Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

Шанни против воли хихикнула. Селена строго на неё посмотрела.

– Старейшина побагровел…

– Откуда ты знаешь? – Не выдержала Шанни и пожалела.

Селена надулась, став уж совсем невыносимо очаровательной, как холодно подумала Шанни.

– Кто-то случайно, ну… увидел, хотя говорили они строго конфи… конфи… ну, это, – сам друг. Правда, во время разговора Энкиду подошёл к порогу – они были в рефе… референдариуме, и как будто нарочно – такое ощущение у некоторых создалось, говорил всё громче и отчётливей. Так вот, старейшина стал весь такой красный и прошипел, что в подобном тоне он отказывается вести разговор о судьбе нации. А Энкиду ему сказал вслед, почти крикнул: Сир! Я у ваших ног, и прошу объявить референдум… у нас ведь истинная демократия.

Шанни ждала. Селена притихла и, как подметила Шанни, быстро попыталась глянуть через плечо. Она думала, что сделала это неприметно. Очевидно, с добродушной глумливинкой сказала себе Шанни, и у истинной демократии есть некоторые пределы.

– Ну? – Поторопила Шанни.

Селена, явно досадуя на себя, ответила, что референдума не будет. Зато сир Гурд отыскал одного специалиста. Он лататель старых текстов, сшиватель дыр, что-то такое… теперь работает в архиве, а что он там делает – Селена не знает, она не охотница до древностей.

Шанни уважительно поддакнула:

– Конечно, когда есть что-то свежее и сочное, зачем древности.

Селена вспыхнула и смолчала. Шанни уже без комментариев поцеловала её в щёку и, целуя, мирно попросила:

– Передай старейшине почтительный привет… и уверь его…

Селена слегка дёрнулась. Шанни удержала бунтующий шёлк.

– …что генетический код совпадёт. И даже если нет – поверь, там, где простирается ширь истинной демократии, не имеет особого значения качество дезорибонуклеиновой кислоты… он красивый и смелый, а уж как он варит кашу… поверь…

Селена вырвалась.

– Так и скажи, пожалуйста.

Селена пошла прочь. Шанни прибавила негромко вслед:

– И советую ничего не говорить Бебиане.

Селена остановилась и обернулась. Шанни дипломатически показала в улыбке большую часть своих чудесных зубов.

– Боюсь, она сочтёт это покушением на право частной собственности. Есть у великой нации туарегов такое право?

Селена хлопнула в ладони и, выразив этим свой гнев, покинула место сражения в тягостных раздумьях – уж не выболтала ли она больше того, что следует?

– В общем, хотели убедиться, что у него всё, как у короля – ну, корона и скипетр.

Ас приподнял бровь воистину по-королевски. Билл видел, что командир слушает весьма ухватчиво, хотя и старается не показывать виду.

– Печать. – Подсказал он.

Билл обрадовался. Ему было приятно, что он совратил своими сплетнями этого пепельноволосого, со взглядами алмаза острее. (Как там поживает наша копь? Приданое Шанни, как ни крути…)

Сидели на старом месте, где впервые свершилось курение. На сей раз командир не вредил своему здоровью, а листал книжечку. Спрашивать, что за книжечка, не полагалось. Ас уже однажды отчитал Билла в своей манере: выхватив книгу – помнится, это был карманный атлас Нибиру, – резанул холодным, яко нож в заливной рыбе, баритональным тенором, что это всё равно, что в чужую тарелку лезть.

Билл тогда увял, как перележавший укроп, которым не следовало украшать чудесное заливное. Посему ныне на чужой планете он только смирно глянул в сторону острого колена, на котором балансировало печатное изделие. (Так это и останется тайной, что же читал Ас. Но была она старенькая, чинённая, с белыми заплатами, на которых кто-то что-то вписал от руки – словом, воскресшая.)

Ас оценил усилия Билла и даже поощрил, провоцируя дальнейшую беседу:

– Да… дюже волнительно.

Билл усмехнулся…

– Мама была бы довольна. Тут столько страстей…

Энкиду с непроницаемым лицом положил руку между ними на ветку. Ветка сразу превратилась в модерновый штурвал переделанного внедорожника.

– Послушаем о слугах короля.

Он заговорил с командиром по поводу автомобильного полка, который он готов предоставить Если Что. И по поводу специальных возможностей этого полка. Пока Ас внимательно слушал, пришёл Хорс.

Тогда-то, увидев их втроём, он и улыбнулся. Белые волосы, чёрная кожа и длинный подбородок оказались освещены этой улыбкой. Но Билл почувствовал себя лишним, и беседующих снова осталось трое.

Уходя, он остановился у деревца, которое так тянулось вверх, что казалось переростком, прежде времени познавшим тайны неба. Он размышлял, куда бы ему пойти, и, конечно, пошёл не туда. Но это выяснилось позднее.

Иннан вытянулась на носочках и, щурясь из-под руки, улыбнулась – она оглядывала свой подземный сад. Солнца здесь полным полно и всё высшего качества – между жёлтым и белым, и подтекающее под собственной тяжестью, как хорошее сливочное масло, которое нашёл в городе Энкиду.

Его потёки расползлись в самой сердцевине, ближе к грядущему закату. Ударит западный час, приблизится вечер и звёзды будут особенно яркими на чёрном небе.

С самого утра её не оставляло ощущение опасности, но в чём оно выражается, она бы сказать не смогла. Потому она и бросила микроскоп и записи, сунула письма в ящик стола и забралась к себе в оранжерею.

– Ну, как ты? – Спросила она у позднего змееголова.

Им положено отцвести в мае и быть спрятанными заботливым садовником среди прочих отсиживающихся до весны обитателей – ни дать, ни взять художник в эмиграции.

Но этот, высокий, с развесистой купой оранжево-розовых, расписанных в крапочку головок, этот выводок маленьких драконов, решил цвести, как можно дольше. Издалека растение напоминало маленькую ромбовидную доску для древней и почтенной игры в фигурки.

Змееголов не ответил, но одна из рябых мордочек шевельнулась. Приподнимая тяжёлый лепесток, на покатый трамплин листа выбралось презабавное существо, божья коровка.

– Ты у меня спрашиваешь?

Иннан почему-то вздрогнула, а ведь узнала, конечно, голос отца, хоть и странно приглушённый. Она справилась с собой – опять нахлынуло ощущение притаившейся опасности, – и, едва повернувшись, ответила нарочито сварливо, чтобы скрыть дрожь в голосе:

– Стучаться в яслях ещё учат.

Тотчас она в упор взглянула на отца. Его высокая фигура высилась первой тенью запада. Свет обтекал его, ослепительно зажигая лишь серебряную корону его волос. Краем глаза она заметила, что божья коровка взлетела и куда-то делась. У неё слегка отлегло от сердца, древние предрассудки сильнее всего властвуют над учёными девами.

Он охотно принял игру и ответил:

– Надеюсь, ты не выращиваешь здесь ничего предосудительного.

– Того, что министерство образования на исторической родине – нет. – Парировала она, с удивлением отметив, что ему совсем не хочется ворчать и подсмеиваться над ней.

Она не стала надолго задерживаться на этой мысли и, автоматически полюбовавшись тем, как грациозно он шагает к ней, переступая между густыми летними цветами, буркнула:

– Ходи по дорожкам.

Он послушно застыл, балансируя чуть ли не на одной ноге, затем с изяществом хищника, неподвластного возрасту, перепрыгнул на тропинку, усыпанную белым песком и выложенную редкими чёрными камнями.

Она подумала, что Билл обязательно бы ляпнулся в клумбу и улыбнулась. Улыбка относилась не к отцу, хотя он и заслужил её, и Мардук сразу это почувствовал. Теперь он стоял совсем близко, сунув руки в карманы. Совсем непохоже на него – он, и впрямь, ценит хорошие манеры, потому и не скрывает своего восхищения командиром.

– Тебе здесь нравится? – Повинуясь порыву, спросила она.

Голос у неё был неяркий, выцветший – солнце сияло в зените, там наверху крутили огненный зонтик, но её чуткая ко всему питающемуся светом натура уже ощутила легчайший, на волосок, сдвиг острия зонтика к западу.

Мардук ответил серьёзно и с подчёркнутым уважением:

– Очень.

Удивлённая этакими нежностями, она по новому взглянула на отца.

– Всё умно устроено и выглядит таким одухотворённым.

– Сегодня что, Новый Год? – Не выдержав, она рассмеялась.

Мардук не рассердился, хотя и проворчал что-то.

– Просто хотел сказать тебе… давно.

– Что именно, папа?

– Что я почитаю дела твои, дочь.

Иннан так изумилась, что принялась рассматривать его красивое длинное лицо. На мгновение у неё даже мелькнула мыслишка – уж не подпил ли он?

Мардук явно прочитал её мыслишку – и, ого, опять не обиделся. Он выглядел даже довольным и каким-то пристыженным.

– Я должен был тебе это сказать… извини.

Последнее слово он подчеркнул движением плеча.

– За что?

Но Мардук не ответил. Он внезапно уставился на что-то за её плечом, глаза его загорелись, как угли… ощущение опасности оглушило Иннан, она обернулась, и тут же её накрыло тенью и ещё чем-то, более плотным и материальным.

Опасность была тут. Она почувствовала себя сначала маленькой, потом огромной, потом она и вовсе исчезла, и услышала:

– Извини…

На следующее утро компания напрасно ждала Иннан к завтраку. Билл выглядел расстроенным, а Шанни подтрунивала над привычками молодёжи не ложиться до рассвета. Энкиду, который обычно не упускал случая проехаться по поводу учёной девы, молчал. Он не выглядел как-то необычно, но его светлый лоб прикрывала персональная грозовая туча. Возможно, он думал о чём-то своём, и ему было не до Иннан.

Мардук тоже не явился, хотя это-то их не расстроило. Доместикус вошёл с письмами на подносе и сначала, как всегда, постоял возле пустого кресла Мардука, потом прошёл мимо рыжей башки.

Они выучили этот ритуал и уже не переглядывались. Затем с поклоном доместикус вытянул своё рыбье тело возле локтя командира. Ас молча взял с подноса пачку писем и отодвинул одно.

– Это для сира Гурд. – Сухо, не глядя на дворецкого, заметил он.

Страшный доместикус рассыпался в странных кашляющих извинениях и сделал шаг в сторону закрытого грозой Энкиду.

Тот рассеянно сграбастал с подноса узкий конверт, не удостоив мажордома ни вот такусечким знаком внимания. Вместо него это сделала Шанни. Через силу улыбнувшись, она молвила:

– Спасибо.

Потом она перевела взгляд на рыжего – одиннадцатичасовое солнце очень было ему к лицу. Тот же поток света, что сопутствовал вчера преступлению в саду, разжёг над головой Билла настоящий костёр.

Доместикус вышел. Ас просматривал письма ровно столько, сколько позволяют семейные приличия – то есть, почти сразу же сунул в карман всю небрежную пачку. Шанни подумала, как ловко он умеет пользоваться навыками мужского кокетства – как будто бессознательно задержал руку под мундиром, сердце он там, что ли, поправляет, – и зачем-то уронил руку на собственное колено. Спроси, будет сопротивляться и отрицать – но, когда он думает, что поблизости нет Шанни или Иннан, – или ещё кого, – он так не делает.

– Ничего такого? – Позволила себе спросить Шанни.

Она посмотрела на командирское колено, благо он сам дал повод.

– Обычное. – Отрезал он, всем видом давая понять, что его дела не будут обсуждаться за столом.

Энкиду тем временем потискал своё письмо и, не вскрыв, бросил на стол, в тарелку. Шанни подвинулась к нему и, вытащив письмо, с укоризной повертела им перед носом Энкиду.

Егерь изобразил принцессу Шиповничек в исторический момент поцелуя.

– Ответ на мой запрос относительно утверждения границ заповедника.

– Ты не вскроешь?

– Я и так знаю, что в нём. Потом прочитаете в каком-нибудь тихом месте.

Билл, оставшийся без дела, как ребёнок среди больших ребят, засопел. Шанни решила, что немножко домашнего террора не повредит.

– А тебе почему нет письма, Биллушка?

Энкиду перебил:

– Вот другое меня интересует.

Шанни на полуслове глянула вопросительно. Энкиду вытащил из кармана большой жёлтый конверт.

– Университет! – Воскликнула Шанни. – Сумасшедший, зачем ты взял письмо Иннан? Отдай ей, как можно, скорее.

Энкиду подумал.

– Боюсь, это не удастся сделать.

Билл в недоумении смотрел на него.

– Этот жуткий дворецкий сказал, что она куда-то поехала?

Энкиду вместо ответа взял со стола нож и принялся вскрывать конверт под вскрики Шанни. Ас, упустив инициативу, слегка раздражённо предложил:

– Может, объяснишь? Мы не так быстро соображаем.

Энкиду уже вытаскивал из конверта текстом внутрь свёрнутую бумагу.

– Я наведался сегодня к почтовому ящику раньше других и, когда я увидел, кто опускает это письмо, решил получить его сам. Кроме того…

Он сделал паузу.

– Иннан никуда не поехала… и, знаете, почему? Посмотрите на Шанни. Я разумею ту часть её существа, которая презренна на наших лицах, но, разумеется, совершенна в облике леди.

Шанни, раздражённая непрошенным вниманием, терпеливо ждала, когда он сполна насладится своей ахинеей – или звуком собственного голоса. Энкиду понял это и пояснил:

– Я имею в виду нос. Прости, Шанни. Но…

Она – вот умница – побледнела.

– Запах… – Проговорила она.

Энкиду без малейшего торжества кивнул.

– Вот именно. Едва этот прохиндей вполз с булочками, я почуял этот милейший запашок. Так несло от парализатора, который Иннан нашла в мякоти яблока.

Лицо отца в темноте.

Оно возникло и сразу пропало, потом принялось всплывать в реке, изредка заволакиваясь волнишкой и становясь несуразно огромным. Иннан поняла, что хлопает ресницами, а вокруг возвращённое сознание спешно возводит стены, лепит комнату.

Комната выстроилась просторная, но не пустынная, с таким потолком, что даже эти трое новых не смогли бы придираться и изрекать что-то по поводу особенностей менталитета эксплуататорского класса, мерящих небо по собственной макушке. (Потолки в замке были на их взгляд низковаты.) Правда, отец – также мужчина выше среднего роста – всегда на редкость терпимо относился к этим невежливым остротам, даже добродушно отшучивался.

Окна под стать, в тяжёлых, как веки, шторах.

Иннан не стала вскакивать и порывисто подбегать к ним, чтобы убедиться в очевидном. Она смотрела, сев и обняв себя за колени, на портрет отца от пола до потолка.

(Это, конечно, работал Мегамир, вбитый в стену).

Выражение лица было неподражаемым – суровые черты, осененные улыбкой прекрасного чувственного рта, остались бы в сознании надолго, если бы изображение не сменил другой портрет.

Похоже, папа закатил в Мегамир все свои карточки.

Иннан с силой оторвала себя от созерцания. Рядом с Мегамиром, пульсирующим всё новыми образами отца, в стену был вколот садовый нож, а под ним на полу лежал конверт.

Спустя минуту Иннан читала:

«Моя бесценная девочка, ненаглядная моя доченька. Я не ошибся – ты, конечно, не изорвала моё письмо. Ты читаешь, так как хочешь обладать всей возможной информацией, чтобы использовать её для своего освобождения. Сразу тебе скажу – ты отсюда не выйдешь, пока я не решу. Но ты неизменно сражаешься, чтобы победить. Это твоё качество всегда вызывало во мне уважение.

По этой же причине я оставляю тебе нож, с одной единственной целью. Видишь фото старого дурака? Можешь метать в них этот дротик, если тебя это хоть чуточку утешит.

Мы с тобой знаем, что я ничуть не обижусь. И больше того – как я буду рад, если это тебя отвлечёт от нахлынувшего на тебя отчаяния.

Иннан, папа не мог иначе. Папа тебя любит, души в тебе не чает.

Я совершил ошибку, когда позволил этой гоп-компании высадиться на священных землях нашей родины. Ты – моя единственная наследница. Я должен тебя обеспечить.

Что мне за дело до каких-то кровников. Ты моя кровиночка.

Я не мог бы любить тебя сильнее, если бы ты была моей «родной». Ты несёшь в себе частицу моей души и притом лучшую. Пусть я не посеял своё семя, но ты взрастила во мне то, что, как я думал, уже безвозвратно умерло.

Ты знаешь, как я любил свою жену.

Мы никогда не говорили с тобой об этом периоде моей тёмной жизни, когда ненадолго Бог включил для меня свет.

Представь, – а ты можешь, ибо тебе подвластно почти всё, – как бы она обрадовалась, увидев тебя. О, как бы она тебя полюбила.

Она и ты – и никто более – смогли вызвать из глубины души столь ужасной, что ни одно зеркало не захотело бы её отразить, тёплое дуновение с юго-запада, белый парус на горизонте.

Поэтому сиди, милая, и не рыпайся.

Я исправлю свою ошибку, устрою нашу жизнь… и тогда мы чудесно заживём, лучше прежнего.

Не прошу тебя хорошо кушать – знаю, что ты из тех, кто держит свою жизнь в тесных объятиях. Потому и нож оставляю со спокойной душой.

Это всё.

Да… как ты относишься к леди Ш.? обдумай.

Папа Мардук».

Иннан с поддельным смешком отложила письмо. Он прав – когда её заставляют играть в драме, она будет верна комедии.

Вытащив нож из стены – это был её нож, очищенный отцовской ладонью от земли и тёплых травинок, – она прищурилась, целясь.

И опустила нож.

Этой фотографии она не видела…

Среди скал возникло изображение двух смеющихся молодых лиц. Женское заслонила ветка, только было видно, что овал его совершенен, а кожа бела до прозрачности.

Мужчина? Мардук?

Она никогда не видела его таким…

Иннан долго смотрела, пока изображение не сменилось портретом в рост: стройный красавец в мундире, лосинах и ботфортах позировал на могучем нагло задастом коне.

Отец знал, что делает.

Иннан метнула нож, почти не целясь.

Нежный сенсорный экран с писком страдания принял остриё и погас на мгновение, пока вязкое вещество залечивало рану и формировало новый портрет.

– Он её увёз.

– Куда? – Устало спросил Ас.

Они стояли на вершине второй башни, Юной Леди, на её макушке, возле шпильки для шляпки, или что там предусматривает неразумное использование метафоры.

На сей раз самолёты мимо не летали, лонжа не раскачивалась, фуникулёр сиял струной в исправности.

Энкиду уверенно ответил:

– Он упоминал какой-то старый замок. Помните, когда та подружка лежала у нас под скатертью?

(Егерь имел в виду бомбу.)

– Я подумала, что он просто успокаивает нас или бодрится.

Ас искривил губы не слишком доброжелательно.

– Для проницательной женщины ты чересчур доверчива.

Шанни метнула на него взгляд, явственно говорящий – зато я злопамятна, друг мой. Энкиду взял у Аса из рук предлинную подзорную трубу.

– Хватит вам.

Опустив трубу, он добавил:

– Я знаю, куда.

Он указал на юг.

– Что? – Заговорил Билл. – Что там?

– Зачитайте ему краткий курс географии. – Посоветовал Ас.

Он повернулся к Биллу.

– Там – южный полюс мира.

– Но…

– Самая старая часть замка после катастрофы была перевезена на юг и вмурована в бункер… очевидно, с замкнутой системой жизнеобеспечения.

– Когда и как? – Спросила Шанни с похвальной краткостью.

Ас ответил, соревнуясь:

– Ты – никогда и никуда.

Энкиду прервал готовящуюся и ненужную перепалку.

– Я.

– Почему это? Он перешёл границу… нельзя одному.

– Ну, просто. Нечего гармидер устраивать на просторах вечной тишины.

Они всё поняли.

– Жди.

– Ненавижу это слово.

– Пожалуйста.

– Ненавижу тебя.

– И это пожалуйста. – Легко согласился Мардук.

– Я здесь третий день сижу, а кажется, я здесь родилась, замуж вышла и мне памятник поставили.

Он улыбнулся.

– Ты мой птенчик.

– Ты, папа, смотри, есть птицы, которые могут выклевать глаза.

Мардук тоже это знал.

Иннан подошла к огромному окну, глянула и едва не отшатнулась. Бесцветная тишина ломилась в окно и не было у неё ни конца, ни середины.

– Невозможно смотреть. Здесь же всё белое.

– Белый тоже неплох, дочка. Я понимаю, тебе хотелось бы чего поярче… в тёплых тонах. Но извини… потерпи. Папа всё сделает.

Мардук стоял и говорил, а Иннан слушала еле-еле. Почему-то её беспокоил лёгкий ветерок, слабее дыхания… откуда?

– Бесстыжая девочка, злая. Что бы стало с тобой, если бы те двое украли тебя?

– Ты про моих родителей?

Он зарычал.

– Никакие не родители! Они присвоили тебя на время. Разве они имели право на тебя, такое сокровище? Разве сумели бы они охранить тебя и окружить всем, что тебя достойно?

Она хотела огрызнуться, как следует, и обдумав первую фразу, подняла глаза. Она им не поверила, хотя они были зелёные, а значит, обладали особой силой, если верить сказкам Энкиду.

Вот, к слову…

Его-то она и увидела.

В полутени у самого потолка – высокого, если вы не упустили, – висел он.

Иннан с силой сглотнула и увела глаза. Самообладание у неё было в самом деле сугубо нибирийское, белокурое, холодное, сокрытое под слоем контрабандной краски для волос.

– Полагаешь, им не стоило и попробовать? Ведь у них хватило тяму удрать с поганой исторической родины, из-под кроющих всех баб своей тенью памятников, о которых ты говорил с таким пиететом, о мужественнейший папа?

Мардук – как она и рассчитывала – загрузился со скоростью хорошего довоенного Мегамира.

– Ты ничего не понимаешь… – Сказал он, с нечеловеческим усилием сохранив спокойствие.

А ведь он и был нечеловек.

Она с облегчением вздохнула.

Всё!

Она попалась. Мардук сообразил что-то, крутанулся – достойное быть остановленным в камне или красках зрелище – всей массой мощных, закостеневших правильностей, рванул подбородок вверх, натянув пергаментную шею с угрожающим, как пушка, кадыком…

Энкиду на старой гигантской портьере в позе кошки. Зрелище было – впору умилиться или рассмеяться, так мужество и мышцы странно сочетались с нелепыми обстоятельствами. Но Мардук ни то ни сё не сделал.

Мрачно, и даже вроде как любуясь, глянул, задрав голову и прижимая к себе беглянку.

– Хорош. – Молвил.

Энкиду покачивался на шторе, как проступивший поверх устаревшего потайной орнамент.

Мардук высвободил руку и рванул портьеру. Энкиду слетел мгновенно, как ни силён он был. Противостоять старому богу, охраняющему престол – непросто.

Но падая и приближаясь к полу, к сокрытой под этажами тайной цитадели, под коркой мёртвого снега, под стеклянным куполом мерзлоты, земле – он обрёл силу и, вывернувшись, снова вцепился в тяжёлую ткань.

Он вскарабкался до середины и вниз головой. Иннан впечатлилась. Он был похож на полупревращённого паука, на то существо, которое похитило Шанни.

В этот же миг Иннан бросилась на отца в прыжке, просто чтобы выгадать время – как прыгала она на него в детстве, когда он обучал её старинным играм аристократических детей и ещё умел смеяться вполне искренне.

– Поверь… – Крикнул Мардук, стараясь заглушить вопли Иннан и отворачивая лицо, чтобы спастись от коготков дочери.

Он задрал истерзываемое малюткой лицо к Энкиду.

– Ты всегда был мне приятней прочих. В тебе моя частица… ты мой сынок отчасти, тебе ведь это известно?

Крик Иннан, чьи руки отец нежно перехватил, был пронзителен. Мардук осторожно отбросил её на тахту.

– Тш. Тш. Всё хорошо. Папа всё исправит. Чудовище залезло в комнату.

Он поднял взгляд.

– Будешь там жить? Хорошо. Я велю принести сосиски и удочку.

Энкиду спрыгнул с размаху, и они, впившись друг в друга напрягшимися руками, прокатились по комнате.

– Я пришёл за своей сестрой. – Сообщил Энкиду, оказавшийся сверху.

Мардук подождал, набираясь сил.

– Сынок, нехорошо – сойди с меня.

Он двинул плечом, локтем, и Энкиду кубарем скатился с него. Мардук поднялся на колено, тяжело дыша, и тут же встал во весь рост. Он показал Иннан ладонью – сиди.

– Ну, что ты, папа. – Согласилась она, подбирая ноги. – Я такого сроду не видала…

Мардук не торопился нападать на обессилевшего от удара Энкиду и медленно говорил:

– Моя дочь… моя… что тебе непонятно?

Энкиду прохрипел, ощупывая горло:

– Она моя сестра. Одна кровь…

– Да Бог с ней, с этой кровью. – Молвил Мардук и принял на грудь страшный удар. Энкиду сшиб его вновь на колено, и они сцепились рука к руке.

Мардук опрокинул его на бок, и Энкиду услышал, как слабо и предостерегающе хрустнула его грудная клетка. Энкиду дёрнулся – дерево, которое пытаются пересадить. Мардук, чьи силы были на исходе, повалился вместе с ним.

Иннан не шарахнет его туфелькой по затылку – он ведь её отец. Она спрыгнула с тахты и отошла к Мегамиру. Энкиду добрался до шторы и вцепился в неё. Рывками передвигая руки, он взобрался с повисшим на нём гигантской пиявкой Мардуком.

Вековая штора трещала, но карнизы были крепки, а ткань взята из космических складов великого поколения. Обычно ею закрывали открытые ступы ближнего полёта и такая вполне могла выдержать сдвоенный вес отца и сына.

Иннан поспешно листала фотографии – старый дом сам сделался гигантским семейным альбомом, и бесчисленные мардуки выглядывали из стены.

Мардук свесил голову с седой гривой и расхохотался. В неподобающем положении его рот выглядел ещё более впечатляющим.

Закатившиеся глаза скользнули победно и остановились. Он разжал пальцы и рухнул вниз глыбой. Он продолжал смотреть на фото, вызванное Иннан, и оскал его угасал.

– Ах… – Проговорил он отчётливо.

Наповал, папа.

Энкиду спрыгнул и, схватив Иннан за руку, повлёк вон.

На лестнице её обдало заметной прохладой. Отец держал её в тепличных условиях.

– Сейчас будет чуток поддувать. – Заботливо подшепнул брат, второй мужчина в её жизни, претендующий на роль абсолютного обогревателя.

Они – кувырком по железной лестнице, и Энкиду указал на дверь в полу. Проваливаясь в неё вслед за Энкиду, Иннан почти потеряла сознание от холода и возбуждения.

Внизу стояла машина, похожая на черепаху. Гусеницы мерно гудели. Теперь, наверное, модно сворачиваться на зиму под музыку.

– Сюда… сюда… – Говорил Энкиду.

Внутри было до омерзения холодно.

Энкиду подвинул по сиденью белую огромную шубу, но Иннан оттолкнула мех. Ей показалось, что она прикоснулась к пышному свежему снегу. Дверцы захлопнулись, и Иннан увидела в толстое мутное стекло, как тесно поехали мимо стены. Стало темно. Потом чернота охватила их.

Прищурилась унылая лампочка, показав, как пейзажик, большое грозовое лицо Энкиду. Он спросил глазами:

«Что?»

Иннан, которую захлёстывало беспричинное раздражение вперемежку с благодарностью, без улыбки взялась за голову, отставив локти.

Аккомпанируя движению, в оконце хлынул такой лютый свет, что Иннан замигала, как эта старинная лампочка, и заслонилась.

– Сейчас бац в тоннель и прямым ходом…. Домой.

Он по-прежнему хрипел, но слова звучали отчётливо.

– Домой… – Повторила она.

Увидев блестящую заплату под оконцем, она улыбнулась: в горле таяла острая ледышка.

– Значит, фольга пригодилась.

Энкиду кивнул, орудуя рычагами. Машину, как пьяненькую, мотнуло вперёд-вбок.

– Ас, сдаётся мне, обиделся, когда Билл попытался всучить ему подарок. …Извини.

– Полегче, твой драндулет высунул голову из-под панциря. А что, Билл, и вправду, решил отдать её Асу?

Энкиду подтвердил кивком. Он на минуту оторвался от работы по выравниванию хода.

– А соломинки?

Глаза Иннан блестели от смеха, от страха.

– Унёс, после того, как Шанни наорала. Они были разбросаны по всей Гостиной.

Она расселась, как краем бешеного глаза установил водитель, согласно требованиям моды с некоторых страниц Мегамира – будто у девушки, не дай Абу-Решит, вывих бедра. Ничего не попишешь, даже такие независимые женщины, как садовница и специалистка по новейшей истории Иннан, ведутся на престиж.

Она заинтересованно повертела чёрными локонами – поверху на макушке уже обозначилась рыжая, как золото с левого материка, корона. Потянулась тонкими пальчиками к прибору, похожему на пару влюблённых пистолетов. Влюблённые были примотаны клейкой лентой – их символом жизни на Эриду – к поручню на подрагивающей и гудящей покатой стене временного обиталища. Машина не просто двигалась по туннелю, но работала на ставку агрессивного крота – поправляла неровные поверхности.

– Мы что, в завал попали?

Вместо ответа Энкиду оторвал руку от руля и шмякнул барышню по любознательным пальцам, заодно спихнув её колено в более анатомически закономерную позицию.

Их движущийся дом брюзгливо буркнул и водителя с пассажиркой сильно тряхнуло. Иннан усмехнулась и села, как подобает леди – ну, почти. Подтянула к себе белый мех и, подтыкая к подбородку, сказала в воздух:

– Заботится о пристойности. Боишься, меня замуж не возьмут?

Машина как раз застопорилась. Они предвиденно наткнулись на завал. Энкиду досадливо пережал пару кнопок на клавиатуре и, слегка толкнув Иннан, схватился за шатко прикреплённые к стене пистолеты.

– Я мало чего боюсь. – Заверил он.

Иннан отъехала по сиденью, её прижало к спинке и язвительная фразочка сдулась с воплем.

– Ты на дорогу смотри! – Заверещала она.

Машина, ярясь в узком проходе, встала свечкой – вот бы со стороны глянуть.

Внезапно их затрясло, и в машину вполз далёкий белый и пронзительный свет. Бамс! Иннан села ровненько, как школьница. Энкиду любовно прилёг к рулю и тут же выпрямился.

Несколько минут ехали гладко и лихо.

– Сейчас похолодает. – Предупредил он, продолжая глядеть в Мегамир.

Иннан не нашлась с ответом и тишком завернулась в белый мех. Она медитативно водила тонкими шерстинками по губам, подвергая испытанию собственные нервные окончания.

– Если Билла ловить, только на сладкое. – Она и сама не ожидала, что у неё это вырвется. Подвели нервные окончания.

Энкиду сначала недоумевающе глянул, потом рассмеялся.

– Пожалуй.

– Героев ловят на то, что им родственно.

– В смысле, если акулу намазать мёдом…

Машина сурово прервала разговорчики – рявкнула и встала.

– Куда это мы…

Иннан зажмурилась и осторожно открыла под защитой ладони глаза. Холод и свет столковались. Окошко показало прямизну и белизну: они угодили в двухмерный мир.

Энкиду подождал, потом снова запустил двигатель.

– Скоро укроемся с ушами. – Пригрозил он скорее себе, нежели Иннан.

Она не успела переспросить, он повернулся с напряжённой улыбкой.

– По открытой местности придётся проехать немножко.

– Нас кто-нибудь может съесть?

– Это полюс. – Неопределённо сказал он.

Она увидела в окошко движение среди белизны и отнюдь не механическое.

– Что там…

– Наверное, медведь охотится, прикрыв свой чёрный нос. – Не оглядываясь, предположил Энкиду.

Она кивнула, но тень ускользнула, оставив сомнение.

Старый Мегамир в комнате, которую покинула узница, показывал вовсе не портреты Мардука… какие-то виды… аллея… причал….потом почему-то две лампочки, одна из которых всё время мигала.

Дверь в комнату открылась, тяжёлые шаги засвидетельствовали появление зрителя.