Текст книги "Записка на чеке. Газетно-сетевой сериал-расследование"

Логика в рассуждениях Лены была, что и говорить, железная. Но по-житейски что-то не вязалось.

– Лен, а нет ли тут какой-то более убедительной причины, чем детское очарование уже весьма не молодым человеком, пронесённое через всю жизнь? Ну отказывается моё нутро это принимать!

– Не знаю – надо думать.

– А что думать? Можно ведь и напрямую спросить.

– Вот и спроси.

– Да мне бы не хотелось…

– Хочешь, чтобы я это сделала?

– Да тебе и проще, – уцепился я за соломинку, – ты же как никак двоюродная сестра. Мол, ну-ка кузина, выкладывай, как на духу, чего тебе от этого замшелого старикана надо?

– Могу, – помолчав, проговорила Лена. И прибавила хищно: – но ведь тоже за мзду.

– Да что ж вы все такие меркантильные! – простонал я.

– Должна же я, пока муженёк в Фергане прохлаждается, оценить наконец, чего я когда-то так бездарно упустила, – плотоядно проговорила она вполголоса. – Я, кстати, для этого тебе весь день и названивала.

Это меня разъярило:

– Знал бы – ни за что б не перезвонил! Как же ты не поймёшь, старуха: то, что ты может быть и упустила, хотя и не факт вовсе, там, в нашем прошлом, и осталось…

– Ну как знаешь, – безжалостно отрезала Лена. – Тогда выясняй всё сам.

И она вся в обидах отключилась.

36. В ПРОСТРАЦИИ СО СМЕТАНОЙ

Вот так! Немного получил приятки от любимого города – и снова бултых в лохань с помоями. И главное, все-то считают, что это никакие не помои, а божественный нектар – что Аня, что Лена.

Мне до ужаса всё это надоело. Хотелось забыть и о дурацком чеке, и об этих сумасбродных бабах, и об Андрее с его идиотскими розыгрышами и подозрениями. Сам-то вон, оказывается, каков гусь!

Начать я решил с чека – и прямо теперь его казнить. И что я сразу не послушал Лену – давно бы уже снова жил спокойно! Казнь самая для бумаги естественная – аутодафе. Покорчится малёк – и кучка пепла. И всё! Никаких тайн, или розыгрышей, или путешествий во времени, или оптических иллюзий, или…

Больше я ничего для продолжения этого перечня нелепостей не придумал, да и не беда. Сладостная истома разлилась по телу: завтра пошлю далеко-далеко всех – Андрея с его застарелыми семейными заморочками, Лену с её поползновениями разыгравшейся в девочку старушки, Аню, выскочившую поперёк моей жизни, как чёртик из табакерки – между прочим, стараниями этого балбеса Андрея. Не сболтни он тогда свою угрозу, я бы и знать об этой миллионерше не знал, вернее – не вспомнил бы больше никогда, как не помнил все прошедшие с того августа четверть века.

Я снял с холодильника и освободил от запаса спичечных коробков хозяйкину стеклянную пепельницу, принёс чек, так все эти дни и покоившийся в моём паспорте – самом надёжном месте, положил его на дно пепельницы, вытащил спичку, чиркнул…

И тут же её затушил.

Как же я раньше этого не заметил?! Чек-то не из той «Пятёрочки», где я покупал коньяк для нас с Большаковыми и расспрашивал «стовосьмую», как можно подделать дату на чеках. Теперь, когда я уже знал, где на чеках этой торговой сети расположены какие реквизиты, они словно сами лезли в глаза, а ведь ещё недавно были как бы невидимы. Ну да, это такая особенность восприятия: что не интересует или чего не понимаешь, то и не замечаешь – словно его и нету. А кому интересны адреса магазинов, дата и время оплаты твоих покупок, ФИО кассирши? Большинство покупателей вообще в чеки не смотрят, а выбрасывают их тут же, у касс, в корзины для мусора.

Так-так, а где же эта «Пятёрочка», что на Пловдивской, 9? А-а, так это же на углу с Будапештской, с неё и вход – просто адрес по Пловдивской. Чуть дальше от Большаковых, чем та, куда я заскакиваю по пути к ним, потому они туда не ходят, но всё равно очень близко – метров 300—400 примерно. Это понятно. А кассир, выбившая чек? Ага, вот: Казначеева Лилия Антоновна. Отлично! До какого часа работает магаз? До часу ночи?! Просто супер!

За окном ещё не начало темнеть, когда я выскочил на улицу. Выскочил и остановился. Спешить-то куда – нужная мне «Пятёрочка» не успеет закрыться, даже если пойду пешком. Нет, это, конечно, гипербола: из Колпина в Купчино пешком топать далековато, да и нелепо. Значит, как всегда, на маршрутку, ну или если очень повезёт – на 192-й автобус: оба идут по Софийке, а потом – по Дунайскому и до «Звёздной».

На 374-м, что ходит в Пушкин, доехал от своего «вертолёта» до проспекта Ленина. «Вертолёт» – это местный неофициальный топоним, потому и в кавычках: когда-то на перекрёстке бульвара Трудящихся и улицы Веры Слуцкой стоял списанный военный вертолёт, потом его вместе со страной навернули, а народное обозначение «локации» сохранилось. Даже на маршрутке, у которой тут конечная, пишут: «До Вертолёта» – и все понимают. Узнал я это давно, ещё когда работал в «Санкт-Петербургских ведомостях» и поехал в Колпино делать репортаж о газпромовском конкурсе рабочих профессий, проводившегося в мастерских местного Морского колледжа. «Мы прямо у „вертолёта“ находимся, – объяснил мне замдиректора, приглашая на конкурс. – Так что не заблудитесь». Я тогда не знал, что самого вертолёта давно нет, поэтому доехав до кольца нужной маршрутки, очень удивился, увидев рядом с колледжем двухэтажный деревянный кабак. Вертолёт, оказывается, хулиганы сожгли ещё в 90-х. Металлический! А деревянный бревенчатый кабак стоит. А почему? А потому, что с него кому-то, в отличие от вертолёта, «капает», и, надо полагать, густым сиропом.

На удачу, в кильватер 374-го ещё у городского сада пристроился 192-й, и у «мороженицы» – ещё один неофициальный колпинский топоним: теперь там аптека, а прежде был фирменный магазин Великолукского мясокомбината – пересел на него, не потеряв таким образом в пути ни минуты. На кольце, где в Колпинское шоссе упирается Софийская улица – самая длинная в Петербурге, ибо там она и начинается – отходит от улицы Салова, невдалеке от Волковского кладбища, ныряет под КАД и, минуя Петро-Славянку, заканчивается у этого кольца – стояла глухая пробка. Она в виде «веток» латинской буквы V уходила слева в сторону Московского шоссе, а справа – на Софийку, причём насколько хватал глаз. Но эта вечерняя пробка заперла движение в сторону Колпина, а мы-то ехали из него, и Софийка для нас была совершенно свободна. Быстро миновали Петро-Славянку, Северную ТЭЦ с двумя белыми и одной голубой градирнями, беспрестанно поочерёдно дышащими горячим паром, и вскоре свернули налево, на Дунайский.

Без пробок дорога до Будапештской заняла меньше 20 минут. По Будапештской до перекрёстка с Пловдивской ехать было всего одну остановку, и на углу, напротив большаковской «Пятёрочки» я вскочил в повернувший с Дунайского 39-й троллейбус. О сколько я на нём поездил от «Электросилы» по Решетникова и Благодатной, когда после «Часа пик» работал обозревателем «Санкт-Петербургского курьера» и вёл там еженедельную полосу «Национальность – петербуржец»! Теперь я двигался встречным курсом, с другого конца, но всё равно словно вернулся в 2006-й год. Сколько интересного тогда случилось! А сколько написано! Впрочем, как и в каждый год моей долгой журналистской жизни.

Только развспоминался – а уже и сходить. Перешёл Будапештскую – и вот она «Пятёрочка», где я сейчас разыщу Лилию Антоновну Казначееву, и тайна чека наконец-то перестанет быть тайной. Мне уже не терпелось поскорее прожить эти последние минуты, и я влетел в магазин, как влетал в детстве, когда мама отправляла за покупками.

Однажды вот так же влетел в нашу булочную на Гагарина, что разделяет первый и второй кварталы Чиланзара, а хлеба-то и нет! И завтра нет. Кто помнит то время, не забыл и грандиозные перебои с хлебом в Ташкенте летом и осенью 63-го. Хлеб в нашу булочную привозили теперь только один раз в день – в пять часов вечера, и к тому времени выстраивалась очередь, доходившая до конца двора 103-й школы, где после переезда на Чиланзар в феврале 61-го я доучивался во 2 «в» классе половину третьей и четвёртую четверти. Стоять в такой очереди приходилось несколько часов. А разве мальчишкам это по силам!

И что мы придумали. Мы с приятелями вызывались помогать разгружать огромный фургон с надписью «Хлеб» – носили по двое, взявшись с двух сторон, как за носилки, тяжёлые для мальцов лотки с буханками, халами, батонами, булочками, лепёшками через заднюю дверь магазина в торговый зал, где продавщицы раскладывали их по нужным полкам. Наша помощь очень сокращала время разгрузки, и никто из очередников не возражал, что за это нам разрешали купить хлеб без очереди, а наоборот хвалили и просили завтра прийти помочь разгружать машину опять.

Ох и вкусный же был тот хлеб – не просто купленный, а ещё и заработанный своим трудом! Но всё равно того хлеба, что пекли в Ташкенте до хлебного кризиса 63-го года с незапамятных времён, уже не стало. И горше всего, что любимые мои роскошные душистые и пушистые французские булки, которые так здорово было распластать и намазать сливочным маслом, превратились в сероватые «городские» – мякина мякиной…

– Добрый день, скажите, пожалуйста, как мне увидеть Лилию Антоновну Казначееву? – спросил я женщину в красном фирменном жилете с жёлтой надписью на спине: «Спросите – подскажу». Меня до ужаса веселит это школярское «подскажу»: сразу вспоминается Лена Ялама, с которой я сидел на первой парте несколько лет и которая, выходя к доске на уроках истории или географии, в которых я был силён, шептала мне на весь класс: «Саш, ну подскажи!». Логичнее ведь: «Спросите – отвечу» или «объясню». Но нет, даже профессора подходят на улице и говорят: «Подскажите, пожалуйста, как пройти…». Меня всегда удивляла и продолжает удивлять эта языковая глухота, нечувствительность к слову, словно говорят не живые носители языка, а яндексовская запрограммированная «Алиса».

– А она только что ушла, – ответила мне продавщица и крикнула куда-то вглубь магаза: – Вера, Лиля точно ушла или ещё переодевается?

– Ушла минут пять как, – донеслось из недр. – Так спешила малахольная, что даже сметану свою оставила. Надо в холодильник поставить будет. – Невидимая прежде вторая продавщица вышла откуда-то сбоку с пакетом, в котором лежала забытая кассиршей сметана

– Да вот она, смотрите в аптеку входит, – дёрнула меня за рукав та, к которой я обратился с вопросом, и указала через окно на совсем молодую светловолосую девушку, направлявшуюся к соседнему крыльцу. – Если не разглядели, она в голубой куртке и джинсах. И сметану ей за одно отдайте, что забыла, – протянула она мне вынесенный коллегой пакет и вдруг словно опомнилась: – А вы ей кто? Дедушка?

Я неопределенно повёл головой, что могло означать и да, и нет, и ринулся вслед за светловолосой девушкой в голубой куртке.

Задача была теперь уже совсем лёгкая, потому что в аптеке находились всего две покупательницы – «моя» девушка и старушка. Теперь точно не потеряю, радостно подумал я и остался поджидать кассиршу из «Пятёрочки» на крыльце. Хуже было, что первой в аптеке стояла к окошку старушка, которая – убивал бы таких старушек безжалостно! – нет бы отдать свой длинный список лекарств провизору, упорно, сжимая бумажку двумя сухонькими ручонками, называла очередное нужное ей снадобье только после того, как провизор приносила предыдущее. Аптекарша уже смотрела на неё зверем, устав мотаться от полки к полке, как челнок, но старушенция этого не замечала и гнула свою линию. А «моя» девушка топталась у неё за спиной и, похоже, совсем не нервничала, тыкая пальчиком в телефон – наверняка переписывалась ВКонтакте или ещё где.

Наконец она вышла, укладывая по дороге купленную коробочку «Терафлю» в сумку и никого не замечая. Поэтому, когда я поздоровался, назвав её по имени отчеству, она слегка вздрогнула и немного ошалело подняла на меня взгляд от сумки.

– Здравствуйте, – отозвалась она. – Откуда вы меня знаете?

– В этой округе все наверное знают, как вас звать: на каждом же вашем чеке напечатано, – улыбнулся я ей – машинально как можно более располагающе.

Однако наши женщины, как я давно уже заметил, этого пугаются больше всего. Хама они отошьют в два счёта, грубияну ответят тем же в кубе, а вот располагающая улыбка мужчины, причём любого возраста, для них как сигнал: сейчас будут насиловать. Поэтому лицо кассирши сразу окаменело, хотя был божий день, мимо беспрестанно сновал народ, а на остановке перед аптекой и «Пятёрочкой» вообще столпилось порядочно ждущих транспорт. Чего ж тут бояться… Тем не менее, она лишь холодно согласно кивнула:

– Да-да, конечно. А что вам нужно?

Я достал чек, на обороте которого рукой Андрея были написаны предполагаемые покупки. Кстати, подумал я, он всё это купил потом или отдал мне чек и про половину забыл? Но это сейчас, конечно, не имело никакого значения.

– Видите ли, я тут недавно у вас кое-что покупал и просто случайно, придя домой, заметил, что на чеке указана странная дата. Мне-то в принципе всё равно, но очень уж любопытно, откуда она взялась.

Она взяла у меня чек, и по лицу у неё пробежала тень.

– Это не вы покупали.

– Вы помните всех своих покупателей? – изумился я.

– Никого я не помню, – отвернулась она, сунула мне в руку чек и поспешно пошла от меня к пешеходному переходу, где как раз загорелся зелёный свет.

Я догнал её уже на середине дороги, но пока не ступили на тротуар, оказавшись в безопасности, молчал.

– Вы простите меня, Лилия Антоновна, – сказал я, поравнявшись с ней, – покупал действительно не я, но это же дела не меняет. Ну нашёл я его, скажем, – у вас же в магазине многие выбрасывают чеки, как только расплатятся. Ну вот взял я такой случайно – и увидел дату из будущего.

Она остановилась, словно споткнувшись. Резко повернулась ко мне:

– Как из будущего?! Я ничего не поняла.

– Вот, смотрите, – опять протянул я ей уже изрядно помятый нашими руками чек, – какая тут пропечатана дата.

Но она прежде заметила, что на обороте чека что-то написано, и перевернула его. В глазах её запрыгали смешинки.

– Это он написал? – спросила она и хихикнула.

– Кто? – не понял я.

– Ну тот, у кого вы взяли чек? Вот не подумала, что он этим пользуется!

Я перевернул чек вслед за ней и впервые вник в перечень покупок, набросанный Андреем, который прежде меня совершенно не интересовал. Там значилось: «1) Картошка – 2 кг. 2) Лук – 3 кг. 3) Морковь – 3 шт. 4) Дезодорант Levrana Дикая Роза». 5) Сосиски «Детские» – 2 уп. 6) Укроп – 10 г. 7) Хлеб дарницкий – половинка».

– И что вас удивило?

Она снова хихикнула:

– Дезодорант.

– И что?

– Это же женский. Он что, женским пользуется? – давилась она от смеха.

– И что? – повторил я. – Может он жене – может она попросила купить.

– Жена? – округлила глаза девушка. – Так он женат?!

– А что в этом удивительного? Кстати, только женатые мужчины пишут такие списки – чтобы отчитываться перед женой, что не забыл купить ничего из того, что она велела. Холостые покупают наобум, а забудут что-то, так и ладно – в другой раз.

Девушка совсем сникла.

– Женат.., – проговорила она. – А как хвост распускал: я и то, я и сё, я генеральный директор, да мы с тобой, Лилечка, поедем… – Она сама себя оборвала, и глаза её наполнились слезами. – Вы кто ему? Дедушка? Или отец? Неважно! Скажите, чтобы и на пушечный выстрел ко мне больше не подходил.

Она поспешно вскочила на подножку трогавшегося от остановки 39-го троллейбуса и укатила, оставив меня в полнейшей прострации с её сметаной в пакете, который я так и забыл ей передать.

37. ЗДРАСЬТЕ – ПРИЕХАЛИ

– Какие люди! – воскликнула, вышагнув мне навстречу уже не вполне впечатляющей грудью, Лена, когда открыла дверь и увидела меня на пороге.

Она была слегка навеселе, совсем-совсем слегка, когда женщина ещё вполне хозяйка всем своим органам, но уже благодушна и доступна для изысканных посягательств.

– А это гостинчик? – кивнула она на пакет со сметаной кассирши в моей руке. – Не большенький такой – правильно, чтобы знала своё место.

– Ты с кем там? – послышался знакомый голос, который я идентифицировал одновременно с узнаванием лица – и то и другое принадлежало Ане.

Здрасьте – приехали…

– Разлука длилась недолго! – хохотнула Аня, гораздо заметнее нагрузившаяся, что и подтвердила её следующая эскапада: – Сашенька, дорогой, дай я тебя поцелую, а то всё как-то не срасталось!

Она потянулась ко мне, и только моя пока ещё неплохая реакция позволила нам сохранить приличествующую нашим отношениям дистанцию.

– Ну вот, – недовольно махнула она рукой и пошла вглубь квартиры. – Пойдём, Ленка, ну его в баню! Выделывается ещё…

Лена подмигнула мне и втянула в прихожую, чтобы закрыть дверь, поскольку из лифта как раз вышли соседи и начали проявлять повышенное любопытство.

– Ты молодец, Жабский, – сказала Лена, которая фамилила меня только в подпитии. Так ей казалось более интимно. У меня это не вызывало отторжения, только ироничную улыбку. – Молодец, говорю, что пришёл, разбавить наш долбанный девичник двух брошенок…

– Брошенок? – удивился я. – И кто же вас бросил? Покажите мне ту скотину?

– Меня вы с Андреем, а её – только ты. Поэтому ей легче, и её быстрее разбирает хмель. А скотину можешь увидеть в зеркале – сегодня только его почистила.

Она посмотрела на меня при этом почти трезво и горестно.

– Ну давай свой гостинчик, – протянула она руку к пакету. – Посмотрим, чем сердце успокоится. О-о, сметанка! – изобразила она язвительную радость. – Галантный вы наш! – она потянулась и чмокнула меня в щёку, как делают председатели профкома на именинах рядовых членов профсоюза, вручая им благодарственные письма.

Тут в прихожую опять выкатилась Аня и осуждающе покачала головой:

– С ней, значит, можно, а со мной нет?

Она вдруг резко качнулась, и я, потеряв бдительность, не успел совершить ничего превентивного. В следующее мгновение она уже обнимала меня за шею и норовила приникнуть к губам. Положение было неловкое: если отцеплю её руки от шеи, она может не устоять на ногах, ибо угол наклона её корпуса хоть и был невелик, но центр тяжести уже переместился за пределы её изящного тела, а если не отцеплю, то только укус в губы её остановит – но это уж совсем, согласитесь, дикость.

Лена с интересом наблюдала, чем кончится эта пантомима, и тем усугубляла моё положение. Не будь её рядом, я б так и быть поддался Ане на сей раз, но потом уже бы ни на секунду не терял бдительности. Но поддаться при таком раскладе означало бы полностью спустить флаги на бастионах и начать выходить без оружия. Лена именно этого и ждала – с плохо скрываемым ожиданием свершения мести чужими руками за все мои экивоки.

Я нашёл выход – я Аню пощекотал под рёбрами. Она захихикала, как девчоночка, завиляла своим упругим телом, уклоняясь от щекотки, выпустила мою шею и приняла строго вертикальное положение. Всё, теперь уж я перестрахуюсь многократно!

– Мы пьём мартини с грейпфрутовым соком, – сказала Лена, явно разочарованная финалом пантомимы, поставившем крест, как она поняла, на моём приручении, и потому решившая переключить моё внимание, чтобы не слишком торжествовал. – Налить?

Мы прошли в гостиную, где на столе стояла большая бутылка «Бьянко», коробка сока, оливки в хрустальной посудинке и тонко нарезанный лайм.

– Вот с лаймом пожалуй и я выпью, – кивнул я Лене, и она наполнила мне вином треугольный хрустальный бокал на высокой ножке, плеснула в него немного сока и зацепила за краешек специально надрезанный ломтик лайма.

– А мне больше нравится с оливками, – подсела к столу Аня и стала клевать оливки, изредка пригубляя свой бокал. Судя по запаху, сока в нём не было.

– Ну твой гостинец я не подаю, – с иронией сказала Лена, подавая мне ароматный бокал, – поскольку он, уж прости, не вполне сочетается с мартини. Его ты употребишь с другими девушками под другие напитки.

– С какими девушками? – встрепенулась Аня, слишком уж перед этим сосредоточившаяся на оливках. – Ты ещё к каким-то девушкам собираешься? – с удивлением посмотрела она на меня. – Нас тебе мало?

– Анька, не задирай моего гостя! – прикрикнула дурашливо Лена. – Не то он сейчас тебе живо объяснит разницу между девушками и старыми хрычовками.

Последнее словцо так рассмешило Аню, что она чуть не подавилась очередной ягодкой оливок, хотя те и были без косточек. Лена постучала ей между лопатками, и она с удовольствием досмеяла свой смех.

– Точно хрычовки – если уж этот старикашка нами пренебрегает, – покосилась она на меня и подмигнула. – А когда мне было четырнадцать, ведь не пренебрегал!

– Так-так, с этого места, пожалуйста, поподробнее, – проворно подсела к ней Лена и чокнулась своим бокалом, в котором был почти один сок, едва подгруженный мартини. Краем глаза при этом она следила за моей реакцией. Но я был невозмутим.

Аня ухмыльнулась.

– Ну что – поподробнее: лето, пьянящая ночь, юная девушка, сорокалетний селадон…

– Пока как-то общо, – разочарованно посмотрела на неё Лена и перевела взгляд на меня: – Может быть ты добавишь?

– Пока не к чему, – ответил я, думая, что же задумала эта чертовка. Я всё меньше верил в сказочку про почти целую жизнь, посвящённую якобы мне. Нет, причину повторного появления этой бойкой Ани в моей жизни надо искать в чём-то другом…

И тут мне пришло в голову, не связаны ли как-то Аня и нелепый чек. Пока это были всего лишь две явные нелепости в череде событий последних дней – временами горьких, порой досадных, а то и совсем уж неприятных. Но нелепыми назвать их нельзя было никак, кроме этих двух: внезапных появлений чека и Ани. Даже устроенный Андреем глупый розыгрыш с подстроенным соблазнением мною его жены – глупый да, но не нелепый.

Я отвлёкся, а между тем Аня уже плела Лене какую-то чепуху про наши с ней поцелуи в душной ташкентской ночи и даже характерные движения рук – сперва якобы моих, а после – и её, едва ли не соблазняемого подростка, который был видите ли не в силах устоять под напором опытного сластолюбца. Лена слушала её с напряжённым лицом, поглядывая на меня и покачивая головой – однако без всякой укоризны, а словно даже поощрительно. Мне показалось, и она уловила, что Аня ведёт какую-то непонятную пока игру.

– Как я был однако крут! – наконец подал я голос, вызвав улыбку Лены и стремительный, как пуля, взгляд Ани.

Она что-то хотела сказать мне на это, но тут у неё зазвонил её белый пижонский айфон, и она, глянув на дисплей, встала и не вполне твёрдо ушла в кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Однако, как всякая бизнес-леди, на автомате начала разговор, не теряя попусту ни секунды, и до меня донеслось его начало: «Привет! Приходил в магазин?..» У самой Ани, как я понял накануне, никаких магазинов не было – её фирма вела продажи крупным оптом, хотя чего именно, я узнать не успел, да мне и не было интересно. Тогда в чей магазин кто-то приходил? И кто и зачем? Понятно было лишь, что речь шла о мужчине.

Меня разбирало любопытство, поскольку я сам, будучи мужчиной, всего час назад приходил в магазин «Пятёрочка» и после встречи и внезапного расставания с его продавцом-кассиром Лилией решил заглянуть к Лене, благо поблизости, чтобы обсудить с ней «чековые» новости. И обсудил бы, да как на грех они с Аней решили устроить девичник с мартини. А может это и к лучшему? Сейчас, пожалуй, стоит больше слушать, а самому помалкивать – поделиться «чековыми» новостями я всегда успею. К тому же, эти новости могут нынешним вечером существенно обновиться.

Больше ничего из-за кухонной двери слышно не было, и я решил воспользоваться отсутствием Ани и спросил у Лены:

– А откуда у твоей кузины её миллионы? Неужто она, дожидаясь меня, ковала железо не отходя от кассы?

Лена криво улыбнулась.

– Откуда точно, сказать не могу, но мамочка её – жена маминого брата – была известной ташкентской спекулянткой: джинсы, водолазки, духи французских проституток «Клима», от которых млели наши инженерские жёны, и всё такое. Так что хватка у неё генетическая. Дядя Володя-то был тютя и подкаблучник, а Светлана Георгиевна, Анькина мать, та ещё пройдоха. Пол-Ташкента у неё отоваривалось – причём, оптовики, сама она по подворотням духами да шмотками не торговала. У неё были поставщики из Ленинграда – тут, говорят, такая подпольная торговая мафия была в советские времена, что американская бы позавидовала. И всё тихо, шито-крыто, всем отстёгивалось, никакой стрельбы и переделов рынка.

– Ну ладно, характер пройдошистый, что я ещё в Ташкенте, когда она была совсем девчонкой, заметил, положим, от предприимчивой матери. Но одного-то характера мало.

Лена пожала плечами.

– Говорит, челночила, как и мы с Андреем. Но я её, правда, ни разу не встречала на наших что финских, что польских, что турецких маршрутах.

– Это разве показатель? – удивился я.

– Так или иначе мы все друг друга знали – хотя бы в лицо. Да и так… Бывает, прилетишь в Стамбул, а наш курточник говорит, давай скажи Светлане: партия дублёнок придёт скоро – пусть приезжает. Мобильников-то тогда не было, вот так и передавали информацию друг другу – кому, конечно, доверяли. Он уже по-русски сносно лопотал и знал, что Светка мне не конкурентка – я кожаными куртками занималась и швейными принадлежностями.

– А Андрей?

– Пуховиками, немного аппаратурой. Мы, конечно, друг другу помогали, но у каждого была своя номенклатура, чтобы не класть все яйца в одну корзину.

– И, значит, Аня ни разу тебе на торговых путях не попалась?

– Нет. А мы ведь долго челночили – уже и когда эту квартиру купили, пока Колей не забеременела. Но и тогда Андрей ещё продолжал ездить – правда, уже только в финку, чтобы обернуться за один день.

Финкой в Питере называют Финляндию, если кто-то не понял по смыслу.

– Вот ты мне скажи, можно было серьёзно разбогатеть на челночестве?

Лена хмыкнула.

– Чичваркин же разбогател… А наше с Андреем богатство всё тут – суди сам, – она обвела взглядом симпатичную, со вкусом обставленную, но отнюдь не роскошную комнату. – Но, конечно, и стены в зачёт – квартиру же мы тоже купили. Помогла немного как раз Анькина мать, чтобы нам побыстрее съехать со съёмной квартиры, но потом мы всё ей постепенно отдали. Так что считай наш бизнес обеспечил нам жильё и то, что есть в нём.

Да уж, «богатство»! Лена поняла мою иронию по выражению лица при этой мысли и согласно покачала головой.

– И вы ведь двое горбатились, – заметил я. – А расходы на жизнь были не двойные, а всего лишь полуторные, как в любой семье.

– Какие расходы, махнула рукой Лена. – Кошкины слёзы! Во всём себе отказывали, лишь бы побыстрее встать на ноги. Может потому и Коля долго не получался – ни витаминов у родителей в организме толком, ничего… А нервы! Ой, и вспоминать не хочется…

– А рэкет! – поддакнул я.

Лена вздрогнула.

– Благодари бога, что не пришлось сидеть под дулом пистолета! – воскликнула она и залпом допила свой сок, едва приправленный мартини.

– Пришлось, – сказал я. – И даже раньше, чем тебе.

– Да ну?! – поразилась Лена. – За твои статьи, да? Как Холодова хотели?

– Ну Диму-то взорвали… Нет, не за статьи. За идиотизм русской жизни.

И я рассказал ей, как 26 февраля 1990 года – помню дату по двум причинам: мамин день рождения и в Питере было 6 градусов тепла – я прилетел из морозного и обветренного Волгодонска через Внуково, а потом Быково в Ленинград.

В конце 80-х годов я активно занимался не только журналистикой и правозащитной деятельностью, но и политикой. Азартно участвовал в неформальном движении, руководил товариществом «Марксист», в котором, впрочем, к 90-му году остался один, растеряв всех былых сподвижников из-за нарастающих идейных разногласий. Страна шла вразнос, вразнос шли и коммунисты, не имевшие хорошей теоретической подготовки – а одни чувства и симпатии не спасают. По мере развития событий моим товарищам всё чаще казалось, что Союз движется к свободе, осталось только этих ненавистных партократов прижучить. Они казались чужими, а либеральные болтуны – своими. Не только моим товарищам – большинству в стране. И по этой причине мы и потеряли её. Помогла, конечно, и западная пропаганда, но не в решающей степени: она лишь подталкивала вниз тех, кто уже и сам, заблуждаясь, опасно накренился – без неё они всё равно бы упали, но позже, вот и вся разница.

Терял я единомышленников, впрочем, не только по идейным соображениям. Один из ближайших моих сподвижников, человек одного со мной возраста, хорошо марксистски образованный, атоммашевский инженер Саша Тютюнник в самый разгар событий уехал на родину, в Барнаул. В Волгодонске он участвовал в строительстве комсомольско-молодёжного дома на углу улиц Карла Маркса и Королёва, поскольку у него уже было трое детей, как и у меня, правда, все моих постарше. Дом достроили в 88-м, он получил большую квартиру на самом его верху и прожил в ней всего несколько месяцев, обменяв на квартиру лишь немного похуже (я в ней бывал, как и в Сашиной волгодонской) в родном городе, где жили его мать, бабушка, другая родня.

Поскольку тогда уже было в разгаре кооперативное движение, бизнесом занялся у себя на Алтае и Саша – человек весьма башковитый. И вдруг в конце февраля 90-го он появился в Волгодонске и, конечно, пришёл ко мне – остановиться ему было больше негде, да и нужен был ему именно я. Оказалось, что Саша собирается сотрудничать с ленинградским кооперативом – первым в городе на Неве, занявшимся переправкой из-за границы компьютеров – ещё не партиями, единичных экземпляров, поскольку никакие каналы поставок тогда налажены не были, да и средств для оптовых закупок у первых кооператоров не было. Примитивные по нынешним меркам компы – 286-е ещё, в основном южнокорейские, привозили редкие командировочные.

Вот их и скупал питерский кооператив. А Саша собирался перепродавать те компы учреждениям на Алтае, поскольку спрос постепенно нарастал. Это было выгодно обеим сторонам, но Саша, человек разумный, хотел заключить с кооператорами такой договор, чтобы его интересы были надёжно защищены. А у меня уже был опыт разработки подобных договоров – я помогал в этом многим волгодонским предпринимателям первой волны, которым и учредительные документы перед этим готовил – ещё стуча их на пишущей машинке днями и ночами. И Саша попросил меня съездить с ним в Ленинград и проследить за сделкой. Расходы на поездку он брал на себя, поскольку уже успел кое-что подзаработать и жил безбедно.