Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

Шанни отдёрнула руку.

Билл, посмеиваясь, зашагал по мокрой тропке, задрав подбородок и снова замурлыкав песенку. Он оглянулся через плечо – Шанни смотрела на него. Она хотела отвернуться, но подняла руку и пошевелила пальцами – очевидно, это означало прощение и прощание, что в точности, непонятно.

Билл поймал губами последнюю каплю дождя и дал себе слово непременно найти в новом магазине то, что порадует Шанни, чтобы она перестала подкладывать формочки невинному егерю.

В городке он, обложенный пакетами и удерживая в зубах список покупок, услышал разговор двух прохожих.

– Говорят о перевороте…

Билл, второй раз за утро едва не подавившись эмоциями, решил, что речь о новости, уже многократно спущенной в водяном водоворотике, и умилился бюргерам, живущим в своём волшебном мире. На садовом участке, что ли, работали… и всё думали, что это за лесочком проволочка какая-то накручена и всё дымки в небо поднимаются.

– Друг мой, Нибиру не существует. – Ответил тот другой и, увидев, что их слушают, замолчал.

Билл воочию убедился, что значит – захлопнуть рот. Он свернул в сторону, размышляя о том, что бы стало с бюргером, решившем выйти из лесочка и заглянуть за проволоку – кинулся бы он домой, как ошпаренный с бьющимся сердцем или вернулся бы к родному крыльцу мерным шагом размышлений и обнял бы своих детей, глядя задумчиво и улыбаясь страшной улыбкой кому-то в воздухе. И Абу-Решит сделал бы его другим человеком и дал бы ему другое сердце – угольное с красным огоньком, таким, знаете, негаснущим.

Да… пропустил Билл кое-что. Правда, поморщился от недоумения – почему в городском разговоре помянута несуществующая планета… ну да, Билл – надо признаться, – был склонен к рассеянности.

Когда он спускался к дому, навстречу выскочила Шанни.

– Билл! Вести с родины!

Билл сразу выронил несколько пакетов, но Шанни так металась, что он взял её за руку и, один раз обернувшись, последовал за ней.

Большой Мегамир трещал и был покрыт трещинками, как старая картина. И на этой картине проступило знакомое лицо.

– Не может быть!

Ас решил поработать дворецким:

– Статс-дама – первый президент свободной Нибиру.

– Это та, у которой ты хотел украсть платье? – Громко спросил Энкиду. – Мне командир рассказывал.

Билл спешно и громко предположил:

– Значит, начнёт с верительных грамот…

Мардук поправил:

– Нет, с тух-тух, взз… бум! Легкого формата…

Строгое лицо дамы отличалось младенческой конфетной красой – нос к точёному кончику приподнят, губы – как глубина раскрывающегося цветка.

– Хороша. – Молвил Мардук сочувственно.

– Что тут происходит? – Спросила Иннан с порога.

Она подошла и рассмотрела даму.

– Побачьте, у неё причёска пирожком. Совсем, как у замполита в универе.

– Может, они есть хотят. – Прикинул Энкиду, но глупая шутка оказалась не к месту.

Из-за маленькой накладки во время репортажа, когда леди никто не предупредил, она решила, что передача временно прервана. Поглядывая по сторонам, весело зевнула, сморщив милую переносицу, порылась в сумочке. На фоне карты, где были распластаны оба полушария, подкрасила губы без зеркальца – щегольски. И подмигнула им, не ведая, что её видят одиннадцать миллиардов нибирийцев и людей.

– Она завоевала сейчас целый вагон красных пульсирующих сердец. – Предположил Билл.

Алый и сочный пухлый, как подушечка, рот дамы выпятился, послышался чмок.

– Ещё вагон? – Мрачно спросил Ас и был награждён поощрительным взглядом Шанни.

– Теплушку. – Шепнула она.

– Ох, залезла крыса в кладовку. – С непонятным выражением пробубнил Мардук. – Ишь, облизывается.

Внезапно поверхность Мегамира угасла и снова вспыхнула – поехали цветастые пейзажи. Среди панорамной съёмки мелькнуло миндально-белое здание со шпилем и зеркалом. Зеркало, вспыхнув, повернулось – Энкиду посмотрел на Билла.

– Обсерватория…

Но тут они услышали голос диктора:

– …это всё, что мы пока знаем.

Раздался треск и женский голос молвил:

– …озорники. И чашечку чая.

Мегамир замолчал окончательно, свернувшись гусеничкой на зимнюю долгую ночь.

– Ты опоздал. – Взвинченно говорила Шанни. – Тут столько всего было… Началось с бунта в тюрьмах.

– Ах, я так и знал… – Шумно посетовал Мардук. – Когда они отказались реформировать тюремную систему.

Билл ничего не сказал, он туповато водил глазами. Энкиду подошёл и положил руку ему на плечо.

– Леди Сунн в безопасности.

Билл еле произнёс:

– Как это возможно?

Мардук вздёрнул подбородок:

– Мальчик, ты, видимо, забыл, кто твои предки по материнской линии. Хорс неприкосновенны во время любых социальных потрясений. Я ни разу не слышал о преследованиях тех, кто ближе всех к легенде о творении.

Билл быстро прошёлся из угла в угол, будто леану по клетке. Энкиду следовал за ним взглядом.

Внезапно заговорил Ас. Его обычно прохладный голос был ещё, если это возможно, на два-три градуса ознобнее:

– Ваше высочество, мы не утешать вас пытаемся. Учитывая ваш статус и единственное в своём роде положение законного наследника вековой власти, никто здесь не осмелился бы развлекать вас ничего не значащим бормотанием.

Билл остановился. На сей раз упоминание титула его не разозлило. Он только с горечью проговорил:

– Каким боком то, что я болтаюсь на ветвях этой древней липы, поможет моей матери, которая осталась без защиты, ибо оба её сына отправились на поиски приключений на свою голову… а единственный надёжный ронин – вместе с ними, чтобы прикрывать эти головы?

Ас сменил тон:

– Билл, а ну, прекрати… Сир Мардук совершенно прав – Хорс неприкосновенны. Этого не изменит даже самый грамотно организованный бюджетный путч.

Мардук помалкивал. Вдруг он проговорил с неожиданной теплотой:

– Билл… ты прав, когда не веришь в благородство черни.

Иннан гневно глянула на отца, но Шанни приподняла руку, заставив её приберечь чувство справедливости и работу над лексиконом на потом.

Мардук принялся вколачивать тяжёлый и вкрадчивый бас в подготовленную тишину:

– Ты, очевидно, не до конца представляешь себе всей мощи империи Хорс. О, это призрачная империя, о которой никто ничего толком не знает… кажется, будто это волшебная страна, вроде заколдованных лугов в фольклоре Эриду. Но на самом деле, власть Хорс весома, как всё железо, грозна, как все армии. Масштабы занятых ими территорий, их заводы и заповедники – ограничены лишь поверхностью планеты… и хорошо, если… Они всегда занимались только ля-ля наукой… так считалось… Но иногда наука становится властью…

Он позволил себе насладиться их вниманием – актёр следил за публикой.

– Раз, только раз за всю историю своего рода они открыто сотрудничали с действующей династией. И раз… только раз погиб нибириец из рода Хорс.

Энкиду коснулся своей футболки наверху слева, и тут же опустил руку.

– После происшедшего те, кто находится во главе рода столь древнего, что ни одна книга на нибирийских языках не хранит этой памяти, прекратили всякие сношения с современными династиями, коих бархатные книги тщеславия насчитывают ровно пять. Члены таинства помалкивают. Никто никогда не спорил с Хорсами о старшинстве… они-то помнят всё.

Мардук простёр к Биллу руку ожившим жезлом власти – широкое запястье, опутанное окаменевшими жилами, выступало из латаного, очень чистого манжета в аккурат, насколько требуется, как и само суровое кружево из рукава куртки.

– Поверь, никто и никогда, ни одна рука не навредит леди Сунн. Среди наёмных бунтарей или искренних ожесточённых нибирийцев – она всюду останется неприкосновенна.

Билл, кажется, стал успокаиваться. Он с надеждой взглянул на всех по очереди и задержал взгляд на Энкиду. Тот кивнул.

– А папа? – (Добрый мальчик).

– Бежал.

Мардук сопроводил бесчувственный глагол едва приметным мужественным вздохом и – о, чёрт! о, чёрт! – проступило самое настоящее сожаление в его чертах.

Видимо, эти самые бархатные члены, как бы не лютовали друг против дружки, верны установке – лучше пусть всё останется в семье: и деньги, и бездельники, тратящие эти деньги.

К слову, если кому интересно – это была мысль Энкиду. Испытал ли сам егерь нечто подобное – вот это вы не узнаете. Он умел свои мысли и от самого себя скрывать.

Билл тем временем уединился прилюдно в своих сумбурных чувствах.

– Папа. – Молвил он. – Говорила мама: Не верь белым.

Он спохватился и безучастно добавил:

– Не в обиду присутствующим.

Сир Мардук отрывисто вздохнул:

– Самозванец объявлен в розыск, вместе со своим кабинетом.

Билл только башкой мотнул:

– Если это кабинет номер одиннадцать, я не могу ничего сказать дурного про тех, кто их ищет.

– Пойманный нами канал сообщает о массовых самоубийствах банкиров. – Оборвала Шанни. – Прямо эпидемия суицида в денежных реках. Они отдельно упомянули банк «Полусвет», который одновременно курировал образование и наркотические плантации на закрытых территориях.

– Какие разносторонние господа. – Заметил Ас. – И те, кто совершил переворот, немедленно всё исправят.

– Разумеется, для плантаций нужен отдельный банк.– Согласилась Шанни. – Хотя тетрадки для школьников и блокноты для надсмотрщиков можно печатать на одном заводе. Но почему цельнометаллическая дама так неласково обошлась с этими талантливыми?

– Злая девочка. – Буркнул Мардук игриво. – Разве вам, цыпочки, не льстит, что на двух великих планетах теперь будут править длинные ресницы?

– Папа!

– Молчу, молчу. Старый дурак, понятно. Но я вам остаюсь должен по шоколадному батончику, вы мои белочки. Велю накрыть вам перекусить. От переворотов всегда повышается аппетит.

И ушёл, сопровождаемый хорошим настроением. Он так сверкнул на дверь, что она сама открылась.

Правда, за ней мелькнула фигура дворецкого, но впечатление не стало менее отчётливым.

Тоскующий принц ожил и двинул к столу:

– Что-то он развеселился. Двери глазами открывает.

Иннан внезапно вспылила:

– Ну, ничего себе.

Она смотрела на Билла и Энкиду.

– Какое отношение папа имеет к тому, что происходит за девяносто девять миллиардов миль?

– Не знаю… Это просто сомнение, тень зонтика. – Отозвался Билл.

Он потёр лоб и покаялся.

– Нет, конечно, это неврастения. Забудьте.

– Отчего же. – Отозвался Ас, двигая по столу какую-то еду в северном направлении, где синели эти две штуки. – Это вроде, как сочинитель прощается со своими героями и остаётся пустой и растоптанный. Подождите, шепчет он. А они уходят вдаль с песней на устах. Сволочи. Шепчет он.

Все замерли, даже доместикус, убиравший поднос, как щит, под мышку, окостенел. У Билла перекосился большой ломоть хлеба, смазанный чем-то от души, так что хватило бы спасти от голода сочинителя.

– Впечатляет. – Согласился Энкиду. – Особенно про уста, общие для всех.

– Уста имеют только множественное число. – Сказали на севере.

Ас благодарно кивнул. Билл вспомнил про устье реки, на берегу которой зарыли пистолеты, но промолчал.

– Билл, хватит жевать. Ты капаешь! – Шанни нервно разбирала покупки.

– Проверь, проверь. – Благодушно отодвигаясь, попросил Билл. Он замахал хлебом. – Это не трогай… пожалуйста. Это личное.

– На какие шиши? – Хмуро осведомился Ас. – Или ты подработал, поднося сумки богатым дамам?

Шанни замерла.

– Надеюсь, это не новая порция соломинок. – Рассеянно заметила она.

– Или календарь на магнитиках. – Вспомнил Энкиду. – С двойным изображением девушки.

Билл укоризненно покачал хлебом и упрятал пакетик в карман. Тут же он с напряжённым видом задвигался на стуле.

– Второй список. Кажется, он потерялся.

– А где он был? – Энкиду смотрел на изучающего себя Билла.

Шанни скрутила разговор полотенчиком:

– Ну, хватит. Идите отсюда. Я хочу что-нибудь приготовить для нас с Иннан, так как присутствие Билла отбивает аппетит.

Иннан согласилась:

– В самом деле.

У неё-то настроение испортилось, и она свирепо разглядывала мужчин, словно вредоносных бабочек, порхающих над её посадками.

– Мы всё время едим. Вы не находите?

Они шли вдоль границы полигона и миновали форт-пост, где молчание и отсутствие видимого оружия так же отбивали аппетит у налётчиков.

– Нашу жизнь на исторической родине всю можно измерить чредой актов принятия пищи. За нами тянутся акры каши и горы котлет, мы идём по мелководью дымящегося бульона.

Поскольку Биллу ни один из спутников не ответил, он счёл это приглашением продолжать.

– А если учесть и обратный процесс, ибо в природе всё чудесно взаимосвязано…

– Ну, хватит, Билл. – Замял Ас, быстро оглядевший тихие луга своего организованного ада.

– Пусть говорит. – Возразил Энкиду. – Тогда он хотя бы не ест, и нам можно не опасаться обратного процесса.

– Энкиду жадно щиплет траву вместе с сочной землёй, разрывая почву острым рогом. Он оставляет за собой то, из чего можно строить хижины и даже дворцы.

Ас мельком глянул на обескураженного егеря.

– Слыхал? – Кратко узнал он. – Ему даже не понадобилось отойти за кустик. Его извержения неупорядочены. Так что – помолчи, Билл.

Билл, без труда примеряя более быстрый шаг, без обиды отозвался:

– Лады. Только ещё одно маленькое извержение в форме вопросика. Куда мы идём?

Он повёл плечом в сторону: за деревьями угадывался маленький храм, посвящённый божеству в крылатых сандалиях. Но Ас не свернул к автобусной остановке.

– Никуда. Мы пришли.

Ас остановился и указал на облачко в небе. Из-за мутной тучки выплыла небольшая сигаретка и стремительно снизилась.

– Так я и знал. – Обречённо согласился Билл.

Небольшой шатун размером с хижину завис над пустырём между аллеей и озером. Он не поднял ветра, и только лёгкая позёмка – да намёком рябь на гладкой воде – свидетельствовали о его материальности.

В машине оказалось достаточно места, чтобы не страдал даже Билл. Ас сразу отвлёкся от сражения двух видов иронии и сам завис над клавиатурой.

Летели низко, над городом Ас включил псевдопогоду – вроде чуть сильнее сгущённого смога. Сквозь дымку можно было глазеть. Так как Ас торопился, это преимущество было упущено Биллом – большим любителем заглядывать в окна людей, чтобы запасаться информацией для анекдотов, познавать жизнь, как она есть – так он выражался.

Ас свернул – и сигарета с красным глазом, угасающим на выдохе и ослепительным на вдохе, медленнее поплыла над трассой.

Билл принялся разглядывать бигборды.

– Или тебя заметят, или тебя запомнят. – Прочитал он на доске.

– Это нравоучение. – Пояснил Энкиду. – Тем, кто имеет обыкновение перебегать дорогу в неположенном месте.

Билл покосился на него.

– Ты выражаешься нравоучительно.

Затем под ними возникла очень большая доска с надписью Аренда Плоскости.

Едва Билл обратил внимание на замечательную надпись, подоспел небольшой вертолёт-ступа с монограммой нового космодрома – две переплетённые змеи. Из него вывалился человек в обнимку с длинным рулоном и, повиснув вверх казёнными ботинками, раскатал в воздухе гигантское плакатное полотнище.

– Плоскость занята. – Изрёк Билл.

Он попросил Аса снизиться над остановкой.

– А если они начнут голосовать?

Тем не менее, включив протокол невидимости, Ас выполнил не самую глупую просьбу.

Кумушка под навесом, расписанным цветами и ракушками, – избранный принт горожан, – говорила подруге:

– Я люблю географические карты рассматривать. Какие у нас города красивые…

Та вторила, поправляя между колен тяжёлую сумку:

– Да, да…

– Как подумаешь, сколько названий… там, на карте, только точка, но внутри столько людей, таких, как мы с тобой, и каждый себе думает о том же, что и я.

Кумушка рассеянно возразила:

– Ну, мы с тобой старые. А вот молодые, те о деле думают.

Она рассмеялась, а подруга хлопнула её ладошкой по коленке.

– Ой, смотри – белочка!

Обе задрали головы.

– Как легко прыгает… такая веточка тоненькая, а она до самого невесомого прутика доберётся и хоть бы хны. А это что? Дождь вроде опять?

Ас резко подал машину вверх и остановка упала в глубокий колодец. Вокруг летели, как разбросанный взрывом плющ, перистые облака.

В башке Билла вдруг завертелись среди облаков фразы, взгляды и…

Хопом Билл вспомнил: газета…

Газета, подвинутая небрежным жестом по столешнице в старом благородном кабаке.

Ас тогда поставил на неё свою кружку – жест, странный для этого чистюли… ещё, помнится, тогда что-то кольнуло Билла. Но, спустя минуту началась суматоха с поисками Шанни.

Его внимание привлекло лицо – так ему показалось, но на самом деле – заголовок. И даже не слово, а то, как выглядят буквы.

Чёртов шрифт, даже вверх копытцами, у нибирийца вызывает инстинктивную потребность отойти куда-нибудь от органа печати. До ближайшей географической преграды.

Стало быть, в кабаке почитывали газету, изданную за Адцать миллиардов космических миль, которую и на Родине-то никто не читает, исключая разве что ценителей мрачных антиутопий, запрещённых к публикации… ну, что ж.

Он с вызовом посмотрел на Аса. Тот мгновенно понял – слишком они были близки. Пребывая длительно в таких отношениях, люди приучаются читать мысли друг друга… известно. Однако, спросил, снова склоняясь над кнопками:

– Чего?

– Хочу пробуравить в тебе ещё одну дырочку для ордена… за ложь ордена дают?

– Святую. – Не моргнув, ответил командир.

– Так вот какой документ подписал дядя… ах, дядя. Черепашка, да?

– А ты только сейчас понял?

Билл посмотрел на Энкиду.

– Теперь мне кажется, что я знал это. Но как дядя может быть причастен к этому шоколадному перевороту?

Ас что-то невнятно произнёс, и Билл пугливо обернулся.

– Тебе не кажется, что при Иннан следует воздержаться от обсуждения темы? – Меланхолично проговорил Энкиду, налегая локтями на спинку переднего сиденья.

Носы братьев некоторое время находились на расстоянии, эквивалентном расстоянию между двумя спутниками Аншара, когда те совершали обмен орбитами. Асу даже показалось, что ещё чутка, и в кабине сигары произойдёт нечто подобное.

Шанни собирала по дому стирку. Зайдя в свою комнату, Шанни подошла к постели и откинула покрывало. Она отступила, инстинктивно передёрнув плечами, и задумалась. Потом подняла с подушки маленький блестящий предмет и натянуто улыбнулась, будто её могли увидеть.

– Мило. До ужаса мило.

– Мы все друг для друга чего-нибудь делаем.

– Например. – Сухо сказал Ас.

– Ну… люди поют, а мы их слушаем.

Ас поразмыслил.

– Ну, если люди. – Он хмыкнул.

– Ну, вот я и думаю, что дядя решил сделать что-нибудь посильное для человечества. Пользу принести…

– То есть, окончательно решить вопрос с властью? Похоже, ему надоело стоять за расшитой ширмой и менять кукол. – Предположил егерь.

– Сжечь ширму.

– А сам он где пересидит? В стране святого Томаса?

Билл содрогнулся.

– Его туда не пустят. – Серьёзно уверил он. – Может, на Нибиру? Ты что скажешь, лётчик?

– Если ты ждёшь, что я буду иронизировать по поводу технических несовершенств дядиных самолётов, то сходи погуляй, мороженое купи. Долететь можно всегда, было бы желание.

Все трое подумали о радужной тени за облаками.

– Но?

– Но дядя всё любит делать основательно… ты говорил, он даже собрание сочинений эридианских классиков в двух экземплярах покупает?

Билл не ответил, прижался щекой к стеклу – нос мешал. Он обдумывал ответ, но то, что он увидел внизу, выбило откровение напрочь.

Тени в океане и на затопленных берегах казались рождёнными дурным воображением во сне.

– Останки техники одной из мировых войн. – Поведал Ас. – Впечатляет, правда?

Внизу сквозь серо-зелёные воды как раз показалось привидение с крыльями – самолёт, подбитый в свой первый день и состарившийся в воде, а после смерти превратившийся в собственную историю.

Высадились в нескольких километрах от деревни. Сочная влажная зелёная краска, которой густо намазали побережье непостижимые силы, наполняла лёгкие запахом растительной плоти с глухой ноткой гнили.

Ас повёл их сквозь заросли.

– Люди тёплые, шумные, глупые… женщины и эти их туфли… мужики любят чесать собак… смешно. И это реальность?

– Билл, заткнись.

Билл поднял палец и ткнул в командира:

– Ты заслушался и споткнулся. Тебе интересно. Ты и сам как человек.

Приподнятый ствол старой мудрой машины, затопленной по колёса в болотце, печально уставился на идущих. В дупле дула было темно.

– Руки, господа. На ствол, тыльной стороной. – Прозвучал резкий голос из кустов и тотчас показался маленький пистолет.

Шанни вышла из малахитовой ряби и спрятала пистолет в кармашек. За её плечом без улыбки возникла Иннан.

– Рифма. Ну, что вы?..

Ас отшатнулся и тут же вздохнул.

– Подделка.

– Игрушка. – Возразил Билл и самодовольно ухмыльнулся.

Он заискивающе посмотрел.

– Нравится?

Шанни кивнула.

– А тебе понравился вид сверху?

Билл потерянно замолчал.

– Ты не знал? Твой «совсем, как человек» телохранитель не сказал, что бывает здесь регулярно, что у него карта таких мест составлена, а его люди трудятся, как муравьи, восстанавливая и присваивая для него эту допотопную технику?

Ас внимательно посмотрел на Билла. Тот слушал невнимательно, озираясь и высвистывая разом несколько песенок. Иннан подошла и положила ему палец на губы. Потом убрала.

Билл увидел, что Шанни ответа не ждёт и потому ответил:

– Хочешь знать, Шанни – больно ли мне, что меня считают дураком? Ну, да… да.

Энкиду доброжелательно отозвался:

– Ты ведь у нас настоящий мужик. Из тех, что чешут этих… собак.

Билл наградил его таким взглядом, что Иннан сказала – ого – а из дупла пушки кто-то вылетел маленький с трелью. Билл, наверное, его расстроил своим отсутствием слуха.

Воды, проступающие сквозь щедрую почву, усеяли берег маленькими озёрами, вроде многосерийной комедии ситуаций, увлекающей усталого человека или нибирийца сладким и необратимо проникающим ядом смеха.

На ближайшем островке крыло поднималось над водой, будто здесь рухнуло с неба настоящее божество, а не эти поддельные слабые и любопытные боги, подкладывающие друг другу в постель сюрпризы.

Амфибия, как железный остов живого гиганта, рождённого нутром земли, наполовину выползла на сушу.

В лесу вырос военный корабль, сквозь железо палубы подняло змеиную головку деревце.

– Самое страшное в этом музее, Билл. – Иннан указала вниз. – Только не…

– Не кричи. – Добавила она, спустя минуту.

Ас выскочил и спросил глазами – что тут? И увидел. Ржавая каска среди листьев принадлежала не божеству, а человеку.

Энкиду покрутил в якобы пострадавшем от биллова крика ухе.

– Ну, хватит… хватит! Идёмте, я нашёл кое-что неплохое.

Жители деревни подсунули камни под тяжеловесное устройство с хоботом. Оно сохранилось лучше всех и выглядело не так зловеще.

– Ты же не любишь машин? – Влез Билл, тёплый и влажный, как цветок.

Ас, не прикасаясь, его отстранил.

Энкиду слегка раздражился.

– «Машин» я люблю. Это ведь тоже настоящая жизнь, труды и дни, как у всех, кто был создан. Иначе бы я не работал в заповеднике.

– И не ухаживал за девушками в диспетчерской.

Девицы – дуэтом:

– Фу.

И прочее.

– В самом деле, Билл… – Поморщился Ас и повернулся к егерю.

– Но пошлый и потный Билл прав.

– Спасибо. – Вставил отрекомендованный таким образом.

– Всегда обращайся. Так вот, конечно, мы все механизмы Абу-Решита. Но я веду речь вот о таких…

– Каких?

– Ну, железных….

– Я и против железных ничего не имею. У них есть душа – испарения над работающим механизмом. Я не расист. Когда они не агрессивны, я испытываю к ним тоже, что и ко всем движущимся созданиям.

Пантомима Билла вызвала новый всплеск возмущения у девиц, а командир сквозь вопли побиваемого кривляки многозначительно повторил:

– Не агрессивные, говоришь?

Иннан, которая увлечённо выбивала пыль из широкой спины Билла, устала и озиралась по сторонам. Крикнула:

– В деревне чебуреки продают!

На околице сидела на перевёрнутом ведре баба в зелёном цилиндре с торчащим на верхушке искусственным цветком. Она поприветствовала их с милой улыбкой. Билл сразу отвалил доброй и, как позже оказалось, добросовестной женщине комплимент. Он сказал:

– Я тоже хочу такую шляпу.

Баба принялась смеяться и, ради вежливости, отодвинула от уха Говорилку, с которой не расставалась. Она, впрочем, не покинула своего невидимого собеседника, но смешала содержимое своих изделий с содержанием беседы:

– Это чебурек с картошкой и маслом. Этот – очень вкусный – с сосисками и помидорчиками. Этот… с никто.

Билл восторженно повернулся к Шанни. Он подмигивал и подёргивал углами губ.

– В самом деле, очень опрятно всё выглядит. – Согласилась та, не вполне понимая, что вызвало такую бурю.

– Это про меня. – Объяснил Билл. – «Чебурек с никто» это я.

Асу это почему-то не понравилось. Он нахмурился.

– Пожалуй, передаёт суть любой власти. – Согласился Энкиду. – Но тебе это не подходит.

– Отчего же?

– Ты, Билл, как раз напротив – набит всякой дурью… мэм, я не про ваши изделия, а про него.

Билл, желавший, как видно, услышать утешения и комплименты, замолчал. Иннан, уже перепробовавшая все в большой корзине, заявила, что они ей надоели со своей болтовнёй.

Энкиду и Шанни столкнулись в городе туарегов вечером. Это была нелепая встреча, потому что оба почувствовали себя уличёнными в чём-то. Вдобавок Шанни сделала такое движение, будто хочет спрятать что-то за спину, хотя в руках у неё ничего не было. Энкиду рассмотрел её тоненькие, воровато сжавшиеся пальцы.

– Привет.

Шанни замешкалась, и он, не дождавшись ответной вежливости, пошёл по тенистой улочке, недавно обновлённой специальной машиной. Шанни вслед сказала:

– Привет.

Энкиду с готовностью остановился, но продолжения не последовало.

– Тебе что-то подсказать?

Шанни криво улыбнулась, что её красоту не испортило, но сделало забавной: куколка из ящика с игрушками выпала, а девочке улыбается – я неживая, ты же знаешь.

«Хочет соврать, но не может придумать. Не подготовилась, схалтурила».

Шанни засуетилась и пригладила волосы на шее, потом ещё раз.

– Я решила прогуляться… давно слышала про эти установки для оптимизации климата.

Она запнулась во время этой недлинной тирады и не один раз. Энкиду поразмыслил.

– В самом деле, звучит разумно. Хочешь посмотреть, как они работают?

Шанни помотала головой и снова поправила волосы, окончательно перепутав их, как свои мысли.

– Мне достаточно наслаждаться результатом.

Энкиду с достоинством внимал околесине и, не торопясь, обстоятельно любовался земной оболочкой Шанни. Он даже мельком подумал, как мило со стороны завравшейся Шанни быть такой красивой. Это вроде анестезии для того, кому лгут. Тем паче, если речь идёт о старом друге, чьи штаны ты держала, любезная, в своих нежных белых ручках.

– Конечно, если бы я мог допросить тебя более основательно, так сказать, в отсутствии конституции, я бы знал точно, что тебе нравится.

Шанни нервно рассмеялась.

– Шутка в стиле Аса.

– Ну, что ты. Такими вещами он не шутит. Ты ведь такая проницательная, должна бы уже знать нашего командира.

Шанни взяла себя в руки. (В смысле, она перестала ими вертеть и сложила руликом на груди. Поза неженственная, агрессивная и любой военный психиатр посоветовал бы допрос прекратить.)

– Если бы я не знала тебя, решила бы, что ты строишь мне глазки.

– А ты меня знаешь?

– Сам сказал, что я проницательная.

Энкиду молчал – ну, просто местность непересечённая, нетоптанный материк. Шанни отступила, не отворачиваясь, и с некоторым трудом выпуталась из своей дурацкой позы. Энкиду с чарующей, редкой для него улыбкой, показал ей жестом – иди, иди. Шанни вспыхнула от злости, но от колкостей воздержалась.

В самом деле, уходя и чувствуя взгляд степного кота, подумала она – куда его уколешь? Всё равно что булавками колоть холмы и долы.

Селена, подруга Бебианы, тоненькая, как закутанная в белый шёлк шток-роза, встретила Шанни у границы города. Шанни вытащила из кармана маленький полиэтиленовый пакет и отдала, оглянувшись через каждое плечо.

Селена рассмеялась такой предусмотрительности.

– Красивые… чистое золото, а?

Шанни, с пугливостью нечистого на руку торговца ценностями, издала змеиный позывной:

– Тш.

Селена послушно убавила звук:

– Как тебе удалось?

– Это было трудно.

– Ну, да… он предпочитает не пользоваться обычным гребешком?

– … лучше не спрашивай. С ковра собрала.

Селена проводила её и шёпотом рассказала последнюю сплетню: про скандал старейшины с сиром Гурд.

– Ну, не то чтобы скандал… – Сразу замявшись, дала отступного девушка, увидев расширившиеся и заблестевшие глаза нибирийки. – Так, поспорили… старик даже повысил голос. А туареги никогда не повышают голос. – С некоторым вызовом добавила она.

Шанни, однако, себя сбить не позволила. Ляпнула – плати.

– Да, нибирийцы частенько это делают. – Вспомнив, какое впечатление произвело на неё спокойствие Энкиду, размеренно и бесчувственно согласилась она. – Я тебя за язык не тянула. Ну?

Она смотрела внимательно и без всякой жалости. Белый и розовый цвет собеседницы слегка изменился, не во вред палитре.

Селена замялась и чуть было не вспылила, но вовремя вспомнила, что туареги голос не повышают. Так, слово за слово, понукаемая ироничным и сочувственным взглядом синих глаз и умело вставляемыми междометиями – даром, что ли, с контрразведкой завтракаем и ужинаем, – Селена сначала неохотно, но всё с большим воодушевлением поведала путаную историю…

Про то, как сир Гурд отдал приказ насчёт – Селена закатила бирюзовые глаза, припоминая, – мобилизации техники и отправки какого-то контингента на полигон. А старейшина ему довольно громко сказал, что господину следует поразмыслить, прежде чем связать судьбу народа с судьбой другого народа… что изменять канву истории, намеченную мудрой рукой на тысячелетия вперёд, это не такое дело, какое делается между завтраком и перекусом…

Тут, вспомнила Селена, зыркнув и быстро смыв усмешечку, сир Гурд ответил что-то негромко, и старейшина, помолчав, сказал – дружба, мол, это мило, но никто из мудрых ещё не ставил под угрозу стабильность нации ради того, что происходит, когда две мужские ладони смыкаются в тесной близости.

Вот тут-то сир Гурд тоже повысил голос… то есть, он попросту заорал, что ему плевать на ладони, но история – это живая штука и есть требования дня… и судьба нации это не вышивка, и канва тут никакая не нужна. И даже мудрые могут это понять, если захотят.

Старейшина крикнул, что доселе туареги не путались ни с кем и прекрасно жили… создав, между прочим, истинную демократию… и участвовать в войне за чужой интерес на стороне созданий, чьё сознание сформировано в тоталитарном обществе – глупо, ну, просто глупо…

– А Энкиду?

– Говорит, вдруг успокоившись… ну, ты знаешь, как он умеет – этак лениво, будто у него варенье по губам течёт…

Шанни буркнула что-то неразборчиво. Селена глянула на неё с интересом и продолжала:

– Мол, он – сир Гурд – большой мальчик и знает, как пользоваться своими ладонями. Старейшина хотел что-то сказать, уже воздуху набрал, но Энкиду его перебил ужасно невежливо и говорит: наступает минута, когда никто не может чувствовать себя в безопасности. И при всём уважении, он, Энкиду, осмеливается напомнить, что Предок был созданием, чьё сознание сформировал тоталитарный строй, но при этом он выбрал свою долю и служил чужому народу… тут сир Гурд слегка… ну, ты знаешь… легонечко так улыбается и говорит: можно сказать, всей душой и телом служил….