порежусь. Вот это полезная штука, отношусь с уважением. И только ей всю жизнь и доверяю. Ребята в детстве ходили в зелёнке, а я – никогда. Если сносил кожу на колене, «пропахав» по асфальту ещё и локтями, и пузом, мчался домой заливать скорей йодом – всегда только сам! В особом общении с йодом сублимирован, видимо, мой мазохизм – он у каждого есть, как и спирт, и холестерин: ровно столько, сколько надобно организму для нулевого баланса.

Однако всё же о Большаковых. На утро я уже не чувствовал никакой на них досады, словно видел вчера лишь забористое кино, а когда на экране возник лучший кадр всех времён и народов, по стародавней версии моего незабвенного дяди Миши, а теперь и моей – «Конец фильма», усмехнулся, мол, вот же чертяки что вытворяли, и равнодушно выключил домашний кинотеатр. Даже за выпачканный пол Андрея не корил, а просто тщательно вымел засохшую грязь, пропылесосил всю используемую мной площадь и мыл старенький уже ламинат до тех пор, пока бледно-салатовая насадка на швабру из микрофибры с пупырышками не осталась такой же чистой, какой была после предыдущей её промывки.

Досады не чувствовал, но вопросы остались. И первый: как понимать заявление Андрея, что он бы в отместку мне взял да уехал с двоюродной сестрой Лены. Ведь, как призналась Лена позже, она мне натрепалась про родство, а по правде об Оле Медведевой знает лишь по моим обрывочным рассказам. Тогда какую Ленину реальную кузину он имел в виду? Знаю, что у Лены есть в Питере родные – они им и помогали тут обосноваться после Ферганы, но что там за люди – тётки, кузены, кузины, прабабки, как-то не интересовался. Ну, допустим, кузина есть – но почему Андреев с ней побег мог бы меня уязвить? Лену – согласен, родная кровь, да и вообще подлая измена, но я-то причём? Это надо прояснить, иначе полного доверия словам Лены, что она мне натрепала про родство с Олей, нет.

Как и Мила Медведева, Лена оправдана, за неимением доказательств, но тоже остаётся в сильном подозрении.

Как мне уже надоело копаться во всей этой жизненной требухе, кто бы знал! Скорее бы распутать клубок и впредь даже в руки не брать никаких чеков – не то ещё с Марса окажутся, и тогда хоть топись. Но с этим, раз уж взят в руки, надо дело добить до конца.

Я снова положил перед собой чек с Андреевой запиской на обороте и тут вспомнил, что сегодня ещё не проверял, не пришёл ли ответ из крупного центра обслуживания кассовой техники. А он и пришёл! Мне коротко написали, что технически всё возможно, вот только подобные изменения строго контролируются. Тю-ю! У нас всё очень строго контролируется, но бюджетные миллиарды ускользают между сжатыми до срастания пальцами как сверхтекучая жидкость.

Итак, мы теперь имеем подтверждение технической возможности манипуляций с датой в кассовых аппаратах уже из двух источников. Я позвонил ещё в одну фирму, где взявший трубку молодой и задорный техник почти слово в слово повторил предыдущий ответ его коллег – с той только разницей, что он почти дословно повторил следом ещё и мой комментарий. Это меня окончательно убедило: злоумышленник не в будущем, а рядом!

Но почему, собственно, злоумышленник? А если человек хотел меня разыграть – вот как эти ферганские старовозрастные придурки накануне? И сейчас наблюдает за нами и хихикает, потирая от удовольствия ладошки, видя, как мы мечемся. Конечно, он заслуживает хорошенькой выволочки, потому что мы не просто мечемся, как лабораторные мыши, – мы рушим наше прошлое, на котором зиждется настоящее, а стало быть и ему суждено рухнуть, если не остановимся.

– Слушай, друг! – сказал я громко, чётко артикулируя каждое слово. – Если ты имеешь хоть каплю совести, окажи божескую милость – прекращай своей хэллоуин! Твоя шутка угробит нас раньше времени. Позабавился – и будет! Выйди, раскланяйся, и мы может быть даже и бить тебя не станем. А если ты женщина, то максимум обстрижём наголо, как французы коллаборационисток, а то и вовсе пальцем не тронем. Выскажем, естественно, всё что о тебе думаем, но у тебя же не убудет.

Никто, конечно, не отозвался. Но может, раз он или она за нами наблюдает, где-то в наших домах им установлены тайком технические средства. Что ж, пусть видит, слышит и записывает. И тут я вспомнил, что теперь есть такие тарелочки, что направишь издалека, и они, преобразуя колебания оконных стёкол, протранслируют разговоры за стенками, словно по проводам.

Я подошёл к кухонному окну – так удобнее, потому что к окну в комнате почти вплотную примыкает мой разобранный диван. Внизу всё было, как всегда по утру: дворники выкатили мусорные баки из отсеков мусоропровода, и теперь мусоровоз с надрывным стоном их опорожнял почему-то именно у моего подъезда. Но это вряд ли шпионская техника, а вот тот закрытый фургон, что стоит на месте уже снятой с производства «Лады Приоры» – я все машины под окнами знаю – прежде никогда там не стоял. Впрочем, это мог приехать ремонтник какой-то громоздкой бытовой техники – например, холодильника, чтобы, если что, отвезти его в мастерскую.

Другие машины были, во-первых, все «наши», а во-вторых, пустые – хозяева либо дома, либо отправились на работу на городском транспорте. И я стал поджидать, когда кто-то выйдет либо из подозрительного фургона, либо – из подъезда и уедет на нём. Вскоре и правда из подъезда выкатился парень с чемоданчиком для инструментов, и я уже было стал закрывать фрамугу, в которую рвался холодный ветер и залетали редкие капли дождя, как сдал назад: парень в фургон-то сел, но не за руль, а в кузов. Странно… Зачем?

Конечно, пока шпиономанил, я сто раз себя за это высмеял. Да и сейчас можно было в сто первый: парень совсем молодой, явно недавний пэтэушник – ну какой он разведчик по нашим с Большаковыми стародавним делам!

Но в сто первый раз смеяться не пришлось. Ибо – ибо, в который раз за это повествование! – кузов фургона снова открылся и из него выскочил знаете кто? Нет, не пэтэушник, а мужчина постарше, но не намного, семейный и очень весёлый. Говорю это совершенно уверенно, как Шерлок Холмс доктору Ватсону при виде человека, который в это время подходит к их дому на Бейкер-стрит. И если Шерлок Холмс хорошо знал своего старшего брата Майкрофта, то столь же естественно, что я знал не хуже большаковского сына Колюнчика.

«Однако!» – сказал я себе мысленно и стал думать, как поступить. Надо как-то Колюнчика расколоть. Но это не получится, если он сейчас сядет за руль и уедет. Да нет, он же водить не умеет – я это точно знаю. Коля Большаков, как и я, имел пунктик, что за рулём или он кого-нибудь гробанёт, или его самого. Тогда кто же водитель – тот «пэтэушник»? И чего он тогда сидит внутри фургона?

Я знал, что Коля работает в какой-то организации, где очень даже неплохо зарабатывает, подбрасывая иногда солидные «наградные» родителям, которые безоглядно грохают свои пенсии на его Вовчика, но в какой именно – убей меня бог… Этих организаций теперь так много, что и не запомнишь. Что он там делает, я не задумывался, но знаю, что окончил питерский институт связи имени Бонч-Бруевича – теперь он, кажется, зовётся университетом телекоммуникаций. Но вот чему учился в «Бонче», как этот вуз называют в городском обиходе, опять же понятия не имею.

Колюнчик между тем направился не куда-нибудь, а к моему подъезду. Ох, чует моё сердце, он не зря тут ошивается! Я решил его перехватить, когда он будет возвращаться, чтобы постараться разговорить и как бы ненароком заглянуть, если получится, в нутро фургона. Поэтому поспешно оделся, запер дверь и вызвал лифт.

25. РАЗВОД И ДЕВИЧЬЯ ФАМИЛИЯ

К старости люди становятся придурками. Кто против этого возражает, обогнал остальных в подобном становлении. Это и по уже рассказанному мной хорошо видно, и будет видно по тому, что произошло дальше – а также за горизонтом этого сериала.

К ткани повествования предыдущий абзац непосредственного отношения не имеет – это лишь реплика апарт, которую вправе позволить себе автор, будучи безраздельным хозяином документального произведения. Но только апарт, ибо события, им описываемые, и оценки, даваемые участниками этих событий, он изменять не может – по соображениям совести и… впрочем, и только совести вполне достаточно.

Как вы помните, увидев идущего к моему подъезду Колюнчика, я поспешно оделся, запер входную дверь в квартиру и вызвал лифт. Когда я нажимал его кнопку, лифт уже двигался, что естественно – в нём, конечно, и ехал снизу Колюнчик. Поэтому я удивился, что он остановился на мой вызов: так не бывает – лифт, во всяком случае наш, могилёвского производства, реагирует на вызов лишь при спуске. Однако вот же – остановился.

Из него вышел навстречу мне, чуть не сбив, Колюнчик.

– Дядь Саша, привет! – воскликнул он и смутился: – Вы уходите? А я к вам. Можно? Не задержу?

– Привет, Колюнчик! – пожал я руку ещё недавнему парнишке, которого с детства прозвал Колюнчиком, потому что много-много лет назад так называл сынишку других моих старых и добрых друзей в Волгодонске, где прожил после Ташкента 22 года. Тот Колюнчик давно вырос, получил прекрасное образование в Москве, а живёт и работает в Кракове. Его мама, Галочка – наша, кстати, девушка, родом из Ангрена, и тоже, как Лена, выпускница дошкольного факультета «Низами», выкладывает в Одноклассниках живописные фотографии, когда гостит у сыночка. Да и этот, второй Колюнчик, тоже вот уже вполне себе мужчина, отец славного и забавного Вовчика. – Конечно, ты меня не задержишь, поскольку я и так нынче целый день работаю дома, а выскочил сейчас за хлебом, который никуда от меня не убежит. Пошли, – отпер я снова дверь и пригласил его. – Ты у меня вообще-то хоть когда-то бывал?

– Как-то мы с отцом к вам забегали, давно уже, – сказал он, сбрасывая красивые штиблеты, стоящие, вероятно, как пять пар кроссовок, что я обычно ношу. А что, может себе позволить, пусть красуется. Я в его годы таким пижоном был, что о-ё-ёй – тоже зарабатывал превосходно и носил костюмы от Кардена за 144 рубля – месячную зарплату большинства представителей интеллигенции, а то и полторы зарплаты. Они свободно продавались в мужском отделе ташкентского ЦУМа, поскольку нашим депутатом Верховного Совета СССР долгое время был министр внешней торговли Патоличев, только никто не знал тогда, кто такой Карден, чтобы гламурно от этого млеть.

– Ну проходи, – повторил приглашение я, когда он вдел ноги в мои резервные тапочки, и провёл его в кухню. – И, как папа твой говорит, излагай. Да, чай-кофе будешь?

– Кофе, – сказал Колюнчик, – потому что, можно я вам признаюсь, чай уже видеть не могу – так эти азиатские предки с ним достали!

Мне стало смешно.

– А ты-то откуда – из них вылез, из азиатских.

– Да не видел я эту Азию, и гори она синим огнём! – отмахнулся Колюнчик. – Это вы все какие-то чурканутые, а я тут, в России, родился, и прошу меня не припутывать.

– Какие – чурканутые? – переспросил я.

– Ну да, от слова «чурка», – объяснил Колюнчик со смехом. – Вы не подумайте, я не расист, но Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись.

– Ты что, и Киплинга читал? – не смог я скрыть приятного удивления. Как, впрочем, и скепсиса: – Или просто использовал расхожую фразу?

Колюнчик коротко и чуть укоризненно глянул на меня своими ясными Лениными глазами:

– Дядь Саш, я же в «Бонче» учился – это культурный вуз.

Я снял с плиты закипевший чайник и, заливая им растворимый кофе, вернул ему такой же взгляд, только приправленный едкой насмешкой:

– То-то вашего ректора его же сотрудники умоляли лет пять назад гнать поганой метлой!

Колюнчик лишь с кислой миной развёл руками и пожал плечами.

Кто не знает, в 2011 году ректор питерского университета телекоммуникаций Сергей Бачевский оказался в центре внимания во время скандала, связанного с открытым, но правда анонимным, письмом преподавателей и сотрудников вуза. Не называясь, они просили посодействовать в освобождении Бачевского, который на тот момент был ещё лишь исполняющим обязанности ректора, от занимаемой им должности – по их мнению, он «нарушает все возможные нравственные нормы и принципы». Авторы письма также упирали на то, что Сергей Бачевский был избран на пост исполняющего обязанности ректора вуза в обход «демократической процедуры выбора нового ректора». Кроме того, летом 2011 года в вузе прошли массовые увольнения, по словам преподавателей, наиболее авторитетных сотрудников «Бонча».

На этом фоне жест Колюнчика мог означать: то ли это правда, то ли нет, поди знай. Мы же не могли предвидеть тогда, что в мае будущего, 2017 года Сергея Бачевского, уже полноправного и всевластного ректора, ФСБ всё же возьмёт за причинное место, и его арестуют за махинации с арендой вузовских помещений. Правда, арест этот был домашний, ему ещё и ежедневные прогулки суд разрешил и даже общение с «третьими лицами», за исключением свидетелей по делу. Любопытно, что горе-ректор, и эту меру пресечения считавший строгой не по чину, умолял суд об освобождении под залог, предлагая внести любую сумму, какую суд сам и назовёт. Суд не повёлся, но осадочек-то остался: если ректор чист, по его уверениям, как стёклышко, то откуда у него «любая» сумма? Конечно, ректорская зарплата – не студенческая стипендия, но всё же…

Через год шумное дело, возбуждённое, на минуточку, управлением ФСБ по Петербургу и Ленинградской области, где люди весьма серьёзные и знающие, закончилось однако всех удивившим смехотворным – 25-тысячным всего-то – судебным штрафом. Что бы теперь на это сказал Колюнчик, я не знаю, ибо мы больше судьбу Бачевского с ним не обсуждали. Как и вообще ничего – но об этом впереди.

– А чего ты к нашим землякам-то прикопался? Они тебе что, на хвост наступили? – спросил я, себе всё же наливая чай – кофе я пью редко, да и то после полуночи – чтобы скорее уснуть.

– Ай! – махнул рукой Колюнчик. – Работнички, блин…

– А чего они работают?

– Да интернет… В вашем доме сейчас тянут оптоволоконный кабель. Опять вот приходится переделывать.

– А что ж ты хотел: узбеки не производственники. Она лучшие в Азии, после китайцев, торговцы. Земледельцы, конечно, классные. Врачи, если только не за взятки дипломы получили. Ещё звездочёты…

– А-а, Улугбек! – перебил меня Колюнчик и криво усмехнулся. – Слыхали, слыхали. Родители все уши прожужжали… Но это было давно и неправда.

– Зачем же – здесь и сейчас. Самый знаменитый в мире астроном Главной астрономической обсерватории Академии наук…

– Это Пулковская, что ли? – уточнил Колюнчик.

– Она самая. Так вот, самый её знаменитый астроном с мировым именем – Хабибулло Исмаилович Абдусаматов. Он заведует сектором космических исследований Солнца и знает о нашем светиле больше, чем оно само о себе.

Колюнчик явно заинтересовался.

– Вы брали у него интервью?

– Пока нет, – вздохнул я. – Написал ему как раз на днях, и он вчера ответил.

– Не послал? – прищурился Колюнчик. Циничное всё же это поколение!

– Сейчас прочитаю.

Я открыл электронную почту.

– Вот: «Добрый вечер, дорогой Александр! К сожалению, в настоящее время я не имею возможности непосредственного общения с Вами по данному важному вопросу. Ориентировочно через месяц мы могли бы обсудить мои взгляды более подробно».

– А по какому вопросу?

– О том, что на землю надвигается не глобальное потепление, как об этом кричит на каждом углу лженаука, подхваченная Гором и Обамой, а ледниковый период – и пора заготавливать дрова.

– Ёшкин кот! – воскликнул совсем по-отцовски Колюнчик. Потом добавил уважительно: – Интересная у вас жизнь, дядь Саша: с такими людьми запросто…

– Интересная, – согласился я. – Жизнь вообще интересная. Если жить, а не нюнить. – И вернулся к теме: – Вот такие они, мои дорогие узбеки. А индустриальной и строительной жилки у них, что ж делать, нет. А ты у них бригадир, что ли?

Колюнчик вскинул на меня глаза от кружки. Они смеялись.

– Берите выше, дядь Саша.

– Неужто мастер?! – это я стал его подначивать, понимая, что должность у него всё же выше, инженерская: скорее всего – начальник участка.

– Был им. Сразу когда «Бонч» закончил.

– Ишь ты! – искренне удивился я. – С каких высот теперь выпускники начинают. Но понятно, если в глубинке, а в Питере-то на каждого солдата, фигурально выражаясь, по два генерала.

Колюнчик опять улыбнулся.

– Все низовые позиции я ещё студентом прошёл. Я же все студенческие годы работал в этой сфере.

– Правда? Я как-то не обращал внимания. Спросишь у родителей бывало, Колюнчик ваш, мол, как. Да всё нормально, говорят. Ну и ладно. А что именно «нормально»… Так ты чего ж теперь, начальник среднего звена, выходит? – уточнил я одобрительно.

– Дядь Саш, я – генеральный директор фирмы, – огорошил меня Колюнчик.

– Вот этой, что интернет тянет?! В пику моему Ростелекому?

– Именно. И скоро отхватим этот кусок у Ростелекома. Кстати, у вас тоже его интернет? И как?

– Да не жалуюсь, – пожал я плечами. – На мои задачи скорости хватает – сто килобит.

– У нас будет двести, – быстро вставил Колюнчик.

– Логично – кому-то такая и нужна, – похвалил я. – Все же только и делают, что онлайн в игры играют, как мелюзга прежде в песочнице. А я в интернете работаю, и нынешняя скорость меня вполне устраивает. Мне важнее, чтобы отключений не было и прочих сбоев. Но их и не было уж пару лет.

– А интернет-телевидение как?

– Я вообще телик не смотрю, – признался я. – А у дочери есть интернет-телевидение ростелекомовское – не жалуется. А ты что, генеральный директор, вот так всех клиентов конкурента обходишь и расспрашиваешь.

– Нет, – рассмеялся Колюнчик. – У нас для этого есть специально обученные люди.

– Да знаю… Звонят по пять раз на дню – и ваши, и ещё какие-то.

– Работа такая.

– Ясно. Пятачок вашего бизнеса тесный, всюду давно натоптано… Ну а раз не по делам своей фирмы ко мне – я-то думал, что агитировать будешь меня переметнуться к вам, но я бы не пошёл: я с Ростелекомом ещё со времён «Авангарда» сотрудничаю. Ты наверное такую их дочернюю организацию и не помнишь.

– Что-то слышал… У родителей тоже сначала, кажется, она была провайдером. Нет, я к вам совсем не по делам фирмы, а по делам нашей семьи.

Это меня удивило.

– Вот как? И что же она уполномочила тебя со мной согласовать или решить?

– Ну их, этих старпёров! – бесцеремонно выразился Колюнчик, не смущаясь, что для меня и его родители – ребятня. – Ничего они не уполномочивали.

Я ждал, что он скажет дальше.

Колюнчик помялся-помялся – и выдал:

– Они разводиться вздумали, представляете!

– И чего ради? – не слишком удивился я. Все эти заверения Лены сделать жизнь Андрея ещё более райской, чем уже была, с самого начала показались мне неубедительными. Впрочем, я-то предполагал что грядёт лишь цепь вялотекущих скандалов, причём, замыкающихся на мне, поскольку оба считали виноватыми в их семейной напряжённости именно меня: Андрей, что, видишь ли, я что там мутил с Леной до него, а Лена – что якобы сбагрил её Андрею, не составив её счастья. А тут вон оно как повернулось – разводом запахло.

– Ну чего, – глухо отозвался Колюнчик. – Я деталей особо не знаю, да и, если честно, мне по фигу, но вроде мама дозналась, что отец подкатывал к её двоюродной сестре, тёте Ане. Что мне кажется совершенно диким, несколько я знаю отца, – поспешил оговориться Колюнчик. – Однако, как я понял, он не отпирался. Ну и, слово за слово, у них и началось бучилово. Так я что – может вы им по строй дружбе дадите обоим по мозгам. А то ведь людей стыдно!

– Да люди-то откуда знают? – спросил я.

– Наши люди всегда всё знают. Но детсад в данном конкретном случае информирует Вовчик. Он всех оповестил, что дед его козёл и даже показывал, как он блеет и бодается рожками.

Я представил мизансцену и рассмеялся. Андрей тоже хихикнул, но тут же посерьёзнел.

– Меня воспитка его, когда забирал вчера, спрашивает, откуда, мол, у Вовочки это, а когда я провёл дознание, оказалось, что эти старые недотёпы устроили ругачку при пацане – не нашли ничего лучшего! А он, мол, ничего ещё не понимает, мне говорят. Ага! Он уже то хорошо понимает, в чём они сами ещё плавают. Время-то какое, что говорить…

– Это да, – согласился я. – Так что ж, поехать им по головам настучать?

– Я бы был вам очень благодарен, – сказал Колюнчик и встал. – А можно прямо сегодня? Я бы вас и подкинул – у меня вон во дворе фургон стоит, – кивнул он на окно.

Я благоразумно не признался, что знаю об этом и даже намеревался его обследовать на предмет шпионской оснастки. Тем более, что смысла в этом теперь, после сказанного Колюнчиком, уже не было: ему только шпионить за мной в такой ситуации не хватало. Да и ни в какой – не гендиректорское это дело.

– Хорошо, – сказал я. – Ты спускайся, а я сейчас переоденусь и тебя догоню. Или ещё кофе?

Колюнчик отказался, и мы на несколько минут расстались.

Кажется, кое-что начинает проясняться, подумал я, одеваясь потеплее: на дворе с каждым днём холодало – до того, что главный синоптик Петербурга Александр Колесов, знакомый горожанам так же хорошо, как после землетрясения ташкентцам – сейсмолог Валентин Уломов, посулил в ближайшие выходные первый снег. Не хотелось бы – но надо: не в тропиках чай живём.

Колюнчик, конечно, всё перепутал или не так понял насчёт отца и материной двоюродной сестры – совсем, конечно, как подтверждается, не Оли Медведевой, а настоящей. Что ж, с Лены подозрения можно снять окончательно. Но каким же боком всё же мог бы Андрей отомстить мне побегом от жены с этой самой тётей Аней? Сейчас всё прояснится – теперь уже недолго ждать.

Воистину, к старости люди становятся придурками – не случайно этой сентенцией я начал эту серию.

Я вышел из дому и бегом спустился по лестнице: лифт, было слышно, кого-то возил, а ждать его не хотелось – загадка настоящей уже, а не выдуманной кузины Лены так меня и жгла.