Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

34. СКРИПТОРИСЫ – ВОЛЬНЫЕ ПТИЦЫ

«Инфинити» тем временем свернула с Фонтанки у Пантелеймоновского моста на Мойку, обогнула вдоль Лебяжьей канавки Летний сад и выскочила через Суворовскую площадь на Троицкий мост. Дальше – прямой, как стрела, Каменностровский проспект, Каменноостровский мост через Малую Неву, Ушаковский – через Большую Невку и поворот на Приморский проспект, который в конце сливается с улицей Савушкина. Ещё один поворот, налево, на Туристскую, где в прошлом году, к футбольному мундиалю открыли станцию метро «Беговая», и наконец – плавная парковка на открытой автостоянке у 27-этажной стеклянной башни бизнес-центра «Атлантик-Сити».

– Ну и? – посмотрел я одним глазом на Аню вопросительно, а другим, с опаской – на Валентина. Последний, как двустворчатый шкаф на телескопическом штативе, выбрался из-за руля, обогнул машину и открыл двери сперва Ане, потом мне, сидевшему у неё за спиной.

Прямо перед нами простирался уже слегка пожелтевший юный парк 300-летия Петербурга, за которым, через Большую Невку. чуть левее виднелась перечёркнутая уже построенным, но тогда ещё официально не открытым Северным участком Западного скоростного диаметра многострадальная стройка нового стадиона на месте снесённого Кировского, обошедшаяся городу вместо первоначально скалькулированных 8 миллиардов в целых 40. А справа уже второй год ломилась в небо столь ненавистная вечно брюзжащим петербуржцам «кукурузина» «Лахта-центра» – будущая штаб-квартира «Газпрома», подбиравшаяся в те дни к своему «экватору» – половине проектной высоты. Мне же этот небоскрёб по душе – не нравилось только, что его первоначально собирались возвести прямо напротив Смольного, у впадения в Неву Охты, и потому назывался он тогда «Охта-центром», став чуть ли не мемом поругания нашей культурной столицы, если не всей самобытности России. Это, конечно, было уж слишком вульгарно для центра имперской столицы. А в Лахте – ничего себе, там всё новенькое, словно другой Петербург, вот и бизнес-центр «Атлантик-Сити», куда меня привезла силком Аня, тоже.

Я не мог понять: это всё ещё продолжается фарс или мы уже переходим к другому жанру. Выстроил простой категорический силлогизм: Аня ездит на роскошной «Инфинити» – «Инфинити» подкатила к бизнес-центру премиум-класса – значит, Аня работает здесь, причём, явно же не уборщицей. Что ж, посмотрим кем именно.

Валентин остался в машине, включив музычку, а мы с Аней вознеслись на одном из четырёх панорамных лифтов, аки на крыльях, ибо лифт был совершенно прозрачен, мимо бутиков на первых трёх этажах на 17-й – уже в деловой части небоскрёба.

На всём пути от моего дома, занявшем больше часа, Аня не сочла нужным ничего мне объяснять, а я, всё ещё злясь на её бесцеремонность, а больше на себя – что не отвадил её ещё накануне, делал вид, что мне наплевать. На самом же деле мне, конечно же, было вовсе не наплевать, куда и с какой целью меня везли, как старую рухлядь, используя зачем-то для этого не самый рентабельный способ транспортировки.

Куда везли, я понял уже в холле, выйдя из лифта: изысканно-скромная табличка «Серова и Ко» на стене указывала стрелочкой в направлении коридора.

– Ишь ты, не одна – с компанией! – усмехнулся я.

– Пока! – жёстко ответила Аня, и я понял, компаньоны уже приговорены, хотя, возможно, пока этого и не знают.

– Акула капитализма, – съёрничал я.

– Пиранья, – поправила Аня, и мне померещилось, что в уголках её чувственного ротика проступили стигматы.

Она распахнула передо мной дверь многокомнатного, как я сразу же понял по жужжанию голосов, офиса, пропустила вперёд и зычно, но негромко окликнула:

– Нонна!

Тотчас из недр офиса выпорхнуло небесное создание, которое могло бы очаровывать до полуобморока, если бы не взгляд сейлемской ведьмы перед повешением. Да-а, мысленно всплакнул я, «дьявол носит Прада». Хотя ничего такого брендового на Ане не заметил. Впрочем, это не времена моих костюмов от Кардена – теперь брендовым может оказаться и всякое тряпьё. Но на Ане, конечно, никакого тряпья не было – это вам не какой-то там Париж, а всё-таки Петербург, да и она из Ташкента, а не из какого-то Милана.

Ана ничего не сказала, только подняла правую бровь. Нонна тотчас поняла и отчеканила:

– Всё приготовлено, Анна Владимировна! – и кивнула мне: – Здравствуйте, Александр Васильевич!

Аня опустила правую бровь и подняла левую – Нонна мгновенно исчезла. Её аккуратная попочка под облегавшими тёмно-синими брюками излучала несказанную радость. Но лопатки под белой блузкой тревога ещё не отпустила. Это логично: всё же низ человека на жизнь смотрит проще, в чём я и сам не раз на себе убеждался.

– Это твоя секретарша, – сказала мне Аня и рукой указала на дверь в углу просторного офисного холла, хотя я бы сказал – сеней, мне так нравится больше, но нынче, увы, это не модно, а потому большинство современников и не поймёт.

Мы вошли в большую комнату, задняя стена которой была сплошным окном, разделённым на три части узкими стальными переплётами. Я даже опнулся на пороге от неожиданности – показалось, что сейчас упаду прямо в парк – тот самый, 300-летия Петербурга. В комнате вкусно пахло дорогой кожей – от дивана и кресел. В остальном же она была уныла своим минимализмом.

– Это твой кабинет – объяснила Аня.

Я подошёл к окну, всё ещё не без испуга, поскольку оно было изумительно вымыто – изнутри приткнувшимся на полу роботом, а снаружи, надо думать, мойщиками-верхолазами, нанятыми хозяевами бизнес-центра, и потому казалось, что стеклянной преграды вообще нет – и «так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки – туже, как можно туже, натужиться надо, – и полетела бы…».

– Красиво… И что же мне надо будет тут кабинетить? – налюбовавшись панорамой города с этакой верхотуры, спросил я и повернулся к Ане.

Ана пожала плечами.

– Что захочешь. Можешь быть офис-менеджером – и гонять моих бездельников.

– Хорошенькое поприще для скрипториса! – горестно усмехнулся я.

– Для кого? Как ты сказал? – не поняла Аня.

– Homo scriptoris. Ты же изучала латынь, если не врёшь, что училась на юрфаке.

Она только теперь сообразила и понимающе кивнула:

– Человек пишущий, да… – И с облегчением тряхнула головой: – Так разве пишущему человеку это не по плечу?

Я отошёл от окна и уселся в божественной удобности кожаное кресло за минималистским письменным столом.

– Это вид такой приматов, Анечка, – попытался я объяснить. – Отличный от вас, сапиенсов. Хотя из него и выделяющийся.

Она посчитала, что я валяю дурака, и посмотрела на меня так же жалостливо, как двадцать пять лет назад, когда спросила: «Глупенькой меня считаешь, да?». И я решил не развивать далёкую от неё тему, а вместо этого обвёл рукой немалое пространство залитого светом даже в хмурый день кабинета, предложенного мне, и сказал:

– Что-то я сомневаюсь, что офис-менеджеру надобен такой кабинетище. Он больше всего пространства, что я занимаю на съёмной квартире, включая и проинспектированные вчера тобой туалет с ванной.

– Меньше у меня нет, – пожала плечами Аня.

– Так может тогда и кабинета не надо?

– Ясно.., – проговорила Аня и опустилась в такое же кресло напротив стола, за которым расселся я. – Ты отказываешься?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

– Я не могу понять, тебе это зачем? Вообще какой-то офис-менеджер? Вы же и без него, полагаю, прекрасно обходитесь – хватает и твоих бровей.

Она коснулась своих бровей, потёрла их, махнула рукой и рассмеялась.

– Заметил? Ну да… Теперь бровями станешь ты – если согласишься.

Я встал и пересел на третье кресло – рядом с ней, где полагается сидеть вызванным на ковёр сотрудникам.

– И как ты себе это представляешь? – подался я вперёд, чтобы быть ближе к её интеллекту. – Мы даже на твоём кабриолете или как там эта модификация называется тащились сюда полтора часа…

Она прыснула от смеха:

– Кабриолет – это ж машина со складывающимся верхом. Вот уж точно удовольствие не для Питера. А так-то не вопрос: купим тебе фордик – и езди! – вскинула она брови, но совсем не начальственно, а раболепно. – А не хочешь – снимешь квартиру в этом районе – наверняка в этих домах, – она кивнула на высотки, плотно обступавшие бизнес-центр, но казавшиеся по сравнению с ним пеньками, – они сдаются: многие покупают квартиры, чтобы спасти сбережения от инфляции и сами в них не живут. Тебе это будет вполне по карману – обещаю хорошую зарплату. Очень хорошую.

– Даже так? – выразительно посмотрел я на неё.

– Даже так! – важно сказала она, довольная собой. – Ты же должен наконец-то пожить по-человечески.

Меня это развеселило.

– А почему ты считаешь, что жить по-человечески – это служить начальником разносчиков чая офисному планктону? Я вот всегда считал, что это значит заниматься исключительно тем, чем хочешь – и так и жил. А офисменеджерство, даже при заоблачной зарплате, к числу моих пристрастий не относится.

Я вернулся за стол, чтобы теперь немного от её интеллекта отдалиться.

– И вообще – предлагать человеку за шестьдесят горбатиться.., – покривился я. – У меня в Колпине есть старая добрая знакомая. Так к ней подкатывался один строитель, мой, кстати, тёзка – он в Киришах что-то строил, а потом и вообще на севера завербовался – он какой-то ценный узкий специалист по бурению чего-то там. Звонил раз в полгода, напоминая, чтобы себя блюла…

Аня при этих словах расхохоталась.

– Ну да, – продолжал я. – А однажды прикатывает собственной персоной – с радостной, на его взгляд, вестью. Скоро, мол, в Норильске или Воркуте – не помню, всё дострою и к лету окончательно в Питер вернусь. И заживём мы с тобой, будем работать. При этих словах, как мне знакомая говорила, она выпала в осадок. Нет бы сказать, я заработал деньжищ, и теперь мы с тобой заживём в своё удовольствие – ей тогда лет 55 было уже, если не больше, так нет же – работать совместно предложил, как говорится, рука об руку. Едва спровадила такого «жениха»… Вот и ты мне… Нет бы прибавку к пенсии солидную предложить, а то опять – давай работать…

Аня вздохнула.

– Этого не могу – это без компаньонов не решается. Но если б решилось, то что?

– Да я б сегодня же ушился в Прагу, а уже завтра сидел на Мала Стране под Градчанами в любимой пивной «На Кларове», где два Мартина, большой и маленький, наливают такое чудесное тёмное «Кружовице» и подают горячее свиное колено, – мечтательно сказал я и подмигнул Ане: – И прихватил бы с собой Нонну.

Она вскочила:

– Ну да, на мои деньги!

– На свою пенсию, – меланхолично сказал я. – А что, разве не заработал? Или ещё офис-менеджером малость попахать до полной кондиции надобно? Я вас, сапиенсов, полвека честно окормлял доброкачественной журналистикой, могли бы уж дать возможность старику пожить в самом деле по-человечески.

– То есть с Нонной? – язвительно подбоченилась Аня.

– Фу ты, ну ты, ножки гнуты! – поддразнил её я. – Девочка заслужила – на ней же от капиталистической эксплуатации лица нет. А в Праге «Кружовице» – хоть тёмное, хоть светлое – и жареное свиное колено быстро её восстановят.

– При твоём, разумеется, самом что ни на есть непосредственном участии? – продолжала язвить Аня, изничтожая меня взглядом.

– А я – всего лишь катализатор этой благотворной реакции.

– Не будет этого никогда – и не мечтай! – отрезала Аня, подойдя ко мне вплотную и, надавив своей ещё вполне упругой грудью, повторила с гильотинной убедительностью: – И не мечтай!

Я отошёл от неё, чтобы прикосновения её груди не давали ей форы.

– И не мечтаю. Я ведь понимаю, что не токмо надбавка к пенсии от твоей буржуйской фирмы, а даже и разнос в ней чая с кнедликами возможен только в обмен…

– Замолчи! – выкрикнула Аня.

– Могу, – согласился я. – Ведь мы и так всё понимаем. Но я не продаюсь.

– Зачем ты так?.. – промямлила она, и на глаза ей навернулись слёзы.

– Затем, что всё должно быть по-честному. И давай с этим делом покончим. Ты утром сказала, что нам надо в несколько мест съездить. Теперь куда?

– Теперь никуда, – ушла Аня к стене-окну и вперилась пустым взглядом в стройку «Лахта-центра», где, как фотовспышки на мундиале, беспрестанно посверкивали огни сварки. – Заказан столик в «Астории» для твоей встречи, в моём, естественно, присутствии, с моими компаньонами. Но ты упёрся…

– Да что ты говоришь – в «Астории»?! – воскликнул я. – Летом 78-го мы с коллегой написали сценарий грустной комедии под названием «История в „Астории“» и повезли осенью в Москву, чтобы предложить её снять Рязанову. Я даже, помню, в издательский профилакторий в Черняевке забурился для этого на весь июль и август. Наш герой приехал из Ташкента в Ленинград, без проблем поселился в «Астории», поскольку его мама была директором крупного ташкентского торга, и так ему там понравилось, что он за все дни, что пробыл в городе на Неве, из роскошной гостиницы ни разу и не вышел. Напридумывали массу смешных и грустных эпизодов..

– Что-то не помню у Рязанова такого фильма, – ехидно перебила меня Аня.

– Он и не снял его – хотя даже Горин советовал – они с Григорием писали тогда на рязановской даче сценарий «О бедном гусаре замолвите слово», а мы познакомились с ним у Рязанова на «Мосфильме». Но Рязанов, хоть и сразу же и охотно прочитал наш сценарий, увидел все его слабости и упёрся: он спал с ней или нет, герой, в смысле, с героиней – мы хотели, чтобы его сыграл Боярский – уж очень он нам понравился в вышедшем тогда «Старшем сыне» в роли Сильвы. А мы об этом, спал-не спал, как-то не думали – нас занимало другое. Но Рязанов сказал, что от этого зависит весь строй фильма. А у вас, дескать, не прописано, спал или не спал, а потому мотивировки поступков героев не ясны. Конечно, он был прав.

Я сделал паузу, отделяя воспоминания от сиюминутности.

– Так столик в «Астории», говоришь? И они что, твои компаньоны, со всеми новоиспечёнными офис-менеджерами фирмы вот так в «Астории» встречаются?!

Аня отвела глаза.

– Ты был бы первый – у нас такой должности прежде не было.

– Думаю, её и вводить не стоит – ради экономии. Твои брови работают исправно – даже, убеждён, когда тебя и на месте-то нет.

– Но я повела бы, конечно, знакомить с партнёрами вовсе не офис-менеджера, а…

Я закрыл ей кончиками пальцев рот. Она их поцеловала. Но я пальцы не убрал.

– Знаешь, Анечка, когда-то очень давно, когда ты ещё и не родилась, я начал работать в военной газете в Ташкенте, она называлась «Фрунзевец». И вот приводит меня мой учитель Лев Савельев к редактору, полковнику Голышеву, представиться и обсудить должность и зарплату. Тот назначает мне жалованье, от размера которого мама вечером ахнула, а потом говорит: «Я вот что ещё подумал: не хотите сразу и аттестоваться, товарищ лейтенант запаса? – я же офицером университет кончил после военной кафедры. – Сразу получите старшего, да и следующие звания – как из пушки: у вас ведь должность майорская. А что?! – воодушевился он, подмигнув Савельеву. – Вы со старшим лейтенантом Житниковым, что недавно аттестовался, а до того год за мной ходил и клянчил погоны, одним воздухом дышать будете – но вы за 155, а он – за 290».

– Слава Житников, – пояснил я Ане, – был выпускником филфака ТашГУ на год старше меня. Очень славный парень, под стать своему имени, но все свои материалы начинал, увы, вариациями «на востоке вставало солнце».

Аня захихикала.

– И вот однажды его шеф – начальник отдела боевой подготовки подполковник Белощук, уставший от безвариантного Славкиного зачина, зачеркнул в оригинале машинописное «на востоке» и написал сверху – «на западе». Через час в его кабинет ворвался ответсек – тщедушный такой, но крайне визгливый в горячах подполковник Юшкевич и стал орать, что вызовет психушку – вот только ещё не решил, для кого – для Белощука, туда и туда его матушку, или для себя самого. Его с великим трудом успокоили, а вечером даже чарочку поднесли, и, поскольку Белощук клятвенно обещал больше столь изуверски над Юшкевичем не шутить, Слава Житников продолжал себе беспрепятственно поднимать светило там, где ему и положено по космологии.

– И что ты редактору ответил? – Аня ждала именно этого, про треволнения какого-то Юшкевича ей было слушать явно не интересно.

– В сущности, то же, что и тебе. «Спасибо, Аркадий Алексеевич, – говорю, но тот рано обрадовался. – Аттестоваться – это значит 25 лет служить там, где Родина прикажет. А если мне не понравится?» – «Большое дело – переведётесь! – махнул рукой редактор. – У нас вон все ребята где только не служили». – «Оно-то, конечно, – говорю. – Но одна мысль, что я не смогу уехать, скажем, во Владивосток в тот момент, когда мне это вздумается, хотя он и сто лет мне сдался, будет отравлять мне жизнь». Редактор тогда, как помню, посмотрел в окно, где за тополями вдоль Сапёрной улицы громыхнул на стыке рельсов трамвай, и говорит: «Понимаю вас – сам такой же свободолюбивый. Но если передумаете, только скажите».

– И я тебе говорю то же самое! – положила она мне руки на плечи и по-щенячьи заглянула в глаза. – Только скажи!

– Не передумаю, Аркадий Алексеевич, – сказал я ему твёрдо, а потому прибавил: – И может быть когда-нибудь об этом пожалею.

Я взял со стола свою бейсболку, которую бросил на пустую полированную поверхность, когда вошёл в предназначавшийся мне кабинет, и отправился к выходу.

– Погоди, Валентин сейчас тебя отвезёт! – воскликнула Аня мне в спину и схватилась за свой белый айфон.

– Тогда точно застрянем в пробках, – махнул я рукой. – А так прогуляюсь до трамвая, потом докачу на нём до «Чёрной речки», а там на метро до Московского. Хоть город немного посмотрю – сто лет в этих местах не был.

– Ты не сказал – ты не пожалел, что не аттестовался? – спросила Аня, когда я был уже в дверях офиса, хотя интересовало её, не пожалею ли я о своём нынешнем отказе.

– Скрипторисы – вольные птицы, – помахал я ей бейсболкой.

И подумал, что хорошо б, чтобы это была наша с ней последняя встреча.

35. ЭХ ВДОЛЬ ПО САВУШКИНА!

Первое, что я увидел, войдя в свою колпинскую комнатку, за окном которой и сейчас растёт всё та же берёза, вытянувшаяся уже гораздо выше моего шестого этажа, и с неё мне в мае и немного в июне поют, как со старой эстрады, старомодные соловьи, был забытый утром на столе смартфон. Я человек не деловой в том смысле, что не пребываю в вечном страхе, будто мир рухнет, если хоть на минуту оторву от уха трубку. Мой смартфон не звонит, бывает, неделями, а сам я по нему не звоню практически никогда – по причинам, которые уже имел случай моим читателям докладывать.

Правда, в те дни, когда случилась описываемая тут история, звонки периодически раздавались – в основном, от Лены Большаковой, и потому я первым делом проверил телефонный журнал. Так и есть: Лена звонила дважды, вернее – в два захода: первый раз набирала мой номер раза четыре подряд, пытаясь дозвониться, и ещё однажды – уже через несколько часов.

День уже перевалил на вторую половину, но до вечера ещё было далеко. Обратный путь из Приморского района в Колпинский занял немало времени, но это была первая приятность, выпавшая на мою долю с тех пор, как злополучный «чек из будущего» стал фактором нашей с Большаковыми нестабильности. День выдался безветренный и хоть и хмурый, но довольно тёплый – 12 градусов, как показал мне Яндекс. Сняв бейсболку и расстегнув ветровку, я медленно брёл по Туристской к Савушкина, где, сколько себя помню, ходил и, слава богу, всё ещё курсирует 48-й трамвай. Он пронизывает всю Савушкина до метро «Чёрная речка», а потом уходит на Торжковскую, сворачивает на проспект Энгельса и от него шпарит по Первому Муринскому до Кушелевки.

Негаданно, как это всегда бывает в Петербурге, распихав тучи, взяло и проглянуло солнце. И я решил по такому случаю пройтись пару остановок пешком. Хотя и ташкентский парень, но с Петербургом в тесном общении с 60-го года, поэтому у меня чуть не с каждым перекрёстком тут связаны какие-то воспоминания. В свой первый приезд в Ленинград, вернее в привоз меня сюда родителями после первого класса мы с ними на этом трамвае, в ещё в довоенных вагонах, ездили на Латинский разлив. А уже в питерский период моей жизни, который начался 22 июня 5-го года, тут, на Савушкина, тоже кое-что случалось.

Да, питерский период… Моя жизнь, если рассматривать её в хронологическом аспекте, похожа на снежную бабу. В начале, внизу, возлежит 31-летний «ком» ташкентской жизни, на нём зиждется «комок» поменьше – это 22 года, проведённые на Дону, а венчает сооружение «комочек» 14-летнего обитания в Петербурге. Пока-то все гармонично, а ну как заживусь я вдруг – вообще и в Питере в частности? Как представлю этого монстра с раздувшейся башкой – это уж вам не умилительный снеговик, а черте что такое!

Так вот, как раз переходя Яхтенную и бросив случайно взгляд на дом-башню в отдалении, на вершине которого есть круговая смотровая площадка, вспомнил, как на одном мероприятии там с участием Валентины Матвиенко, где ей что-то, по обыкновению, нудел Сокуров, обнаружил очень мне близкого человека, которого уже давно не видел, а потом мы вместе с ним, Иваном Ивановичем Краско и Володей Желтовым из тогда ещё живого «Невского времени» с удовольствием выпили на фуршете по рюмочке и даже, кажется, не по одной – уж больно интересно Краско, как всегда, что-то рассказывал; встретил – и опять потерял… А на следующем перекрёстке, у торгового комплекса «Лента», перевидался когда-то с младшей дочерью Ниной, которой теперь уж нет, а тогда она только начинала работать в «Сити-банке» и в «Ленте» у неё была стойка привлечения клиентов. И она мне взахлёб хвалилась, как уговорила оформить кредитную карту директора Эрмитажа Пиотровского, которого с чего-то вдруг в эту «Ленту» занесло, да ещё и сделала с ним селфи, которое показывала мне с гордостью.

Всё это, конечно, милые пустячки, но из таких пустячков и состоит наша жизнь.

Топать под эстакадой Западного скоростного диаметра мне не хотелось, да и солнце так же проворно, как появилось, забежало за плотные тучи цвета брезента, поэтому решил здесь же, у «Ленты» и сесть на 48-й трамвай. Современный, не то что довоенный в 60-м году, вагон подкатил почти бесшумно, и скоро я уже сходил с него у пряничного домика – дачи Салтыковой и спускался по соседству с ней в метро.

На Московском вокзале выяснилось, что электричку придётся ждать около полутора часов – и пришлось ждать. Давно прошли те времена, когда они сновали каждые десять-пятнадцать минут. Теперь довольно сносно ходят лишь в часы пик, а в другое время интервалы очень большие. Можно б, конечно, и не ждать, а на метро уехать в Купчино, а уж оттуда на 196-м автобусе – в Колпино. Но меня заело – со мною такое бывает, что вот мог же, мол, проехать по этой линии с «Чёрной речки» напрямую, а не поехал, потащился на Московский с пересадкой с «Невского проспекта» на «Гостиный двор». Впрочем, время я провёл прекрасно, гуляя по площади Восстания, а затем и по Лиговскому, по которому дошёл до самого Обводного. А потом ещё и оказалось, что электричка минует без остановки Навалочную и платформу Ижорский завод – вообще красота!

Так что домой я хоть и заявился лишь в четвёртом часу пополудни, но в таком настроении, словно, как говорила в таких случаях моя мама, бога увидел. Эпизод в «Атлантик-Сити», который ещё в лифте бизнес-центра и даже отчасти во время неспешного стариковского променада по Савушкина меня раздражал, теперь казался забавным стендапом в духе «Камеди-клаб», который я, правда, никогда не смотрел, но читал о нём массу отзывов в интернете, так что какое-то представление имею.

Я решил сразу сдаться Лене, чтобы потом распоряжаться собой, Можно было сходить, например, прогуляться на заводи Ижоры, которые с двух сторон довольно близко подходят к моему дому. Ту, что за бульваром Трудящихся, когда-то, выстроив кругом микрорайон, из лучших побуждений «облагородили» – взяли в бетон, и потому она не вполне первозданна. Зато подходящая к самым задворкам рынка на Веры Слуцкой и там уже по этой причине замусоренная и неприглядная, в средней и верхней своих частях до того живописна, что хоть води художников на пленэры. Я не художник, но у меня на рабочем столе компа обои именно из фотографий, сделанных там на смартфон. Я люблю гулять на берегу этой заводи в любую погоду, любуясь стоячей водой, утками, как катера, рассекающими её гладь, время от времени взлетающими жирными селезнями, яркими, как попугаи. В полёте они шумно хлопают крыльями, словно аплодируя самим себе за проявленные лётные качества, и приводняются совсем как водные лыжники, прочерчивая брызгливые борозды на зеркальной поверхности заводи. Нередко невидимая отчаянная рыбка утягивает под воду что-нибудь бесхозно плавающее по ней, и тогда селезни в сопровождении невзрачным уточек устремляются на всплеск, утыкаются в воду вертикально, выставив чёрные гузки, и если отважная плотвичка недостаточно проворна и осмотрительна, то сама становится закуской одного из них.

Я свернул на компе все окна, уютно облокотил глаза на прямо-таки шишкинскую корягу, повалившуюся в воду ижорской заводи, служащую фоном рабочего стола, и позвонил Лене.

– Куда ты пропал? – сразу тревожно воскликнула она.

– Уезжал в Питер, а трубку второпях забыл.

– Что-то на тебя не похоже.., – недоверчиво проговорила Лена. – Видимо, ехал не добровольно.

Я рассмеялся её проницательности.

– Шёл, конечно, сам, но сзади несли утюг и паяльник, – шутливо пояснил я. Но Лена шутки не поняла, и голос её сразу сел:

– Бандюганы, что ли? Господи…

– Бери выше – пираньи капитализма!

Теперь рассмеялась Лена – с явным облегчением:

– Анька, что ли? И что она из-под тебя хотела? – Я прямо почувствовал, как у Лены загорелись и расширились глаза. – Уж не женить ли на себе? Эй, вы там не на Фурштатскую ль ездили? Или на Английскую набережную?

На этих локациях, как нынче жаргонит офисный планктон и плохо обученные пиарщицы, находятся самые статусные в Питере дворцы бракосочетаний.

– Гораздо дальше.

– Что, в Пушкин?!

В Пушкине расположен наш третий по популярности бракосочетательный дворец.

– Старуха, это ко мне как раз ближайший – ты что, в топографии стала путаться?

– Ну да… Так куда ж тебя тогда возили под конвоем? – её недоумение и любопытство отталкивали друг друга от телефона.

– Чуть не в Лахту.

Лена присвистнула.

– Ну, тогда явно не жениться.

– Нет, как раз-таки жениться! Пока, правда, всего лишь соблазняли приданным.

– Соблазнился?

– А сама-то как думаешь?

Лена ничего не думала – она меня знала:

– Ну и дурак! – Помолчала и прибавила: – А теперь – во всех подробностях, не упуская ни одной детали!

– А смысл? Ты ж уже вынесла вердикт.

– Давай-давай, – пришпорила она меня.

И я пересказал ей содержание предыдущей серии близко к тексту, как рассказывал некогда «Капитанскую дочку» нашей русистке и классной Майе Захаровне Гуревич.

– Да-а.., – протянула Лена, когда я закончил. – С вердиктом я и верно поторопилась. Ты идиот! У тебя что, убыло бы? Или твоим детям не нужно наследство? Чем ты их осчастливил?

– Ничем, ты же знаешь. Они мне прямо так и говорят.

– А что ты хотел? Другие отцы…

– Вот-вот, именно так и говорят: другие отцы, а ты – и всё такое прочее. Но мне нечего было прихватизировать. А за мою работу хорошо платили только в СССР. Нет, иным платят и сейчас неплохо, даже в сто раз лучше, чем в Союзе, но на условиях, которые мне предлагала твоя кузина.

– Ну, говорю же – идиот! – кипятилась Лена. – В том случае совестью надо было б торговать, ронять честь. А здесь…

– Давай проясним, что именно здесь? – перебил я её. – Да, совестью торговать бы не пришлось, это точно. И профессиональная репутация бы не пострадала. Но ведь противно продавать не только это.

– Ну, дорогой мой, Анька хоть и стервоза капиталистическая, но всё при ней, – с чего-то вдруг обиделась за кузину Лена – вероятно, из чисто женской солидарности в духе Клары Цеткин. – Это не с образиной какой-то иметь дело!

– Теперь это так называется – «иметь дело»?

Моя издёвка не возымела действия.

– Не вижу ничего ужасного. Красивая, довольно молодая и очень не бедная женщина, которая, если не врёт, конечно, всю жизнь свою на тебя сориентировала с детства…

– Но я-то не просил! – вскричал я. Мне хотелось хватить смартфоном об пол, но это же всё равно, что на зло маме отморозить себе уши. – Ты прямо, как сотовый оператор, не мытьём, так катаньем навязываешь дополнительные услуги. Я всё понимаю, хотя и тоже не очень верю в Анину жертвенность – с чего бы на неё идти четырнадцатилетней девчонке, но даже если и так, мне что, собой эту жертвенность оплатить – только ради того, чтобы оставить в наследство кубышку? Да ещё и не известно, удалось ли бы оставить… С твоей темпераментной сестрицей можно концы отдать, не успев скопить даже на собственные похороны.

Лена почему-то отнеслась именно к моему последнему доводу серьёзно – в отличие от остальных.

– Риск, конечно, есть, и не малый – ты хоть и здоров, но далеко не молоденький, – раздумчиво сказала она. – Но всё же можно, имея добрую волю, как-то отрегулировать темп, так сказать, жизни.

– Где ты там видела добрую волю, старуха?! – снова взвился я. – Голимый крик «Верни моё!» с томагавком наперевес. Словно я у кого-то что-то брал… А между тем у меня большие сомнения в её искренности. – вот и ты только что о том же обмолвилась.

– Да просто никогда ни с чем подобным не сталкивалась – и даже в книжках не читала, – сказала Лена. – Но, с другой стороны, зачем бы тогда было сорокалетней бабе загонять в угол мужика на седьмом десятке? Богача, папика какого-нибудь – да, это понятно. Но тут-то папик, вернее, – она со мехом поправилась, – мамик – она сама. Такие сорокалетние богачки обычно вызыркивают молодых самцов, стараются продлить ускользающую молодость. А кузина, поди ж ты, за тебя взялась.

– Да крепко! Я только вчера подумал, когда мы вышли из этой вашей забегаловки на углу, что надо бы побыстрее с ней снова встретиться, чтобы навсегда отвадить, а она меня опередила – сама первая сделала ход. Да ещё ферзём – через головы коней да пешек.

– Ну это-то объяснимо, – не удивилась Лена. – Если не смогла взять тебя вчера за хоботок душещипательным рассказом, как посвятила тебе свою девичью жизнь чуть не сызмальства, да и на бабьи стати ты её не повёлся – не поехал же её провожать, наверняка предлагала?

– Предлагала, – подтвердил я.

– Ну вот, – удовлетворённо сказала Лена, получив подтверждение правоты хода своих мыслей. – Приехала домой, проанализировала ситуацию – и выкатила с утреца тяжёлую артиллерию. Ах, мол, тебе не жаль моей загубленной молодости и сиськи мои уже, по старости годов, не волнуют – так на бабки уж точно как миленький поведёшься!