Текст книги "Глобус Билла. Пятая книга. Козерог"

Он увидел там два лица. Но он больше не хотел их знать – он освобождался и уходил. Он пробормотал:

– Дороги мне… бесконечно. Простите, пожалуйста…

Ах, ништяк. Ничего с ними не сделается. Ну, поплачут… правда, два этих женских лица не имели никаких признаков плача, слеза не скатывалась. Оба они были гневны и осуждали его, не желая понимать, как хорошо Биллу.

И лицо матери – тёмное тонкое со сверкающими глазами, и лицо Иннан, дерзкое и милое, должны исчезнуть в водах. Источник жизни иссяк, и воля, так кстати пристыдившая умирающего и напомнившая ему о том, что две женщины будут плакать о нём, оказалась бессильна, как авиация во владениях дядюшки.

Не забьёт источник, не побежит вода.

Билл, повисший в циклопической капле, задёргал руками и точно оттолкнувшийся подошвами от поверхности, выпрыгнул в воздух по плечи.

Схватив губами ещё одну порцию воздуха, Билл краем налитого кровью, отменно просоленного глаза поймал то, что его обрадовало.

Волна отступала. Он, несомненно, доберётся вот до той или даже до этой скалы. Придётся плыть против рожна, не рыпаясь, на поверхность.

Он нырнул. На него наползала тень – сон старого парусника. Акула, опупевшая от качки, проплыла мимо. Билл с состраданием скосился на неё.

Водоросль, извиваясь ожившей новогодней гирляндой, тянулась со дна. За ней целый косяк этих украшений, выплясывая, облепил его. Билл рассмеялся с закрытым ртом и утёр лицо. Оказавшись среди хоровода и отодвигая липкие ширмы выставленной рукой, Билл продирался вслепую.

Занавес отдёрнули, разодрали надвое. Стаю птиц стирает испуг, а водоросли унесло подспудным течением, свернувшим направо? Налево?

Билл вертелся в глубине, радостный и возбуждённый. Такова природа семейства Баст: резкая смена настроения приносила им и великое счастье – тем более крепкое, чем необъяснимей оно казалось, – и отчаяние…

Теперь было время радости.

Тем паче, что отказавшись от смерти, Билл почувствовал, как отрадно ему в соляном растворе. Здесь оказалось проще, чем на дереве. Перелетая с места на место и паря над донными взгорьями, он ощущал свободу по-новому: прутья мировой клетки не упирались в дно океана.

Воздух скоро кончится, надо будет вернуться.

Он выплыл за ворота тюрьмы.

И, кстати, тут выросли в давние времена великих испытаний Эриду две скалы. Миновав их, Билл понял всё, что требуется…

Но момент откровения миновал: то, что он увидел, требовало новых мыслей – которых у Билла и появиться не могло. В общем, в голове не умещалось.

Стены неторопливо колыхались в неподвижности: замок, более древний, возможно, нежели строения наземных обитателей, вырастал из белого фундамента.

Окна манили напросвет – ленты золота и красные снежинки двигались в небесном освещении.

Он едва не задохнулся от удивления и вот бы глотнул то, от чего отказался. Слегка шумело в затылке. Но Госпожа вела себя странно… в нескольких метрах подводного полёта она отступала под натиском невидимой преграды.

Он подплыл, рискуя последними мгновениями, и его властно, как театральную куклу, поставило на дно. Он под завязочку вдохнул необыкновенно чистого воздуха…

Билла завело в легендарный воздушный туннель. Он огляделся – океан поднят округлыми оградами. Природу кладки угадать легко – синергия.

Кто же приручил вечно правдивую энергию здесь на глубине?

Он заставил себя встать на песок и, погружаясь по косточки щиколоток в нежное тесто, зашагал, слегка набычась против подземного течения. Обойдя бок здания, приподнялся и взлетая от нетерпения, заторопился. Город простирался во всю обозримую явь.

Он довольно долго блуждал по его улицам, тихим и наполняющим себя только этой тишиной.

На окраине, возле длинного здания он улыбнулся. Здание наполовину выступало из воздушного туннеля. Сундук покоился, уже полузасыпанный песком, текучим, как сама голубизна.

Кольцо приглашающе приподнялось, колеблемое течением. Билл полетел к нему, снова погрузившись, переступая над шевелящейся рощицей.

Ему показалось, что из-за стены кто-то сунулся. Может, акула пришла в себя и решила исполнить обязанности экскурсовода.

Билл наклонился над сундуком и взялся за кольцо. Оказалось, что груз тяжелее, чем он думал. Врос в океаническую плиту?

За спиной Билла опять мелькнул силуэт, и он не так уж спешно обернулся. Он выпустил из рук кольцо, и сундук шмякнулся во встопорщенные залежи песка, поднявшиеся облаком.

За стеной скрылась фигура, до того неясная, что Билл не смог бы угадать, в чём её смысл, даже если бы успел разглядеть. Ему показалось, что он видит своё отражение в покатой стене туннеля.

Произошло. Стрелки, рьяно крутившиеся на падающих часах тогда, после драки в нибирийской забегаловке, нашли единственно верное деление в круге.

Из глубины океанического дома на Билла надвигалась огромная светящаяся фигура. Она была так велика, что закрыла донный город.

Рогатая и гибкая, в маленьких фонариках, она направлялась к Биллу. Он зашатался: на базарной площади его толкают, что ли.

Попытался шагнуть влево-вправо, но замер. Пальцы его разжались, и сундук рухнул, к счастью, не на ноги. Свет резал глаза, и он закрыл их, бормоча. Но усовестился и взглянул. Рот его приоткрылся, как за ниточку дёрнули. Он ничего не видел, хотя стоял среди света.

Или это было какое-то иное вещество. Такой стихии не существует, что-то проникало сквозь кожу и непонятную броню, о которой Билл до этого не знал. Он растворялся, как жемчужина в уксусе.

И сразу нахлынула вода. Она, не сдерживаемая более распавшимися стенами тоннеля, залила город и Билла.

Так как рот его по-прежнему пребывал открытым, то и прочистило Билла неплохо. Он забарахтался, потом яростно подтянул колени к груди и, распрямившись, рванул вверх.

Билл вынырнул, волосы обтекли его голову. Капли сплясали на его плечах, скатываясь, как с гуся – мамины слова.

И обмер. Он был посреди чистой глади. Огурец на скатерти. Он заприметил поодаль смутные очертания порта, хотя вокруг стелился открытый океан. Он поплыл к скале, выныривая по пояс и обрушиваясь на раскинутые руки.

Потом задержался под бутылочной дрожащей крышей и, прижав руки к телу, сильно оттолкнулся ногами, подлаживаясь под основной поток. Его подхватило и выбросило вперёд на десяток метров.

Скала, во всех подробностях до ракушечки, мчалась к нему. Медленно двигаются тонкие нитки водорослей…

Что-то почувствовал и обернулся.

Оно торчало рядом. Синяя голова лошади с зубами и драконьим языком – кто-то на дне играл в гигантские шахматы.

В хорошо вымокших недрах его высочества проснулся всадник.

Ах, дядька… верхом по степи и жёлтое поле с наклонившимся к двум наездникам синим блёклым небом. Выгнут горизонт в страшной, но достижимой дали. Правильный полёт – невысокий, но сопричастный земле до того, что все стихии могли быть задействованы.

В глазах Козерога он увидел зеркало – одно, хотя глаз сколько положено. В этой выпуклой проруби он, помимо своего перевёрнутого изображения и неизвестного силуэта за плечом смешного человечка, обнаружил также вполне явственную насмешку. Но не опасную… скорее, беззаботную.

Да – именно так.

В поисках слова Билл моргнул и услышал громкий всплеск – башка с усмешкой нырнула. Билл подумал, вернуться ли за сундуком и, приняв решение, поплыл в успокаивающейся ряби к заброшенному зданию на отмели.

Выскочив на разбитый хлюпающий причал, он прижался к камню, обмотанному толстой верёвкой и, рассадив руку, вскарабкался на первую площадку. Почему и кто отменил его решение остаться в роли инородной примеси, Билл не знал и не доискивался.

Билл искренне радовался, что остался по эту сторону – только теперь он сообразил, каким свинством было бы бросить их в компании с дядюшкой и новорождённой ядерной войной.

Сундука было не то, чтобы жалко – просто он представил, как расстроится Шанни, и мысленно принялся уговаривать её, что всё к лучшему. Надо будет ей сказать, что всегда следует иметь повод к продолжению… это, мол, любой сочинитель знает. И про заначку… нет, вот этого, пробормотал он, садясь и начиная дрожать всем телом, лучше не упоминать.

Иначе не миновать словесной шпильки по поводу мужской логики. К чему побуждать Шанни говорить то, чего она потом устыдится.

Она ведь такая умница… и красавица… да, вот это не забыть.

Вдобавок самого Билла посетило смутное видение – умница Шанни, обвешанная совершенным оружием… м-м…

Что ему следует сказать Асу, он не заморачивался. Всё равно командир презирает штафирок. Пусть спишет на недостаток военной подготовки.

Последние осколки Глобуса летели в пламени звезды, приближаясь к Столпам Творения. Прилепившись к небольшому, летающему в задумчивости валуну, заледеневшее семя из одной разбитой и не улетевшей по назначению бомбы там и осталось.

Он поднялся и осторожно зашагал по гнилым доскам рабочего временного причала. Железные ворота на обочине молчаливого порта приоткрыты. Он заглянул – на стапелях, полуспущенный, замер небольшой парусник.

Билл забрался на рельсовую дорожку и, налегая всем телом, толкнул кораблик к заводи. Металл заскрипел под руками, мускулы возле плечей напряглись, так что вот-вот и разорвутся. Билл бубнил что-то. Корабль поехал по рельсам.

С громким неизобретательным ругательством Билл шлёпнулся вместе с парусником. Машина едва не притопила его.

Он запрыгал в расползающемся круге, пахнущем ржавчиной. С сомнением оглядев мачту, он отлепил от себя рубашку.

Ветер нехотя двигался над водой, недвусмысленно обозначая пенной дорожкой направление.

Билл поднялся во весь рост и прижался к мачте.

В киоске на языке прилавка были выложены газеты. Рука Билла оставила влажный след.

– Четвертак. – Напомнил с сочувствием маленький киоскёр Хорс.

Билл сунул руку в карман и вспомнил, что истратил монетку.

– Потом занесу. – Неуверенно пообещал. – Может, вы меня знаете? Я не бандит.

Он сунулся в окошечко. Киоскёр посмотрел с таким выражением, будто насквозь мокрые рыжие люди для него не новость.

Он подался к Биллу и поманил его чёрным пальцем, невероятно длинным.

– Я дам вам пять минут, а потом вызову полицию. – Поведал он. – Пойдёт?

Билл устало кивнул и улыбнулся, давая понять, что оценил находчивость Хорса, давно вошедшую в поговорку. Уходя, он разглядел газету и с удивлением обнаружил, что какой-то негодяй утайкой разгадал кроссворд и заполнил почти все клеточки корявыми разгильдяйскими буквами.

– Ай-яй-яй.

Парусник он незадолго до этого, как телёнка, кое-как пришвартовал к деревцу, попросив прощения у обоих. Вокруг было неглубоко, повсюду над поверхностью каменели диковинные купальщики. Он подплыл прямиком к старому военному кладбищу.

Скоро оно окажется на дне океана. Вода выровняет вершины камней: звёзды, кресты и месяцы покорно и радостно отдадут лишние атомы… белые кости, белее снега там глубоко, у самого края океанической плиты, смешав и спрессовав самые твёрдые элементы, выработаются в новейший драгоценный кристалл.

Билл спустил машинальный взгляд, в руке шевелился газетный лист. Решётка решённого кроссворда всё же кое-где зияла пустыми окошками. Биллу представилось, как в окошках проступают буквы, только не вполне знакомые, отражённые три и семь и девять раз. Решётка заходила ходуном, выпуская наружу наслоившиеся друг на друга изображения, принялась переставлять прутики, да так быстро, что глаза Билла сновиденчески завращались. Клетка изменила структуру, углубилась в газетный лист, увеличилась, так что у дальних рёбер потекли туманности, а на сочленениях вращались диски традиционных галактик.

Ветер дёрнул за кончик листа, и кроссворд устоялся – болтался обычный четвёртый лист местной газетки с бюргерским мирным развлечением.

Билл прочёл слова с пропусками, все пять, а шестое не угадалось, в выбитых штакетинах букв.

Левым глазом, как говорил умнейший из нибирийцев, эридийцы видят снег, правым – огонь.

Всплыл разговорец на лугу. Билл всегда его помнил, но слышал впервые.

Джонатан тогда среди прочего сказал Биллу:

– Следует помнить, Билл, что ты только орудие света.

Остролицый возразил:

– Ваше величество, не морочьте ему голову. Вам ли не знать, – понизил он голос, но не настолько, чтобы не расслышал Билл, – как опасно считать себя чьим-либо орудием. Можно много натворить такого, что… к тому же, если свет так хорош, зачем ему орудия?

– Оставь эти выкрутасы, офицер, для того, чтобы забавлять беседой молодых неопытных леди.

Остролицый ничуть не смутился отповедью.

– Ужасно, ваше величество, когда приходится растерянно говорить – «я выполнял приказ». Мы с вами хорошо знаем, к чему это приводило.

Король – или кто он был – угрюмо молчал.

– Я лично, – остролицый кашлянул, – присутствовал при разрушении многих клеток. Я слышал, в частности, как джентльмен, остановивший свой танк посреди разваленной клетки, допрашивал смотрителя. Сначала джентльмен выпрыгнул из своей машины, затем гнался за смотрителем и, схватив крепко, спросил его, – и я бы не желал чтобы при этом была леди, – зачем он делал это. Вот тогда я и услышал впервые слова, которые процитировал. Этот пропащий смотритель даже верил в то, что говорил. Он уверился в том, что он орудие…

– Но в глубине души он знал, что это не так.

– Это, – парировал остролицый, – не имело значения для него, когда танкист ударом кулака свернул его голову совершенно набок, где ей находиться не полагалось.

– Как это нехорошо, дружище.

– Верно, ваше величество.

– Нет, я о том, что ты именно морочишь голову Биллу. Вот это нехорошо.

Билл, вспоминая разговорец, почему-то одновременно думал, что ему обязательно нужно посмотреться в зеркало. Та комната, в которой его настигло головокружение, начала вспоминаться тоже.

Там всё, наверное, побилось вдрызг. А может, и нет.

Идти к замку. Вот, что следовало.

Билл всегда плохо разбирался в направлениях. С усилием двигая бровями и таким образом – собственную шкодливую мысль, он что-то сообразил.

Замок выглядел, как гнездо дракона из тех, что год назад во множестве нависали над аллеей. Серая стена, оттенка забытой на огне кастрюли, вот и обугленное отверстие окна.

Билл ухватился за позабытый саламандрами-огнехвостами ошкурок лестницы.

…Заглянул. Осторожно втащил себя в комнату… три стены наклонялись внутрь, удерживая четвёртую. Вначале Биллу показалось, что это океан грозит влиться в комнату из наклонённой чашки. Волна двигалась в глубине синей поверхности.

Но заприметив там какое-то хождение и повороты лиц, скумекал.

Да… игрушка в нибирийской обсерватории Туда-Сюда и в сравнение не годилась. Здесь он увидел в движущейся слоистой толще столько биллов, что страшно даже ему сделалось.

Вся его жизнь эридианца….а может, и не только… может, и нет, подумал он вяло, увидев выступившую охотно, под нажимом его мысли картинку, вернее, сразу побежавший ряд таких картинок – кино называется, где некто в камзоле и презабавных штанах сидел на бочке и протирал яблоко косицей парика.

Он, – тот Билл, – мельком глянул сюда в комнату и откусил почти половину.

Видение медленно перевело взгляд поверх плеча Билла и, что-то нагло буркнув, закрутилось зонтиком, ушло в кончик, в точку.

– Бриться можно. Почему вы, мальчики, такие неряхи?

Это был голос того, кого убил Энкиду, а потом убил Ас. Этот самый, дважды почивший, и смотрел на Билла из зеркала. Свойства проклятой стекляшки, как видно, не ослабели от уменьшения площади. У Билла сразу заледенел затылок, и он сморгнул шараду – лицо дяди сложилось с его лицом и совпало полностью.

Головокружение не повторилось. Он стоял напротив Мардука. В зеркале на него смотрел – не смотрел Билл, украшенный забытой, не вполне просохшей водорослью.

– Чего ты хочешь, Билл? – Устало спросил дядя.

Билл перекинул водоросль через плечо, как местная королева красоты.

– Так, пустяки. Перешьём смирительные рубашки на футболки, дядя.

Мардук усмехнулся.

– Это будут куртки для надзирателей, Билл, куртки для надзирателей. Знаешь, как они шутят в священный День независимости? От народа ничего не зависит! Я им всё – а они мне?

Это была последняя, очевидно, минута их общения. Мардук выглядел домашним и тёплым, и даже цинизм его был кухонный, для вечерних разговоров. Он как-то так улыбнулся, что стёрлось всё зловещее и остался милейший красавец – большой иронист и любитель дремать с книгой. И прочее.

Ага.

За окном, где продолжалась обыденная жизнь с осознанной стрельбой и где злодеи не меняли своих личин на лики добрые усталые, послышалось бряканье и шаги на военных подмётках.

Мардук добродушно кивнул:

– Тебя выручать пришли.

Билл шатко приблизился: в окне внизу страшно далеко и в тоже время близко, показывая то крупный план оружия и сосредоточенно опущенных глаз, то вдруг сразу всю картину, неторопливо суетился отряд драконариев.

– Твои разложенцы… – Вздохнул Мардук весело. – Интересно, насколько глубоко они изменились.

По лестнице кто-то взбирался, снизу говорили спокойные голоса. Билл даже разобрал фразу на чужом языке и почти её понял.

В углу под подоконником стояло, как солдатик, старое пыльное ружьё – Билл мог бы поклясться, что его там не было минуту назад. И тут же ему показалось, что он видел его всё время.

– Господин здесь.

Билл глянул. Этот голос принадлежал долговязому солдату, заглянувшему в окно. Но вот кто «здесь»? Билл сделал ему неуверенный знак ладонью и тут же заметил, что Мардук кивнул солдату.

Голова солдата скрылась. Мардук и не взглянул.

– Слушай, Билл. – Заговорил он своим надоевшим брутальным голосом, знакомым до того, что транскрипцию напишу в темноте. – Билл… я, разумеется, просить пощады не буду у такой мелочёвки, как ты. А ты, хоть и родной мне, а признай, что ты мелочен. Так вот, Билл… я стану призраком, тёмнокрылым, и страшным… и улечу в бесконечность в какую-нибудь чёрную дыру – за световой разгон, который придумал нибириец с проломленной сослуживцами командира головой. Я буду жить во тьме, а тут на свету, на вашем жалком свету все мои долги закроются. Ибо у вас тут все долги стирают с доски, когда сам сыграешь под доску.

Билл выслушал и, морщась, сказал:

– Дядя, не к лицу тебе, такому сильному мужчине, лгать и рисоваться. Вот это мелочно, дядя. Ты очень хочешь остаться на свету, так как знаешь, что в темноте будет тебе неуютно.

Тот замолчал, печально улыбаясь. И опять чувство красоты подвело Билла. До чего хорош дядя. Как темны глаза… благородны.

Но это ошибка. Дядя таков, как есть, каким был, таков и остался.

Билл промолвил чужим голосом:

– Моя драгоценная, моя милая жена…

И дальше сколько помнил, а помнил он всё, даже пришлось пару раз нарочно споткнуться, вроде как перевести дыхание, хотя запас воздуха богатый помещался в груди Билла.

Мардук дрогнул, но справился, опёрся на подоконник и выслушал всё, качая в такт головой. Ни усмешки, ни попытки прикрыться хоть ресницами – одна ненависть, взращенная тысячелетиями.

– Да. – Наконец, отозвался без труда. Будто только и ждал, когда зайдёт об этом речь. – Он был такой. Ты был… Ненавистный мне. Ужасно сознавать, что он мой отец. Я обрадовался, встретив тебя. Теперь я смог бы свести с тобой счёты.

Билл вспомнил, как закручивается трава речной воронкой.

– Да ведь вы свели, дядюшка. Вы же убили его… поэтому меня можно и не убивать, ради разнообразия. В следующий раз в другом месте, ладно?

– Ты встретил кого-то из них? – С живой миной Мардук подался к нему. – Что они пообещали?

Но дожидаться ответа почему-то не стал, посмотрел за плечо Билла в зеркало, шепнул:

– Да… да…

С этим двойным согласием он исчез – отступил в угол и потерялся. Билл не задерживал его, возможно, то было и не в его силах. Рассеянно посмотрел на ружьё.

Четвертью часа позже Билл так же рассеянно слушал и смотрел: он стоял, изредка вежливо сторонясь, в самой гуще отряда разложенцев-драконариев. Шумы и действия отряда напоминали о мирной жизни, они прикармливали своих ездовых, оправляли амуницию, то есть попросту прихорашивались. Их суровые лица не менялись, но Билл, понаторев в искусстве чтения с лица, уже видел, что суровость эта вроде амуниции тоже. В целом же, никто бы не отличил разложенцев от обычных, приверженных истинному командующему.

Офицер, помолчав в сторонке и подходя – за ним аккуратно двигалось ездовое животное, заботливо приодетое в гибкую кольчугу, – покашлял. Билл добродушной ухмылкой отозвался на такое сугубо нибирийское офисное оповещение.

– Сир. – Молвил офицер. – Мы отправимся к перешейку, там существует опасность вторжения.

Билл отвлёкся: заправленная в шлем грива ездового выбивалась – чёлочка торчала клоком. Офицер, не глядя, поправил чёлочку, сунув её за ободок шлема.

– Вторжение… – Повторил Билл. – Не буду спрашивать, откуда информация.

Офицер заговорил совершенно по-человечески, торопясь и едва сдерживая чуть ли не чувства:

– Сегодня утром на материке ввели карточную систему продовольствия. Новое правительство полуострова принимает защитные меры. Уже объявлено о временном суверенитете. На перешеек высланы патрули.

– Новое? А куда дели то, что было?

– Низложено. – Отвечал офицер. – Их не пустили в здание. Это самое, люди и… ну, и мы там… стояли. Местный парламент также распущен. Им окна побили и слово на стене написали. Они в полицию звонить, а те в трубку кричат, что слышимости нету, ну, просто ужас. Так и не приехали.

Билл был поглощён новостями по горлышко. Он чувствовал, как прелесть будней, живых разговоров, неотрепетированных ремарок занимает его… Офицер смотрел, ожидая вопроса и вообще взрыва текста, припадка эмоциональной несдержанности, свойственной богам. Билл разомкнул губы – пересохшие, – прошелестел:

– Что будет?

– Будут проведены выборы, в которых, возможно, примут участие даже эти…

Офицер не довёл фразу до ума. Билл по ревнивому раздражению в глазах офицера понял, что тот говорит о туарегах.

– Они же никогда не голосовали.

– Они и сейчас не собираются. Они предложили свою выборную систему.

– А кто сейчас в здании? – Осторожно спросил Билл. – Ну, в которое не пустили правительство?

– Никто. – Быстро сообщил офицер. – Его заколотили пока. Руководство выборами согласилась принять на себя госпожа Мардук.

Билл поспешно подавил улыбку. Дядя Мардук доигрался со своим равноправием. Он ещё подумал. Офицер ждал терпеливо, ездовое – нет. Оно переминалось с лапы на лапу и вдруг подняло острую голову, найдя взгляд Билла. Он протянул руку и заискивающе молвил: киса, хороша така…

Потом тихо добавил:

– Значит, мы не будем никого впускать? Тех, с карточками?

Офицер состроил кривую на губах.

– Сир, мы полагаем, что сюда попытаются проникнуть вовсе не мирные беженцы.

– А кто? Олигархи? Будут просовывать сюда сквозь ограждение брильянты, а мы взамен картошечки проросшие?

Судя по выражению лица, офицер так и предполагал.

– С моря опасность на, так сказать, голубом уровне. – Объяснил он, усилием воли стирая со смуглого лица недостойную этой красивой расы тень мстительного удовольствия. – Там необъяснимое волнение, вроде постоянного ветра с берега. Подойти сюда на лёгких военных кораблях они не смогут, поднять авиацию с океанических площадок также. Миноносцев у сира Мардука нету, единственную подводку кто-то разбил о рифы в начале войны. Итак, сир?

Билл понял, что от него чего-то ждут. Но что он может?

– Сначала я должен побалакать с… госпожой Мардук. – Наконец решился он.

Офицер с достоинством кивнул и его лицо снова закостенело, возвращая наружу запасы важности. Ездовое подпихнуло его, и офицер слегка подскочил. Две пары глаз осветились нетерпением: Билл надоел им обоим.

Ас объяснил:

– Нам где-то надо быть, верно.

После этого он повернулся и появился внедорожник. На водительском месте кто-то… Венера Илльская, что ли? Но в белом. Билл робко заглядывался туда, всовывая себя в машину. Бебиана поняла его интерес и, оценив деликатность, столь трудно дававшуюся Биллу, повернулась и мелькнула синевой глаз, и прядь золотая, выбравшись из-под низко надвинутого платка, закрутилась над спинкой сиденья.

Она даже кивнула и снова повернулась к дороге. Ас, уже сидевший бок о бок с Биллом, ждал, пока егерь займёт пассажирское сиденье рядом с шофёром.

– Туда. – Сказал егерь.

Шанни, устроившись с краюшку, сразу посмотрела мимо Билла. Ас почувствовал взгляд и ответить не успел – его дёрнуло и откинуло слегка: Бебиана чуть нервнее, чем следовало, взяла с места.

Терезий смотрел с обочины над картой, прижимая ухом к плечу Говорилку. Драконарий не обратил внимания на отъехавшую машину.

Путь через самую узкую, в кольцо морем взятую, дорогу полуострова, был долог, как день, и занял минут сорок, подобных сорока дням души.

Издалека обшмалило ветром: Билл узнавал фьорд со скалами и редколесьем, где Ас показал им Всякий Случай.

– Отсюда будет удобнее…

Но что удобнее? Наблюдать за тем, как рушится карточный домик? Но он склеен намертво, промазан ядовитой слюной… да его пинать можно. Если обуви не жалко.

Билл присоединился к компании в тот момент, когда Ас говорил что-то о пункте стратегического наблюдения. Выглядел он неплохо, голову ему девочки обвязали наискось косыночкой из собственных запасов – красненькое с чёрненьким.

Ресницы его ока – молнии, его кости черны, как угли, плоть его из пламени.

Билл посматривал искоса: красавчик писаный, хоть с глазом, хоть так. Но за руль не сел. От командира пахло дымом и ледяной хлорированной донельзя водою из полевого душа. Билл принюхался к себе, как можно незаметнее – опустил подбородок вкупе с носом и слегка помахал рукою в нужном направлении. Результат его не утешил – дух пошёл густой, богатый и не вполне свежий.

Билл стыдливо зыркнул в сторону. Шанни была занята тщательным изучением пейзажа за окошком, но почему-то не тем, к которому её притиснуло мощное плечо Билла. Билл успокоенно вздохнул.

У каждого свои заботы, а уж тайных мыслей – отбавляй с тех пор, как тот малый впервые объявил, что звёздный мир и мир подлунный ходили в один детский сад. Он жонглировал плодами познания. Он отравил все яблоки на планете и саму эту штучку надкусил – отныне никто не мог утверждать, что место эридианца – здесь, что вечно гнить ему в клетке, из которой один и тот же вид на аллею с посетителями.

Этот разгильдяй вытащил за ниточку страх из желудка эридийца – страх, что не хватит места под солнцем для детей и надо сражаться и грызть соседнего эридийца.

Теперь они все знали, что могут улететь в небесный дом не после смерти. Популяция этого вида полухищников страшно ободрилась, почуя свободу и звёздную степь, по которой можно рысить вольной побежкой. Разбрасывать свои семена повсюду, не боясь, что младенец родится в толпе. Не было больше толпы – мир, пригодный для свободы, которая бывает разной, в том числе, и свобода рабства.

Но рабство ускользало, слишком много звёздных путей, слишком много возможностей уединения, слишком много кораблей на орбитальной пристани.

Той слабой популяции паразитов, которая правила успешно в стенах города, не под силу было уследить за своим покорным хозяином. Этот великан отправлялся в странствие и, если его плоть вынесет испытания новым воздухом и новыми водами, то, возможно, и они выживут.

А, может, и нет.

Приспособленные лишь к неизменным условиям, не властные над разумом звёздной расы, сотворённой из сомнений и оттого одновременно и уязвимой и сильной, эти вторичные формы разума, зависящие от хозяина и раба обречены – если человечество выйдет на прогулку по космической пустоши.

Власть – это всегда эволюционный кунштюк. Множественная и безликая, она – уродцы, вырезанные из сложенной бумажной четвертушки. Можно даже поверить, что они представляют собой отдельный биологический вид, избравший путь регресса, ретирады, отказа от риска.

У них лишь одно преимущество – способность к приспособлению. Жить своим умом они бы не смогли, но в мясе и духе эридийца много соков для поддержания их прыгающей и суетящейся жизни.

Потому фантазёрам-эридйцам они и кажутся сверхъестественными существами. Они – чёрт на закорках великана, внутренний голос. Все эти великие цари и мыши-полководцы, ведущие просвещённые войны, плюгавые парни, создающие своих двойников в камне и золоте, – все они начинают жить лишь в сознании эридийца. Скальд наделяет этих двуногих особыми качествами, и превозносит их победы, хотя ни один из них не составил бы самой жалкой пряди о собственной коленке.

Слова есть только у скальда.

Еле слышно работало радио. Бебиана, чьи руки величественно покоились на руле, а стан выпрямлен, как только туареги умеют, вела машину, набитую разнообразно пахнущими богами очень прилично – зря приборы не дёргала, не быстро, ни тихо, а как надо. Она всегда была на расстоянии, и пусть сейчас это естественно и не слишком вызывающе, но всё же расстояние некоторое имелось и вполне явное. Очевидно, так будет всегда – если им можно рассчитывать на это «всегда». Леди пустыни и должна быть окружена тишиной и пространством.

Сидевший рядом Энкиду отгорожен воздушным кольцом и, когда его легонько встряхивало, ухитрялся не прикоснуться к плечу шофёра.

Шанни тоже заметила и приметно фыркнула. Звук выражал не раздражение, но лёгкую – ветерком – иронию.

Бебиана потребовала, поворачивая голову к Энкиду:

– Громче.

Тормозим, граждане боги? Машина не четвероногий лебедь, но Бебиана остановила машину удивительно нежно.

Билл решил, было, что она ощутила, со свойственным туарегам чутьём, неприязнь Шанни.

Но Бебиана заговорила и он усовестился.

– Я услышала кое-что.

Радио роилось голосами, почти зримо вылетая в тишину неба и моря, они казались неправильными, как зеркальное отражение. И тут же ныряли обратно в тишину и чумоватую дурь машины, обретая силуэты и интонации.

Билл, сначала нахмурившийся, прислушался, вздрогнул и перегнулся через спинку, так что Энкиду пришлось прянуть в сторону.

– Вроде сюда попала подгулявшая волна со станции.

Ас что-то буркнул и уточнил:

– Приёмник часто ловит всякую ересь… вроде привидений с погибших кораблей.

Бебиана убрала длинный завиток под платок – знак отрицания.

– Тут другое… это совсем другие голоса.

Билл, лёжа купеческой грудью на плече Энкиду, всем лицом и ртом открытым ловил текст. Он так увлёкся, что задел Бебиану. Но егерь сурово глянул… Билл скорректировал дистанцию и пригнулся к квадрату в делениях.

Голос женщины поторапливал:

– …ну, ну. Выражайся яснее.

Мужской суетливый запричитал, будто говоривший лез в машину:

– …бедные детки, что они там, как?

Она возразила:

– Это счастье, Баст, что мы выбросили их в корзинке в реку.

– Ты так образно выражаешься, дорогая. – Проворчал мужчина, возникло ощущение, что он дёргает воротничок вместе с галстуком. – Но я бы предпочёл, чтобы наследники были под боком.

За океаном пустоты кто-то насмешливо пялился. Затем голос заботливо уколол: