Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

Он виновато и изумлённо огляделся. Повсюду в траве лежали осколки стекла —пожарцы огней. Горели крохотные замки, десятки феодальных твердынь в десяток сантиметров каждый. Иные были темны, солнце не дотягивалось.

Иннан ювелирно подняла один. Снизу взглянула на Билла и рассмеялась беззвучно, про себя. Показала пальцем – у тебя что-то на лице. Билл послушно повторил жест. Она вскочила и поднесла ему осколок. Билл отшатнулся.

– Билл… теперь это всего лишь зеркало. Ты не превратишься в другого Билла.

Он осторожно заглянул в закопчённый и сваренный по краям в черноту осколок. Что отразило зеркало, Абу-Решит ведает.

– Буду лизать тела отражений.

– Что? – Раздражённо переспросила Иннан.

– Так… вспомнил.

Билл всегда, всю жизнь чувствовал, что он неправ, виноват. И всю-то жизнь ему это чувство то мешало, то помогало – никак не разобраться. А с той минуты, когда он сел в траве над лётчицей, так горячо любившей своего командира, что это выражение осталось навсегда на её лице, – Билл стал уж так сильно, так шибко чувствовать свою обычную неправоту, дух иногда захватывало.

А когда он поднял на руки тонкое сильное тело и голова влюблённой в командира ласково закинулась ему на руку, он понял, что ему вовек не избавиться от ощущения холода, проникшего сквозь одежду в его кровь.

Вечно ему помнить, как только одно его сердце билось, а ответа не было.

Быть может, это постоянное отныне сомнение и вытащило его из-под воды, а вовсе не воля, которая представлялась ему рычагом под ладонью.

На всхолмии, где веял ветер, они, собравшись, знали, что – пока – это ветер свободы, что бы ни означало это ветреное слово.

Шанни тихонько сказала ему:

– За всё, что ты сделал для нас…

Ас выглядел, как крупный худой пёс с тремя четвертями дикой крови волка: острые уши рыболова развесил и выражение тонкого лица с торчащим подбородком в проступающей жестяной бороде было такое, будто ему скрупулёзно водят пальцем по затылку между ушами. Внезапно тень пробежала по этому подвижному лицу, и он запаниковал негромко, как ему показалось:

– Но ты ведь… не за это?

Шанни нашлась с ответом тут же, не сходя с холма:

– Конечно… конечно – нет.

Так как ветер орудовал излетаемыми словами, Билл поймал не предназначенное ему и поспешно суфлировал, встревая крупным планом:

– За это, старичочек, за это. Не верь. Именно – за. Как она и имела в виду.

Ас метнул в него теперь жутковатый взгляд единого ока, но Шанни вытянула ладошку и отжала морду Билла, как домашнего слишком избалованного леану.

Билл, чмокая и чавкая, расцеловал её пальцы.

Ас мысленно плюнул и у него вырвалось:

– Если бы с тобой… я бы тебя не бросил.

Тут же пожалел. Билл тихо захохотал, и если б можно было сравнить леану с конём, то и определение смеха поменялось бы.

Он посерьёзнел.

– Нет, вы соображаете…

Ас, тем временем кусая губы, бормотал:

– Я не то хотел… – И запнулся.

Шанни кивнула.

– Выпьем. – Она подняла, тут же опустив руку – влажные после поцелуев Билла пальцы сомкнуты пустым кружочком.

Энкиду подхватил:

– За смерть тирана.

– Выпьем. – Выдохнул Билл.

Он приблизил свой кулак к огромному граммофону брата и небольшому слабому кулаку Шанни.

Ас неохотно понял, что паузу оставили для него.

– За временно свободную страну. – Он протянул руку с зажатой накрепко зажигалкой. – Пока тут не родился ещё один урод.

Билл согласился:

– От урода, так сказать, и слышу.

Эта чудовищная грубость и неблагодарность немедленно успокоили Аса, и повеселев заметно, он вздохнул.

– За танцующий народ. – Он понизил голос. – Танцующий на холмах в отсутствие солнца.

Шанни оглянулась через плечо.

– Вечером мы спрячемся и подсмотрим.

Билл изумился:

– Не так воспитан.

Иннан подёргала его за рукав.

– Ты украдёшь для нас туфельки в их волшебном магазине.

Билл сладко завёл глаза.

– Ах, жёнушка. Ну куда мне, такому толстому и глупому.

– Хвастун, выпивоха, обжора и плут.

Так произнёс суровый твёрдый голос поблизости.

– Это про кого?

Билл повернулся – туда, сюда, голова в рыжих высыхающих клочьях на толстой шее.

– Про кого это он? А? Про кого говорят?

Ас тише добавил:

– И мужественнейший из всех известных мне людей и нибирийцев.

Билл повернулся, но Ас, позволив Шанни поддержать его за локоть, уже спускался с холма.

Энкиду лениво пояснил, бровь не двинулась:

– Он твой подданный, вот и старается. Ты понимаешь это?

Билл смотрел вслед:

– За эту лесть я отдам ему небо и огненные молнии, и все тучи, полные бесплатного электричества будут его.

Иннан покачала головой, непонятно, осуждающе или поощряя – как и делает умная женщина. Энкиду – широколицый и широкогрудый, ясноглазый, как степь, под которой дремлет вулкан, переспросил:

– А мне что положено?

– Тебе – вся земля, плоская и возвышенная, с её недрами до самого огненного ядра. Все мертвецы и все корневые системы твои, Энкиду. А себе я ничего не возьму – ибо мне служит Козерог.

Бебиана, сбросив полумаску, так что сплеснулся платок, выпустив золотой полумесяц, прошлась с ними по травке, потом неизбежно свернула на тропу к плавящемуся серебру пустыни.

Дюны, опаснее омутов, казались песочными пирожками. Утоптанный тихий и страшный песок, плоское и расписанное белым небо с жёлтым катящимся, куда надо, солнцем, не имели центра и логики. Тем не менее, Бебиана остановилась уверенно – здесь было назначено.

Она повела рукой, морщась, по воздуху, и ткань миража сдвинулась. Наполненный множеством фигур и машин, уверенный и обустроенный, тянущийся к собственным шпилям и покоившийся в прямоугольниках парников, город господ пустыни занял всё пространство до горизонта, и даже солнце, как выяснилось, катилось не куда-нибудь, а к городскому колодцу.

Все они стояли рядышком, но Энкиду отошёл на шаг. Бебиана остановилась у бочки и, тотчас туарег открыл для неё блаженный круг воды, играющий легонько в прохладных ободках, ушёл.

Бебиана взяла кружку и зачерпнула. Пить захотелось. Она приложила край к губам, но не сделала ни глоточка. Билл притих, как опытная циничная мышь под буфетом. Ас уставился на колодец – ждал, что оттуда явится рать водяных?

Энкиду был неподвижен – и взгляд, и руки. Бебиана отняла кружку от губ и взмахом выплеснула воду в лицо Энкиду.

Как покатились капли… Он не сделал тени движения стереть, хоть одну. Полное молчание нарушил не знающий такта Билл:

– Давно пора оросить этот бесплодный холм.

Ас одобрительно хмыкнул.

– Мирное крещение укреплённых территорий.

Билл в ответ на это замечание отчебучил нечто совершенно необъяснимое. Пока Энкиду в каплях и струйках на просторном лице подставлял это лицо взгляду Бебианы, Билл вместо того, чтобы сполна насладиться зрелищем, воззрился на одноглазого и, подняв руку, вытянул палец. Ас изучил предъявленное.

– Убрал бы ты палец.

Билл покачал всем телом от пояса, как знакомая змея в траве.

– Вот… – С дурацкой торжественностью. – Вот! Именно поэтому я тогда догадался, что это розыгрыш. Укреплённые… Ха.

Иннан, подойдя, заинтересовалась:

– А что? Что?

– Если бы это сочиняла истинная власть, она бы написала «закреплённые». – Объяснял, захлёбываясь, Билл. (Палец он убрал.) – Так бы чиновник, натуральный, в капусте обретённый, отлил бы. А вы накарябали «укреплённые».

– Ты настолько разбираешься в префиксах?

Билл поморщился на неведомое слово, как собачка на кошачий сухарь.

– Не знаю, кто они, эти префиксы, но чиновничья литература отличается от человечьей. Я сразу учуял, что дело нечисто.

Ас посмотрел мимо – к ним шла Шанни.

– Ну, знаете, – сказал он ей. – Я же надеялся на вас, думал, женщины более чутки к слову.

Шанни, издалека приступившая к разглядыванию Энкиду и Бебианы, отступивших в сторону, спросила, в чём дело. Ей разъяснили… объяснили. Пояснили, и она сразу принялась отпираться (запираться):

– Это не я писала окончательный вариант.

Бебиана что-то сказала, и Шанни замерла… все они прислушались.

Вещь или вихрь, как спрашивает научное писание древних, или точка, что движется по привычке?

Слово Превращение, неизбежное в науке, идёт ли речь о неразумной частице вещества или вполне разумной гусенице.

Один из них составил историю собственной науки… начинает с того, что эридианцы ещё не произошли от лесных людей.

Их наука, их сказки, их вера в будущее не в состоянии подсказать им, откуда они пришли и куда отправятся потом.

Билл сообразил, что в отличие от других прислушивается к собственным мыслям. Но мысли пришли извне, с холмов или из пустыни, или прилетели с ветерком. Голос был тихий и шелестящий.

Это не со мной говорят. Нет, не со мной… вода говорит с корнями деревьев, ветер с их кронами… а я всего лишь небритый лесной человек.

Билл провёл рукой по щеке. Его-то никто не умыл. Он не знал, что выглядит, как тот, кто слушает далёкую непогоду на берегу океана.

Я привязан к тебе, как к матери, которая осталась на Родине. (Да пребудут с ней мой щит и мой меч.) Сильнее чем… чем к кому-либо. Я остаюсь дома.

Билл оглядел пустыню, и взгляд сам собою скользнул прочь, к более уютным для его карих глаз зелёным холмам.

Холмы…

– Что ты увидел в той комнате?

Ага, это наша табула раса. Энкиду смотрел на него всем спокойным омытым лицом, а не только двумя этими прорезями сумеречного эридийского неба.

Билл подумал, как резво брат очухался после ритуала, и что такая резвость сулит его супруге… но это уж не его дело.

Это вообще уже другая история.

Билл похлопал себя по щеке.

Энкиду не выказал удивления.

– То есть, собственную рожу. Какая-нибудь хитрая голограмма?

– Нет… просто… я вспомнил… вечер и зрители. И маму… я видел её издалека. И на сцене был кто-то… он шёл за деревьями. Оса… луна светила и оса… потом он… я сказал… а потом кто-то скользнул возле озера. Я видел рога и плащ. Светили две звезды. Озеро, и над водой кто-то белый. Оса всё кружилась.

– Понятно. Проснулась и вылетела в неположенное время.

Надеюсь, вы не потребуете описания трёх видов поцелуев. А впрочем…

Ас – с одра и опущенной рукой, как вечно умирающий и воскресающий, мог наделить свою избранницу мелкими и огненными, короткими. Он был предусмотрителен и в любое мгновение идеально воспитан. Всё, что он говорил, всегда отличалось безупречным вкусом.

И потому ускользающий попутный ветер в ореоле скользящих и взлетающих золотых волос не улизнёт от него. Синие глаза неба будут светить ему… хотя верить ветру нельзя. Ни один командир никогда не верит ветру. Он, конечно, любит ветер, так как без него погибнет, но…

Долгим, как земля, засасывающим, как песок, было лобзание Энкиду. Подобно тому, как земля собирается вокруг порождённых ею твёрдых скал и хребтов, как опирается на плотный пласт литосферы, самый терпеливый и самый грозный из троих, Энкиду стремился к своему средоточию – тёплой статуе из розовой и белой плоти. Самым твёрдым и невесомым камнем Эриду – прозрачным алмазом, способным разрезать твердь и ослепить, – была душа Бебианы. Сколько не глядись в глубину, запомнить всех бликов, слагающихся в послание, не прочитать.

Билл делал это важное и нужное дело взахлёб, как вода, утекающая в ванной. Иннан сказала ему об этом без малейшего снисхождения и даже воспроизвела, как это звучит со стороны. Билл прислушался и, сделав попытку вытереть губы Иннан какой-то штукой, которую он называл носовым платком, принялся оправдываться:

– Я просто нахлебался столько всего… пока мы летели, надо было быстрее занимать ванную, пока туда не начнут колотить эти идиоты.

– Насчёт хлебания, – она подхватила мысль и оттолкнула платок, – Билл, тот ящик, что вы зарыли на прибрежье…

Билл вздрогнул всем телом.

– Ящик? Зарыли? Какой ящик? Никакого ящика нет, милая. Это враки… это тебе Шанни сказала? Она всё перепутала.

– Его, к сожалению…

Билл расстроенно выпалил:

– Унесло течением, пока я превращал дядю в крысу?

– Нет…

Насладившись скрываемым вздохом облегчения:

– Его унесли мы с Шанни. Если тебя это утешит – во первых – мы не издавали никаких звуков. И во вторых – его, как ты сам сказал – нет.

Билл долго молчал, изображая лицом покаяние. Иннан не знала, что… перед мысленным взором мелькнул восточный берег, скала – и под ней колышек. Они забрали колышек у изрядно подросшего телёнка, и он стоял с ними, глядя, как трое пап роются в песочке. Со стороны он выглядел копией большого быка. Энкиду, отирая лицо и улыбаясь, вымыл руки в приливе и, взяв телёночка на руки, как котёнка, пообещал: «Не найдут». Ас угрюмо глянул на будущего отца череды единорогов и согласился: «Если только этот малый не приведёт их».

Иннан спросила нежно:

– О чём ты задумался, Билл?

Билл встрепенулся. На дивном лице жены ему почудился блеск подозрения. Билл поднял брови и тонким голосом заверил:

– О тебе… и… о тебе.

Иннан кивнула. Надо будет походить вдоль побережья в воскресенье.

– Вот и хорошо, Билл, вот и хорошо.

Он сказал:

– Дерево и плоды его.

– Чего?

– Так было в печенье…

– В печенье? – Со смехом повторила она.

– Есть один дурак, который верит предсказаниям.

– И там было сказано? Вот так?

– Ну, не совсем. Там было сказано…

И он шепнул ей на ухо. Она выслушала и отодвинулась. Глаза на миг перестали смеяться.

– Такого не может быть.

– Но это было. Это было. Я сам это прочитал. А ещё хотел отобрать предсказание у него. Вот дурак…

Она напомнила:

– Ты это уже говорил. А тебе не понравилось?

– Я…

– Ну?

Смутился. Не понял… Он подумал и хлопнул себя по лбу.

– Ах, мама… самое большое… но как… она всегда уверяла, что я беру с тарелки самое большое. И конюх бил меня по рукам. Я старался отвыкнуть от этой привычки, хотя мне до сих кажется, что мама клевещет на меня.

– Иногда руки умнее. Руки умнее, Билл.

Они вдвоём опустили взгляд на руки Иннан у неё на коленях – она играла стеблями травы. Потом её взгляд соскользнул, и она увидела, что стебельки у ног Билла свились престранным образом, будто кто-то хотел сплести венок, не сорвав ни былинки. Он тоже заметил, но ни словечка не изронил. В рыжих волосах торчала единственная травинка.

Не скрою, мне было приятно услышать те немногие слова, которые обратил ко мне Ас. Они польстили моему самомнению и воображению, – чуть позже записала в старом блокноте Шанни. Ни, конечно, на единое мгновение я не куплюсь. Я не забуду, что он всегда подозревал меня, что не верил мне. Да и не верит. И не будет верить. Он никогда не поверит мне.

И правильно сделает.

День не кончался. Они несколько раз пытались разойтись по одиночке – ведь все они очень высоко ценили личную свободу.

Мысли Билла мешали ему и, когда он увидел, что к нему идут, он с величайшей радостью оставил мысли на потом.

Они опять шли все вместе – только Бебиана чуть в стороне, а из-за неё и Энкиду.

– Поскольку мама тебе не положила сервиз в приданое… Я забрала кой-что для себя, чтобы не пить из ваших трясущихся стаканчиков.

Иннан вытащила чашку из футболки. Билл принял её своими, как выяснилось, умными пальцами и посмотрел на дракона. Это был портрет Генерала с его милой обманчивой ухмылкой и маленькими рожками. Кудрявилась бородка, спалившаяся, когда дракон сжигал проклятый флаг.

Девять цифр обозначали былое и думы о нём.

Билл огляделся, заложив руки подмышки, переступая с ноги на ногу и озираясь так, что чуть не повалился навзничь, наступив на камушек. Он просто таращился: вот небо, маленькая волнишка возле берега, а там на восточном горизонте мутно и грозно вздымает свой гребень тёплая волна – ох, большая…

Он перевёл взгляд, и зелёные холмы с меловым утёсом на западе порадовали его. …Они стояли группкой и болтали, или молчали. И то, и другое. Непонятно, когда кто говорил. Иннан отошла от них и поправляя волосы, мельком взглянула, как ему показалось, прямо ему в глаза.

Его взгляд скользнул по золотой голове брата. Билл выпростал руки и провёл пальцами по щеке. Вдруг он пошатнулся. Он задыхался от внезапного страха.

Вереница людей, высоких и стройных в белой одежде несла нечто, укутанное в чёрную ткань. Из-под ткани скользнула прядь волос… золото…

Билл сказал:

– Нет. О нет.

Но он знал, что видел. Ему захотелось упасть в траву и расшибиться, или идти по воде, пока океан не скроет его рыжую голову, пока пряди не поплывут по воде вместо тех золотых.

Егерь вышел из круга друзей и посмотрел в его сторону. Усилием, непонятным ему самому, Билл заставил себя остаться на месте.

Не сейчас. Это – не сейчас. Очень нескоро. Так нескоро, что можно будет и забыть об этом. Мой брат…

Но что значит нескоро? Он видел это тогда, когда странное создание с телом леану и клювом птицы охотилось у реки. И тогда это уже было.

Можно ли всё изменить?

Билл вскинул голову. Свет лёг на его лицо успокаивающей живящей ладонью матери.

Нескоро.

На этом мы закончим.

– Ему предстоит сойти, а мне… Но это будет нескоро и будет ли…

Билл расправил плечи и, размахивая руками, зашагал к ним. По дороге он выбросил всё из головы. Да.

Всё же и у него есть воля.

Но мы закончим на этом. Они все счастливы, и они все вместе до скончания века.

Билл и тут должен был отличиться. Он не дошёл до них и крикнул:

– Я иду купаться!

– А?

– Говорю, море… океан!

Он приложил руки рупором ко рту и звучно прокричал, пока внезапный ветер играл рыжими волосами:

– Я взопрел!

Бильга сир Баст, сын законного монарха Нибиру и женщины из рода Хорс, был нежен. Он не желал сталкиваться со смертью и страданиями. Он хотел, чтобы все его близкие окружали его и жили долго и счастливо. Он и сам хотел жить долго и счастливо. Но он не знал, что укус змеи и капля крови Иннан, чистокровной нибирийки, навязали ему то, от чего он недавно так беспечно открестился.

Судьба умеет отнимать. Но она любит и одаривать, при этом не спрашивая, нравится ли тебе подарок и будешь ли ты его носить.

Билл не ведал, что, как бы долго и счастливо ни предстояло ему жить в окружении близких, потери неизбежны. Увы… он одержал победу, о которой не просил.

Он стал бессмертным.

Цитаты и отсылки

Память былого, и думы о нём, как сказано в Писании.

«Былое и думы» А. И. Герцен

– Шум дождя. Это вот то, чего мне не хватало там.

Космонавту Виталию Севастьянову на орбите приснился шум дождя. «Мне приснился шум дождя» (Владимир Лазарев)

– Ах, мне не просто совсем

Любить агента Ноль Ноль Семь.

«Блестящие», 2005.