Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

54. БУДЕМ ЖИТЬ!

– Яшамиз! – Будем жить! – крикнул мне на прощание Уктам и заспешил к своей маршрутке: потехе час, а делу-то всё же время – надо и денежки зарабатывать, ради чего приехал в Россию.

– Ок йул! – Счастливого пути! – пожелал я ему вслед.

У дверей маршрутки нетерпеливо топтались несколько человек.

– До метро довезёте?

– Конечно! Заходите, пожалуйста! До метро «Купчино» едем.

Уктам оббежал свой ПАЗик, вскочил на водительское сиденье и открыл дверь негаданным пассажирам. Аллах всегда идёт навстречу счастливому человеку.

– Вы что, узбек? – подошла ко мне Лиля, когда маршрутка уехала, коротко посигналив нам на прощанье.

– С чего вы взяли? – удивился я.

– Ну вот это всё.., – сказала она, обведя руками место нашей импровизированной пляски.

– А «это всё» – наше выражение радости, – объяснил я. – Мы в Узбекистане не делим её на радость русских и радость узбеков. Мы привыкли радоваться вместе. Да и горевать тоже.

Она недоверчиво покачала головой.

– А как они к нам относятся?

– Кто «они»?

– Ну… эти.., – она не то что бы с неприязнью, но с отчуждением кивнула в сторону уехавшей маршрутки.

– Тут надо разобраться, кто «мы», а кто – «они».

– Не поняла…

– Дело в том, девочка, что вы, говоря «к нам», имеете в виду нас с вами – вас и меня.

– Ну да.

– И ошибаетесь. Потому что «они» – это мы с Уктамом. Мы одной крови.

– Вы же сами сказали, что вы русский! – раскрыла она широко глаза.

– Русский, но другой. И любой узбек мне ближе и дороже, чем русские в России.

– А какая разница?

– Это сложно объяснить в двух словах, – задумался я. – Если совсем коротко, мы с вашим отцом – потомки старых туркестанцев. Мы никогда не жили в России. Наши предки пришли в Туркестан…

– Это ведь город такой, кажется? – перебив меня, неуверенно уточнила она. – Вроде как в Таджикистане или Киргизии…

– В Казахстане. Но город тут не причём, – сказал я терпеливо, ничуть не удивляясь невежеству Лили – ни в СССР, ни в новой России этому толком не учили. – Туркестан – огромная прекрасная страна. Восточный Туркестан сейчас в Китае – это часть Синцзянь-Уйгурского автономного округа, а мы из Западного, или Русского Туркестана. Его присоединение к России началось в 60-х годах позапрошлого века и шло до конца 80-х. Мой прадед и кто-то из предков вашего отца брали Ташкент. Потом остались там служить. У них появились семьи, и они навсегда стали туркестанцами, вросли в эту землю. А мы, их потомки, этим гордимся.

– Надо же, как необычно.., – задумчиво сказала Лиля. – Идут какие-то чёрные, что-то там лопочут по-своему – а вам они, оказывается, роднее нас.

– «Есть многое на свете друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…», – проговорил я.

Лена хмыкнула: мол, банально.

– А что же вы тогда не остались там жить, если это ваша родина, которую вы так прям любите? – ехидно прищурившись, задала она стандартный для российских обывателей вопрос.

– Так сложилось… Поехал в Россию на несколько лет ещё в начале 80-х годов, а оказался на чужбине навсегда.

– Почему на чужбине?! – вскинулась она.

Я развёл руками.

– Здесь мне всё чужое… Первого декабря будет 31 год, как я живу в России, а так и не прижился. Менталитет у нас с Уктамом общий, а у нас с вами – разный.

– Так возвращайтесь! – простодушно воскликнула она.

– Легко сказать… Так бы и помчался, да некуда, – вздохнул я, и горечь сдавила горло. – Никто ведь меня нигде не ждёт. У родины много других забот и проблем, кроме меня. Но всё же не теряю надежды вернуться. Там похоронены мои родители. Там я бы хотел, чтобы меня сожгли, а пепел развеяли на родным Ташкентом.

– Такой хороший город? – недоверчиво спросила она.

– Не знаю, хороший ли, – пожал я плечами. – Но то, что лучший на свете, ручаюсь! А для вашего отца – Фергана. Вы, кстати, могли б сейчас гулять по ней, если бы не передумали лететь.

– Да я и не собиралась – это всё для отвода глаз. А когда этот… мамин сожитель уехал после регистрации на рейс, я сдала билет. Вернули не все, конечно, деньги, но не мои ведь – а этого… Так что пусть! – ехидно хихикнула она.

– Ну вот, а отец там извёлся, – опять попенял я.

– Да не отец он мне, этот ваш друг, ну сколько говорить! – раздражённо возразила Лиля.

– Почему вы так считаете?

– Катька сказала, – скупо ответила она.

– Нашли эксперта! – мне стало смешно. – Она вон жениха у вас увела, а вы ей верите. Вы лучше маму расспросите.

– Спрашивала, даже этого вашего Андрея домой привозила. Мама-то говорит – он…

– Так в чём же дело?

– В том, что мама взяла меня из дома ребёнка, – едва слышно проговорила Лиля.

– И это тоже Катя сказала? – недоверчиво взглянул на неё я. – Но она же младше вас.

– Да, младше… Но ей сказала мамина старая подруга – она в доме ребёнка работала. И сама оформляла меня. Вот, посмотрите, я же на вашего Андрея совсем не похожа! – с горячностью сказала она.

– Очень даже похожи. Вот его сын Коля вылитая мать – жена Андрея. А вы похожи на него. Даже могу это доказать.

– Как?

– А вот прямо сейчас, – и взял её за руку. – Давайте-ка перейдём улицу, пока зелёный.

Мы как раз дошли до перехода через Будапештскую напротив «Бургер-Кинга».

– Сейчас зайдём в один хороши дом, и вы убедитесь, – сказал я, когда мы под самый красный успели пробежать по переходу.

– В какой дом? – опасливо спросила Лиля, немного упираясь.

– Не волнуйтесь – в хороший, – заверил я и потянул за собой. – Если там кого и обидят, то только меня.

Мы немного вернулись по противоположной стороне Будапештской назад и свернули к дому Большаковых.

Открыла нам Лена. Из-за её плеча выглядывал Колюнчик.

– Привет, миллионер! – махнул я ему через голову матери, которая уставилась на Лилю и словно замерла.

– Был да сплыл, – усмехнулся он.

– Зато при акциях, – сказал я и обратился к остолбеневшей Лене: – В дом-то пустишь?

Она молча отступила, пропуская нас с Лилей.

– Вот, знакомьтесь – ещё одну туркестанскую девушку привёл.

Лиля бросила на меня удивлённый взгляд: мол, вы о ком.

– Вы-вы, Лилия Андреевна, та девушка и есть! – подтолкнул я её вперёд.

– Надо же, как она на него похожа! – вырвалось у Лены. Она-то сразу поняла, кого я привёл.

– На кого, мама? – ничего не понял Колюнчик.

– Ну-ка, ребятки, встаньте-ка рядышком! – распорядился я и подтолкнул Лилю к Колюнчику. Тот покосился на гостью:

– И что это всё значит?

– А значит это, что у тебя теперь есть сестра, а у Лилечки – брат.

Колюнчик опять искоса оглядел Лилю, которая стояла вся пунцовая.

– Дядь Саш, как вы сами сказали бы на моём месте, ты по миру-то ходи, да…

– Вот это ты правильно, Колюнчик: давно надо было обращаться ко мне на «ты»!

– Извините, оговорился, – смутился тот. – Вы на нас сразу столько обрушили.

– Правильно оговорился! – пожал я ему руку выше локтя. – Я же тебе не чужой и почти-почти дядя, ну только что не кровный. А хреновину я, дорогой мой племянничек, не горожу, а говорю чистую правду. Эта чудесная девушка – твоя сводная сестра.

Колюнчик бросил взгляд на мать, ища у неё защиты. Но Лиля только махнула рукой:

– Все вопросы к отцу! А раз его пока нет, то сейчас будем обедать.

Она обняла Лилю за плечи и увлекла за собой:

– Поможешь мне накрыть на стол?

Когда мы остались одни, Колюнчик прямо молодым петушком налетел на меня:

– Не, дядь Саш, что за дела?!

– Такие вот, как видишь – развёл я руками. – Жизнь, между прочим, называется. А ты уже давно не мальчик, чтобы не понимать, какие она может преподносить сюрпризы.

Колюнчик сел в кресло и обхватил голову руками.

– Ну и что за вселенская скорбь? – попытался я его растормошить. – У тебя что-то убыло, если не прибыло? Нет ведь. Это матери тяжелее всего пережить, но она, как видишь, не подаёт виду, а ты едва нюни не распустил.

– Мама что, знала? – поднял он на меня глаза, отняв руки от головы.

– На днях узнала. А про мать Лили и её давние отношения с твоим отцом знала давно, поэтому не очень и удивилась. – Я потряс его за плечо. – А у тебя нигде детишки лет через двадцать не объявятся?

– Ну что вы… ты, дядь Саш! – посмотрел он на меня укоризненно и смущённо.

– Вот и ладно, – хлопнул я его по плечу. – А отца не осуждай. В жизни, брат, такое случается, что диву даёшься. И далеко не всегда по нашей воле. Одни и те же события кому-то несут горе, а кому-то радость.

– Скажешь, дядюшка, тоже! – вскинулся Колюнчик.

– Да вот хоть война.

– Да кому же она в радость?

– Радость не радость, а ведь если б не война, меня бы точно не было на свете – а значит и моих детей и внуков. Не в том даже смысле, что наши победили, а в самом простом, житейском…

…Если бы не война, мои родители не встретились точно. Мама бы вышла замуж в Питере или в Саблине, где работала в железнодорожной школе, за своего славного (видел его единственное сохранившееся фото) жениха, который бы не погиб, естественно, на фронте. И когда б они снова приехали отдыхать в Хосту в 50-м году и остановились у всё той же хозяйки, что и прежде, на комоде у которой теперь появилась фотокарточка пожилого, хоть и красивого человека, подаренная ей другим постояльцем, жившем тут месяцем раньше, она и не обратила бы внимания на неё. Или, скорее, мимоходом спросила бы хозяйку:

– Это ваш родственник?

– Да нет – тут один останавливался из Ташкента. А что?

– Интересный…

И тут же забыла б об этом, подхваченная своим любящим мужем, капитаном РККА, а может тогда-то уж и майором или даже подполковником – капитаном он был в начале войны – и увлечённая им в счастливый водоворот курортного радостного времяпрепровождения. А если бы с ними ещё были б их дети, то они бы и вовсе сняли другое пристанище.

…Мама приехала в Хосту в начале июля одна. Ничего себе, скажете, в послевоенном 50-м жили учительницы начальных классов – по хостам в отпуске рассекали! А всё просто: мама работала в той самой железнодорожной саблинской школе, откуда 6 сентября 41-го в полдень бежала от немцев, прорвавших поутру последнюю оборудованную линию обороны Ленинграда у Любани. Танки фон Лееба уже мчались к ним по Московскому шоссе, когда директор школы Мусихин, помогши им, 25-летним девчонкам – своей беременной жене и моей будущей маме – погрузить какие-никакие пожитки на школьную подводу, сказал отрывисто:

– Ехать надо на Мгу: там немца ещё нет – слышал в поссовете. Станция узловая, значит, точно будут эшелоны. Сдайте коменданту лошадь и проситесь в любой, лишь бы дальше отсюда.

– А ты… – всхлипнула жена.

– Не маленькие – потом разыщемся, – отрезал он, коротко обнял жену и вскочил на велосипед. Оглянулся, ещё что-то проговорил – откуда-то уже из потустороннего мира, где сгинул – только подпись неразборчивая осталась в маминой трудкнижке об увольнении 20 августа «в связи с эвакуацией».

Путь его туда был в партизаны. Обратного пути ему уже не было.

С толпами беженцев шли до темна, часто разбегаясь от обстрелов с воздуха. На постой стали в какой-то деревне. Уснуть не успели, как повскакали от грома и зарева – немец дотла разбомбил Мгу.

Утром совещались с другими учителями, что делать дальше. Пути было два: рискнуть побираться через страшные Синявинские топи на восток или идти в Ленинград. Мама с женой директора выбрали второе: топи есть топи, тем более незнакомые, а Ленинград – его-то ведь нипочём не сдадут.

Они вошли в город – в изодранных чулках, почти на босу ногу, поскольку давно отдали подводу обессиленным ребятишкам, когда горели Бадаевские склады и замыкалось блокадное кольцо.

Жена директора с младенцем умерли в первую блокадную зиму от голода. Маму в последние буквально дни функционирования Дороги жизни вывезли через Ладогу в освобождённый ещё в декабре Тихвин. Дату мама не помнила. Какое-то время она лечилась от дистрофии. Но 5 мая её уже приняли на работу в НКВД. Кто подумал плохое чего-то – не надо…

Мама стала воспитателем в вологодском детприёмнике-распределителе. Рвалась в родную Бургу, где в ближайшем тылу (в Малой Вишере уже были немцы) бедовали её мама с младшей сестрой, но очень уж попросили сопроводить вывезенных, как и она сама, по Дороге жизни ленинградских детишек по Сухоне в Тотьму. Она согласилась, ибо как никто понимала: вчерашним блокадникам-крохам легче с блокадницей – они стали людьми одной крови.

Как только возникла возможность, уже под 43-й, перебралась-таки в Бургу – поближе к родным, но и к опасности. Обстрелы и бомбёжки были страшенные: станция, а главное рядышком – стратегический Мстинский мост. Однажды едва не погибли за милую душу: бабушка вспоминала, как в их огород, прямо под окнами, ухнула авиабомба. Но должен был когда-то в будущем родиться я – и она не разорвалась.

В 45-м, после летних каникул, отгуляв первый послевоенный отпуск, мама в августе вернулась в саблинскую железнодорожную школу – в другом, конечно, здании, на Калинина. Прежнюю, располагавшуюся рядом со станцией, наши же пилоты при начавшемся наступлении и разгрохали подчистую, как и церковь по другую сторону линии – утюжили немецкие коммуникации почём зря, вот и «щепки» летели…

Вот как далеко мы зарулили – конспективно пробежали целую войну. А всего-то и хотел объяснить, отчего это мама, молодая учительница, разъезжала по черноморским курортам – она ведь и до войны по ним разъезжала. Многие догадались уже – всё дело в школе. Учителя железнодорожных школ (не знаю, остался ли подобный тип учебных заведений нынче) пользовались всеми льготами железнодорожников. Например, только им вместе со всякими путейцами разрешалось иметь огороды в полосе отчуждения. Но главное – это бесплатный билет! Раз в год можно было съездить туда и обратно задаром в любую точку страны.

– «Доходы» -то были что кошкины слёзы. Вот и нашьём за зиму платьишек ситцевых, – смеялась мама, – самых дешёвеньких – и как какие наркомы – на курорт!

…Так вот, в 50-м, потеряв на войне любимого человека и младшего брата – дядю Сашу, за которого я живу уже 67 лет, а он почти столько же лежит в братской могиле неподалёку – в Красном Селе, 34-летняя, с отнятой войной молодостью и обещанным жизнью счастьем, она приехала в Хосту одна. Списалась ещё в мае с хозяйкой, которую знала с довоенной поры, и та обещала на июль оставить комнату за ней.

Так и было. Вошла, стала распаковывать скудные учительские вещички. Это на полку, а это – в комод. Выдвинула верхний ящик, подняла глаза и застыла. С фотографии на комоде, явно недавней, в прошлом году её там не было точно, смотрел немолодой красивый мужчина.

– Вот он и жил у меня до тебя, – сказала вошедшая со стопкой белоснежных простыней и наволочек хозяйка. – Хотел задержаться, да я отказала, мол, в июле обещалась одной ленинградской. Такой деликатный. А умный – чего не спроси, всё обскажет. Понравилось у меня – вот и карточку подарил.

– Интересный…

– Ну, давай, разбирай чемоданку да приходи. Щи у меня нынче зелёные; уж готовы.

Отпуск мелькнул незаметно: купания, катания на всевозможных плавсредствах, компании… Но каждый вечер мама подолгу стояла у фотографии.

Когда уезжала домой, на стылый север, хозяйка, всё подмечавшая, сказала:

– Если хочешь, на будущий год приму вас обоих в одно время. Если что не заладится, – подмигнула она, – у меня вон сараюшка есть – перекантуется, не барин.

– Наверняка он женат, – вздохнула мама. – Такие на улице не валяются.

– Жена померла в 45-м ещё, говорил – раком измучилась. А теперь сам вот бобылём изводится. Казалось бы, вон сколько баб после войны безмужних – так нет, разборчивый…

– Разборчивый? – переспросила мама. – Вот это хорошо! Напишите ему, пожалуй… – добавила потупившись.

Хозяйка написала папе почти сразу. И дала мамин адрес. У них завязалась переписка. Вскоре обменялись фотокарточками.

На следующий день папа решил сняться снова.

Получив второе фото, мама сочла, что на первом снимке вышла не больно удачно, и снова отправилась в ленинградское фотоателье.

Трогательно до ужаса…

А летом они, два подранка, встретились. И, проведя в Хосте замечательные недели, поехали уже вместе к бабушке в Саблино – просить руки мамы. Потом – в Ташкент.

17 августа 1952 года родился я.

– А если бы не война? – спросил я Колюнчика.

– Да-а-а.., – только и мог протянуть он.

– Вот то-то, брат, и оно… Яшамиз!

– Что ты сказал, дядь Саш? – не понял Колюнчик.

– Будем жить!

55. МАШХУРДА К ДОБРУ

Обедали мы в большаковской гостиной. Лиля, Колюнчик и Лена избегали взглядов друг друга, сосредоточившись на еде, и только я легко и свободно разглядывал всех троих, наблюдая за сложным процессом приятия ими друг друга.

Машхурда – а именно этот божественный узбекский суп был нынче на обед у Лены – удалась хозяйке на славу! Не ожидал от неё: обычно у них машхурду готовил Андрей. Лиля, которая наверняка ела это блюдо впервые в жизни, даже улыбалась после каждой отправленной в рот ложки.

– Я как-то видела по телевизору кулинарную передачу про такой суп, – сказала она. – Её вёл какой-то азербайджанец.

– Так это наш ферганский Сталик! – воскликнула Лена. – Его фамилия Ханкишиев.

– Да, точно! Родственник ваш? – спросила Лиля.

– Ну как родственник.., – сказала Лена. – Мы все в Фергане родственники.

– Она такая маленькая? – простодушно удивилась Лиля и даже не донесла очередную ложку до рта.

Мы с Леной переглянулись и одновременно рассмеялись.

– Дело не в том, большая она или маленькая, – сказал я. – Она прекрасная!

– Да, – покачала головой Лена. – А мы со Сталиком знакомы с детства. Он азербайджанец только наполовину. Мама-то у него немка – она у меня в школе преподавала.

– Он что, повар?

– Только по призванию, а так-то он инженер. У нас же в Средней Азии все мужчины отлично готовят. Вот и Саша, – она подмигнула мне, – да и ваш с Колей отец тоже. И Сталик, конечно, с детства ошпазил. Он долго ещё после того, как мы уехали в Россию, жил в Фергане – бизнес у него какой-то там был, но по-моему не очень удачный. Словом, несмотря, что очень головастый, не вписался. А потом написал кулинарную книгу и благодаря ей сразу прославился – она вышла в Москве. Теперь на телевидении передачи ведёт о восточной кухне, и блог у него есть. Только вот стал отступать от наших традиций в угоду столичным вкусам. Представляешь, – посмотрела она на меня, – советует в машхурду класть дольку лимона, сама читала в ЖЖ! Как тебе это понравится?

– Да чушь, конечно! – кивнул весело я. – Но мы, слава богу, и без Сталика знаем, как её надо готовить.

– Я бы хотела научиться! – сказала Лиля.

Лена улыбнулась:

– Вот отец вернётся – и пожалуйста! Машхурда – его коронка.

– А вы? – глянула она на Лену. – Вы что, хуже Андрея Сергеевича готовите?

Лена к тому моменту уже зачерпнула машхурду, но опустила ложку в тарелку.

– А почему ты так называешь своего отца? – выразительно посмотрела она на гостью.

Лиля смешалась, и я поспешил её на выручку:

– Понимаешь, ей младшая сестра вчера со зла наболтала, будто её взяли из дома ребёнка. А какая-то дура-врачиха ещё и подтвердила. Поэтому Лиля и в Фергану не полетела. А я ей сразу сказал, что всё это чушь собачья – вон она как на Андрея похожа.

Лена согласно покачала головой, глядя пристально на Лилю.

– Доченька, – сказала она вдруг, и у Лили дрогнули плечи, а Лена сама себе удивилась, что не укрылось от моего взгляда, – что же ты ей такого сделала?

Лиля нахмурилась, а я под столом щёлкнул Лену по колену. Но она уже, по обыкновению, закусила удила.

– Ты прости, если тебе неприятно говорить об этом, то говорить буду я. Дай-ка мне телефон твоей матери! – потребовала она.

Лиля затравленно глянула на меня. Я кивнул: мол, лучше хозяйке дома не перечить.

– А что вы маме скажете? – пролепетала Лиля.

– Всё, что я обо всех вас думаю! – выпалила Лена. – Ну, даёшь телефон или нет?

Она приготовилась набирать номер и ждала, испытующе глядя на Лилю. Та ещё немного поколебалась – и продиктовала.

Ленины пальцы быстро забегали по виртуальной клавиатуре. Слышно было, как пошёл вызов.

– Здравствуй, Лера! – сказала Лена. При этих словах все перестали есть, а я наоборот принялся смаковать чуть подостывшую со всеми этими разговорами машхурду со свежей лепёшкой. – Меня зовут Лена Большакова. Рядом со мной сидит твоя дочь, которая никуда не улетела, потому что ей наговорили всякой ерунды. И я бы хотела тебе сказать… – Тут её, видимо, перебили, и она замолчала, слушая Лилину мать. – Лера, брось ты, пожалуйста! Что ты о прошлом? Прошлое есть прошлое – его не изменишь. В прошлом меня интересует только одно. Лиле кто-то сказал, что она не дочь Андрея и даже не твоя. Но я же смотрю на неё, а словно вижу своего мужа. Что ты сказала? На вот, даю ей трубку, сама ей это скажи.

Лена передала сжавшейся в комочек Лиле свой смартфон. Та взяла его дрожащими руками. Следующие несколько минут она молча слушала, что говорила мать, потом вернула смартфон хозяйке, заметно повеселев.

– Закрыли этот вопрос? – с интонацией инструктора обкома комсомола, которая у комсомольских работников неистребима до конца жизни, спросила Лена Леру и одновременно посмотрела вопросительно на Лилю. Та закивала в ответ; на глазах её блеснули слёзы. – И больше давай к этому не возвращаться. Нам нечего делить на старости лет. А вот познакомиться надо. Давай, как вернётся Андрей из Ферганы, все у нас соберёмся, я тебя с сыном своим познакомлю, невесткой, внучком Вовочкой. Устроим той! Что? Что такое «той»? Это праздник по-нашему. Ну да, по-узбекски – и что? Нам оба языка родные, и Лилю к этому приучим. – Она долго слушала с улыбкой, что ей отвечала Лера, потом сказала: – Пусть Лиля останется сегодня у меня ночевать, ладно? Сейчас мужиков разгоню… Каких-каких? Сына своего да Жабского, есть у нас такой знакомый журналист – это он Лилю ко мне привёл. Ах даже знаешь его?! Тебе привет! – бросила она мне. – Пусть катятся по домам, а мы с Лилечкой поговорим. Хорошо? Ну всё, пока!

– Ты не возражаешь у меня сегодня погостить? – спросила Лена у Лили, закончив разговор с её матерью. Та кротко улыбнулась. – Вот и хорошо. И доедай, остынет же! Узбекскую еду надо есть горячей. А обо всём остальном мы с тобой, как они уйдут, – обвела она нас с Колюнчиком, который за всё время обеда не проронил ни слова, а потому давно съел свою машхурду и теперь щипал кисть винограда, – поговорим. Сыты? – спросила она нас с Колюнчиком. – Или добавить?

Мы отрицательно покачали головами.

– Жуда яхши, – сказала Лена. – Энди уйга бор!

Отлично, а теперь, мол, дуйте по домам.

– Мама, ну ты даёшь! – насмешливо сказал Колюнчик. – Может ещё курсы вашего узбекского откроем? Перевела бы хоть…

– Пошли, пошли, – хлопнул я его по плечу, поднимаясь из-за стола. – Не понял, что ли? Нас послали – далеко-далеко.

Колюнчик встал с кривой ухмылкой.

– Но, надеюсь, в приличных выражениях? – осведомился он у меня.

– Более чем, – заверил я.

Для Лили всё это было диковинно – что русские люди используют в своём обиходе чужой язык, готовят и едят чужую еду. Ей было никак не постичь, что ни этот язык, ни эта еда нам не чужие, а такие же свои, как и для коренных народов Туркестана.

– Во такие мы, туркестанские русские, – сказал я ей, обняв за плечи. – Просим любить и жаловать.

– Прикольные.., – отозвалась она.

– Колюнчик, конечно, не в счёт – он, как и вы, местный рожак, – сказал я, косясь на одевающегося младшего Большакова. – Но курт, собака, лопает за милую душу, – шутливо погрозил я ему пальцем.

– Ха! – издал резкий звук Колюнчик. – К пиву-то самое то!

– А что это? – спросила Лиля, переводя любопытный взгляд с одного из нас на другого.

– Угощу – оценишь, – вышла к нам в прихожую Лена. – Ты пьёшь пиво? – спросила она у Лили. – У меня есть бутылочка – вот мы сейчас её с куртиком и разопьём, устроим себе девичник.

Перед уходом я отвёл её на пару слов.

– Постарайся разузнать у Лили хоть что-нибудь о том чеке. Как он вообще возник, я в общих чертах уже знаю и потом тебе расскажу. Остаётся неясным главное: почему у него такая странная дата.

– Это уж как получится, – сказала Лена. – Но постараюсь. Если, конечно, девочка сама об этом что-то знает.

– Ты главное о своей миссии не забудь – за пивом с куртом!

– Завидно? – прищурилась Лена. – Можем и с тобой повторить. Да хоть завтра.

– Посмотрим, как ты справишься с дознанием, – уклончиво ответил я. – Ну пока!

– То же мне.., – надулась она, закрывая за нами с Колюнчиком дверь.

Когда мы вышли во двор, Колюнчик спросил:

– Ну и что ты обо всём этом думаешь, дядь Саш?

– А что тут думать? – отозвался я. – Был ты у папы единственным сыном, а теперь у тебя возникла сестра.

– И что мне с этим делать?

– Спроси что полегче. У меня подобного не было и, думаю, впредь тоже не грозит.

Колюнчик рассмеялся и хитро на меня посмотрел:

– Не зарекайся!

– Да ладно тебе над стариком изгаляться! – отмахнулся я. – Притираться теперь вам всем придётся. И ты бы это… попросил бы Аню взять сестру в её фирму – что она в магазине за какие-то гроши работает. Я, правда, не знаю, какое у Лили образование, но выглядит она довольно смышлёной, хотя и, как все вы, нынешние, какой-то однобокой.

– В смысле? – не понял Колюнчик.

– Грамотёшки вам не хватает… Учили вас как попало, а вы и рады были не учиться.

– Мне для моей работы моего «Бонча» вполне хватает, – самодовольно сказал Колюнчик.

– Вот то-то и оно. А знаешь, что отличает по-настоящему образованного человека?

– Ну что?

– Мне однажды сказал один академик: «Для полного счастья мне не хватает знаний». И я очень с ним согласен. Мне тоже.

Я махнул ему рукой и отправился на маршрутку. Усевшись минут через десять в самом конце салона, набрал Андрея.

– Всё в норме, старина, – доложил я ему. – Обедали сейчас с Лилей у Лены, Колюнчик тоже был.

– Спасибо, дружище! – тепло отреагировал Андрей. И тут же спросил взволнованно: – Как Лена её приняла?

– Нормально. Как дочку.

– Даже так?! – изумлённо воскликнул Андрей.

– Представь себе. А ты сейчас поди сидишь под «Нурхоном»?

Андрей присвистнул:

– От тебя не скроешься! Точно – сижу и вот вас всех вспоминаю: тебя, Валеру Антипину, Шавката Тугушева…

– Пиво там хуже не стало?

– Не трогай больную тему! – усмехнулся Андрей. – Пьют теперь какую-то бодягу. С дурацкими сухарями… А мы, помнишь, с солёными фисташками?

– Эх.., – вздохнул я. – Посидеть бы и мне сейчас с тобой…

– Прилетай!

– У меня загранпаспорта нет – эти же чудаки не пускают теперь по внутреннему российскому. Словно чужие мы им.

– Да во многом ведь и чужие, – грустно проговорил Андрей. – Нет уже той теплоты, только у таких стариков, как мы, и осталась. Пропаганда каримовская основательно поработала. Да и националисты по-прежнему воду мутят, особенно тут, в Ферганской долине – как было гнездо басмачества, так и осталось. А теперь ваххабиты ещё повылезали изо всех щелей… Знаешь, сколько народу из Ферганы на Ближний Восток подалось? Даже дети моих знакомых, настоящих коммунистов, среди джихадистов оказались. Чёрт знает что творится…

Слушать это было горько и больно.

– Ладно, не бери в голову. Отдыхай, – сказал я, придав голосу максимум бодрости. – Брат твой как?

– Вроде выкарабкался, знаешь, – звонко ответил Андрей. – Перевели вчера из реанимации в кардиологию. Невестка там над ним квохчет – молодчина, что скажешь.

– А домой-то когда?

– Да, думаю, скоро. Знакомых тут почти не осталось: за пару дней всех, кто жив и по-прежнему в Фергане, перевидал. Бодрятся, конечно, но жизнь-то безрадостная. На кладбище съездил, а там наших ребят!.. Лежите, говорю, смирно, братва, не бузите – скоро и я к вам.

– Врать-то мёртвым зачем? – попенял я. – Кто же тебя в гробике в Фергану-то потащит?

– Да я фигурально. Про небо.

Я уже подъезжал к дому, и мы попрощались.

Что говорить, подумал я, мысленно продолжая разговор со старым другом, жизнь была фееричной и трепала всамделишно. В двух государствах пожили, в двух эпохах. Да ещё и из будущего грохнулись в прошлое. Тут уже одно то, что выжили и продолжаем жить, чудо чудное.

А я ведь мог запросто и до смены эпох не дожить. Если бы меня не спасла Анна Герман, когда я тонул в Шавате.